Слезы на иконе

©Розена Лариса Вениаминовна
               
Посвящается Б.М.         

ИЗ КНИГИ "ВРАЗУМЛЕНИЕ ГОСПОДНЕ" НА КНИГУ ДАНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ 2,

КНИГА ОТНЕСЕНА К ЛУЧШИМ. © РОЗЕНА Л.В. 2001 ВОРОНЕЖ,Ц.Ч.К.И.; ©РОЗЕНА 2002 ВОРОНЕЖ,Ц,Ч,К,И,; ©РОЗЕНА 2008 Н. НОВГОРОД; ИЗДАТЕЛЬСТВО РИДЕРО, ЕКАТЕРИНБУРГ, 2021; Ссылки на другие ресурсы: Дзэн, канал "Чудачка".

СЛЕЗЫ НА ИКОНЕ

Дочке Заботиной Елене Павловне

Перед Рождеством Христовым к Юлии в Москву приехала двоюродная сестра. Расцеловались, ночь провели в разговорах на божественные темы. Утром заспешили в женский скит, чтобы заранее попасть на праздничную службу. В маленьком монастырском храме много народа, но это не портило ощущения счастья. Когда Татьяна передавала свечи к иконе Казанской Божьей Матери, взгляд привлекла необыкновенная послушница. Одухотворенное, печальное лицо. Отрешенные, подернутые ласковой грустью глаза. Казалось, они видят то, чего не могут другие... Нежная, тонкая шея, ореол густых, сияющих волос, прикрытых темной косынкой. Сколько покаянного чувства разлито в трагическом облике... Самозабвение, с которым она молилась, потрясало.
Незнакомка повернулась, и Татьяна заметила шрам на ее левой щеке. Сердце невольно сжалось от боли:
— О-о-о! — внезапно простонала она...
Юлия, понимающе, молча, кивнула головой и тихо добавила:
— После расскажу о ее судьбе...
Потрясенная увиденным, Татьяна углубилась в молитву.
Служба закончилась под утро. Вышли во двор. Храм не вмещал всех желающих. Люди стояли на морозе, вовне. Замерзли и, оставив зажженными свечи, разошлись. Татьяна изумилась. В темноте синие сугробы переливались яркой бирюзой и теплое, светло-белесое мерцание оранжевых язычков, горящих в снегу, ошеломляло. Вроде бы она опускала ноги в огонь. Чувство необыкновенной благодати охватило все существо…
Сидя в электричке, под мерный шум колес, слушала удивительную историю послушницы, которая происходила четыре года тому назад...
Милка сидела на земле у Большого театра, рядом с переходом. Грязная, со спутанными волосами, повисшими жалкими сосульками. Лицо опухшее, искаженное шрамами, ничего не выражало, кроме бесконечной усталости. Огромные, не моргающие, очень много повидавшие в жизни глаза, смотрели прямо, с пустым безразличием. Маленькие руки, загрубевшие и обветренные, безвольно лежали рядом с тарелкой для подаяния. Платье темного цвета, широкого и неопределенного покроя, скрывало фигуру и подчеркивало хороший вкус. Она еле видимо усмехнулась, когда выходившие, расчувствовавшиеся после «Жизели», стали бросать ей деньги. Двери театра, открываясь, весело поскрипывали. Горели яркие фонари. Внезапно поразила молодая экстравагантная пара. Тонкая, как гибкий росток, женщина, опушенная дорогим мехом из соболя, притягивала взгляд. Блестящие, ухоженные волосы рассыпались по манто, дерзая соперничать с ним. Бездонно глубокие глаза резко контрастировали с перламутром кожи. Ее, словно фарфоровую мейсенскую статуэтку, вел под руку молодой человек без головного убора, коротко стриженный на западный манер, в темном длинном пальто. Юношеская чистота и свежесть лица, как бы теплом, согревали сердце. Спешили к машине. Милка так и впилась в них глазами, а на виске нервно забилась вздувшаяся жилка. Проходя мимо, женщина плаксиво воскликнула:
— Какая она несчастная! Серж, дай ей, пожалуйста, денег!
— Я рад, что ты рядом, и готов исполнить любую просьбу.
Прекрасный балет и мягкая, трепетная ночь располагали к романтическому настроению. Правильно рассчитала, где сесть. Ее внешность падшего ангела как нельзя лучше подходила для этого места. Сегодня идет хороший заработок. Потеряв нормальный вид, Милка может жить пока только так. На лице еще остались следы молодости и красоты. Ссадины и беззубый рот, хоть и портили, но в ответ рождали жалость. Нынче она уйдет раньше. Пройдут посетители театра и делать ей здесь будет нечего. Немного отстегнет кому надо и — домой. Вспомнила своего помощника Юрку. Подняла недорезанную банку из-под консервов. Милка стукнет его этой пустошью в голову, докажет, что умеет обороняться. Она ничего и никого не боялась, даже боли и ментов. Если и посадят в КПЗ, отпустят. Что даром кормить? Но лучше не попадаться...
Из головы ушли боль и обиды. Разве удержишь их все? Начни вспоминать и перечислять, что приключилось с ней за короткую жизнь — выйдет очень длинная история. Поэтому память, все отторгая, остается свободной. Совершенно не осмысливая, куда ее бросает жизнь, не сопротивляясь, стремилась, хоть как-то, выжить. Мир, со всем его разнообразием, существовал сам по себе, а она — сама по себе. Человечество делилось для нее на две категории: добрые — те, кто подавали милостыню, и злые, проходившие мимо, не замечавшие ее страданий. Их она ненавидела: «Звери, даже жалости нет!», — мелькало у нее обрывками.
На душе потеплело. Наконец, после «работы» поест. Чувство голода заглушало иногда все. И ей было безразлично, что она ест, лишь бы хоть что-то раздобыть. Сейчас шикует. Подошла к ларьку, купила хлеба, колбасы, копченой рыбы и понесла тяжелой ношей.
В конуре, где обитала, Юрки не оказалось. Но были другие посетители, начался пьяный угар. Здоровый, рыхлый, весь какой-то серый, неприятного вида верзила начал кричать на Милку за то, что мало принесла еды. Она затряслась, поняв, останется без покупок. Сначала лицо покрылось бледностью, затем по нему стали медленно расползаться большие красные пятна, как при аллергии. Перерыв кошелку, отобрал принесенное, кроме маленькой булки. Душу опутала злость. Хотела ударить, но поняла: этот прибьет. Горькие глаза опалили гориллу огнем. О, ненавидеть она умела! Заметив, ее искаженное от обиды лицо, окружающие ехидно рассмеялись:
— Не боись, отдадим, киска. В долг ведь. Своим жалко стало. Живешь в такой шикарной обстановке, кому ты еще больше нужна?
— Да что же вы, лихоимцы, делаете!? — гортанно завизжала пострадавшая.
Но они уже совершенно не обращали на нее внимания. Шумя и жадно давясь, поглощали продукты, затем отобрали и деньги. Отдавать их было больно и трудно: «Эх, плохо, что Юрки нет! Он бы защитил», — с тоской думала она, доедая сухой кусок. В сознании неотступно маячила фраза: «Какая несчастная...», надрывала, тревожила, будоражила психику...
Вдруг все передрались. А потом, резко зашумев, торопясь и наскакивая друг на друга, гурьбой вывалились из хаты, оставив ее с мокрым, измазанным в крови, неподвижным мальчишкой. Она поняла: исчезать следует и ей. Выпорхнув из насиженного местечка, неловко засеменила по переулку. Куда бежать, зачем? Где найдет новое прибежище? Это — смерть. Кто ждет ее с таким пустым, устрашающим видом? Долго бродила, по улицам, искала Юрку. Где ни пристроится, гнали. Раньше помогал напарник, а теперь? Отчаялась, зашла в метро. У нее не было прошлого, как не бывает у беспризорной уличной кошки. Устала от бесконечного гниения души и тела. Ничего не понимала, хотела только спать. Больное, бесконечно утомленное нутро давало о себе знать. Ныли затекшие, замерзшие от сидения на земле, скрюченные ноги. Давил невыразимой тяжестью простуженный нос. Им трудно дышать, чаще сипит. Разрывает лающий кашель, саднит вспухшее горло. Сидела на скамейках, ходила по переходам. В голове вновь забилось: «Какая несчастная...»
Внезапно решилась. Когда стал отходить поезд, быстрой змейкой метнулась перед ним, и со словами: «Господи, прости!» — кинулась вниз...
Но не тут-то было! Ее схватила за спутанные волосы регулировщица и оттащила назад.
— Ты что, милая?
— Ничего, — оскалилась, побелевшая как смерть, оборванка. Губы задергались, глаза помутнели, закачалась, затрепетала…
— Сиди здесь, я за тобой буду наблюдать, отработаю скоро, поговорим, ночевать ко мне пойдем.
Когда они пришли к Юлии домой, Милка рассмотрела ее. Лет под пятьдесят, высокая, с голубыми глазами, длинными рыжеватыми волосами, уложенными в тугой узел. Подтянутая, строгая, сдержанная. Комнатка бедная, но чистая и уютная. Скудная обстановка: иконы в уголочке, стол, стул, шкаф, диван — создавали чувство покоя и отдохновения. По квартире сразу пополз тошнотворный запах кислого пота от ног нищенки, удушливо бил в нос. Юлия, смутившись, предложила помыться. Но Милка застенчиво отказалась. Проходя вглубь, увидела зеркало, висевшее на стене. Взглянув в него, испугалась: «Зачем я ей нужна? Теперь только отпугивать могу», — с сожалением подумала отверженная.
За чаем она неловко молчала. К чему говорить? Во-первых, разучилась, во-вторых, не смела — вдруг что-то испортит, и ее выгонят. Взяв чашечку, наклонилась, боясь пролить. Юлия невольно засмотрелась на нее.
Худенькие, узкие плечи, почти детские ручки с просвечивающими пальчиками, шейка-стебелек. Бледные губки — делали ее трогательной и беззащитной. «Да она еще ребенок... И уже столько натерпелась, жить не хочет. Спаси ее Господи!».
Смахнув набежавшие на глаза слезы, достала гребень, расчесала ей волосы. И, приговаривая: «Ах, ты, наша красавица!..», - закрепила нарядной заколкой. Милка неожиданно улыбнулась. Лицо сделалось мягким, умиротворенным, тихим…
Помолившись, хозяйка постелила ей в уголочке постель. На душе у Милки стало нелегко: «Вот как люди-то живут, а я?». В туманном мозгу оживали слова: «Несчастная…». Утром она решительно что-то с собой сделает, а сейчас так хочется спать... Она тихо отстегнула заколку и, зажав ее в руке, с нежностью поцеловала...
У хозяйки наступил выходной. Рано проснувшись, умывшись и помолившись, они обе куда-то поехали затемно. Попали в женский скит. Там ее Юлия и оставила. Очень просила относиться к ней помягче. Приняли пожить немного...
Работать она ленилась, всячески избегала и стремилась только есть. Соседки по комнате стали водить к службе. Ходила механически, ничего не чувствуя. Сидит и почти спит на скамеечке, тупо уставившись в пол. Хотелось все бросить и вновь заняться побирушничеством... Вон их сколько перед входом сидит. Наверное, неплохо зарабатывают. Жить только где, да и пустят ли новенькую без сопротивления? Как найти защитника с таким жутким лицом?
Однажды дали послушание — прибрать в храме. Работала с озлоблением, еле ползая по каменным плитам. В ней нарастала злость: «Смешно! Я ведь нигде ничего такого раньше не делала, да и не умею и не хочу учиться... Обрадовались, ловят глупеньких, заставляют надрываться за жиденькую похлебку. Нет, не позволю водить себя за нос, не люблю такого. Завтра же утром сбегу». В душе повторялось: «Несчастная...» Эти слова богатой красавицы до сих пор не дают покоя, саднят душу...
Проходя мимо иконы «Казанской Божьей Матери», случайно подняла глаза и отпрянула. Икона плакала. Медленно катились крупные слезы из очей Царицы Небесной... Сначала Милка встала, как вкопанная, тихонько вскрикнув, потом со страха подалась назад, налетела на ведро, разлив воду. Поскользнувшись, упала, опалили испуг, раздражение и что-то еще, непонятное. Всё бросив, побежала в свою келью. Легла на кровать и зарыдала от злости на себя, весь мир, какой-то теплоты, вошедшей в нее. Раньше, чтобы выжить, расслабляться было нельзя. А вот теперь причитала долго-долго. То тихо, то надрывно. Выплакав грязь и бесчувствие, что холодом сковывали душу, села на кровати и стала вспоминать. Вот она в большой семье из семи ребятишек — живет с бабулей. Мама где-то скитается и почти каждый год приезжает, привозит им по новому ребенку. В семье Милка старшая, ей 12 лет. Иногда ходит с бабушкой в храм. Она же водит на гимнастику. Началось все с вечеринки. Была такой красивой девочкой, что приставали все мальчишки, да к ней удобно было подбиваться: нет ни папы, ни мамы, никакой защиты...
Подпоили и веселились вовсю. Еле живая приползла домой. Бабушке ничего не сказала, пригрозили ребята. Целый месяц плакала, переживала, считала себя хуже всех. Почернела, бабушка думала — заболела. Стала с ней более нежной, ласковой, но лечить не на что, жили очень бедно. В маленькой, обшарпанной двухкомнатной квартирке еле умещалось восемь человек. Мебели почти никакой. Две кровати без постельных принадлежностей, четыре стула. Все вещи валялись на полу, в кучах, по углам. Если убирались, то перебрасывали их с места на место. В доме всегда было голодно и людно, хотелось побыстрее вырваться из такого бедлама... Сердобольные соседи отдавали им недоношенные вещи, недоеденную пищу. Воспользовавшись таким трагическим положением, тренер старался задобрить ее, нищенку, небольшими подарками. А ей казалось, что он любит и жалеет ее. Иногда устраивала ему душещипательные сцены, умоляя взять в жены. Даже пригрозила — посадит за совращение. Но он зло рассмеялся и навсегда вытолкал из своей уютной комнатки. И пошло, и поехало. Прощай захолустная Анапа, здравствуй, столица Москва!
Первое время мечтала выйти замуж. Желание росло, усиливалось, пускало корни. Каждому улыбалась, надеясь до отчаяния. Обделенная любовью с детства, искала ее. И поэтому была ласкова и уступчива.
Увидев красивую семейную пару, испытывала острую физическую боль. Ну почему на месте такой дурнушки не она, красавица Милка?
Вспомнился один яркий случай. Познакомилась с высоким, обаятельным парнем. Теплым летним вечером прогуливались в парке. Горячее солнце медленно уходило на ночлег, уступая место нежной прохладе. Окружающее выглядело загадочным, трогательным. Поддерживая разговор, задал вопрос:
— Вам нравится Шекспир?
— Не знаю...
— А Шостакович? Как Вы приемлете его?
— О, Шостакович, пожалуй, нравится... — ответила, побоявшись проявить серость.
Очень радовало, принимали за образованную. Ее глубокие светло-изумрудные глаза блестели феерическим светом...
Когда юная, бодрящая ночь окутала их тишиной, он, посмотрев на часы, объяснил, что спешит к больной маме. Завтра они встретятся. Возвращаясь к себе, обнаружила пропажу денег из сумочки. Навсегда потухли сияющие глаза...
И внезапно от воспоминаний она застыдилась, затрепетала, застонала. Всплеснув руками, закрыла ими покрасневшее, растерянное лицо. Долго сидела в забытьи. Мелкая дрожь судорогой пробегала по открытым плечам. Может, с каждой пролитой слезинкой, отогревалось ее израненное сердце? И как в детстве, захотелось ласки, покоя, уюта... Чтобы кто-то погладил, утешил...
Вечером сама пошла ко всенощной. И впервые за всю жизнь истово, с великой скорбью в сердце, крестилась перед иконой Божьей Матери, вспоминая забытые с детства молитвы. И сладостные слезы покаяния полились из нее многоводным потоком...
— Какой чудесный случай! У меня в груди защемило что-то от жалости, — прошептала Татьяна со слезами в голосе.
— Сейчас мне и самой не верится — кроткая послушница была когда-то опустошенной женщиной-подростком. О, как Господь сердца к Себе привязывает, любя и спасая!.. Слава Богу за все! «Сила Моя в немощи совершается». (2.Кор 12;9)
Гостья решила пожить у сестры до следующего праздника. В ночь под Крещение проснулась, подошла к окну, всмотрелась. Вдруг показалось — небеса разверзлись и с них льется прекрасное ангельское пение... «Боже, какое счастье Ты даруешь нам — помогаешь познать Твою любовь», — подумала Татьяна. И, встав перед иконостасом, с искренней благодарностью приступила к молитве…