Серая повседневность, или трудовые будни писателя

«В автобусе или троллейбусе ехал простой человек. Он был совсем обыкновенный. В поношенной телогрейке, в поношенных валенках, в поношенном сером лице».

Егор Летов, «На краю».

Недавно ко мне, наконец, дошел ноябрьский «Урал» (приятная на ощупь «революционного» цвета обложка), и начал его чтение я с повести Романа Сенчина «У моря».

Сразу оговорюсь, что о Сенчине я наслышан давно, но так до этого его и не читал. Хотя у меня успело сформироваться о нем стереотипное мнение. Я не старался держаться его, когда читал «У моря». Хотел, наоборот, убедить себя, что могу как-то свободно мыслить, без опоры на «общее впечатление». Но это оказалось сложно, социальная оценка бывает так убедительна, что от книги, к которой еще не притронулся, уже веет скукой и унынием. Ярлык? Возможно. Но, видимо, целиком и полностью заслуженный, а также одобренный самим автором и даже приделанный к груди собственной в виде  эмблемы или медальки, где написано, что, да, я писатель-де, скучный, но зато правдивый и трудолюбивый. И документальный! А этого не хватает, все только хвастают умением слова, как бусы, на строчки нанизывать, а скромности нет.

Попробуем разобраться, так ли это? Вот мое первое впечатление.

Беспредметная, обезличенная описательная проза. Атмосфера есть, но какая-то контурная, всегда можно наполнить чем-то своим по вкусу, неизменно только уныние. Видимо, это для имитации загадочности: географическая тайна местонахождения героя; догадывайтесь, мол, сами, что это – «Крым наш» или «Крым не наш»? Герой есть, но пустой и бесцельный. Иногда автор, не очень удачно морализаторствуя, бубнит что-то между строк общепринятое: а вот была страна, а было там так, и было это плохо, да и сейчас не очень хорошо, но по-другому, а вот жил там человек, страдал, писал, мучился, а вот теперь не живет. «Исторического» контекста бывает недостаточно, разбавляется все это дело насущной повесткой – между строк влезает «тревожное»: что-то случилось! Война. Обыватели обсуждают под водку свои шкурные интересы: квартира осталась там, жена тут. Как дань моде: немного физиологии: гарная дивчина намаслила к вечеру мощные ляжки и греет их закатными лучами, у героя, ясное дело, дымится в штанах шишка, но, сконфуженный, он интеллигентно удаляется в комнаты – читать Джека Лондона.

На этом коротком отзыве можно было бы и остановиться, но затратив два вечера на чтение скучной повести, я имею привычку высосать из нее все что можно. Объять, так сказать, необъятное. Потому как если уж мастерить «надгробный памятник», то так чтобы не сказал никто, что работал дилетант и торопыга. Вообще, не вижу смысла что-то читать, чтобы ограничиваться в итоге двумя словами. Поэтому считайте сию писанину, скорее, эссе, чем рецензией.

Ближе к тексту.

ГГ – серый персонаж с серой фамилией Сергеев. Сюжет – человек уезжает в некое отдаленное место и остается один на один с собой, и в голову лезут вопросы: кто я? самец? творец? бунтарь? И главное – зачем?

Чувствуется, что автор за много лет набил руку уперто тянуть свое вялое повествование, разбавляя его «пульсациями времени». Но не живыми – газетными. Есть какие-то вялые намеки на политическую обстановку. Что-то с Украиной. Какая-то война. Какие-то люди, которые ни там ни тут. Вся эта напускная загадочность обусловлена, видимо, тем, что автор, во-первых, кокетничает: мол, что я, подвязался вам что ли тут репортажи с места событий строчить? С другой стороны – отказываться от «политики» совсем – тоже как-то несуразно, потому как и вообще не напечатают. Похлопают по плечу и скажут: извини, парень, жизненно, но не актуально, у рассказа должно нехило стоять на политику, сам понимаешь. Вот поэтому автор и пытается балансировать как-то между «чистым искусством» и тенденциозной писаниной.

Кризис среднего возраста – самая, видимо, распространенная и плодотворная на данный момент тема для творцов бесплодных идей. Пардон за каламбур. Сюда можно впихать многое. Цитаты из Джека Лондона (они никем не запрещены, если есть кавычки), рефлексии по поводу – спиться или повременить? Вечное противостояние: быдло и интеллигенция: они жрут, срут, харкают, а я – размышляю! При этом непрестанно ощущается имитация серьезного взвешенного рассказа, Сенчин умеет-таки держать автора в постоянном ожидании: вот-вот, еще немного и, наконец, скажу самое главное, только подожди, все будет. В этом есть определенный фокус, трюк, но не литературное мастерство, увы. Ибо в конце рассказа шарик неизбежно оказывается в кармане разводилы, а не в стаканчике.

Отдать должное надо и «стойкости» автора. Там где другой не выдержал бы, начал хулиганить, пририсовал бы своему скучному герою хотя бы рога, Сенчин держит марку, хранит «серьезность на щах»: ты не думай, читатель, я не писатель-балагур, тут у меня самая жизнь!

Иногда, несмотря на всю его «жизненность», Сенчину тупо отказывает чувство реальности. Ну, например, хабалистые бабенки редко употребляют слово «сюр». Это, скорее, автор подглядел в своей писательской среде. Но надо ведь и с соседками по подъезду иногда общаться, а не только с филологическими дамами. В другом месте у Сенчина некто пишет в комментариях под постом ГГ в «Фейсбуке»: «Перекопал кучу литературы, ничего подобного не нашел. Где прочесть подробнее?» Нет, я честно не понимаю, как можно такое ляпнуть? В век гугла кто-то будет из-за поста перелопачивать кучу литературы, а потом спрашивать ссылок у автора? Не хочу опускаться до хамства, но мне серьезно думается, что Сенчину не помешало бы походить еще пару лет на семинары в Литинституте.

В другой части текста, героя выдергивает из пьяного сна мятежный стук в дверь, при этом автор замечает, что сон был глубокий, уютный. Мне никак пьяный, почти похмельный уже, сон не кажется уютным; вынужденным – да. Спасительным, лечебным. Но уютным? Это как если бы уютной назвали очистительную клизму.

Также нельзя пройти мимо фразы: «А вот теперь чувствовал, что его тянет этого приблудного Штормика (речь о котенке) сначала накормить, а потом пощекотать, поиграть. Сделать ему хорошо и приятно». Не хочу показаться пошлым, но не кажется вам, что все эти «сначала накормить, а потом… сделать хорошо и приятно» применимы больше совсем к другим жизненным ситуациям? Но чтоб так про котенка?..

Хотя… Никчемный герой обрел себя в заботах о котенке, которого потом бросил. В этом сказывается его потребительское отношение. Но и оно не объясняет нелогичное поведение героя: то «возрождал» в себе самца, ругал за стеснительность, то моралфага включил, когда дело дошло, наконец, до вожделенных ляжек.

В целом, сказать можно, что от «перехода на третье лицо» текст художественнее не становится, все это одно сплошное описание быта с раскиданной сетью намеков и полунамеков на таинственность и экзистенциальный смысл. Единственный вопрос, который так и зияет в голове, пока сонно бредешь по тексту: зачем? Писать автор умеет, скучно, бесцветно, вяло, но дотошно и уперто, - короче, умеет. Но зачем? Как честный человек он не может не задаваться вопросом: что он вообще делает? И наверняка ответ какой-то уже есть, заготовлен, замусолен бессонными ночами и с языка готов сорваться, если спросить… Ведь будь хоть крупица таланта, смог бы оживить свою прозу, но к чему эти «титанические» усилия впустую? Разве что за них что-то таки платят?

Конечно, я не то чтобы против беспредметной прозы, описательной. Известны положительные примеры в истории литературы, такие как Боборыкин (интересные теперь правда только филологам-исследователям). В принципе, чем вся эта история не сюжет? Но расписано-то все как-то серо, бесталанно. Конечно, все это можно было сделать красиво, подвести под экзистенциальную пустоту, беспредметность обрядить в философскую категорию, но, увы, талантишка не хватает, чтоб вытянуть этакую занозу смысла сакрального.

И я уже предчувствую аргументы критиков-защитников из круга автора (если, конечно, таковые бы снизошли): такие «типы» есть, а значит здесь все правда, а есть жизненная правда, есть социальный тип, значит есть литература. Но не мне рассказывать, что помимо всего перечисленного в хорошей литературе всегда есть некая «магия слов», когда представленный «тип» становится чем-то дорог, ему начинаешь сопереживать, его ненавидишь, либо любишь, но главное – он не оставляет тебя равнодушным. Серенький Сергеев вызывает у меня лично брезгливость, равнодушием это не назовешь, но и чувство это настолько мелкое, что о действии «большой» литературы говорить не приходится.

Я не удивлюсь, если автор «поступками» героя в заключительной части повести хотел показать его моральное превосходство над толпой, его интеллигентность. Это, конечно, и отказ сожительствовать с Оляной, и то, что он все бросил и уехал от этой мелочности, от этой жизни, мещанской, с бабами и котятами, вот только я не вижу здесь никакого подвига. Все это – боязнь жизни и крайняя степень эгоизма, вплоть до болезненного нарциссизма. А может, автор сказал бы наоборот: я хотел показать разлагающийся тип интеллигента, но тогда вопрос: а сколько его можно показывать? Опять же где «магия слов», где некое фосфорическое мерцание гниющего трупа, от которого невозможно оторвать взгляда? Примеры я приводить не буду, их в большой литературе полно, и выбирать из них – дело вкуса. В ответ мне, конечно, скажут: раз есть полемика, значит, есть литература. Нет, полемику можно развести и вокруг лужи с грязью: как образовалась? чем засыпать? чем вычерпать? как понять? Этим я тут и занимаюсь, кстати говоря.

Единственное, на мой взгляд, достоинство и преимущество скучного, но упертого писателя Сенчина над другими из литературной его тусовки (из тех, что не звезды, но мелькают), это то, что прозой он своей не кичиться. По тону чувствуется, что он признает в себе достаточно среднего писателя со своим наработанным «стилем» (вернее, его отсутствием), но думает, наверно, о себе как о муравье-трудяге. Что я бы поставил под сомнение, потому что труд сей, по-моему, бесполезный. Если за столько лет автор так и не понял, что полученную в итоге труда черновую заготовку он не способен оживить, раскрасить красками, то что вообще заставляет его продолжать писать?