Я мёртв без воды её небес...

Природа — храм, в нем торгов не ведут. Ты всего лишь часовой своих безудержных дней, ты всего лишь гость, взявший жизнь взаймы у святого огня, где каждая жизнь искра этого огня... Мы не успеваем смотреть на её изменения и молчим. Стоим зачарованные, где все наши слова пусты, и даже наполненный рутиною день, без этого света, — всего пустырь... Стоим и смотрим, как небес живая основа, обнимает светом земную твердь необъятной тишиной. В эти мгновения наша душа счастлива как дура. Наполнившись, мы на мгновение себе не лжём, блаженны и (до чистоты) пусты.

И тогда я вынимаю сердце из кармана груди, улыбаюсь глазами и бросаю его впереди себя.— Лети к этой тонкой природе, коль мне не в мочь, лети и молчи, я мёртв без её живого огня. Мёртв без воды её небес, жив лишь тогда, когда неисчерпаемо вдохну и напою, в каждой клетке себя... (Так творятся миры из святого жизни огня... Так рождается для нового мира звезда...) И все леса нальют его светом и шорохом листвы, и дождь над полями — тонкая ткань жизневеда, и пенные гребни океана, пытаясь обнять облака, раскроют объятия горизонта, и я улечу без следа. — Туда, где мы это мы, а не жизни суета. Туда, безудержно, навсегда... И нас не догнать.

В восемь утра, за мной придёт грешных дней часовой — Будильник. — И закуёт в будничной рутины кандалы. Но даже для него я просто раб, со святой искрой огня, в сумасшедших глазах бестолковых дней. — Художник. А они? — А что они! — Все еле живы — призраки мира и трескотня. Их взор обращён сквозь тебя, в иные края. Их душа не знает слова. — Когда? — Все вопросы, это только бездумные маски, надетые на внутренние миры, чтобы поддержать суету мимо бегущего дня.

Когда из тел тлен, — только механика, для жара игры, когда все мысли, о достатке и зелени его квелой "травы", — мысли пусты, закрыты сердца глаза, но где-то гроза... И после птичий перезвон, и не потом, и не за... Намерения, как выдох, просты и чисты. Посмотри на траву, что пробила асфальт, в заасфальтированных плацдармах твоей души. Из живых  зерен раскатавшись в стальные листы, но сомкнуты уста, и ваши помыслы пусты...

На уголке моих губ вы ищите сарказма следы, но это отражение иллюзии вашего мира вражды. — Пепла тлен в преддверии вечного зарева... Здравствуй, зарево! — Я смотрю на солнце. А всё это, лишь параллельных миров иллюзия суеты.. И по моей щеке плывёт скупая и чистая слеза — вы думаете, смущаясь, мол, какая нелепость... всего слова. А за вами, неописанное словами, трогающее за живое, обнимает светило землю с неописуемо прекрасной любовью.

И да, какая нелепость, — когда мы не видим этого света, окунаясь в выдуманные миры, расширяется диафрагма... Ну, чего же ты замер, раскрой восприятия глаза. За горизонтом каждой души — сердце, обречённое быть брошенным в необъятные небеса. И мы греемся как у костра — одною любовью. — Когда телом в вечных оковах, и живы... Прикрытая толща, магма, молитва, сила, — как свежая и чистая по утру роса, птица, что спешит к гнездовью, прорезавшая тьму света полоса — где я мёртв без воды её небес... и перечёркнут мира болью. Но всегда оживлен твоею любовью...

Ведь что может бог дано и тебе, если мир заполнить любовью.

Твой взор обращен к войне, твои слова яд, твои дела — боль, твои намерения грустны, твои мысли запутались, и ты забыл про совесть, честь и за содеянное стыд. Но что может бог дано и тебе, а иначе зачем тебе свобода выбирать? — Дарить прощение, сильных удел, давать жизнь, а не жизнь отнимать. Но ты вероятно все это забыл, или знать не хотел или в горле кость... Ты всего гость, что вошел в этот храм, вот и помни, что всё не на всегда, и ценя мгновенья веди себя, как гость.

Обстоятельства, как и люди могут изменяться, положение в мире не долговечны. Быть человеком вероятно не так то и просто, но не смотря ни на что, оставайся человечным. Ведь что может бог дано и тебе, есть у тебя выбора святой завет, есть его искра в каждой судьбе, не сожги напрасно этот данный свыше свет.