Клад

Серый бетон вонзался в синеву неба, как нож в ещё теплую плоть убитого зверя, некогда царя всего живого, но теперь лишь противника себе подобного, словно чахлый старик из подворотни, будто в клетке из многоэтажек, лежащий в собственном дерьме, кричащий о своей исключительности не замечая, что на его спальнике лежит продукт более успешной в жизни твари.
Вечером глубокий синий цвет смешивался с мягкими розовыми оттенками зари, зажигались фонари, как маяки, но манящие к себе мелких крылатых насекомых.
Недавно прошедший теплый дождь оставил после себя лужи и дурманящий аромат пыли и травы в душном воздухе.
Человек шел по дворам, словно абориген по джунглям, в поисках того самого дорогого сердцу и душе клада, оставленного таким же чужим этому миру, как и он сам.
Маленькие дети, лишь только начавшие познавать эту реальность, но не открывшие ещё в своем бытие его тленность, шли, держа за руку родителей. Скафандры их опыта, взглядов и убеждений делали их будто неприкасаемыми, а их заявления неоспоримыми как для ребенка, так и для любого, по их мнению, встречного. Только лишь невероятная уязвимость их оболочки, построенной на, якобы, познании этого мира и приверженности собственному, как они считают, мнению, позволяла людям выводить друг друга из себя, заставлять их спускаться до уровня обезьяны, кричащей и калечащей своего ближнего из-за того, что тот не заметил его помета на дереве и посмел на него залезть, но также и подниматься до уровня мелкой собаки, гордой и грозной до первого сопротивления и агресси от того же примата. Хотя, не так уж и однозначно, кто выше, а кто ниже.
Лакированные лавочки у подъездов для прогнивших и брошенных миром старых бабок были как фонари для мошек и комаров, но наблюдательность, которой позавидует сторож-алкоголик, заставляла остерегаться их так же, как и насекомых. Их батискафы не пропустят в себя иного мнения, но доставят невороятный урон ранимой психике простого проходимца.
Стоящий за лавочкой тополь, высокий и настолько же хрупкий, породил вокруг себя белую поляну из пуха, сыпавшегося с его ветвей, как снег в холодную зимнюю ночь. Его крона даже когда-то была чьим-то пристанищем, но теперь лишь держит на ветвях полуразрушенное гнездно, в котором даже снизу можно было заметить светлую скорлупу. Праздник жизни на недоступной высоте стал пиром для кого-то более находчивого, дерзкого и голодного, чем те, кто эти яица там оставил.
В углу старой высокой панельной многоэтажки, окрашенной в уже грязный белый цвет, виднелась щель, прикрытая табличкой с номером дома. Он, ехидно и моментально оглянувшись по сторонам, словно хищник, не желающий делить свою добычу, в следующее мгновение просунул в нее свой палец, достав маленький пакетик, обернутый изолентой такого же синего, как утреннее небо, цвета. Дрожащей рукой Он положил в свой карман найденное сокровище и отправился дальше по разбитому тротуару.
Воспоминания. Родители. Дом. Первая любовь. Друзья. Годы жизни. Все прошло через Его голову. Он уже сбился со счета, в какой раз он находил себя растекшимся в старом ободранном кресле в потрёпанной, но такой уютной квартире. Рядом, на столике из темного дерева, лежал тот самый, но уже разорванный пакет. Глаза наполнялись слезами, каша в голове уже будто текла из носу, пока он рассматривал фотографию в своей руке, тянувшись до следующей, лежащей в обмотанном изолентой кладе, найденном этим тёплым летним вечером в соседнем дворе.