Глава 5. 01. В ожидании

         После Рождественских каникул собралась почти вся труппа. Пришли даже больные. Обстановка своей приподнятостью чем-то напоминала начало театрального сезона. Администрация решила перенести заседание в зрительный зал: народа набралось на целый «смотр творческих сил», да и ответственность труппы следовало поднимать, ибо именно в этом зале предстояло осуществить то, ради чего, собственно, собрались – недавно назначенный Главный режиссёр Воскобойников будет ставить новый спектакль.
         Слабо работала вентиляция. В дальнее, слегка приоткрытое для отдушины окно  с улицы долетали воркующие звуки автомобилей, их редкие гудки; доносилась через дорогу дёрганая музыка из ресторана; иногда совсем тихо раздавались человеческие голоса; на миг взвыли сирены полиции и скорой помощи – всего не перечислить. Мир за пределами здания глухо напоминал о себе. А другой мир открывался здесь – в стенах театра.
Первый ряд зала традиционно заняли старые артисты, много лет посвятившие своему служению. Молодежь села дальше. А между стариками и молодежью собрались по чину актёры среднего поколения, из коих отдельные уже стали признанными мастерами.
        – Давненько мы не брали в руки шашек, – нараспев произнёс баритоном Народный артист Авитский, с которого несколько лет тому назад местный скульптор лепил памятник Чайковскому. – Всё старые спектакли играем… Пора и размяться.
        – Если я останусь без роли, то устрою скандал, – откликнулся из пятого ряда звонким тенором Негидальцев. – Ради нынешнего собрания от любимой тёщи сбежал!
        – Опять врёшь же! – возразила ему из третьего ряда актриса Эмма Анчик. – Ксения Дмитриевна говорила, что у вас её сестра Тоня гостит.
        – Сестра ничем не лучше тёщи, если не хуже, – огрызнулся Негидальльцев, смахнув чёлку набок. – А сама-то… Вечно припасёшь досье на любого порядочного человека. Мата Хари!
        – Зрителя теряем, а вы о всякой ерунде трещите! – возмутился Заслуженный артист Берстов, обеими руками опершись о кресло; он тут же привстал, кого-то высматривая в зале, чем обнажил наметившийся второй подбородок. Но это не снижало сходства актёра с известным маршалом. – Пошлость стала диктовать свою волю и власть!
        По залу проскользнул шепоток:
        – Главный идёт!
        Здоровяк Евгений Тепляков спрятал фляжку с коньяком во внутренний карман пиджака: лечил больное горло… Сожалел в сердцах: дня через три бюллетень закроют.
        С Авитским приватно поделился Берстов:
        – Петрович, как думаешь: съедим «варяга», если он окажется очередным плохишом?
        И растянул губы до ушей, превратив себя в подобие античной маски. Зачем это сделал – и сам не знал. Ведь его справедливо считали порядочным человеком. Да и вообще он сейчас думал о другом: сосед по подъезду пригласил на подлёдную рыбалку (через день ехать), а стульчика и наживки до сих пор нет…
        Авитский вместо ответа встал и захлопал.
        Сидевший рядом с Тепляковым увалень Степан Немаев сложил ладони рупором и пытался протрубить марш из оперы «Аида».
        – Иван Петрович, – обратился он к Авитскому, – сколько будет десять раз по сто грамм?
        – Ну, литр. А что?
        – Вы настоящий русский артист! Все другие говорят, что килограмм.
        Тепляков и ещё несколько актёров, слышавших вопрос, прыснули от смеха.
        Авитский, растерявшись, перестал хлопать. Быстро сообразив, он загоготал, а потом погрозил Немаеву пальцем. Один Эдуард Лапников, своеобразное воплощение Мартина Лютера (не путать с Кингом: опасно!), пребывал душой вне этого собрания, ибо, подперев крупным кулаком подбородок, смотрел хоккей по смартфону.
        В дверях показался Воскобойников. На ходу, еле поспевая перебирать ноги, оживлённо, с отдышкой о чём-то говорил директор театра Валентин Лунёв, сопровождавший Главного режиссёра.
        «Катится колобок…», – мысленно съехидничал Филипп Мокрицкий в адрес директора. Надо сказать, что сам Мокрицкий был «не толст и не тонок». Впрочем, он изрёк бы нечто подобное в любом случае. Должность его называлась весьма прихотливо: «помощник художественного руководителя по литературной части», но все привыкли звать кратко: «завлит», к чему он и сам привык. Водилось за ним ещё прозвище «Войтыла», прежде всего по той причине, что Филипп действительно и неизъяснимо напоминал бывшего папу Римского: возможно, похожим овалом лица, выбритыми щёками, с хитрецой пронзительным взглядом и самое главное – хваткой и европейским вкусом.
        Деловой походкой постановщик буквально проскочил на сцену, где его ждал небольшой стол.
        Следом за Авитским встала с мест вся труппа. Мокрицкий хотел сделать вид, что не увидел начальство, да решил не рисковать и тоже встал.
        Воскобойников знаком пригласил всех сесть и поблагодарил:
        – Спасибо.
        Берстов посмотрел на Авитского, потом на Воскобойникова, после чего нехотя подумал: «Непременно пожуём. Пожуём – и увидим…». И расплылся в улыбке. По слову соседа, отменные ерши ныне пошли…
        Анчик извлекла из сумочки зеркальце, поправила причёску, потом карандашом что-то занесла в записную книжку. Смуглокожий Феликс Ишилов-Арж еле оторвался от сканворда, так и не разгадав слово из шести букв, означавшее некую кодовую операцию.
        В последнем ряду переговаривались между собой помощник режиссёра шатенка Наташа и осветитель Илья, тучный юноша с облаком кудрей на голове.
        Негидальцев нетерпеливо обратился к постановщику, почёсывая затылок:
        – Николай Сергеевич, не томите!
        Воскобойников разложил на столе большую тетрадь и произнёс:
        – Да, пожалуй, начнём.
        Последней в зал тихо проскользнула стройная молодая блондинка и села в одиночестве недалеко от Ильи и Наташи. Мокрицкий, хоть и походил лицом на бывшего папу Римского, но почему-то вдруг вообще потерял лицо, откинулся в кресле на спину и о чём-то крепко задумался. Стал полупрозрачен, если бы кто-нибудь присмотрелся к нему внимательно. Благо никого не нашлось.
        Анчик красиво держала голову и иногда осторожно посматривала на Лунёва. Обаяние Эммы не требовало доказательств. Запах модных духов настойчиво распространялся вокруг.
        Вероятно, удаляясь от прелестей Анчик, к блондинке согбенно поспешил Константин Зариквани. Никто ему, разумеется, не говорил, что он напоминал причудливую специфическую смесь кавказского джигита и его скакуна, но все актёры соглашались с этим наблюдением бестии Негидальцева.
        Завлит, нехотя, начал листать на коленях рукопись. Сберегал время: нет отбоя от авторов. Грамотности всё меньше, а писателей всё больше.
        Режиссёр ещё раз поблагодарил артистов, особенно тех, кто, превозмогая болезнь, собравшись с силами, посчитал долгом прийти на распределение ролей.
        Ишилов-Арж признательно сложил узкие ладони на груди. Искусство требует жертв. Не случайно его звали за глаза «тореадором» (но когда отпускал усы и бородку, походил на мушкетёра Атоса). Играй он в недалёком прошлом – актёру доверяли бы даже воплощение образов молодых революционных вождей.
        – День сегодня действительно ответственный, – продолжил Николай Сергеевич, постреливая зелёным оком в зал. – После длительного кризиса театр, наконец, получил возможность заняться делом. Резких движений мы с вами себе не позволим, но и топтаться на месте больше не в состоянии. Планируем постепенно менять репертуар, с тем, чтобы снова заинтересовать зрителя. Он никуда не делся, его просто необходимо вернуть в этот зал. И начнём мы с экспериментальной постановки. Сейчас бессмысленно её обсуждать. Хорошо бы сразу несколько вещей ставить параллельно, да средств пока нет. Спасибо Валентину Леонидовичу – он по сусекам наскреб на текущую постановку. Задача нашего собрания – лишь распределить для неё роли. Только сразу заклинаю: ради Бога без обид. Надеюсь, все уже прочитали пьесу? Поймите, ролей всего шестнадцать, а актёров для них потребуется и того меньше: только девять. Но труппа будет задействована по полной программе. В массовке. Здесь собрались профессионалы, потому прошу понимать правильно. На моём месте каждый из вас поступил бы точно так же.
        – Нам не впервой! – воскликнул Зариквани, оторвавшись от уха блондинки. И подравнял закатанные рукава стильной рубахи.
        – А я не могу остаться без роли, – вновь захныкал Негидальцев, хватаясь за рыжую голову. – Как хотите!
        «Пусть только попробуют не дать роль! – решил для себя Максим. – Буду тогда Главного называть “акушером”».
        Так рождаются мстители.
        По залу пробежал шум.
        Внешне спокойными оставались двое: Мокрицкий и Лапников. Один листал рукопись, другой в наушниках смотрел хоккей.
        – Угомонитесь! – не выдержала актриса Горицына, самозабвенно игравшая полжизни Вассу Железнову. Она сидела во втором ряду перед Эммой Анчик наискось, но сразу за Авитским, отчего своей сединой несколько сливалась с сединой Ивана Петровича. – Прямо детский сад, а не интеллигенция!
        – Ваши крики ничего не решат, – с твёрдостью в голосе заявил Лунёв, вставая из первого ряда и давая понять, что анархии, успевшей появиться при отсутствии Главного режиссёра, пришёл конец. – Роли уже распределены. И утверждены приказом дирекции. Список не подлежит обсуждению. Свободу творчества гарантируем, но бедлам не потерпим! Право каждого из вас отказаться от роли, но в таком случае и не жалуйтесь: сами себя толкаете в маргиналы.
         Воскобойников мастерски выдержал паузу. Заглянул в тетрадь, потом негромко произнёс:
         – На роль художника Всеволода Владимировича и Поликла утверждён Авитский Иван Петрович.
         Берстов поддержал:
         – Это разумно. Надо ценить старые кадры.
         И пожал руку товарищу по сцене:
         – Поздравляю.
         – На роль Зинаиды Зиновьевны и Архия утверждена Галина Алексеевна Горицына.
         В зале повисла тишина. Или немота? Трудно было даже сказать, по какой причине это произошло. Но наступило безмолвие – и все замерли. Вовсе не из страха перед Главным режиссёром, а тем более перед Горицыной (кто её сегодня боялся!), но если уж совсем напрячь память (тем, кто ещё мог помнить) и предположить с большой долей весьма туманного вероятия, то выходило одно: Галину Алексеевну коллектив некогда выбирал парторгом, а тут такая со всякими намёками-экивоками «трансгендерная» роль… Коллизия, не иначе. Ждали: откажется Горицына от роли или нет?
         Илья, как на грех, нечаянно уронил связку ключей на пол, за что на него шикнуло среднее поколение, сидевшее к осветителю ближе других: клакер нашёлся! Илья покаянно сверху вниз замотал шевелюрой.
         Горицына от роли не отказалась.
         «Ничего стоящего из этого эксперимента не получится, – думал Мокрицкий, кутаясь в шарф. – Материал слабый. Чудит Главный. Дружки они с автором – вот и вся пьеса, батенька». Этого Мокрицкий в точности, конечно, не знал (режиссёр в театре, как говорится, без году неделя), но подсказывал «опыт, сын ошибок трудных…». Ведь и пьеса на сей раз прошла мимо рук завлита… Хорошо ли это?
         Воскобойников продолжил:
         – На роль натурщицы Светланы и Девушки я пригласил Любу Трубачёву. Надеюсь, вы её примите как друга.
         Сероглазая блондинка поднялась и поклонилась залу.
         Возник гул.
         Зариквани вскочил и с заднего ряда орлиным оком вмиг охватил зал. Дух недовольства, едва возникнув, тут же сник.
         «Милое дело, когда в коллективе есть сильная личность, – молча, но с часто бьющимся сердцем, сыронизировал Мокрицкий. – Значит, любовь восторжествует». Впрочем, о любви Филиппу лучше бы помолчать… В его мысли закралось много личного, о чём он и сам предпочитал не думать, да подталкивало сердце.
         Николай Сергеевич попытался объяснить:
         – Люба профессионально занимается спортивными танцами. У нас нет такой актрисы, которая могла бы управиться с этой ролью.
         – И это разумно, – перебил Берстов. – Новая кровь придаст жизни нашей труппе.
         – И убавит ей денег, – сострил Тепляков.
         – Коллеги, умоляю: не мешайте! – одёрнул артистов директор Лунёв. – Без вас есть кому такие дела решать. Иначе уйдём отсюда ночью.
         «Жалкие толкатели фургона Феспида, – нервно вынес свой безмолвный вердикт Мокрицкий. – Ещё на что-то претендуют! Да и Главный хорош: драмкружком, батенька, не вернёшь зрителя». Думать не запретишь. Тем более о глубоко личном. Попробуй удержать табун мыслей! И всё-таки, всё-таки… О каком торжестве любви тогда говорить!
         Негидальцев тихо злел и малозаметно зеленел, переходя с неслышного шипения на слабый рык. Плохие предчувствия одолевали артиста… Если он опять вернётся домой без роли, то дело дрянь – кому Трубачева, а кому труба: жена съест с потрохами. А сестра с превеликим удовольствием поможет обглодать косточки. Гедонистка! Неужели он воистину хронический неудачник? Тогда они правы в своём требовании уволиться из театра? Но где и кем работать, если человек глубоко в душе – артист! Бумажки перекладывать в конторе?! Лучше смерть… Поторопился он, однако, и второй раз с женитьбой, явно поторопился! Первая подруга жизни оказалась шлюхой, зато была сиротой… То ли дело хват Лапников: ему всегда всё до лампы. Он сам себе быстро подберёт, кого надобно. Счастливчик… Правда, сидит тоже без ролей.
         – На роль Болдуэлока утверждён Максим Фёдорович Негидальцев.
         Актёр, услышав свою фамилию, не сдержался:
         – Вот так всегда: если нужен Болдуэлок, то – непременно Негидальцев… Соперником видел нашего эквилибриста.
         Мокрицкий усмехнулся и перевернул очередную страницу. Он знал истинное положение вещей?
         Лицо Максима неожиданно перекосилось. Как в школе, вытянув руку вверх, «тореадор» Феликс предательски крикнул:
         – Раз он не хочет, дайте мне эту роль!
         И тут же, обернувшись, Ишилов-Арж бросил акварельный взгляд на блондинку Любу. Зариквани с ней не смотрелся. Выпадал в стиле. Да и Люба внешне не выказывала ему своего расположения. Бюффон прав: «Стиль – это человек». Следовательно, два человека – это два стиля, и они должны соответствовать друг другу. Эстетический закон!
         Режиссёр, пропуская выкрики, продолжил:
         – На роль Льва и Первого ученика утверждается Ишилов-Арж. Отказы обсудим после оглашения списка.
         Феликс веселья ради состроил рожу Негидальцеву. Тот повертел пальцем у виска. И в мгновение ока весельчаку стало понятно, почему, наконец, рыжему досталась роль Болдуэлока: это была роль, бросающая тень на известного общественного деятеля, всесильного Ч… Дерзко! Даже «тореадора» проняло. Быстро сообразив, он поднял руки вверх и принёс извинения Негидальцеву. Но этот эпизод мало кто и заметил.
         Заметил Мокрицкий. И подумал: «Лучше бы занимались настоящим искусством». А что такое «настоящее искусство»? Ответов – бездна. Кто знает точное определение?
         На одноколёсном велосипеде в зал неожиданно ворвался Колобошников, актёр, обычно игравший в детских спектаклях Иванушку-дурачка (он до сих пор отсутствовал на собрании).
Лунёв подскочил, как ошпаренный:
         – Ну, это уже перебор! Настоящего цирка нам только и не хватало!
         Ишилов-Арж и Зариквани быстро утащили нарушителя покоя в фойе.
         Колобошников даже заявить ничего не успел.
         «Насмешил, шустрик, – улыбнулся Мокрицкий. – Наверное, лишнее принял на грудь. Но как тогда удержался на одном колесе?» Завлит имел симпатию к возмутителю спокойствия. Наверное, оттого, что с Колобошниковым жизнь не казалась такой пресной. Мало ли причин! О симпатиях трудно сказать, почему они возникают.
         Лунёв дирижёрскими жестами успокаивал и усаживал актёров на места, приговаривая:
         – Администрация разберётся.
         А потом издали дал знак и Николаю Сергеевичу.
         – Роль Виктора и Второго ученика поручается Степану Немаеву, – произнёс режиссёр.
         Добряк Тепляков достал фляжку и протянул её товарищу. Ответный жест напомнил о случившемся. Степан чтил профессиональную этику с особенным усердием.
         «Зачем их держат в штате? – недоумевал Мокрицкий. – Пользы-то, как с козла молока». Что тут сказать? Причины антипатий тоже весьма смутны…
         – Роль Олега и Третьего ученика доверена Евгению Теплякову.
         Феликс догадался о том, что Евгений не случайно вертел в руках фляжку и погрозил тому кулаком.
         – Роль часовщика Андрея и Белого Человека сыграет нам Константин Зариквани.
         Берстов, обнаружив в дальнем углу зала вернувшегося Костю, отправил ему приветствие в виде рукопожатия. Но безрезультатно: тот, откликаясь на призыв Главного режиссёра оказать дружеское радушие Любе, девушкой и занимался.
         «Вот, хоть одно толковое назначение на роль, – размышлял Мокрицкий вопреки доводам сердца. – Да роль выеденного яйца не стоит… Баловство одно, батенька. Зариквани же достоин играть принца Гамлета, князя Мышкина, царя Бориса…». И это была чистая правда…
         – Роль Прохожей достаётся Эмме Анчик. Все остальные, повторяю, будут задействованы в массовке.
         Берстов опять изобразил непонятно для чего античную маску и вкрадчиво произнёс:
         – Это неправильно. Нельзя разбрасываться кадрами.
         Мокрицкому произвольно пришло на ум: «Начинает ломать комедию… Сидел бы лучше старый клоун на пенсии». Суровость – не типичная черта в характере Филиппа, но каждый человек иногда позволяет себе то, что в другой раз он и не подумает сделать. Такова загадочность славянской души. И чем сложней личность, тем меньше она предсказуема.
         – Вадим Яковлевич, я же просил не обижаться! В массовке собирается принимать участие и сам автор пьесы, – попробовал успокоить Заслуженного артиста режиссёр. – Разве это не убеждает вас? Не вынуждайте меня говорить банальности о том, что нет маленьких ролей, есть маленькие актёры. Вы же – глыба! О чём печалитесь? Даже в массовке у вас роль со словами. Да ещё какими! В следующем спектакле гарантирую вообще одну из главных ролей…
         – Шайба!!! – неожиданно завопил Лапников, потрясая увесистым кулаком над головой.
         Теперь невозмутимым остался только Мокрицкий, да и тот начал нервно сосать конфетку. Кстати, с чего бы?
         – Какой счёт, Эдик? – громко пронзил пространство зала вопрос Негидальцева.
         Берстов встал и, проходя мимо Максима, буркнул:
         – 2:1. У тебя стульчик есть? Непонятно, зачем собирались… Пошёл я лучше добывать наживку для рыбок…
         Воскобойников закрыл тетрадь и спросил:
         – Отказы есть?
         Никто его не услышал.
         Тем временем Вадим Яковлевич без лишнего шума захлопнул за собой входную дверь.
         «Уходящее поколение, батенька», – безмолвствуя, сострил Мокрицкий.
         Что тут скажешь…
         – Занавес! – дружно крикнули Илья и Наташа.
         Именно в этот момент откуда ни возьмись в зале появился автор…