крышка

Когда вижу унитаз с закрытой крышкой, особенно там, где бываю только один я, например в котельной своего загородного дома, я уверен, что, если подниму эту крышку, то увижу под ней промокшую крысу. И мне не станет легче, если это будет дохлая крыса, заткнувшая собой дырку фарфорового сифона, из которого она и вылезла. Потому что мне придется брать её рукой, предварительно натянув латексную перчатку. И вид этих перчаток мне заранее неприятен. У меня возникает аналогия моих пальцев в латексной пленке с охлажденной упаковкой шпикачек в маринаде из белого уксуса и жгучего перца. А кроме того, когда я наклонюсь, чтобы взять мертвую крысу, то с нарастающей тошнотой отчетливо увижу островерхие слипшиеся прядки её мокрой шерсти.

Но всё будет намного хуже, если обнаруженная крыса окажется живой. Крысы очень прыгучие и даже будучи наполовину в воде, она легко подтягивается на десяти пальчиках двух розовых лапок, скребясь эльфийскими ноготками по скользкому ободу унитаза и метя прыжком в мое склонившееся лицо. Мое спасение сопровождается испуганным стуком захлопываемой крышки.

Но самое неприятное во всем этом, что, спускаясь в котельную, я поднимаю крышку унитаза только для того, чтобы обнаружить под ней промокшую крысу. И это моя беда. Как часто мы хотим того, чего боимся. И чем больше боимся, тем больше этого хотим, не будучи в силах покончить с повторяющейся навязчивостью. И вот сейчас лишь закрытая крышка унитаза отделяет мою жизнь от крысиной со всей пронзительной унизительностью такого способа защиты.  Но и это унижение не является окончательным, потому что мой страх заперт не в унитазе, а во мне, что еще горше. 

Я держу крышку и не могу отойти за помощью, не могу убить крысу и не могу выпустить её на волю, потому что её воля — это котельная моего дома и все имеет оборотную сторону. Мне достаточно нажать на клапан слива воды, чтобы крыса захлебнулась. Но сделать это мне мешает детская травма, она живет со мной и будет жить, пока я существую.

Шляясь по детству, я рассматривал мир лишь периферическим зрением, потому что, если смотришь прямо и четко, то увиденное очевидно. А если все немного смазанно, то увиденное можно додумать. Так однажды во дворе дома я наткнулся на облупленную ванну с прозрачной голубой водой, вокруг которой собрались незнакомые мне пацаны. А в ванне плавала усталая промокшая крыса. Пацаны отпугивали крысу от эмалированных берегов ванны, загоняя на глубину и вынуждая терять последние силы.

Я стоял за спинами убийц и не мог ни уйти, ни вмешаться. Я был словно приколочен к невидимому столбу, который безжалостно поворачивал меня вслед за поворотами плывущей крысы. Моя душа страдала, она была задыхающейся крысой, которая хотела жить и не знала пути к своему спасению. В конце концов крыса оказалась слишком живучей, и пацаны, устав ждать её долгой смерти, накрыли мокрую крысиную голову перевернутой алюминиевой кружкой. Крыса с трудом вынырнула из-под краев кружки, её накрыли снова, потом снова и это продолжалось мучительное число раз. В конце концов она утонула.

Пацаны разошлись, а я стоял и смотрел на размытую периферийным зрением мертвую крысу и видел её отчаянно плывущей к моему невидимому столбу, похожему на погасший в ночи маяк. С тех пор прошла целая жизнь и теперь я, давно уже взрослый, стою в котельной своего дома, придерживая крышку унитаза и убеждаю себя, что никакой промокшей крысы под ней нет. И наклоняюсь, поднимая крышку, чтобы её увидеть.