Херманн Хессе. Сиддартха. Гл. 5 Камала

       На каждом шагу Сиддартха узнавал новое в этом вдруг преобразившемся мире, и его сердце восторженно замирало. Он видел солнце, всходившее из-за лесистых гор и опускавшееся над пальмами далёкого побережья. Видел ночами стройный порядок небесных звёзд и будто лодка плывущий лунный серп в синеве. Видел деревья, видел звёзды, зверей, облака, радугу, скалы, травы, цветы, ручьи и реки, сверканье росы в утренней гуще кустов, отдалённые высокие горы, синеватые, расплывчатые, птицы пели и пчёлы, ветер серебристо перебегал по рисовому полю. Всё это, многоликое, красочное, всегда было здесь, всегда светили солнце и луна, всегда шумели реки, жужжали пчёлы, но раньше всё это было для Сиддартхи лишь мимолётной и обманной завесой перед глазами, коварной преградой, через которую проникнуть, устранить которую должна была мысль, ибо всё это не было сущим, сущее лежало по ту сторону зримостей. Теперь же его освободившийся взгляд был здесь, по эту сторону, глаз видел и различал зримое, искал родины здесь, в этом мире, а не отыскивал сущее, не целился в потустороннее. Прекрасен был мир, если глядеть на него вот так, не ища, просто, по-детски. Прекрасна луна и созвездья, прекрасен ручей и берег, лес и утёс, прекрасны коза и золотистая бронзовка на листе, бабочка и цветок. Чудесно было и восхитительно так вот шагать по миру, так ребячески, так пробуждённо, так распахнуто всему близкому, без отчуждённости и недоверия. По-иному пекло голову солнце, по-иному свежила лесная тень, другим был вкус ручья и воды в каменном водоёме, другим вкус у тыквы и у банана. Коротки были дни, коротки ночи, каждый час летел быстро вперёд, словно парус по морю, а под парусом - корабль, полный сокровищ, полный радостей, впечатлений. Высоко в лесном своде Сиддартха видел путешествующий от кроны к кроне обезьяний народец, слышал его дикие страстные распевы. Видел настигшего овцу и взгромоздившегося на нее барана. Видел, как в озере среди камышей охотилась за своим ужином голодная щука, - впереди, перепуганно трепеща и сверкая, стайками вспрыгивали над водой молодые рыбки, напористой силой и страстью дыщали сбиваемые щукой водоверти, отмечая путь неистовой погони.
      Всё это было всегда, а он не видел, попросту отсутствовал.Теперь он был здесь, был частью всего. Через его зрачок проходили то свет, то тень, через сердце - луна и звёзды.
       Сиддартхе припоминалось в пути всё, что случилось с ним в садах Джетаваны: слышанное им там учение, божественный Будда, прощание с Говиндой, беседа с Возвышенным. Вспоминались собственные слова, обращенные к Возвышенному, каждое отдельное слово, и он с удивлением понимал, что сказал ему такие вещи, которых тогда, по сути, ещё и не знал. То, о чём он говорил Готаме, что его, Будды, сокровище и тайна вовсе не учение, а то не выразимое в слове, не поддающееся передаче в учении, что пережил Возвышенный в час просветления, именно это и было тем самым, к чему он сейчас направлял свой путь, в переживание чего он вступал. Себя самого - вот что предстояло ему теперь пережить. Да, верно, ему давно уже было известно, что  его подлинная самость есть Атман, единый в своей вечной сущности с Брахманом. Но ему никогда не удавалось по-настоящему эту самость найти, поскольку всегда он пытался поймать её в сети мысли. Не было, безусловно, самостью тело, не была - игра чувств, но не были ею также ни помышление, ни рассудок, ни ученьем добытая мудрость или обретённое в обучении искусство строить умозаключения, умение из уже помышленного сучить нить новых мыслей. Нет, и этот мир, мир мысли, находился всё ещё по сю  сторону, и не было толку умерщвлять случайное сиюминутное чувственное Я, вскармливая на замену ему, столь же случайное, Я мыслей, учёности. И то и другое, что мысли, что чувства, были превосходные вещи, за тем и другим таился глубокий смысл, прислушаться следовало к тому и другому, поиграть и с тем и с другим, не презирая, но и не переоценивая ни того ни другого, вникая в них них и различая как в одном, так и в другом потаённые голоса глубочайшего. Ни к чему иному не желал он стремиться, как только к тому, стремиться к чему повелит ему голос, не задерживаясь нигде, кроме как там, где это подскажет голос. Отчего некогда, в час всех часов, оказался Готама сидящим под деревом Бо, где низошло на него просветление? Он услышал голос, некий голос в собственном сердце, велевший ему искать отдыха под этим деревом, а он не предпочёл ни умерщвления плоти, ни принесения жертвы, ни омовения либо молитвы, ни утоления голода или жажды, ни крепкого сна или видения - он послушался голоса. И так слушаться, не велений извне, а только голоса, всегда быть вот так наготове, да, это было правильно и хорошо, это и было нужно, ничто иное не было нужно.
      Ночью, уснув в соломенной хижине перевозчика у реки, Сиддартха видел сон. Перед ним стоял Говинда в жёлтом монашеском облачении. Печален был, казалось, Говинда, печально спросил: "Зачем ты покинул меня?" И он обнял Говинду, обвил его руками, а когда привлёк к себе и поцеловал, то это был уже не Говинда, а женщина, и из-под  одежды женщины выбивалась наружу полная грудь, возле которой лежал Сиддартха и пил. Сладким и крепким было молоко той груди. В нём был вкус женщины и мужчины, солнца и леса, животного и цветка, и всякого плода, всякого наслаждения. Оно пьянило и уносило сознание... Когда Сиддартха проснулся, в дверь хижины тускло поблёскивала река, в лесу низко и благозвучно раздавался чуть глуховатый совиный крик.
       Позднее, когда забрезжил день, Сиддартха попросил  перевозчика, давшего ему приют, переправить его. И тот повёз его на своём бамбуковом плоту через реку, алым отблёскивали в свете утра широкие воды.
      - Красивая это река, - сказал он своему провожатому.
      - Да, - откликнулся перевозчик, - очень красивая река. Я её больше всего на свете люблю. Часто слушаю, что она говорит, часто глядел ей в глаза. И всегда у неё учился. У реки можно многому научиться.
       - Спасибо тебе, мой благодетель, - заговорил Сиддартха, ступив на землю на другом берегу. - Но нет у меня ни подарка для радушного гостеприимца, ни чего-то в уплату. Я бездомный скиталец, брахманский сын и самана.
      - Да я так и понял, - отвечал перевозчик, - и не ждал от тебя какой-нибудь платы или подарка. Отдашь в следующий раз свой подарок.
      - Думаешь? -  с весёлостью воскликнул Сиддартха.
      - Конечно! И этому меня тоже научила река, - всё возвращается! И ты, самана, тоже вернёшься. Ну, будь счастлив! Пусть твоя дружба будет мне платой. И да помянешь ты меня, совершая богам жертву.
      С улыбкой они распрощались. С улыбкой, радостно думал Сиддартха о завязавшейся дружбе и о приветливом перевозчике. "Этот как и Говинда, - думал он улыбаясь, - все, кто мне встречается на пути, все - как Говинда. Все благодарны, хотя вправе сами ожидать благодарности, все уступчивы и смиренны, с готовностью предлагают дружбу, охотно слушаются, не слишком задумываются. Дети они, эти люди".

      Около полудня он проходил какой-то деревней. Перед глинобитными хижинами копошились посреди улицы ребятишки; играя тыквенными семечками и ракушками, они вопили и возились друг с другом, но все разом бросились наутёк при виде незнакомого саманы. За последними домами деревни дорога вела через ручей, а на краю ручья, опустившись на колени, стояла молодая женщина и мыла одежду. Когда Сиддартха поздоровался с ней, она подняла голову и, улыбнувшись, глянула на него снизу вверх, так, что в глазу ярко блеснула полоска белка. Он произнёс благословение, какое в обычае у странствующих, и спросил, далеко ли ещё до ближайшего большого города. Тогда она поднялась и сделала ему шаг навстречу, на её свежем юном лице красиво поблёскивали влажные губы. Шутливо обращаясь к нему, она спросила, успел ли он уже поесть и верно ли, как говорят, что саманы в одиночестве проводят свои ночи в лесу и не могут иметь при себе женщин. При этом она левой ногой ступила на его правую и сделала движение, как это делает женщина, призывая мужчину к тому виду любовного наслаждения, который в учебных писаниях именуется "влезание на дерево". Сиддартха ощутил, как горячеет в нём кровь, и поскольку на ум ему пришёл недавний сон, то он слегка наклонился к женщине и поцеловал губами коричневую оконечность груди. Подняв глаза, он увидел её улыбающееся, зажжённое желаньем лицо и сузившиеся, принявшие в страстном порыве молящее выражение глаза.
      Ощутил и Сиддартха щемящий порыв и почувствовал, как дрогнуло его средоточие пола, но он, никогда не прикасавшийся к женщине, замешкался на мгновение, в то время как его руки уже готовы были её подхватить. И в это мгновение он, холодея, услышал голос внутри, и голос сказал нет. И с улыбающегося молодого лица слетело всё его волшебство, он теперь видел лишь влажный блеск глаз распалённой самки. Он ласково провёл ей рукой по щеке, повернулся и, легко шагая под взглядом разочарованной девушки, быстро исчез среди поросли бамбуков.
      Достигнув под вечер окраины большого города, он обрадовался, его тянуло к людям. Он долго жил по лесам, и соломенное жилище перевозчика, где он спал минувшую ночь, было за долгое время первой крышей над его головой.
      У самого города, вблизи открывавшейся за изгородью великолепной рощи, путнику повстречалась небольшая, нагруженная корзинами процессия слуг и служанок. В её середине, на изукрашенных носилках, что несли вчетвером, на красных подушках сидела под разноцветным солнечным балдахином женщина, их госпожа. Сиддартха, остановясь перед входом в рощу, смотрел на приближавшуюся процессию, видел слуг, служанок, корзины, видел носилки и сидевшую в носилках даму. Под вскинутой причёской чёрных волос он видел такое ясное, поразительно нежное, очень умное лицо, ярко-алый, точно свежеразломленная смоква, рот, тщательно ухоженные, подведённые крутыми дугами брови, тёмные глаза, умные и внимательные, видел поднимавшуюся из складок золотых и зелёных одежд атласную стройную шею и спокойно лежащие на коленях светлые руки, удлинённые, узкие, со свободными золотыми обручами на запястьях.
      Сиддартха видел, как она прекрасна, и сердце его смеялось. Он склонился в глубоком поклоне, когда носилки приблизились к нему, а выпрямляясь взглянул в ясное очаровательное лицо, короткое мгновение читая в умных глазах под высокими дугами бровей, вдыхая лёгкий неведомый ему аромат. Улыбнувшись, прекрасная женщина чуть склонила голову, миг - и она скрылась в роще, за нею и слуги.
      "Вот так вхожу в этот город, - подумал Сиддартха, - под этим чудным знаком". Он готов был немедля направиться в рощу, но тут же опомнился, лишь теперь осознав, как его перед воротами оглядывали служанки и слуги, как презрительно, недоверчиво, неприветливо.
      "Я всё ещё, как и был, самана, - подумал он, - всё ещё, я всё ещё отшельник и нищий. Мне так нельзя оставаться, ведь не идти же таким в этот сад". И он рассмеялся.
      Первого же повстречавшегося ему на дороге прохожего он спросил о роще и об имени женщины и узнал, что то была роща Камалы, знаменитой куртизанки, и что помимо рощи она владеет также домом в городе.
      И он вошёл в город. Теперь у него была цель.
      Стремясь к своей цели он доверился городу, предоставив ему втянуть себя лёгким глотком, плыл с потоком его улиц и улочек, останавливался и стоял на площадях, отдыхал на каменных ступенях, сходивших к реке. Ближе к вечеру этого дня он свёл знакомство с подмастерьем цирюльника, которого видел за работой в тени под сводом торговых рядов, а потом опять повстречал в одном из храмов Вишну, где тот молился, и рассказал ему кое-что из историй про Вишну и Лакшми. Возле лодок у реки он провёл ночь, утром, до прихода в лавку первых клиентов, подмастерье цирюльника сбрил ему бороду, подстриг его, причесал и умастил ему волосы изысканным маслом. А затем он отправился на реку выкупаться.
      Когда на исходе дня прекасная Камала, сидя в своих носилках, приблизилась к роще, у входа стоял Сиддартха. Он поклонился и получил от куртизанки ответный поклон. А замыкавшего свиту слугу он задержал знаком и попросил передать госпоже, что некий молодой брахман желал бы говорить с нею. Немного спустя слуга возвратился и, пригласив ожидавшего следовать за ним, молча провёл его в павильон, где возлежала на кушетке Камала, и удалился, оставив с ней наедине.
      - Не ты ли это уже стоял на улице перед изгородью вчера и приветствовал меня? - спросила Камала.
      - О да, я вчера уже видел тебя и приветствовал.
      - А разве не было у тебя вчера бороды, и длинных волос, и пыли в твоих волосах?
      - Ты приметила верно, всё увидела, всё разглядела. Сиддартху видела ты, брахманского сына, который покинул родину, чтобы стать саманой, и пробыл в саманах три года. Но я теперь оставил тот путь и пришёл сюда, в этот город, и первой, кого я встретил, прежде чем вошёл в город, была ты. Чтобы сказать тебе это, я и пришёл, о Камала! Ты первая женщина, к которой Сиддартха обращается не опуская глаз. Никогда больше не стану опускать глаз, повстречав прекрасную женщину.
      Камала усмехнулась поигрывая веером из павлиньих перьев, спросила:
      - Лишь затем, чтобы это сказать, и пришёл ко мне Сиддартха?
      - Чтобы сказать тебе это и чтобы поблагодарить тебя за то, что ты так прекрасна. И я хочу просить тебя, коли не будет это тебе не по душе, Камала, быть подругой мне и наставницей, потому что я совсем несведущ в науке, в которой ты столь искусна.
      И громко рассмеялась Камала.
      - Никогда ещё не бывало такого, мой друг, чтобы пожаловал ко мне самана из леса и захотел у меня учиться! Никогда ещё не являлся ко мне патлатый самана в старой драной повязке на бёдрах! Много юношей приходят ко мне, и сыновья брахманов тоже есть среди них, но приходят в красивом платье, приходят в изящных туфлях, с благоуханным ароматом на своих волосах и с деньгами в тугом кошеле. Вот, самана, каковы те юноши, что приходят ко мне.
      Сказал Сиддартха:
     - Вот я уже и начинаю у тебя учиться. Научился кое-чему и вчера. Уже я без бороды, и причёсаны мои волосы, и масло на моих волосах. Так что дело за малым, столь несравненная, всего-то и не хватает мне, что нарядного платья, нарядных сандалий да денег в кошеле. Знай, и за более трудное, чем подобные пустяки, брался Сиддартха и добивался задуманного. Так как же мне не добиться того, что я задумал вчера, - стать твоим другом и учиться у тебя любовным усладам! Ты найдёшь во мне способного ученика, о Камала, мне доводилось  научаться и более трудному, чем то, чему будешь учить меня ты. Что ж, выходит, не достаточно тебе Сиддартхи такого как есть, с умащёнными волосами, но без одежд, без туфель, без денег?
      Смеясь, воскликнула Камала:
      - Нет, драгоценнейший, не достаточно. Пускай будут у него и одежды, нарядные одежды, и туфли, красивые туфли, и много денег в его кошеле, и подарки для Камалы. Понятно тебе теперь, самана из леса? И заметь это себе хорошенько!
      - Как не заметить! - воскликнул Сиддартха. - Как ослушаться того, что велит такой рот! Твой рот - будто свежеразломленная смоква, Камала. Но и мой рот ярок и свеж, твоему он будет хорошей парой, увидишь. Однако скажи, прекраснейшая Камала, что же ты, разве совсем не боишься лесного саманы, пришедшего учиться любви?
      - А с чего бы это мне бояться какого-то саманы, глупого саманы из леса, который является от своих шакалов и даже ещё вовсе не знает, что такое женщина?
      - О, он очень силён, этот самана, и ничего не страшится. Он мог бы тебя принудить, красавица. Мог бы похитить. Мог бы причинить тебе боль.
      - Нет, самана, такого я не боюсь. Боялся ли когда-нибудь хоть один самана или брахман, что кто-то придёт и схватит его, и заберёт у него всю учёность, всё его благочестие и мудрую проницательность? Нет, потому что всё это принадлежит только ему, и он даёт из этого только то, что захочет, и тому, кому хочет. Но так же, в точности так же всё и с Камалой, и с наслаждениями любви. Красивы, красны губы Камалы, но попробуй-ка, поцелуй их против воли Камалы - и одной-единственной капли сладости не получишь ты с них, умеющих давать её так много и щедро! Ты понятлив, Сиддартха, уясни же тогда себе и ещё: любовь можно выпросить как милостыню, можно купить за деньги, можно получить в подарок или найти на дороге, вот только отнять нельзя. Тут ты придумал негодный путь. Нет, было бы обидно и жаль, если б такой пригожий юноша, как ты, да взялся бы за дело столь неловко.
      С улыбкой Сиддартха поклонился.
      - Жаль было б, Камала, как ты права! До чего же было бы жаль. Нет, пусть не потеряется для меня ни одна капля сладости с твоих губ, как ни одна с моих - для тебя! Итак, решено: Сиддартха придёт, когда у него будет всё, чего не хватает теперь, -  платье, туфли, деньги. Но скажи, прелестная Камала, не дашь ли ты мне ещё один небольшой совет?
      - Совет? Отчего бы не дать? Кто откажет в совете несмышлёному бедному самане, явившемуся от шакалов из леса?
      - Тогда подскажи, милая Камала, куда мне идти, чтобы как можно скорее найти все три эти вещи?
      - Ах, дружочек, многим хотелось бы это знать. Делай то, чему успел научиться, и сумей делать так, чтобы тебе за это давали и туфли, и деньги, и платье. Для бедняка нет иной дороги к деньгам. А что умеешь ты?
      - Я умею думать. Умею ждать. Умею поститься.
      - Только-то и всего?
      - Да, только. Ах, нет, ещё я умею складывать стихи. Не соизволишь ли ты дать мне за одно стихотворение один поцелуй?
      - Соизволю, если мне понравятся твои стихи. Ну-ка? Я слушаю!
      Сиддартха, мгновение поразмыслив, сказал такие стихи:

            В свою тенистую рощу красавица вступала Камала.
            У входа пред рощей стоял загорелый самана.
            Лотоса увидя цветок, он низко склонился,
            Отвечала улыбкой Камала.
            Чудесней, сказал себе юноша,
            Чудесней, чем жертвы богам приносить,
            Жертвовать прекрасной Камале!
 
      Камала захлопала громко в ладоши, так, что зазвенели золотые обручи на запястьях.
      - Хороши твои стихи, загорелый самана, и я, право же, ничего не потеряю, дав тебе за них поцелуй.
      Она взглядом привлекла его к себе, он склонил лицо к её лицу и приник губами к устам, что были как свежеразломленная смоква. Долго целовала Камала, и с глубоким удивлением Сиддартха чувствовал, как она его учит, как мудра она, как завладевает им, как отвергает его и манит, и чувствовал, что это первый поцелуй в долгом, упорядоченном и выверенном ряду поцелуев, один с другим несхожих, ожидающих его впереди. Он стоял глубоко переводя дыхание и дивясь в этот миг, словно ребёнок, богатству знания и обширности неизведанного, открывающегося перед ним.
       - Очень хороши твои стихи, - воскликнула Камала, - будь я богата, я бы отсыпала тебе за них золотых монет. Но трудно будет заработать стихами столько денег, сколько понадобится. А понадобится их тебе много, коли хочешь быть другом Камалы.
      - Как же умеешь ты целовать, Камала! - выговорил Сиддартха.
      - О да, уж это я умею, оттого-то и нет у меня недостатка в нарядах, туфлях, браслетах и всяких прекрасных вещах. Но как будет с тобой? Умеешь ты только думать, поститься и сочинять?
      - Я ещё знаю жертвенные гимны, но больше не хочу их петь, - отвечал Сиддартха, - и знаю заклинания и заговоры, но больше не хочу их произносить. Я читал тексты...
      - Постой, - перебила Камала. - Ты умеешь читать и писать?
      - Да, конечно, умею. Многие умеют.
      - Больше таких, которые не умеют. И я не умею. Очень хорошо, что ты умеешь читать и писать, очень хорошо. Да и заговоры тебе ещё пригодятся.
       В этот момент поспешно вбежала служанка и шепнула на ухо госпоже какую-то весть.
      - У меня гость, - воскликнула Камала. - Поторопись и исчезни, Сиддартха, тебя никто не должен здесь видеть, запомни! И жду тебя завтра.
      Служанке же она приказала дать благочестивому брахману белую одежду. Не успевая понять, что происходит, Сиддартха очутился в садовом павильоне, куда его, увлекая за собой кружными путями, привела служанка и где ему был вручён белый плащ, и уже снова вокруг кустарник, и шёпотом, настойчиво - просьба: неприметно исчезнуть из сада.
      Довольный, он сделал как сказано. Со своей привычкой к лесам, он бесшумно пробрался и рощей, и через живую изгородь. Довольный, со свёрнутой одеждой под мышкой, возвратился он в город. В каком-то подворье, где останавливались путники, молча стал у дверей, ожидая съестного, молча принял кусок рисовой лепёшки. "Может быть уже завтра, - подумал он, - я ни у кого больше не буду просить еды".
      Неожиданно в нём вспыхнула гордость. Он уже не самана, не пристало ему теперь просить подаяние. Он отдал лепёшку собаке и остался без трапезы.
      "До чего проста жизнь, которую они ведут здесь в миру, - думал Сиддартха. - Никаких тебе трудностей. Нелегко всё было и тяжко, а под конец и совсем безнадёжно, когда я ещё был саманой. А теперь всё легко. Легко, как уроки поцелуев, которые даёт Камала. Нужны только платье и деньги, ничего больше, всё это малые, близкие цели, такие не мешают спать".
      Он давно разузнал, где стоит городской дом Камалы, и назавтра явился туда.
      - Всё прекрасно, всё идёт как надо!- воскликнула она ему навстречу. - Тебя ждёт Камасвами, он в городе самый богатый купец. Если понравишься ему, он возьмёт тебя на службу. Будь умницей, загорелый самана. Я устроила так, что другие рассказали ему о тебе. Будь с ним поучтивей, он очень и очень могуществен. Но и скромником тоже не будь! Я не хочу, чтобы ты превратился в его слугу, ты должен стать ему ровней, иначе я не буду тобой довольна. Камасвами начинает понемногу стареть и терять деловой задор. Сумеешь ему понравиться, он многое тебе доверит.
      Сиддартха её поблагодарил и рассмеялся, а она, узнав, что у него ни вчера, ни сегодня не было ни крошки во рту, велела принести хлеб и плодов и угощала его.
      - Счастье благосклонно к тебе, - сказала она при прощании, - двери одна за другой отворяются перед тобой. С чего бы это? Какое-то колдовство?
      Сиддартха отвечал:
      - Я тебе вчера рассказал, что умею думать, поститься и ждать, ты, однако, сочла, что в этом никакой пользы. Но в этом немало пользы. Ты увидишь, что глупые саманы в лесу научаются многим премилым вещам и разное умеют и могут, чего вы здесь не знаете и не умеете. Всего лишь позавчера я был косматый нищий, вчера - уже целовал Камалу, а вскоре стану купцом, и у меня появятся деньги и все то, чему ты придаёшь столько значения.
      - Что ж, может, и так, - согласилась она. - Вот только, что было бы с тобой без меня? Где бы ты был, если б тебе не помогала Камала?
      - Милая Камала, - сказал Сиддартха и выпрямился, - придя к тебе, в твою рощу, я сделал первый шаг. Это я решил учиться любви у прекраснейшей из женщин. С самого того мига, как я принял решение, я знал, что выполню задуманное. Знал, что ты мне поможешь, с первого же брошенного тобою взгляда у входа в рощу я уже знал это.
      - А если бы я не захотела?
      - Но ты захотела. Представь, Камала, вот ты кидаешь в воду камень, он сразу самым коротким путём поспешит под воду на самое дно. Так же случается, когда у Сиддартхи есть цель, когда он что-то задумал. Сиддартха не делает ничего, он ждёт, он думает, он постится, но он проходит через все вещи мира насквозь, как тот камень сквозь воду, не делая для этого ничего, не пошевельнув пальцем, его подхватывает и влечёт, он отпускает себя и просто падает, без усилий. Цель притягивает его к себе, потому что он  не позволяет проникнуть в свою душу ничему, что могло бы воспротивиться цели. Вот то, чему Сиддартха выучился у саман, то, что непосвящённые зовут колдовством и что, как они думают, совершается силою демонов. Ничто не совершается через демонов, нет никаких демонов. Каждый способен колдовать, каждый способен достигать своих целей, если способен он думать, способен ждать и поститься.
      Камала слушала. Ей мил был его голос, мил взгляд его глаз.
      - Может быть, - тихо сказала она, - может быть, всё так, как ты говоришь, мой друг. А может статься, что всё по-иному, что Сиддартха - красивый мужчина, что взгляд его нравится женщинам, что оттого-то и спешит ему счастье навстречу.
      Сиддартха попрощался с ней поцелуем.
      - Пусть так, моя наставница. Пусть же всегда тебе нравится мой взгляд. Пусть всегда спешит мне навстречу идущее от тебя счастье.