Малолетки с Южной улицы

Хорошая девочка Лида
На улице Южной жила.
(Реплика из кинофильма)
***********************



Севка хорошо знал Южную улицу и бывал на ней часто. До и после описанных здесь событий. Жизнь на улице почти не изменилась. Всё так же стояли дома, полнилась водой колея после летнего дождя или светило солнце. По улице ходили люди и проезжали машины. Радовались первому снегу и первому ручью дети. Но чего-то в этой мозаике уже не хватало…

А начиналось все так…
Лет с двенадцати Севка зачастил на эту улицу: там жили его друзья и одноклассники. Сам он жил на улице Вересаева (достойный был писатель и человек, но у благодарных потомков память короткая), ходил в школу и особо не тужил, пока вдруг у него не проснулся здоровый интерес к лицам противоположного пола. Севка сначала прислушался к своему внутреннему голосу: что он там ему скажет, кроме его любимых ругательств? Внутренний голос благополучно впитывал школьную программу и благоразумно молчал, и Севка, с присущей мальчишкам страстью, кинулся изучать и познавать в окружающем мире все, что вызывало в его душе прекрасный трепет. Занятия в школе уже не вызывали в нем того прежнего чувства остроты познания, которое когда-то переполняло его после каждого урока. Похоже, с уроками он "перебрал".
Урокам Севка стал уделять время постольку-поскольку. Теорию общения, почерпнутую из трудов литературных классиков, Севка решил поверить собственной практикой. Нет, конечно, общение с ребятами занимало у него основное время, но зуд исследователя-душеведа и начинающего душелюба постепенно поглощал его все больше и больше. Он вдруг заметил, что обладательница вздернутого носика Милка вытянулась и похорошела, а бугорки на груди Алки-Газеты превратились в приятные мягкие выпуклости, с которыми он случайно (а может, и намеренно, кто его теперь разберет) близко познакомился на уроке физкультуры. Теперь они притягивали взгляд начинающего исследователя каждый раз, когда Газета оказывалась к нему лицом. Как-то, будучи с "исследовательской" целью на Южной, Севка катил на велике мимо большого дома, где раньше располагался бондарный цех местного заводика «Пик победы». Его внимание привлекли чисто вымытые окна и голубенькие занавески на них. Этим же вечером, на крылечке у друга Сандро, что жил напротив бондарни, Севка играл в шахматы. Как бы невзначай он поинтересовался – а что там такое с бондарней, почему занавесочки? Сандро, нехотя пряча слона среди своих пешек, задумчиво вещал:
- Бочки никто не берет, и цех закрыли. Там сделали две квартиры. В одной приезжие, с Украины. Давай, твой ход!

Севка, впоследствии отрабатывая программу изменений, дополнившую его "исследования", мотался по Южной мимо этого дома регулярно, примечая, как у колодца с ведрами на коромысле мелькнула незнакомая женщина - ага, значит, она из бондарни; мелькнула на улице, а потом у школы девочка (очень, очень интересно!), она старше его года на два (а вот это уже не интересно...)- эта тоже из бондарни. На куче песка, высыпанного у стены дома, среди уже примелькавшихся ему детских рожиц с Южной, играет худенькая чернявая девочка, младше его года на три, она тоже оттуда (привлекательная!). Бегающие по улице дети громко кличут эту девочку Тинкой.

Так прошел год, другой. В программу, выдуманную Севкой, жизнь внесла коррективы. Он понял, что его друзья и одноклассники отличаются от кроликов и совсем неоднозначно реагируют на его психологические манипуляции. Севка сделал паузу в своих "исследованиях" и зажил обычной жизнью плывущего по течению. Теперь он мотался по Южной как по родной улице: петухи, издалека завидя Севкин велик, тревожным "КО!-Ко-Ко!" подымали на крыло свои ленивые гаремы, чтобы убраться с дороги: Севкин велик не разбирал, у кого пух, а у кого перья.
Обитатели бондарни жили небогато, если не сказать - скромно. С главой семейства Севка случайно познакомился на местной стройке: во время летних каникул там он подрабатывал в бригаде каменщиков, таская кирпичи и ведра с раствором. Дядько Сашка (так звали его мужики) как раз работал там каменщиком. На работу ездил на мотовелосипеде, который он с гордостью величал не иначе, как «мопэд». Во время коротких перекуров, когда бетономешалка доводила раствор до ума, он с мягким украинским акцентом охотно рассказывал о себе и своих детях. Так Севка узнал, что его семья приехала с западной Украины, живут они в бондарне, в одной из квартир; есть у него две дочки: старшая - Дина и младшая - Тина, учатся обе во второй школе. В классе, где училась младшая, учителя довольны умной и сообразительной девочкой, о чем дядько Сашка с удовлетворением поведал благодарным слушателям.

В свои четырнадцать, вымахавший под метр восемьдесят, Севка все пристальнее присматривался к обладательнице вздернутого носика, длинноногой однокласснице Милке. С родителями и братом, имевшим прозвище Баюн, Милка жила на Национальной, в самом её начале. Милка, так и не понятая сознанием Севки, но к которой стремилась его душа, вдруг стала давать повод для явных сердцебиений. То в классе подойдет к парте, наклонится, махнет распущенными волосами; то обернется на уроке и, тряхнув чёлкой, внимательно посмотрит; то ни к чему ни обязывающую записочку пришлет. С Баюном Севка дружил и поэтому легко повелся на милые завлекалочки юной чаровницы, зачастил он в те края: то мимо дома Милки лишний раз "по делу" проедет на велике, то лишний раз заглянет к Сандро на шахматы; а то и к Баюну зайдет, дела пацанские обсудить: футбол там, хоккей или мероприятие уличное затеять. А если повезет увидеть одноклассницу у дома, то спешиться и присесть на скамейку - поговорить. Но разговоры с Милкой почему-то не клеились: в классе она была одна, на улице, у дома - другая. Поверхностные и пустые – не получались, открытые и серьезные, по душам, – тоже: свои девичьи секреты Милка держала за пятью замками. Не понимал Севка, какой подход нужен к этой девИце. Неопределенность сплошная, как перед боем. Рыжий прямо высказался по этому поводу: «Ни бе, ни ме, ни кукареку».

Пронеслось лето, и Севкин класс опять сел за парты. Впереди, весной - экзамены, но пока  учиться Севке не хотелось, и он занялся совершенствованием своей ругательной системы: находил или выдумывал на японский манер слова и всячески их озвучивал в классе. Ребята слов не понимали, а Севка со значимым видом объяснял, что ругается по-японски. Ребята хихикали, очень похожи японские слова на наши, родные с детства, а Газета просила записать их. Севка отнекивался, говорил, что не знает иероглифов и знает слова только на слух. Газета не верила и, как любая газета, стала распространять слухи, что Севка учит японский и собирается поступать в МГИМО. Но со временем все привыкли к Севкиной манере и перестали обращать внимание.

В свою пятнадцатую весну Севка слез с велика и пересел на мотоцикл, черный, как смоль, и с двумя выхлопными трубами. И внезапно его внутренний голос породил мысль: а ты вырос, дружок... В смысле - повзрослел. И стало ему обидно, потому как мелочь, уже вылезшая из песочницы, проявляла к нему интерес, но коварная Милка оставалась все такой же непонятной и далекой, как видимая в телескоп туманность Андромеды. Мелочь же жизнерадостно здоровалась, когда он пролетал мимо разноцветной стайки на своем черном, как смоль, мотоцикле. А мелочь эта была уже с бугорками на груди и наглая: встревала в нечастые разговоры с Милкой, когда Севка сидел с ней на скамейке и пытался создать атмосферу непринужденности, призывая одноклассницу к "дружбе и сотрудничеству". Севка шикал, а мелочь вредно хихикала и отбегала на безопасное расстояние, откуда корчила рожицы и делала непонятные знаки. И главными в этой компании Севка отметил двух подруг: Тинку и Саньку. Саня, губастенькая и крепенькая девчушка, лицом чем-то похожая на Анжелину Джоли в ее непростом детстве, отличалась не только большой выпуклостью на малолетней груди, но и упертой детской нагловатостью. Своим юным хамским напором Санька вызывала у Севки чувство неприятия. Тинка, наоборот,  держалась скромно и независимо, в глазах её сверкала хитринка маленького бесёнка. Если их сравнивать, то в глазах Севки Тина выигрывала у Саньки сто очков. Мимолетно Севка подмечал, что маленькая Тина превращалась из худенькой чернявой девчушки в стройного, быстрого и независимого подростка. Лицо ее, не лишенное приятности, обещало со временем стать красивым. А на улице она уже верховодила подрастающей мелочью. Ему доставляло удовольствие наблюдать за ней, эта девочка вызывала у него симпатию.
- Чего это я, - задавал вопрос внутреннему голосу Севка, - заглядываюсь на малолетку? А-яй-яй! Старый я для неё!
И внутренний голос, прокашлявшись, сипло напоминал ему недавнюю историю, когда на переменке, будучи дежурным по коридору, Севка одернул двух симпатичных мордашек из шестого класса:
- Ну, рОйси-мАйси, что вы тут, как невесты, скачете, до свадьбы далеко.   
И получил наглый ответ:
- А ты для нас старый.
Севка тогда поперхнулся, привычно выругался "по-японски", а слегка офигевший Жека, стоявший рядом, растопырил руки и пошел в атаку:
- Ах вы мелочь пузатая, красноперки зеленые, плавники растопырили! Ишь, нереститься удумали! А ну, кыш в свой садок, пока хвосты не поотрывал!!
Мелочь с достоинством, повиливая хвостиками волос, прошмыгнула в дверь своего класса...
 
В начале лета Севка с одноклассниками сдал экзамены и перешел в девятый класс. Отшумел выпускной, отболела голова, и наступило лето. Севка питал надежды и строил планы на Милку. Но всё прекрасное, как весна или вино в бокале, имеет свойство заканчиваться. Так и лирической истории с Милкой пришел конец, непонятный и глупый, надолго покрытый тайной. В один из прекрасных летних вечеров (а вечера в таком возрасте должны быть именно такими – прекрасными;а не хотят такими быть – их надо заставить!) очередная попытка парня взять штурмом крепость под названием "Милкин туман" была сорвана откровенным нападением с тыла. Проезжая мимо дома со скамейкой, Севка привычно и лихо затормозил, развернувшись на пол-оборота, и остановился у одиноко сидящей одноклассницы. Поздоровался и присел рядом. Крутя конфету в руках, словно это была граната, одноклассница чисто по-одесски и без предисловий ударила Севку с тылу:
- Ты, Севочка, тут больше не пиши вензеля задними колёсами, - изрекла одноклассница. - Дружить сегодня я с тобой не буду.
И отправив конфету в рот, стала теребить фантик.
- РОйси-мАйси! КусисУка! Нип"пона мать! - привычно ругнулся по-японски Севка. «Вот тебе, батюшка, и Нюркин день», - это уже ему на ухо ляпнул расстроенный внутренний голос.
- Мил, ты это что, конфет объелась? - указал он на фантик.
Выдержав артистическую паузу, длинноногая особа, положив одну загорелую ножку на другую, ехидно улыбнулась:
- Тут подружка моя, юная и очаровательная пионерка, доверчивая такая, с глазами и губами, как у нашей Зорьки… Ну, которая  Санька. Не делай удивление глазами, знаешь ты её, бегает она тут кругами… Так вот, имеет она к тебе бубновый интерес и просит передать, что выпала ей с тобою "длинная дорога".
Севка от такого комментария, мягко сказать, охренел. В ушах его заныла пилорама заводика «Пик победы», а голова почувствовала на себе мешок, упавший сверху. Ощущение пришиблености никуда не хотело уходить...
- Ты, это, Милк, не шути тут… - сдавленно проскрипел Севка. - Стрелять по лебеди в пруду - совсем тебе не кергуду… Так и в Кащенко*) без путёвки устроиться можно, - ошалело произнес он. В голове его мелькнули неприятные сцены то легкой наглости Саньки, то её жеманно поджатые губки и потупленные блудливые глазки.
- Не-е-ет, - не принимая слов Милки, сказал он. Сказанное ею не укладывалось в его голове. Нелогично все. У Севки пропало желание объясняться намеками:
- Ты непонятно почему даешь мне заворот от ворот, но еще более непонятно, зачем подсовываешь эту юную канонерку.
- Не канонерку, а пионерку. И не подсовываю, а передаю её просьбу: …передать тебе то, что я сказала, - выкручивалась Милка, вороша чертов фантик.
- Мила, - Севка потрогал свой лоб, потом её. - А что я сделал такого плохого, что ты так, на блюдечке с голубой каёмочкой, предлагаешь мне
бесценный, с твоей точки зрения, подарок, а сама при этом шарахаешься в кусты? - проникновенно спросил он, глядя в её глаза.
- Ты неправильно себя ведешь… - ответила та, блудливо отводя взгляд.
- А как надо правильно? Ходить вверх ногами или, придуриваясь, хихикать? Или стать простым, как валенок? - вызверился пацан. - В кино тебя не дозовешься, на танцы – не допросишься, от яблочка наливного - отказываешься!
- Люда, - серьезно продолжал парень. - Шутки в сторону. Мне еще не хватало "стрелок" с недоразвитыми малолетками и цветов с их упёртыми родителями! Зачем. Ты. Мне. Её подсовываешь?! Ты! Лично! Почему?! - его вопрос застрял в воздухе, как в сгущенке.
- Я не буду… с тобой дружить… - глаза Милки бегали по сторонам, как у нашко;дившей кошки.

На Севку неожиданно накатило прозрение, что объект его "исследований" со вздернутым носиком дал сбой и давним его надеждам на продолжение романтических отношений пришел конец. Причем в отвратительном исполнении. И самое главное - непонятном. Его отвергают без объяснений.
 «Тыква-днО!Кусису-ка», – подбадривал его внутренний голос. Севка поднялся со скамейки. Дискомфорт в мыслях после мешка по голове все еще присутствовал, мешая нужные слова в кашу и не пуская нужные слова наружу.
- Милка… ты!... - он поднялся и стиснул зубы. - Знаешь, иди ты…!  - Севка пытался пролистать в голове справочник литературных ругательских слов, но кроме матерных, которых ему услужливо подсовывал внутренний голос, ничего там не находил.
- Чтоб тебе завуч снился среди темной ночи и каждую неделю! - напоследок нашелся парень.
Мотоцикл завелся с пол-оборота. Обиженно взревел, развернулся на месте и выплюнул из-под заднего колеса на сидящую Милку шлейф песка. Одноклассница взвизгнула, вскочила, прикрыв глаза рукой, и с ненавистью прокричала вслед:
- Гад ты, Даманский! Больше не подходи ко мне! - как будто до этого она уговаривала его не бросать её.

- Нип"пона мать, сколько раз… говорил себе… не связываться с девиИцами, - ругал себя Севка. - Опыт, понимаешь ли,сын ошибок трудных… Она сдает меня малолетке, как будто я сам такой… недоросший… Как в карты играла… Ржавый гвоздь тебе в чисто поле!
Все в нем протестовало и сопротивлялось. Внутренний голос забился в дальний угол и привычно помалкивал.
- Людка, сволочь! Почему? За что?!
Мысль тут же меняла направление:
«И ты, малолетка засраная! задумала! охотиться на меня! Не-на-ви-жу!» - он сделал мысленный презрительный посыл в адрес наглой малолетки с коровьими глазами.
Мотоцикл мчался по улице, оставляя за собой шлейф пыли. Севке попалась куча слежавшегося шлака: он дал газу, рванул руль на себя… и  мотоцикл, пролетев по воздуху метров пять, приземлился на две точки вместе с седоком. Через секунду Севка резко нажал на педаль тормоза и с заносом свернул направо.
- Все! Точка! У-у-ух… У Пухлика вино... есть! Надо с ним... поговорить! - дергаясь с мотоциклом по канавам, решил для себя вопрос Севка.

Через два дня, пришедший в себя парень, по примеру Пухлика, устроился на работу. Как и в прошлый раз, на стройку: нужны были деньги. Днем он работал, а вечерами запоем читал. Читал серьезные приключенческие повести, где не было предательства и лжи... По пятницам и субботам привычно ходил в парк на "под-танцы", пообщаться с ребятами. Если видел в парке Милку (та, словно почувствовав за собой какую-то вину, чаще старалась попадаться на глаза Севке), обходил стороной. На Южную улицу Севка теперь ездил другой дорогой: чтобы не видеть предательницу и не слышать противный голос обладательницы наглых пионерских сисек...

Отрывной календарь, помахивая листками, вполголоса напоминал, что на улице лето, жара  – июль. Но термометр на окне с этим был не согласен и упорно не пускал красный спиртовой столбик выше двадцати градусов. Но все плохое когда-либо тоже кончается, и поэтому, вытеснив из Поселка дожди, за него зацепилась тёплая и сухая погода.
Речки и озёра, наполненные летней водой, прогрелись и стали манить к себе, обещая тепло и ласку чистой воды. Севка стал каждый вечер после работы ездить в глиняный карьер: смыть рабочую пыль и поплавать. Карьеров на кирпичном заводе было четыре, но с водой и годных для купания - два. Севка любил ближний карьер - вода в нем была зеленоватая, как морская, теплая и чистая, без всякой водяной нечисти: жуков там и пиявок. В нем всегда бывало многолюдно, а общение Севка уважал.
Пару раз он заставал на карьере Милку в окружении малолеток с Южной. Несколько раз он видел на пологом травяном бережке Тинку и Саньку вдвоем. Севка делал вид, что не замечает подружек, отворачивался и уплывал в сторону от мелководья, где плескались девчонки.
В тот день, когда мир на улице Южной бесповоротно изменился, Севка освободился пораньше - возили с завода свежие, из печи кирпичи, и он был красный от кирпичной пыли, как индеец. Ополоснув в умывальнике лицо и взяв чистую одежду, он оседлал мотоцикл и двинул по своей улице, по ходу решив заехать к Рыжему: на пАру они могли бы весело поплавать…

Севка свернул на Национальную и подъехал к дому Рыжего. Тот возился во дворе со своим мотоциклом редкого красного цвета - красил из баллончика ободья колес:
- А, Тонкий, привет! Подержи вот это, высохшее, - Рыжий кивнул он колесо,  -  а я тут ось воткну. Не лезет, зарраза.
Рыжий с натугой просунул ось, выпрямился и спросил:
- Ну, ты чего?
- Поехали на карьер! - предложил Севка.
- На чем,  - кивнул Рыжий на одноколесный аппарат, - на этом? Так мне еще часа два возиться.
- Давай на мне.
- Не, доделать надо, - утерся масляной рукой Рыжий. - Завтра по грибы наметил. Поехали, а?
- Да работаю я завтра, ёкосУка, - витиевато ругнувшись, Севка почесал затылок. - А хотелось бы. Ладно, двинулся я, смыть пыль с ушей надо.

Севка опять выехал на Вересаева, затем, свернув на Южную, выехал к переезду. Некстати вспомнился случай, когда совсем недавно на этом месте тепловоз превратил в груду скрученного металла торопливый колесный тракторок. Парень аккуратно пересек пути, затем миновал другой переезд и не спеша покатил по тропинке, ведущей на карьеры. Тропинка петляла вдоль путей с восточной стороны насыпи, была широка, укатана, как асфальт, и не пылила. Ею пользовались все велосипедисты и мотоциклетчики, а также редкие пешеходы.
Ехать туда было около полутора километров, и Севка, огибая опоры контактной сети, не спеша катил вслед за поездом, уходящим на юг. Под колёсами шуршал крупный песок, четкий и звонкий выхлоп мотора радовал слух. Редкие насекомые шлепали по стеклу полусферы, и Севка уже предвкушал встречу с чистой и теплой водой.
Вдруг, на полпути, из-за очередной опоры выросла идущая по тропинке Санька. Девочка остановилась и сделала шаг в сторону, пропуская сбавившего скорость Севку. Парень медленно проехал мимо, внимательно посмотрел на виновато улыбающуюся девочку и… покатил дальше, ненадолго задумавшись:
- Лыбится, мусё-кУся… А что это малолетки в одиночку стали ходить на карьер?
Оставив эту странную мысль на обгладывание внутреннему голосу, Севка не спеша поехал дальше. Проехав покосившиеся ворота кирпичного завода, он свернул направо, к первому карьеру и выехал на пологий северный бережок: тут было где прислонить мотоцикл. Бережок зарос мелким клевером, ходить по нему очень мягко и приятно, сухая глина не впивалась в подошвы голых ног. Единственный минус - к вечеру здесь ложилась тень от лесополосы и быстро становилось прохладно. И мелковато с этой стороны, но метра на четыре от берега над водой нависает дубовая доска, с которой очень удобно нырять. Сюда же днем приходит купаться местная мелкота, лет по десять-двенадцать; тут же он видел и подруг с Южной.
Сегодня здесь было пусто. Берега сбоку и напротив, подсвеченные теплым еще солнцем, пестрели отдыхающим людом: парнями, ребятами и девчонками. Зеленоватая вода, вся в солнечных зайчиках, манила к себе и излучала приятную прохладу. Прислонив мотоцикл к теплому деревянному боку насосной станции, Севка разделся до плавок. Сложив одежду на сиденье мотоцикла, прошел по доске к самому её краю, раскачался и, высоко подпрыгнув, вошел в зеленую воду. Приятная свежесть охватила тело, мурашками пробежала по коже и охладила летний жар, накопленный за день. Он задержал дыхание, немного проплыл под водой и вынырнул, оглядываясь.
В стороне плавали знакомые ребята с Хутора и неспешно перебрасывали розовый, с тремя синими полосками, резиновый мяч. Перевернувшись на спину и лениво шевеля ногами, Севка поплыл к ним, наслаждаясь видом голубого неба и редких, пушистых, как шары сахарной ваты, облаков. Звуки на воде воспринимались по-особенному: голоса купающихся многократно отражались от близких берегов, искажались, усиливались, смешивались с плеском воды и создавали специфический, радостный и неповторимый гомон, который навевал радость и умиротворение.

Поздоровавшись с ребятами, Севка с удовольствием побросал с ними мяч и договорился о встрече на "под-танцах". Потом медленно, не торопясь, поплыл обратно, к своему берегу. Выбравшись на берег, по очереди попрыгал на каждой ноге, вытряхивая из ушей воду, не спеша вытерся, ощущая, как в тени начинает холодить воздух, и стал одеваться в чистое, привезенное в сумке. Вдруг он заметил бегущего к нему взволнованного мужика. Севка знал его в лицо, тот работал здесь, на кирпичном заводе, механиком.
- Что случилось, дядь Коль? - спросил он, вытирая голову.
- Из поселка звонили, сюда "скорая" едет. Девочка, говорят, здесь утонула. Ты ничего не видел? Бегу на тот берег, спросить, не видел ли кто чего… Сказали, с Южной,- добавил тот на ходу.

Севка замер с полотенцем у головы, обдумывая услышанное. Внутренний голос выплюнул не дожёванную мысль и беззвучно, матерно выругался. Тут же нехорошие мысли холодом поползли меж лопаток: улыбающаяся, в летнем платье Саня, сошедшая с тропинки полчаса назад; прошлое воскресенье, когда она с подругой была здесь, в центре этой поляны, покрытой цветущим клевером. Неужели Тинка? Как? Она, кажется, не умела плавать... Севкино тело покрыли мурашки.
На противоположном берегу ребята, выслушав механика, стали молча кидаться в воду. С той стороны было довольно глубоко, и они стали нырять, ощупывая дно: зеленая вода карьера чиста, но не прозрачна.
Севка сбросил футболку, которую успел до этого натянуть на себя, и тоже бездумно кинулся к воде. Потом вдруг остановился. Внутренний голос отчетливо произнес: «Они же купались здесь, с этого берега». Собственная мысль сумбурным ключом била снизу: «Нет! Нет!! Не может быть!!»
Повернувшись спиной к воде, парень внимательно осмотрел зеленую траву. И тут же, секунды спустя, заметил в траве, у пожелтелого вытоптанного пятна, сиротливо лежащее выгоревшее платьице Тинки.
«Черт!!! - все вскричало в Севке. - Зачем?!»
Он узнал его, это платьице, в нем он видел её вчера на улице.
Парень подбежал к берегу и длинно свистнул в два пальца, на весь карьер. Когда нырявшие повернулись к нему, он, набрав побольше воздуха в легкие, зычно крикнул:
- Пацаны, сюда! Она здесь! - и указав на то место рукой, где обычно возились мелкие, спрыгнул с берега.
Зайдя в воду по шею, Севка осмотрелся и решил, что дальше невысокая Тина зайти не могла. Наметив линию к берегу, начал зигзагом двигаться к нему, ощупывая ногами мягкое илистое дно. Вокруг него уже плавали и ныряли ребята с хутора.
Севка внутренне боялся утопленников. Он видел их, и не одного, за свою недлинную еще жизнь: синюшность, исказившая их лица, отпечаталась у него в памяти и всегда пугала его. Два раза, когда он не умел еще плавать, вода чуть не забрала его к себе, да спасибо старшим ребятам, оказавшимся рядом, протянули руку...
- Ищите здесь, она должна быть рядом. - Севка обвел рукою возле себя и двинулся дальше.
Он чувствовал, что тело девочки должно быть где-то рядом, и внутренне готовился к этому. Но контакт произошел все равно неожиданно: нога его коснулась чего-то скользкого и холодного, и он отпрянул с возгласом:
- Сюда!!
Денис, коренастый и плотный парень с Городской улицы, уже плававший рядом, тут же нырнул Севке в ноги и через мгновение вытащил из воды неподвижное тонкое тело. Подняв его над водой на вытянутых руках, бережно понес к берегу. Ребята, собравшиеся на бережке, помогли ему выбраться с ношей на берег.
Положив девочку на траву, Денис стал делать ей искусственное дыхание. Обступившие их ребята и прибежавший механик в молчании наблюдали за его попытками.
Мокрый Севка стоял сзади, и, наверное, единственный понимал, что чуда не будет. Девочка пробыла в воде слишком долго. Говорить об этом ребятам, окружившим тело, в этот момент было кощунством. Надежда иногда творит чудо. Денис продолжал ритмично давить на грудь девочки, из ее маленького рта нехотя вытекала тонкая струйка воды. В тишине, фырча мотором, подъехала "скорая"; люди в белых халатах с чемоданчиком отстранили Дениса. Потрогали пульс, затем длинной иглой вкололи в грудь какое-то лекарство, и начали "колдовать" над телом. Через пару минут молча развели руками. Севка принес платьице, накрыл им девочку. Водитель со «скорой» вытащил носилки, на них аккуратно положили безвольное девичье тело, бывшее совсем недавно жизнерадостной девочкой с Южной, накрыли рыжей клеенкой и поставили в машину. Парни начали молча расходиться.
 Так в мире не стало девочки Тины.

Южная улица провожала Тину по христианским обычаям, от дома, на третий день. Собралось много народу. Севка стоял чуть поодаль, у заводского забора и видел своих одноклассников с Южной. Газета, Календарь и Профессор стояли рядом; Профессор что-то оживленно объяснял Газете, привычно жестикулируя правой рукой, а Календарь наблюдал, как из дома выносят гроб с покойной. У забора, в тени тополей, стояли рядом мотоциклы Рыжего и Джека: значит, и они здесь. В толпе мелькали головы Тинкиных соседей: Сандро, Баюна, Каскина. И Милка была здесь. Тут же, среди народа, мелькала в летнем платьице Санька.
 
В последний путь Тину повезли через центр Поселка. Протяжные звуки медных труб выворачивали душу. Дядько Сашка каким-то образом узнал, что Севка нашел Тину, и просил прийти на поминки. А Севка не смог. Он не понимал и ненавидел поминки: сидеть и жрать, потому что человека уже нет… Да и не хотел еще потому, что рядом с домом крутилась та наглая и упертая малолетка, на которую он мысленно возложил вину за гибель Тины. За её действия и бездействие. И думалось ему, что видела Санька, как тонет Тина, не протянула руку на помощь и не крикнула никому: «Помогите!»... А ребят в тот вечер на воде было много. И позже, когда Севка ехал на карьер мимо возвращавшейся в одиночестве Саньки, та не остановила его и не сказала ни слова. «Виновна!» -  так для себя решил Севка.

В один из вечеров, когда они с Рыжим сидели на берегу речки и удили рыбу, он поделился с ним своими мыслями. Тот внимательно выслушал его, вздохнул протяжно и глубоко:
- Ээ-эх-х! Мне тоже жаль эту девчонку, Тонкий. Скажу тебе больше - она мне нравилась, хотя еще не выросла...
Рыжий вздохнул еще раз. Помолчав с минуту, философски добавил:
- Понимаешь, нет доказательств, что она виновата. И, не пойман – не вор. И еще - она малолетка. Выросшие сиськи - не аргумент для уголовного кодекса...

Прошло два года. На выпускном вечере Севка пригласил танцевать Милку. Она повзрослела, черты её лица утратили ту девичью мягкость и чистоту, стали более резкими и грубыми. Они топтались в похожем на вальс танце под надрывный хрип магнитофона: Пухлик и Рыжий подключили к нему электрогитары и с упоением драли струны. Севка улучил момент, когда аккорды не так били в ухо и, пронзительно глядя в глаза девушке, задал ей давно мучивший его вопрос:
- Люда-а-а, а почему ты... тогда... отказалась со мной дружить?
Милка засмущалась и долго не отвечала... Когда парень галантно проводил девушку к месту, она остановилась, взяла его за руку и, глядя в глаза, сказала:
- Прости меня, Даманский... Помнишь юную пионерку, Саню?
Севка кивнул.
- Когда мы встречались с тобой, эта пионерка однажды мне говорит: «Мила, если ты не оставишь Севку, я подсыплю тебе яду. Я маленькая, и мне ничего не будет...» Вот так было... Прости меня и... Прощай...
- Ниё-Ясси! - ляпнул было вслух внутренний голос. Севка опять почувствовал на своей голове тот самый мешок, с которым пару лет назад его познакомила неоднозначная одноклассница. В памяти мелькнуло худенькое тельце Тинки, лежащее на траве; лыбящаяся грудастая и губастая Санька...
- Ройси-мАйси, Аки-ссУки!  - привычно, по-японски ругнулся он. Качнул головой, чтобы отогнать видения, и вышел на улицу, в темноту. Там, в окружении хихикающих Нельки, Алки и двух Надежд, уже стояли Пухлик с Рыжим и о чем-то оживленно трепались. Звучал смех, жизнерадостный и неудержимый. В разговоре ребят проскальзывали новые, неизвестные Севке нотки. Похоже, что одноклассники уже смирились с мыслью, что неизбежное свершилось, и школа оторвала их от своей материнской груди. Сегодня, выдав аттестаты, она дала им легкого пинка - летите голуби, летите! В новую жизнь!
Севка встряхнул головой, подошел, дернул Рыжего за рукав:
- Сигареты есть?
Дождавшись кивка, добавил:
- Дай одну!
Рыжий недоуменно повернулся к нему, протянул пачку и проронил:
- Ты же не куришь.
- Не жлобься.
- Да мне не жалко, - Рыжий сам вытащил ему сигарету, помог прикурить и, внимательно посмотрев, добавил: - Заезжай ко мне завтра, до обеда, мы с Пухликом едем на речку. Сварим ушицы, оттянемся. Жду! - коротко сказал, как отрубил.

Севка отошел от зудящей компании к оградке палисадника и оперся на штакетник, глядя, как в окне под магнитофон мелькают такие близкие и почти родные лица Профессора, Дарика, Джека, Маши, трех Татьян и третьей Надежды. Сигарета дымилась, во рту было горько и противно от дыма, еще горше было на душе от воспоминаний, от которых он был бы рад избавиться.

Чья-то теплая ладошка неожиданно легла ему на затылок, потеребила волосы. Левого уха, как много лет назад, коснулись горячие губы, и Талкин голос, с легким ароматом вина, прошептал:
- Даманский, ты чего задумался?
Ладошка Талки охватила его голову и потянула к себе:
- Мне тоже... грустно... Мы разъедемся, а ты меня ни разу не поцеловал... одноклассник...
- А что, надо было? - высвобождаясь, сумрачно произнес парень.
- Ага... - покладисто согласилась Талка. Её глаза, с майской прозеленью, то ли светились внутренним светом, то ли отражали огни улицы...
Севка проводил взглядом огонек улетающей сигареты, взял Талкину голову обеими руками и взлохматил её прическу. Затем притянул её к себе и нежно поцеловал. В лоб.
- Благословляю, раба божья, Наталина, на путь истинный и самостоятельный.
- Даманский, ну ты га-а-ад. Чесслово – га-а-ад. - ласково, и почти восторженно произнесла одноклассница, накручивая ухо Севки на свой палец.
- Если ты меня сегодня не проводишь до дому и не подаришь красивый поцелуй, то я тебя знать не знаю и ты для меня никто.
- Да я и раньше был не против, но есть у тебя вечный пионеро-вагоновожатый, по имени Элка, - констатировал непреложный факт Севка, и тут же с крыльца требовательно проскрипел голос подруги:
- Ну, где ты, Талка! Идем танцевать.
- Зов трубы далёко слышен, - съехидничал Севка. - На охоту вышли мыши.
Мешок с головы Севки уже окончательно сполз, и он чувствовал себя уверенно.
- Сейчас или никогда!
- Не-е-е-е, я так не могу... - растерянно протянула Талка. - Там же Элка одна будет...
- Ну, ступай себе с богом, моя недолюбленная... - густым голосом и нараспев, на поповский лад пропел Севка, неторопливо осенил оторопевшую Талку размашистым крестом, коснулся губами лба. Затем повернулся и пошел к стайке одноклассников.
- Рыжий, я домой. Завтра в десять я у тебя. Удочка для меня найдется?

ПРимечание
*)Психиатрическая клиническая больница № 1 в Москве, она же Канатчикова дача, она же с 1922 по 1994 — имени П. П. Кащенко. Нарицательное название «психушки».