Зиккурат Постникова

БИБЛИОГРАФИЯ НЕИЗДАННОГО

напиши про меня книгу

Дядя Митя Малетин, человек отчаянный и человек более чем яркой и боевой биографии, и мне в моей жизни сильно в свое время помогший, когда я плавал в житейской хляби  однажды в неспокойных берегах жизни, когда я ему показал свою только что вышедшую мою книгу «Корова на Луне» и единственную и прочитав на обложке мою фамилию и в нее пальцем ткнув, удивленно вскинул на меня широко раскрытые глаза:
— Ты?
— Я!
 Как бы опешив, он некоторое время  он что-то потом сосредоточенно думает.
А потом весело встрепенувшись, говорит мне:
— Слушай, напиши про меня книгу?
...
А его жизнь книги действительно стоила.
...
Но я книги про него не написал.
Я про себя-то все не успел написать.
Даже рассказа про него не написал.
Кроме разве вот этого, времени как бы вдогонку.
Книги — дело непростое, это для тех кто с этим делом немного хотя бы знаком.

ЗИККУРАТ ПОСТНИКОВА
Творчество — это не только одна радость. Но прежде всего — трагедия.
Романы ли, рассказы ли люди пишут. Картины те же.
Ну написал?
А дальше что?
Написанного — такая пропасть скопилась всего.
А сколько лежит замыслов в бесчисленных заготовках.
До которых как-то потом и руки не дошли.
А что издал?
Шишь да маленько.
Ну еще что то было в многотиражках беспокойных 90-х, когда газеты выростали окрест как грибы после дождя и тут же же враз исчезали. И в которые можно было  ткнуть небольшой рассказ в страничку. Ну в полторы.
Хотя бы так.
Именно это время научило меня писать миниатюры.
...
А ведь что-то хотелось прокричать громкое, броское, что потом бы долго отдавалось эхом окрес — эй, люди, я принес вам свои рассказы!
(Где-то запомниля один вот такой веселый клич, брошенный молодым человеком на публику — только вместо рассказов автор кричал — люди, я принес вам стихи!)
От чего всего осталась груда тщательно исписанной на много раз  страниц бумаги, над которыми я сидел долгими-долгими вечерами, отдавая им все свое свободное время.
Пришло теперь время спросить себя — зачем?

ЗИККУРАТ ПОСТНИКОВА

Зиккура;т (от аккадского слова sigguratu — «вершина», в том числе «вершина горы») — многослойное культовое сооружение в Древней Месопотамии и Эламе, типичное для шумерской, ассирийской, вавилонской и эламской архитектуры.


заготовки рассказов и повестей

В этой папке собраны заготовки рассказов и повестей, в той или иной степени их расписанности, написать которые мне окончательно так и не удалось, хотя по большей части они были мной основательно продуманы и дело оставалось пожалуй за малым — оставалось написать только их.

Тематика и география сюжетов их очень разнообразна.

«Мальчик в тамбуре» — это единственный здесь рассказ, который я полностью написал и опубликовал я в «Голосе труда». Так называемый шукшинский рассказ. Т.е. рассказ из шукшинского цикла. У меня цикл таких рассказов и очерков на эту тему был большой.

«Автобус мчал» — повесть была опубликована в районной газете «Степной нови» в 3-4 номерах.
Правда с большими купюрами.
...

Многие рассказы мои — это истории из обыкновенной жизни, но с элементами исторического экскурса.

«Зиккурат Постникова».
Или «Император Кретов».
Или «История Византийской империи и поселка Объездного».

В котором я хотел рассказать историю своего исчезнувшего поселка пафосно и неспешно слогом средневековых византийских исторических хроник.

«Джусы-хан» — большая экспериментальная повесть,  как продолжение  рассказа «Подарок для внука Фусы»,вошедшего в мою единственную книгу «Корова на луне» .
Навеянная чтением книг историка Гумилева, прежде всего его книги «Хунну», которая на меня  в свое время произвела на меня чрезвычайное впечатление.

(подобным образом я тогда экспериментировал, сочетая повседневность,  меня окружавшую, историю и элементы научной статьи, чуть ли не с элементами математики)
Тогда вселенная Эммануила Канта (до Лейбница я тогда не дошел) пульсировала надо мною и во мне.

В отличие от своих сотоварищей по литстудии, все наставлявших меня, де мол тебе бы надо у Шукшина поучиться, я посмеиваясь внутри себя, делал то, как велело мне мое взволнованное сердце и мой пытливый ум. Т.е. я меньше всего ориентировался на литературные схемы. Мне были мало симпатичны разного разного рода рассказы-рассусоливания про Семенычей и разных там Сосипатычей с непременной  моралью, выведенной в конце повествования. До которых были многие охочи.
Мало меня интересовали и всякие рыбацкие рассказы.
Жизнь и проза тут были мне экспериментальной площадкой

Складывалось во время написания моих  рассказов здесь мое увлечение в студенческие годы математикой (не зря меня брали работать в Институт прикладной математики Новосибирского «Академгородка»), а также мое пристрастие к чтению книг по истории философии.

Я до десятка таких рассказов собирался писать.
И несколько даже написал.
Хотя понятное дело, что никакой альманах бы их печатать у меня не стал бы.
Но мне интересно было совмещать разное в разном и экспериментировать.


Некоторые рассказы в стиле сказки,  может быть навеянные чем-то «Третьими петухами» Шукшина. Сказками ли Салтыкова-Щедрина. Бориса Шергина. Который меня всегла восхищал. А Писахов, с которым я познакомился поздно — поменьше.

«Сказка про Таню с хвостиком и про ее маму».
Как следствие моего увлечения Вилем Липатовым.
Которым я всегда восхищался.

La amio (любовь)
.............................
(на литературных перекрестках)

Это рассказ о литературных нравах.
Взволновавшая и покоробившая меня история одного из первых семинаров, на котором наши писатели душевно лупцеви Павла Бесчетного, талантливого писателя и журналиста из глубинки, роман которого в «Дожить до рассвета» или примерно так как бы называвшегося, в «Алтае» опубликовал Иван Кудинов.
Писателя кстати рано ушедшего из жизни и который потом еще успел опубликовать  роман в журнале «Барнаул» у Марка Юдалевича.
На семинаре присутствовали:
Гущин
Попов
Явинский
Квин.

Когда Попов, которого я до этого не знал, показал себя здесь во всей своей скандальной красе.
Об этом незаслуженно забытом теперь ярком романе которым можно было быпо ставить и в «Роман-газете», неплохо отозвался Лев Квин, который, хоть мы и не были особо близкими с ним, уважительно относился ко мне.
Вадим Яковлевич Явинский, которого я неплохо знал по сотрудничеству в годы наши молодые с местным телевидением, в годы учебы моей в БСТ, отозвался о романе поначалу уклончиво, но в целом, тоже один из немногих тогда оценил роман по достоинству.


Заголовок «La amio (любовь)» — следствие  моего тогдашнего нешуточного увлечения эсперанто.


Жесткая проза «Сашка».

В свое время мы с женой ездили по туристической путевки в тогда еще благосный и благоухающий Киев, где познакомились в группе с молодой семьей из Заринска. Веселой жизнерадостной парой. Сашкой и Любой. А потом, спустя какое-то время узнали историю, нас потрясшую, что Сашку, по всем параметрам порядочного молодого человека, который женился и взял ее уже с ребенком, зарезал жестоко и мстительно любовник его жены.

Это была какая-то прямо таки карамазовская история.

«Дядя Иордан»
Желая сказать что-либо из того что , не всегда модно было сказать вслух, я  собирался писать большой цикл  рассказов и повестей "Балканского цикла», происходивших у меня, на базе реальных историй, в вымышленной балканской стране.
Замысел которых возник по прочтению мной и восторгов моих в молодости в адрес болгарского писателя Йорданом Радичковым.
Который и теперь, спустя столько лет, наряду с Василием Беловым, Вадимом Шефнером и Салтыковым-ЩеДриным оказали на меня большое, если не решающее влияния.
Я начинал писать подражая им.
А еще мне здесь была примером повесть Евгения Гущина «Тень стрекозы», к которому я долгие годы ходил на литературную студию и который  мои рассказы ценил.

Повесть «Ариэль», о сложных коллизиях семейной молодой пары, на пределе чувств, как отголосок того, что и со мной в тот момент тогда происходило.
Повесть   жесткая, если не сказать жестокая.
И с жестокой развязкой.
Навеянный реально виденным сном со скрупулезной деталировкой и со столь же яркой развязкой.
Кстати «Ариэль» летел (запомнилась до сих пор деталь) во сне над проходной НПО АНИТИМ, где я тогда работал.

Потом я все же нечто подобное написал, но действие этой большой повести происходило уже в другом городе и в другое время.
 Ариэлевская тематика в моей прозе увлекала меня тоже долго и частою
...
Эта повесть могла органически войти в писавшуюся мной много лет, но так и не завершенную, трилогию «Сары-Сарайск».
Первый книга мной в целом написана, а остальные в ней — большое количество больших набросков и заготовок разной степени готовности...

Вот вкратце, что можно сказать о рассказах и повестя, точнее о заготовках их которые собраны в папке под заголовком «Зиккурат Постникова»