Бомжи

                "Бродячую собаку на цепь не посадишь"               
                поговорка                               

     В дыхании предрассветного ветра, с его зябкой прохладой, повеяли ароматные запахи цветущих растений. Встревоженный мохнатый шмель, после ночного покоя, чистит лапками слежавшиеся лопатки крыльев. Готовится в полёт к нежно-розовым лепесткам в сыпучей медвяной пыльце. Длиннохвостая стрекоза поворачивается - наводит лаковый глянец на очи-горошинки, ощущая приток свежести от укрытой тростником любимой запруды в плавучих островках белых лилий. Там, где в зеркальных водах, о чём-то ворчливо перешёптываются донные пузыри, а в игривых завитушках исходящего струйками пара скоро-скоро на крутых виражах появится её чудесное отражение.

     Вечный бродяга ветер также невольный разносчик неприятного духа тления. Но полчище голодных мух с гулливым жужжаньем летит к городским контейнерам с остатками пищевых отходов.

     Молодая нарядно одетая женщина, прикрывая тонким кружевным платочном носик, хочет издали бросить в неприкрытое чрево бака туго завязанный пакет. Однако в который раз замечает в согбенной искательной позе мужика, космато заросшего бородою с растянутой ватой проседью. В одежде, возможно, с времён последнего царского самодержца. Хотя на его длиннополой куртке, едва прикрывавшей дутые, что воздушные шары, брючные колена; на спине в атласном замасленном блеске проступали довольно удивительные контуры художественного содержания: неведомых экзотических стран, возможно, заселённых краснокожими людоедами.
               
    Женщина поспешно щёлкает замком сумочки. Протягивает бумажную денежную купюру, произносит:
 
     - Возьмите себе на завтрак, дядечка! Только не ройтесь здесь. 
      
     Мужичок вздрагивает, в некой растерянности оборачивается. С учтивостью склоняет голову и подставляет ковшиком длань с крупными чёрными ногтями.

     - Спасибо вам, дочка! – отвечает бубнящим голосом, точно из рассохшейся деревянной бочки, оказывая во рту, сродни осиновым пенькам, всего с тройку в желтом табачном налёте зубов.
               
     «Ну и маникюр у этого бомжика», - дивится молодка, с осторожностью опуская в его огрубевшую до синевы и от ссадин руку хрустящую денежную сторублёвку.
               
     Запущенного вида человек отходит на несколько шагов от свалки. Почтительным взглядом провожает удаляющуюся хрупкую фигурку. Затем смотрит на восток, где из пламенеющих облаков восходило небесное светило, предвестница нового нарождающегося тёплого дня. Буркнув в бороду, что время для траты денег ещё не подоспело, снова возвращается к прерванному занятию.
               
     Зачерствелого кусочного хлеба с желтеющим прогорклым салом в его штопаном разными нитками походном рюкзаке набралось достаточно. Но, там и сям, в разброс или валом, попадались пустые бутылки, обрезки проводки с цветным металлом. Разная всячина ещё довольно-таки сносного состояния, за которую на рынке у торговцев старьевщиков можно бы получить впрок, какую ни есть, денежную наличность.   
               
     - Будь здоров, Бабкин! – Подошел к нему круглый и звонкоголосый, словно раскачивающаяся кукла-неваляшка, с оплывшими под глазами мешками, ещё довольно моложавый человек лет тридцати. - Отчего не пьяный?
 
     - И Кренделю не хворать! – Ответил бородатый. – С утра пить, день потерять… Где ноченьку-то коротал?
               
     - Какой ты сегодня вумным, - проговорил с ломливой наигранностью толстячок. – А там, у стройки. Только собаки бродячие налетели. Всю мордень языками шершавыми, что шкуркой наждачной, обработали. Вся горит, фонарём поди светится.

     - Стал быть, цаловали. За дружка по скитаниям, признавши.

     - Угу... Только одна из них, лохматая, что твоя путанная кудель с ушами заросшими, на ногу правую тёпленько помочилась. Потом, при луне ходячка подмёрзла, а теперь со скрипом прихрамывает. Чтоб это значило? 

     - Дык, внушение сульёзное собачка те сделала, чтобы не валялся где не попадя. У тя, ведь, фатера светлейшая имеется, балдушка?
               
     - Угу... Только маман с нравоучениями в доску задолбала. – Крендель начинает выбирать бутылки, прощупывает у каждой пальцем на случай сколов горлышко. - Ну, а ваша светлость, где ночёвку проводило?
               
     - Под балконом, рядышком с палисадом в розочках. Это чтобы с этажей на телеса чего не сбросили. Старался на спине не полеживать, даб храповицкого не пустить. Не то жильцы, будто шпиёнчика-слухача, кипяточком могли пригреть.               
               
     - Храповицкий не только нас на воздухе вольном подводит, - начал рассказывать Крендель. - Я вот вчера, средь бела дня, Натоля Колокольчика встретил. Во всё чистенькое разодетого. Спрашиваю: "Давненько не видать было? Подженился, ай ли?" Он тоже, не будь дурачком, под балконом отбросить копытцы уставшие в ноченьку захотел. Хотя комары, спасу не было, песнопением доставали. Невзначай и сам храп слышит: думает кто из нашенских братцев-оборванцев неподалеку пристроился. Только храп, вроде благодати небесной, откуда-то свыше исходил. Из квартиры ближайшей. Вот сообразительный Колокольчик и влез через балкон распахнутый, в хоромцы внутренние. Присмотрелся: мужичок пожилой, в папашки ему по возрасту годится, на кровати пупом кверху пьяненький дрыхнет. Рядом на столике подношеньице гостеприимное из выпивки с закусью душисто-колбасной оставлена. Естественно, пропустил Колокольчик стаканчик. Захорошело в головушке. Не к комарью же на издевательства кровососные возвращаться? Под кровать хозяйскую закатился. Папашка, уторком, с трезвона будильника разлупил слипшиеся глазёнки. Да и усом не повел, что к нему квартирант уличный, не спросясь, подселился. Опохмелился со стола последним. На работу пошлёпал. Вот, Натоль, в холодильничек заглянет, - где ветчинки розовой с краюшку ножичком отхватит. Где хлебца скибочку скушает с чем-нибудь, чтобы не очень заметно было. Всяческим харчишком пробавляется. Ванну принимает, бельишко свойское стирает, подсушивает потихоньку. Днём отсыпается по-барски на ложе хозяйском. Ночью бдит, стихи сочиняет про житуху чУдную. Таким-то способом чуть ли не с недельку поживает. Папашка ведь под газами домой возвращался. И запасливым в придачу слыл: бутыленцую с гостинцами вкусненькими в сумочке приносил. Да вот конфузия вышла: в одну из ноченек, папашке дымком в постельке вздумалось побаловаться. А чтобы пепел на деяло не трусился, руку-то с папироской к полу откинул. Колокольчику же почудилось, гы, будто от тебя. Так и сказывал. Гы-гы! Дескать, от Бабкина, чинарик докурить получает. Перехватил на радостях окурочек с пальцев, да к губёнкам своим раскатанным и приложил. Вдруг папашка как вскрикнет со страхов. Когда же очухался, Колокольчик с балкона, в темь ночную, сиганул. Да и величать, на прощаньице, не сказал как-с.
               
     - Дык, Натолю и присочинить, что стопарик на халяву пропустить. Выдумщик известный.
               
     - Он ещё хвастался: обоюдная польза от встречи той вышла.
          
     - Как же это?         
               
     - А так, Натоль будто в доме отдыхе побывал. А папашке втемяшилось: кочан с бодунов съехал. Анчутка, мол, рогатый явление деет. Теперь, с уличного наблюдения, (Колокольчик-то его со стороны, что кура общипанного изучил и насмотрелся) с оглядочками к дому, трезвеньким подходит. Вышло, значит, без докторов и трат лишних на лекарства внушением излечился.
               
     - Да уж, – Бабкин поскрёб грудь. - Слухай, Кренделек, обмылок мне больно пахучий сиреневым цветом попался. Обещался когда-то в гости пригласить.   
               
     - Угу... Только маман теперь на пенсию пошла. Всё время дома. А было раз к сестре, то есть к тётке, отлучилась. Я Лешечку Кондыбая привел. Помыться. Когда же он с шампунем пенистым в ванной плескался, я лапшички в кастрюле отварил. Сосиски с консервами из холодильника по тарелочкам разложил. Вывалился он, значит, тюх-тюх, распаренный, что фламинго розовый заморский. «Сколько, - обращаюсь к нему, - с коленей, да с земельки где придется есть? Прошу в застолье!» Рассаживаемся. В рюмочки хрустальные, что из серванта, спиртяшку из пызыркевичей аптечных разливаем. Чок-чокаемся звонко. Сидим культурненько - нога на ногу. С вилочек кушаем. О том-сём ведём неспешную светскую беседу. Но помаленьку беседа становится вялотекущей. Ан, выпивка кончилась. Деньжат на продолжение не-ет. Вот мы Лёшечкин проволочно-медный сбор, чтоб помягче был и скоренько с изоляции слазил, на плите газовой прогревать стали. Вдруг проводка как вспыхнет. Дым колесом под потолок взвился. Тут-то маман, словно чуяла, со страшными глазами подоспела. Кондыбай перепукнул страшно. Откуда и прыть взялась? Только стол праздничный ногой зацепил. Чашки с рюмками в полёт, и на полу вдребезги. Он-то, хитрец, на улицу выскочил. Меня же маман СвИном обозвала и кастрюлю одела на голову. Все мои карманья носками вонючими кверху вывернула. Да ключи от дома силком выудила, да в кулаке с фигою грозной зажала.               
               
     - Н-да, - причмокнул Бабкин, - Лёшечка то, еле ходит. К холодам и вовсе ноги сыпью покрываются, пухнут до красноты. В обувку топтыгинцы разве в сорок последний размер влезут. Чудесник! У нё ведь дом развалюшка в деревне с пропиской имеется. Пенсион люди добрые по старости лет помогли выхлопотать. Денежки по карточке получает. Тока не нужны оне. Все с нашим дружественным обществом в дни три спустит. Посмеивается, мол от денюжек банковских один морок: нюх на похождения приключенческие теряется. Для меня, толдычит, находка какая в камерках мусорных, словно клад в изумрудцах сверкающих. Дивится плесени зелёной, словно в младосте лет. Хотя на пенсион, можно было бы в деревеньке нанять кого - крышу подправить. И печку не дровишками топить, а газ голубенькой подвести… Что-то Лёшечки не видать. Жив ли ён, чудесник?

     - Так его, люди добрые, в дом престарелых пристроили.

     - Ужели!.. Повезло Лёшечке. Н-да… Слухай Кренделёк, а у тя личность. Как мать твоя выразилась, что у хорошего, гм, свИ.., и на казенных харчах справно содержится.

     - Это с бодуна вчерашнего опухлость. А в голове гудовень продолжается, как на пасеке пчелиной. Опохмелиться бы и – кранты! В завязки. По специальности армейской шофёром устроюсь.

     - Сказанул! Хвыть бы на стройку взяли?

     - Не пойду. Там каждый шаг у начальства на глазах. Суетиться надо. И кирпичи с раствором тяжелючие.

     - Терпи - жизнь так устроена.

     - Угу... Ещё я высоты боюсь. Споткнёшься и кувырк, будто с облаков. Толи дело за рулём. Едешь один-господин с ветерком по заданию. Хочешь, музон во всю мочь в кабинке слушай, хочешь сам о чем хотца распевай.

     - Дык, языку свому не командер. Поди, годки уже которые с завязками бредишь.
               
     Позади, с отдалением, появляется мужчина средних лет, – высокий, подтянутый, хорошо выбритый брюнет - владелец небольшой палатки с надписью: "Ремонт обуви, зонтов. Изготовление ключей и др." Отзывает Бабкина в сторону. Крендель ведёт, хотя и неловкое, боковое наблюдение. Прислушивается.

     - На запчасти попалось для меня что?

     - Пока ничё, Михалыч!

     - И когда надоест тебе в дерме возиться. А-а?
               
     - Чтой-то, гляжу, - отвечает Бабкин, - щека севодни у бизнесмена вздёргивается. Аль, вновь, с ненаглядной,как в свистопляске, метельной?
               
     - Это тебя не касается, - цыркнул длинно под ноги слюной Михалыч. – Жалко, истукана! Не хотел, ведь, заругаться. Повторяю: в твоём положении, просто необходимо найти женщину.

     - Они меня тут за версту обходют.

     - Потому и обходят, взъерошенного. Несёт как от жука навозного.

     - Сказанули же, - прикрылся ладонями Бабкин.

     - Не-ет, ещё выслушай. Ты иди отсюда подальше, на край города. Там, по набережной, у речки барышней множество прогуливается. Только в начале отмойся, подстригись и оденься по-божески.

     - Дык,.. – старший приятель вертелся и подпрыгивал, точно на раскаленной сковородке.

     - И не выплясывай кобелиной! А действуй решительно, - наставлял на путь праведный Михалыч. - Хочешь, вот, пиджак с плеч своих отпишу?

     - Да ён в клеточку. Пижонистый?

     - Ничего и не пижо... - распахнулся Михалыч. - Карман, правда, один с дыркой.

     - Потеряешь ашшо чаво. Сами-то мастер, с машинкой. Минутка, вжик! Почём не пристрочите?

     - Потому… Жена должна следить. А ей, - Михалыч, не договорив, закусил губу.

     - Дык, не получается у мине врать. Притом, зубов во рту мал-ничаво.

     - Кончай отговорки. Винирами съёмными - дешёвыми прикрой.

     - Ить, дамы цветы, шоколадки любют. Это сколь денюжек стребуется? Потом, в кафетерию сводить.

     - Ещё бы в ресторацию? – Передразнил Михалыч, скосив по-козлиному глаза. - Не трать деньги на алкогольство. Да я с финансирую. Только не выбирай бабеночку красивую. К простой кадрись. Пусть хоть. Во! Куда вернее. Ты же по фамилии Бабкин? - Михалыч крутанул пальцем у виска от нашедшей блестящей идеи. - В самый раз по тебе будет. Кадрись, хоть к бабке кривобокой.

     - Сказанули же! - Бабкин чуть не взвыл от обиды. - Я и сам ашшо ничаво. Не гнут. Не слюнявый.

     - Ладно-ладно, - довольствовался весьма произведённым эффектом Михалыч, - считай, пошутил я. Главное, чтобы бабёночка жильё имела. Понравишься. Будешь у ней поживать. На работу потихоньку устроишься. В люди, таким макаром, выйдешь… Это, вон тому, молодому оболтусу. Кроме, как до соплей надраться, ничегошеньки не надобно. Понял? А-а?.. Молчишь? Значит, понял. Тогда я пошёл. Попадётся что-либо дельное, поднесёшь в мастерскую.
               
     Старший приятель возвратился взъерошенной вороной, с головой втянутой в плечи. Крендель посопел носом, высказался:
               
     - Тоже, ёпт, бизнесмен из собачьей будки. Аж спину от словес его лютых покоробило.

     - Не в себе он... Жена погуливает. Зато, нам не початую обойму курева цивильного оставил.
               
     Из сверкающей глянцем пачки, ласкающей слух шелестом срываемой обёртки, словно из медовых восковых сот, вытащили с фильтром кофейного цвета по сигарете. Бабкин оторвал фильтр, проговорил, что так не накуришься и вытряс из обшарпанного коробка засаленную серую спичку. Чиркнул головкой о шершавый наждак. В пыхнувшем пламени скоро-скоро заёрзал угольный червячок, покусывая жаром пальцы. Прикурили из экономии от одной спички.   
               
     - Понятненько, – успокоился Крендель, обволакиваясь тягучим белесым дымком. - Хотя, Михалыч добра твоей душеньке желает. Мне то завсегда, есть куда возвратиться. Вот, похмелюсь, и... Маман всё простит. О! – воскликнул он, приметив среди обрушенных пакетов, точащий цаплей предмет, – это, никак самый, буквой гы, для дедушек почтенных костыль с ручкой лакированной попался. – Вытащил. - Резной! Почти с нуля. Ах, как в руке, золотистый, гладко держится.

     - Ходовой товарец, - покивал Бабкин, - барыги копеечку завидную отсчитают.
               
     - До времени базарного, что до приёмки бутыленций, чихнуть девяносто девять раз можно, как на рекламе с уценкой в рубль товарной. -  Крендель приставил к правому боку костыль, просиял лицом. – От ноженька моя. С чего бы значилось? На какую собачка при луне пописала, вроде, токи волнительные посылает. Что как с палочкой этой ладненько выделанной к воротцам церковным привстать? Сейчас народ всё больше к вере возвращается. Так милостливым обхожденьицем, возможно, от прихожан смиренных подаянием в ручку воспользоваться.

     - Сказанул... КАлики всамделишные враз раскусют. Костыль выхватят и в горбень настучат. Мир тесен, балдушка. Всюд конкуренция. Как у нас мешаловка на точках мусорных - без оглядок, в волюшку, порыться не дадут.

     - На меня намекаешь?

     - Ну-у, с тобой мне веселей. Находки общи.   
               
     - О! - вновь воскликнул Крендель. - Здесь рядышком, в пакете чистом, костюм. Как новый. Спортивный. Брючата с красными полосками. На-ка, прикинь!
               
     - Те же попался?

     - Угу... Чтобы участковый за версту узрел, цветастого - разряженного кенарем. Штраф по полной прописал за ночевку в кустах. Тебе, от, вольготнее. Что с бездомного взять.

     - Дык, в нём ночью замёрзнешь. Тонка материя и марка. На мне одёжа, что макинтош. Дождинки отпрыгивают. Тёплая.

     - Почивай в старье. А с лампасами Михалычу в будке повесь, для делов жениховских.
               
     Крендель спрятал костыль за бак. Развернул куртку. Приложил Бабкину на грудь. Распорядился: придерживать руками. Также к поясу приставил и нижнюю брючную болтающуюся пару. Отошел поглядеть со стороны. Солнце светило в глаза и он как-то пространно улыбался. Бабкин не вытерпел:

     - Иль и со штанами будет кикраз?

     - Мм-н, прям, как специяльно, для вашей светлости, костюмчик был выложен, - взялся нахваливать Крендель. – Статненько и весьма шикардостно смотришься. Дамочки на каблучках точёных от кавалерия такого умом тронутся. Одно, мм-н, неувязка - маман помыться не позволит. А подстричь, хоть под песенника эстрадного с чупом за ухом и сам смогу. В армии, бывало, не только под лысого друг дружку скоблили.

     - Ни чево, без ванны парной обойдусь. К полудню водица в озерце прогреется. Лягушат разгоню. Освежусь таки с мыльцем душистым.

     - Ну, вумный! – Крендель дружественно похлопал его по плечу. – А к вечерку в костюмчик с лампасами влезай. Подваливай смело к набережной. Уж как захотелось мне на свадебке твоей гульнуть.
               
     - Гляжу, всё головушкой страдаешь? – сочувственно вздохнул Бабкин. – Таки мне молодайка одна стольничек поднесла. Сгоняй-ка за похмельным, горемычный.

     - Но-о, деньги на виниры нужны.
               
     - Сказанул. С энтими сувеньирами язык с непривычки прикусишь, и с барышнями беседу задушевную вести не ловко будет... Дуй-дуй в пузырёшную, балдушка. У самОво уж ли чтой-то в серёдке заскворчало.               
               
     Крендель возвратился не так, чтобы скоро, наигранным голосом спросил:

     - Небось, заждался. Спирт в аптеке кончился. К целовальнице за самогонкой пришлось. Заодно, чикунцы для тебя выпросил. – Он звякнул сверкающими ножницами по торчащей за пазухой початой бутылке при бумажной затычке. – Там и Колокольчик встретился. Лёшечкой Кондыбаем за питьём присланным.

     - Как же это? Он же, ить...

     - Да побег Лёшечка устроил из дома престарелых. Ха-ха! Скучный, мол, тамошний народец. За винишком даже кисленьким отправить каво-неково.

     - Сбежал, значит, - Бабкин невольно усмехнулся. – Смех у тя, поддатенького, какой заразный стал... Как же ён сбежал, когда ноги ель передвигает?
               
     - А водилу одного подговорил. Вот и подбросил на колёсах, ха-а, за магарыч в привычные нашенские пенаты.

     - Дурачок, - цокал языком Бабкин. - Счас, конешно, лето. В зиму, вряд ли выживет?

     - До зимы далековато. Однако Колокольчик хитрец, нам Лёшечку не покажет. В одно горлецО, за его счёт пенсионный попирует.

     - Мне чужого не надобно, - отозвался Бабкин.
               
     - Ладушки, - защёлкал ножницами Крендель, - собираем мешки и айда в парикмахерскую.
               
     Позвякивая посудой, они подходили к близлежащему пустырю, дико заросшего стреловидными побегами клёна, вперемежку с кипенно цветущими кустами жасмина. Стрекотали и выпрыгивали из-под ног оранжевыми брызгами крылатые кузнечики. Невидимые в листве пичуги пересвистывались и тенькали весёлыми ручейками. Среди зарослей открылась маленькая, но уютная полянка, похожая на лесную.

     - Райский уголок! – провозгласил Крендель, вдыхая в полную грудь летучие запахи жасмина. - Поставить шалашик. Да поживать голышком, коли было тепло тропическое, как, скажем, в далекой Папуасии?
       
     - Размечтался. В стороне с теплом вечным нашему брату хана. Кобра в шалаш вползёт. За писун куснёт.

     - Угу... А я бы крокодила для охраны на цепь посадил.

     - Слон и крокодила потопчет.

     - От и слон… Всё равно участковый не разрешит.

     - Та-ак, что нам сиводни Создатель небесный послал? – проговорил Бабкин, когда была сложена на траве в кучку тяжёлая заплечная и ручная ноша. - А что послал, тово заслужили... Я, положим, смолоду, как и ты, бесшабашным был. Без отца тож рос. К слову материнскому не прислушивался. Запивал в тёмную. Когда мамка слегла от хворобы. Нашлись нелюди: с виду ласковые, нутром коршуны дошлые. Обвели вокруг пальца под кружку стухшей браги. Подсунули бумагу под роспись. Лишился, хочь и малого, а угла я родительского. 
               
     Помимо хлеба и сала он вытащил из рюкзака с полу-банки золотистой кабачковой икры. Бронзового в масленом блеске леща, легонько тронутого плесенью. С пригоршню приплюснутых солёных огурцов. Кусок сыра, ссохшегося сбоку под каблук, который за ненадобностью был отхвачен складным ножиком.
               
     - Лепота! – произнёс Крендель, выпив из пластикового подмятого стаканчика горючую мутную жидкость. - Меня нелюди в сём плане не проведут.

     - У пройдох дошлых найдутся и другие способности, как одурачить заблудшую скотинку.
               
     Крендель окунал белый хлебец в сочную икорку, пачкая от неточных подношений к губам нос. Заморив червячка, с хрустом в суставах вытянулся средь цветных метёлок трав в полный рост. Промямлил с зевотой: – О-от, передохну чуток, и начнём подстриганцию.
               
     Оказавшись на спине он замысловато присвистнул, будто силясь передразнить голосистых певчих. И захрапел. Бабкин пропустил ещё стопочку. Выложил из пакета своё праздничное на выход приобретение. Пощупал бархатистое лилового цвета сукно. Обобрал налипшие соринки к малиновым лампасам. Расстелил перед собой, предаваясь сладострастным мечтаниям, как появится в этом элегантном наряде на широкой городской набережной. И хотя руки будут чистыми, с аккуратно подстриженными ногтями. Не случилось бы подвоху: не схватить по привычке, оставленную кем на лавочке с выгнутой спинкой для культурного отдыха, бутылочку с шипучим нарзаном. Неожиданно, пылко расшалившееся под хмельными парами воображение, стало представлять живые картины увлекательного свойства; где он, непременно, с благодушными милыми лицами примется нежным женским обществом. И среди прянично-раздушенных платьев прелестниц, вдруг щелкнет перстами подобно принцу заморскому - выберет лучшую из лучших красавиц. К сожалению: ему вспоминается строгий наказ Михалыча...
               
     «Быыррр!.. Не задремал ли я?» - обескураженный Бабкин встряхнул головой, обвёл взглядом лежащего, еще не состоявшегося, парикмахера. По сонному лицу которого блуждала такая же, не понятая им прежде, пространная улыбка с какой-то забавной провокацией. Между тем по лбу спящего пристроилась большая серая муха. Смелая нахалка старательно обследовала притоптывающим хоботком лоснившуюся от пота переносицу. Перелезла на выпачканный икрой нос. Здесь муха чуть не оказалась втянута при сладостном вдохе на свежем вольном воздухе ноздрёй внутрь. Крендель чихнул вскочил, будто для прыжка, на корточки.
               
     - У-ух!.. Где это я? – спросил с испугом. Протёр глаза. Увидев заваленную пустую бутылку и оставленное перед ним в стаканчике последнее спиртное. Осушил разом. Взглянул на небо, проговорил: - Солнце высоту набирает. Пора бутыленции сдавать. Не то народишко набежит. Стеклотары для всех не хватит.

     - Во-о, говорил, похмелюсь и - в завязки!
               
     - Угу... Этого и коту мало. Вспомнил, подстричь тебя собирался. Значит, после?
               
     - Конешно, - поднялся на ноги Бабкин, – пока я буду посуду сдавать. А ты, шустрец, на рынок дуй с костылём с драг-люминием. Там, в отдельном мешке, статуэт мускульный, в чем мать родила, в сверкающей драной позолоте малость попался. Не приглянется кому, так выброси. Горшок также древний, возможно, из-под молоденькой бабки Ёжки, бронзовый. Да на земельке энтот, растянутый наряд, прихвати. Передумал я сиводни в лягушатнике мыться. Костюмчик, оказывается, не мово фасона. Духами дамскими отдаёт, и место от носки при попе авантажно богатой к коленкам тянется. - Бабкин выругался: - Знал, ить, а не сказал, Свин!

     - Ну, вумный, – повинился Крендель. – Ладно. Может, что завтра пригляднее попадётся. В случае, женихаться приспичит, Михалыч и свой, клетчатый, отпишет. 
               
     После затяжной и шумной людской суеты со сбытом подержанных, каких бы не было видов предметов, они снова встретились на полянке. С телесного измученного устатку опорожнили под приятельские разговоры "о жисти" внушительный ряд пузырьков со спиртом. Пропели с озорством, но не так чтобы звонко, дабы не привлечь бдительного на слух участкового, пришедшие на память складные и не очень частушки. Напотешались всласть и угомонились-таки оба. Заснули крепко, на мягкой шелковистой траве, раскинув широко руки, точно пытаясь обнять синий небесный купол, с царственно гуляющим ясным тёплым солнышком... Пробегали собаки, с приподнятыми по ветру чуткими мордами - разномастные со свалявшейся обвислой шерстью боками. Задержались на кругах. Доели, какую возможно, оставшуюся их скромную трапезу. В знак особой признательности, завивая розовыми вензелями влажные языки, облизали масленые пылающие лица. И побежали дальше по своим срочным бродячим надобностям.