Глава 5

Глава 5

Стоя у зеркала в ванной, я тщетно пыталась соорудить на голове подобие прически. Вчера я легла спать с мокрыми волосами, за ночь они высохли, но превратились в беспоря-дочное, всклокоченное гнездо. Руки слушались плохо, расческа то и дело с треском падала в раковину, каждый раз пугая меня до смерти. С моего возвращения в школу прошла уже неделя, но я никак не могла вернуться к прежнему режиму. Отчасти, потому что стала всеобщим центром внимания именно в тот момент, когда меньше всего этого хотела. Семьдесят три. Столько раз я произнесла: «я в порядке, спасибо» за последнее время.
Я не винила окружающих. В глухом городке, небогатом на события, стать объектом людских пересудов можно было и за меньшее. По большей части, любые из этих пересудов были далеки от истины. Со слов друзей, за время моей изнурительной, двухмесячной реа-билитации, меня успели окрестить жертвой клинической смерти, а несчастный случай – и умышленной попыткой самоубийства, и ссорой на почве подросткового пьянства. В школе я появилась с уже напрочь прижившимся клеймом. Каждый стремился узнать правду из первых уст.
Очередной спутанный колтун, и я оставила безуспешную попытку привести себя в порядок. Тщательно расчесала волосы и нанесла на губы бальзам. Убрала косметичку на полку. Морозы обрушились на Фоксдейл так же стремительно, как когда-то первые холода. Я выбрала в гардеробе самый теплый свитер с начесом и высоким воротником. Немного подумала и поддела под него футболку. Терпеть не могу холод.
Уже покидая ванную, я ненадолго перехватила в зеркале свой взгляд. Моя внеш-ность отчего-то частенько становилась для матери камнем преткновения. Она мечтала о до-чери, и я, по её субъективному мнению, родилась прелестным младенцем. Пухлые, румяные щечки, кукольные кудри, длинные ресницы, миниатюрность.
Пубертатный период и сопутствующий ему гормональный взрыв в полной мере об-нажили моё внешнее сходство с отцом. Потемнели песочные кудри, детскую припухлость прорезал контур четко-очерченных скул, вытянулись и заострились черты лица. В присту-пах исключительного нарциссизма мама не уставала повторять, что гены отца уничтожили всю мою детскую миловидность.
 Она всегда тонко подмечала мои недостатки: местами неровный рельеф кожи, недо-статочно стройная фигура, подростковая угловатость и неуклюжесть. И не гнушалась озву-чивать своё мнение. Но глаза - единственное, за что мама не третировала ни меня, ни отца. Широко распахнутые, глубокого, синего цвета. «Мой маленький океан» - так она говорила мне в детстве.
Я подошла вплотную к зеркалу, замерла, внимательнее пригляделась. Слегка сощу-рилась, отпрянула, вытянула руку и коснулась лица. Отражение в точности повторяло каж-дое движение. Девушка напротив выглядела такой знакомой. И такой же чужой. Опреде-лённо, ничего не изменилось. Почему же я перестала себя узнавать?
Спускаясь по лестнице, я всё еще чувствовала запах хлорки. Он давно выветрился из воздуха, но намертво впитался в деревянные перила, стены и мягкую обивку мебели. В до-ме было тихо. Мама уже уехала на работу, напоследок черкнув мне записку. Я выбрала од-ну из трех оставшихся кружек в шкафчике и включила кофемашину. Разбавляя кофе моло-ком, смотрела на темнеющий в стене квадрат. До недавнего времени в этом квадрате была наша семейная фотография.
К моему возвращению кухонные шкафчики опустели. Как и книжные полки, и вешалки в гардеробной. Дом был обезличен. Никаких фотографий и картин на стенах, само-дельных статуэток и цветастых пледов ручной работы на кроватях. Папин книжный уголок с ажурным торшером и креслом-качалкой мама переделала в свой домашний кабинет.
По ощущениям пространство будто сразу увеличилось в несколько раз. Для нас дво-их стало до жуткого много места. Особенно по вечерам. В темных углах отчетливо видне-лись мерцающие, зловещие силуэты. В конце концов, я перестала гасить в коридорах свет, чем тут же заслужила неодобрение матери. Но поделать ничего не могла.
Времени на завтрак не осталось, и я выбрала злаковый батончик с медом и орешками. Выглянула в окно на медленно оседающие хлопья снега. Солнце скрылось, свинцовые тучи нависли над городом так низко, что почти касались черепичных крыш. Я щелкнула выключателем, над столешницей зажглась лампочка и чуть разбавила утренний мрак. До выхода из дома оставались считанные минуты. Я сделала несколько глубоких вдохов и попыталась унять внутреннюю дрожь.
Мне пришлось вернуться в школу практически сразу после выписки из больницы. Гораздо раньше, чем я была к этому готова. После тихих коридоров и безлюдной палаты шумные, школьные холлы с их суетой и постоянным движением вызывали беспокойство. Но я не могла показать маме, что я не в порядке. И не хотела показывать этого всем остальным. Поэтому натягивала улыбку и терпеливо отвечала каждому сочувствующему.
С улицы раздался гудок. Красный форд стоял на подъездной аллее и монотонно та-рахтел. Я бросила взгляд на часы. Проклятье. Снова задумалась и потеряла счет времени. Ополоснув чашку, я выбросила шуршащую упаковку и бросилась на второй этаж. Ещё раз проверила краны и розетки, выключила свет и перетряхнула содержимое рюкзака. Подобные ритуалы помогали бороться с внутренней тревогой, теперь моим вечным спутником.
Машина еще раз протяжно посигналила. Больше всего Карин не любила ждать. Я ли-хорадочно натянула куртку, чуть не сломав при этом молнию, кое-как запихала шарф и шапку в рюкзак и выскочила из дома. На холоде тут же свело зубы. На город опустилась туманная дымка, за ночь выпало сразу несколько сантиметров снега. Термометр покрылся легкой корочкой инея. Я несколько раз подергала ручку входной двери и почти бегом добралась до машины. И только оказавшись в салоне, поняла, что забыла дома перчатки. Ка-рин возмущенно цыкнула.
- Я что, тебя разбудила? Как можно так долго собираться, я стою уже пятнадцать минут.
Я решила не сознаваться, почему задержалась.
- Заело замок на куртке. Ты же знаешь, с моим иммунитетом опасно выходить на улицу нараспашку.
- Ладно, поехали. Может, повезет, и ближняя парковка будет свободна. – Она выгля-нула в окно. – Кажется, намечается ураган. Не хотелось бы полкилометра топать пешком. Я не взяла перчатки.
Карин аккуратно выехала на обледеневшую дорогу. Подруга была одета в легкую, ситцевую блузку в крупный горох. Пшеничного оттенка волосы слегка пушились из-за та-ющего на них снега. Подруга тряхнула головой, по сторонам разлетелись мелкие капли. От печки шло равномерное тепло. В тесном салоне пахло вишней и ванилью. Карин подключи-ла к панели телефон, настроила музыку и принялась вполголоса подпевать солисту. Она не успела сменить резину, и любой пешеход мог дать нам фору.
Мы обе молчали. Подруга о чем-то напряженно размышляла, постукивая пальцами в такт играющей композиции. Я не мешала ей собраться с мыслями. Смотрела в окно и пере-бирала бахрому на рукавах свитера. Я не выбиралась в Фоксдейл с момента аварии, и те-перь жадно выискивала любые перемены в городских пейзажах. Пушистая, рождественская ель на площади, ремонт на пересечении третьей и южной улиц, новая спортивная дорога вдоль парка. Фоксдейл не замер. Он жил и менялся.
Треть пути осталась позади. Показался редеющий подлесок. Бросив на меня долгий, задумчивый взгляд, Карин решилась.
- Мел. – Она чуть помедлила. – Я вчера заглядывала в Мэй энд Дэй и встретила Уэса. Говорит, ты совсем пропала. Он никак не может с тобой связаться.
С Карин мы всегда могли говорить о чем угодно. Мы могли молчать о чём угодно. Но из всех возможных тем, она выбрала ту единственную, которую мне не хотелось бы поднимать. Я замялась.
- Уэс попросил тебя поговорить со мной?
Карин фыркнула.
- Ты знаешь, я не эксперт в задушевных беседах. И вообще не люблю лезть в чужие дела. Но Уэсли переживает. В отличие от многих совершенно искренне. Он не знает, что и думать.
Я откинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза. Напоминание о друге вско-лыхнуло чувства, с которыми я так упорно боролась.
- Это… сложно объяснить. Я позвоню ему. Позже. Как только буду готова. Передай ему, хорошо? Сейчас не лучшее время, он должен понять.
- Как знаешь. Просто постарайся не затягивать. Я всё понимаю, но нельзя просто ис-чезнуть из жизни тех, кому ты дорога.
Я была многим обязана Уэсу. Он помог мне встать на ноги и сохранить при этом рассудок. Одна проблема: друг слишком хорошо меня знал и всегда тонко чувствовал моё настроение. Ему, единственному, я никогда не смогла бы солгать. А ведь именно этим я и занималась всё последнее время. Уэс сбил бы мою фальшивую маску за считанные секун-ды. А этого я допустить не могла.
- Мы ведь почти не говорили о том, что произошло. Прости, я совсем увязла в этом проекте, мне не хватает часов в сутках. Как ты?
- Уже начинаю задыхаться.
В салоне почти нечем было дышать. Я приоткрыла окно и облегченно вдохнула, а Карин убавила печку. Я вновь повернулась к ней.
- Теперь гораздо лучше.
- Хорошо. А в целом? – Подруга не унималась, испытующе глядя на меня. Поведение, совсем ей не свойственное. Обычно она предпочитала не лезть в душу, неловко топчась где-то на её порогах. Я решила воспользоваться проверенным вариантом.
- Я в …
- В порядке, да. Это я уже слышала, причем неоднократно. Мне то ты можешь ска-зать правду. Например, сейчас. Вдали от лишних глаз.
- Последние месяцы были непростыми, но я справлюсь. – Я поймала её недоверчивый взгляд и улыбнулась. Постаралась улыбнуться.
- Но ты же знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне за помощью?
- Конечно. Спасибо, Карин.
Впереди появилось здание школы. Под шинами уютно хрустел снег. Мы въехали на подъездную аллею, усаженную кедром и лиственницей. Здесь она округлялась, плавно огибая пологий склон. Сквозь снежный покров бодро пробивалась молодая поросль, пару лет назад высаженная по настоянию администрации. Будто директору не хватало густого, не-проходимого леса, обрамляющего здание с востока на запад.
Общественная школа города Фоксдейл была его главным достоянием. Выполненная из светлого камня, она была отстроена на невысоком холме и возвышалась над однотипны-ми постройками и темнеющими кронами. Зимой виды становились еще более живописны-ми. Лес темнел на фоне сверкающего уклона. Школа буквально растворялась в серебристом инее. Я не любила зиму, но эти виды меня завораживали.
На ближней парковке осталось последнее свободное место, и Карин ловко вывернула руль вправо, лишая Джонни Тоя возможности избежать опоздания и снегопада. Угрюмые облака медленно тянулись к городу, грозясь в считанные минуты обернуться настоящей бурей. Джонни уныло покатил на дальнюю парковку, напоследок бросив на Карин обиженный взгляд. Дальняя парковка была вдвое больше ближней, но располагалась ниже, у подножия холма. Задержавшимся приходилось возвращаться пешком в гору. Это было не слишком быстро и не очень приятно. Особенно в такую погоду. Карин сделала вид, что не заметила конкурента.
- Пойдем, скоро начнется урок. – Вздохнув, она принялась наматывать на голову шарф. Шапок подруга не признавала.
Мы спешили под железный навес, где нас уже ждали друзья. Эйприл в её любимом ярко-алом, лакированном пуховике издали напоминала пылающий факел. Джеффри рядом с ней переминался с ноги на ногу, растирая замерзшие ладони. Кончики его носа и ушей по-краснели, на ресницах таяли снежинки. В школу мы забежали как раз в тот момент, когда позади ухнуло и раскололось мрачное небо.
В первой половине дня расписание у нас отличалось, и в холле мы разделились. Мы с Эйприл отправились на испанский, а Карин с Джеффри на биологию. Видимо, не у одной меня не задалось утро. Эйприл явно была не в духе. Активно жестикулируя, жаловалась Джеффри, но замолчала, стоило нам появиться. С тех пор она не проронила ни слова, рассе-янно глядя перед собой. По выражению лица невозможно было определить зла она или расстроена.
Мисс Морено очень трепетно относилась к дисциплине, поэтому поболтать на уроке нам не удалось. Я окликнула Эйприл, когда сразу после звонка она подхватилась и, отрыви-сто смахнув учебники в рюкзак, заторопилась из класса. Я едва смогла нагнать её в коридоре.
- Эй, все в порядке? – Я слегка тронула её за руку. – Ты сегодня сама не своя.
Эйприл несколько раз моргнула, но шаг не замедлила.
- Да, я в норме. Нужно успеть провести собрание в комитете. Мы совсем зашиваемся.
- Если хочешь, я могу помочь. Раз я вернулась в школу, стоит вернуться и в коми-тет.
Подруга притормозила.
- Думаешь, это хорошая идея? Обстановка в комитете довольно напряженная. Не хочу, чтобы ты лишний раз нервничала. Бегут даже самые стойкие.
Она говорила о Карин. Та пожертвовала комитетом ради проекта и возможной сти-пендии.
- Мы начали подготовку к балу вместе. Бросить тебя на финишной прямой было бы дружеским преступлением. – Я улыбнулась, и Эйприл протяжно вздохнула.
- Окей. Как знаешь. Собрание начнется через три минуты.
С недавних пор комитет располагался на первом этаже, по соседству с библиотекой. Просторное, круглое помещение с широкими окнами и темно-серым ковролином на полу. Сердце школы. Здесь всегда кипела жизнь и царил творческий беспорядок. Пахло книгами и типографской краской.
В преддверии праздника комната была похожа на растревоженный, роящийся улей. Шкафы и парты отодвинули к стенам, чтобы освободить пространство в середине. Студенты разбились на группы и оживленно гудели. Эйприл пропустила меня вперед и закрыла за собой дверь. Словно по команде гул стих. Выудив из сумки блокнот, подруга разместилась за своим столом – самым широким, дубовым, с резными ножками и округлыми краями. Эта-кий центр солнечной системы, вокруг которого непрерывно двигаются планеты.  Остальные тут же последовали её примеру. Я огляделась и нашла свободный стул. Чуть в отдалении, рядом с высокими окнами. То, что нужно.
- Итак. Напоминаю всем, что до зимнего бала осталось две недели. Дату украшения зала я уточню чуть позже, а сейчас пройдемся по ключевым моментам. Хизер и Лили, у нас есть два дня на триста восемьдесят четыре ледяные капли. Соберите свободных учащихся, нам пригодятся свободные руки. Итан и Оливер, на вас декорации. Нужно выпилить горы к четвергу. Хлои, горы нужно украсить, краска и кисти…
Пока Эйприл поставленным голосом раздавала команды, я машинально отвлеклась на вид за окном. С моего места он выходил прямиком на внутренний дворик. В холодное время года улица обычно пустела, а скамьи и обеденные столы сиротливо стояли, наполо-вину занесенные снегом. Но сегодня во дворике четко различалась беспокойная, стройная фигура.
Я сразу узнала в ней Джорджину. Расчистив край скамейки, она сидела, прислонив-шись спиной к деревянным рейкам и нервно постукивала ногой по каменной опоре. Одета она была, мягко говоря, не по сезону. В тонкий, осенний плащ. Но девушку это, похоже, совсем не заботило. Трясущимися руками Джо пыталась открыть карманное зеркальце. Бледнее обычного, отекшая и растрепанная, она выглядела куда болезненнее, чем я. Я и не думала, что подобный человек в принципе может существовать. Сидящие неподалеку студенты, две девушки, чьих имен я не знала, тоже стали свидетелями этой картины и приня-лись оживленно перешептываться. Я расслышала что-то про «пустой дом» и «недельный загул». Злобные шепотки так и сочились ядовитой завистью. Почему-то мне казалось: даже если они и правы, Джо явно пила от горя, а не радости.
- Мел? Ты вообще меня слушаешь?
Я отвлеклась и поймала на себе недоуменный взгляд пятнадцати пар глаз. Эйприл не было дело до развернувшейся за окном драмы. Она в упор смотрела на меня.
- А? Извини, я не расслышала.
Подруга еле заметно закатила глаза.
- Плакаты и флаеры готовы. Их доставили, но пока не успели разобрать. Раз уж ты здесь и вызвалась помочь, может займешься этим?
Я опешила. Предлагая помощь, предполагалось, что я вернусь на прежнюю должность. Пусть Эйприл и считалась негласным руководителем комитета, она никогда не ума-ляла и моих заслуг. Когда-то, после очередного неудавшегося, школьного утренника, мы вместе разработали концепцию студенческого объединения, должного решить творческие мытарства. И вместе прошли пусть от захламленной коморки без окон, напрочь пропахшей лимонной химией и грязными тряпками до всеобщего признания и собственного кабинета.
Подруга испытующе смотрела на меня. Что ей ответить? Да, я не планировала воз-вращаться в комитет полностью. Но просто смешно, после всех трудов получить задание для новичка. Уйти сейчас точно не выход. Не мы ли во всеуслышанье трубили о том, что нет бесполезной, недостойной работы? Я сдавленно кивнула, и на лице Эйприл расцвела дежурная улыбка.
- Вот и замечательно. Эмбер, мне нужны списки студентов. А еще нужно прописать программу вечера. Сможешь задержаться? Займемся этим после уроков. Руководители де-партаментов, жду отчет по подготовке к выпускному. Остальные могут быть свободны. – Она властно махнула рукой.
Ученики разбрелись. Я обернулась, но Джо во дворике уже не было. Зато впереди маячил шкаф, доверху заваленный глянцевой бумагой. Фиолетового цвета. Я дернула за ручку и вновь оторопела. Рекордный второй раз за последние десять минут. Такими темпами, юбилей стукнет ещё до окончания учебного дня.
Подготовку к празднику мы начали в начале года, почти три месяца назад. И сразу же застряли на цветовой гамме. Эйприл настаивала на сочных оттенках фиолетового. Я предлагала лазурный, в цвет сезона. Дебаты зашли так далеко, что вопрос пришлось выне-сти за пределы комитета, на общее студенческое голосование. Мой вариант победил. Но сейчас, вместо нежных, пастельных тонов я наблюдала кислотное буйство красок. Меня кольнула обида.
Эйприл и Эмбер склонились над разложенными листами с таким важным видом, будто перед ними был план по спасению человечества, а не проведению школьной вечерин-ки. Я многозначительно кашлянула.
- Эйприл, можно с тобой поговорить?
- Да. – Она жестом попросила брюнетку отойти, и та недовольно сверкнула глазами. – Слушаю.
Я протянула ей флаер. Не за чем ходить кругами.
- Разве мы не выбрали другой цвет?
- Да. Но с голубым в типографии возникли проблемы. Пришлось по ходу менять план.
- Ладно. А Эмбер? Почему она здесь?
- Мне нужны были люди. Или прикажешь мне одной со всем этим разбираться?
- Эмбер «беспардонная, самодовольная выскочка» Уилсон? Ты же ненавидишь её.
Эйприл обеспокоенно оглянулась, но поблизости не было никого, кто мог бы нас услышать. Я, наконец, вспомнила, почему я узнала Эмбер, но не вспомнила её имени. Они с Эйприл играли в одной волейбольной команде и находились в состоянии перманентной вражды. Подруга или не говорила о сопернице, или плевалась ядовитыми оскорблениями.
- Всё меняется. Мы решили встретиться и ещё раз всё обсудить. Я ошибалась на её счет.
- Хорошо, если так. Но почему она на моем месте, выполняет административные за-дачи?
- Прости, я что, действительно, должна отчитываться перед тобой? Или, может, мне стоило подстроиться под тебя? Дождаться, пока ты… - Она запнулась. – Пока ты вернешься к нам. Когда на носу столько мероприятий.
В воздухе просвистела словесная оплеуха. Я невольно отшатнулась.
- Зачем ты так? Ты же знаешь мою ситуацию… Я думала, ты понимаешь.
Эйприл потерла переносицу с мученическим видом напарника Атланта, удерживаю-щего небесный свод.
- Я не то хотела сказать. И да, я понимаю. Понимаю тебя, понимаю Карин и Джеффри. Я вообще всех вас понимаю. А кто поймет меня? Вы ушли и оставили меня одну. Мне в одиночку пришлось разгребать всё это. И никто не поинтересовался, какого мне приходится. Так что не кажется ли тебе, что теперь вы не имеете права задавать вопросы?
Она резко поднялась и с громким скрипом выдвинула стул. Несколько девушек ря-дом испуганно уставились на неё. Эмбер окликнула подругу, и та деловито ей кивнула.
- Спасибо за помощь с плакатами. На сегодня это всё, можешь идти. Не стоит опаз-дывать на уроки после столь длительного перерыва.
Эйприл собрала бумажки и обогнула стол. Её тут же поглотила воодушевленная тол-па. Когда-то, кажется, в далекой, прошлой жизни, я была частью этой кипучей деятельно-сти. Теперь с гулким стуком за моей спиной закрылась дверь.

Ураган благополучно миновал Фоксдейл, оставив после себя поломанные ветки, за-несенные снегом крыши и глубокие сугробы. Впервые за долгое время я решила дойти до дома пешком. Карин задерживалась, а после утренней стычки с Эйприл оказаться вдвоем в замкнутом пространстве автомобиля было бы как минимум неловко. День выдался насыщенным и истощил последние запасы энергии. Я плелась, зачерпывая носом ботинок снежные комья.
Через полчаса идея прогулки перестала казаться мне такой удачной. Поднялся ветер. Порывистый, промозглый он пробирал до костей даже сквозь плотный наполнитель пухо-вика. В карманах без перчаток леденели пальцы. Я шла по полупустой улице, стараясь не снижать темп. Вокруг вихрились невысокие сугробы.
Так некстати завибрировал телефон. Отвечать на звонок не хотелось, меня не прель-щала мысль вытащить руки из с таким трудом нагретых карманов. Мобильный не унимал-ся. К вибрации добавилась навязчивая мелодия. Предательски пронеслась мысль – кто бы не звонил, это не сулило ничего хорошего.
На экране высветилось имя тёти Нелли - родной сестры моей матери. Последний раз я говорила с ней почти семь лет назад, когда мы всей семьей приезжали на ферму на летние каникулы. Тётя заведовала хозяйством, доставшимся ей от бабушки. Городок на задворках штата Юты по праву перехватывал пальму первенства в номинации «самое захолустное по-селение». У подножия Скалистых гор, где на десятки километров простиралась бескрайняя, гладкая равнина, а дорога до ближайшего населенного пункта занимала от двух до пяти ча-сов и пролегала через дикие, густые заросли. Я всегда умирала со скуки на ферме и не любила туда ездить.
- Тётя Нелли, привет. Рада тебя слышать.
- Амелия, дорогая, я хотела поговорить с тобой. – Тётя куда-то торопилась и тарато-рила так, что я едва могла разобрать слова. – Сегодня я звонила твоей матери, и меня очень беспокоит её состояние. Мне кажется, ей очень нужна твоя помощь. Пожалуйста, присмотри за ней. Если ей нужна передышка, пусть приезжает к нам. В родных стенах всегда становится легче. – Нелли почти перешла на крик. То ли из-за проблем со связью, то ли из-за какофонии звуков на фоне.
- Тётя, я поняла. Я поговорю с ней вечером.
- Как твоё здоровье? Прости, что не проведала. Сама понимаешь, поезда — это сплошной катаклизм, а надолго оставить ферму без присмотра я не могла.
- Ничего, я всё понимаю. Я в норме, абсолютно здорова.
- Это отличная новость. Как что-нибудь узнаешь, сообщи мне, хорошо? Я буду ждать.
На другом конце провода послышалось блеяние, звон, а после пронзительный визг. Он стремглав миновал мембрану и вонзился мне в ухо. Я поморщилась. Нелли засуетилась.
- Ладно, я побегу. Еще созвонимся. Береги себя.
Из динамиков посыпались гудки. Негнущимися пальцами я убрала телефон в карман и глубоко выдохнула. В воздух вырвалось облако пара. До дома оставалось каких-то пару кварталов, и я ускорила шаг.
Стоило открыть дверь, как меня тут же обдало волной жара. Я с облегчением ступила в коридор и принялась отогревать окоченевшие конечности. Несколько раз согнула-разогнула пальцы и постучала ногами, чтобы разогнать кровь. Какое-то время я просидела на кушетке, прикрыв глаза и слушая воющий на улице ветер. Опомнилась я лишь тогда, ко-гда услышала звонок телефона наверху. Мама была дома и проводила этот вечер (впрочем, как и любой другой) в своем кабинете.
Сквозь дверь родительской спальни просачивалась тонкая полоска света. Тускло мерцала настольная лампа. Не в моих правилах подслушивать, но уловив обрывки разговора, я не смогла пройти мимо. Стараясь не издавать лишних звуков, я прильнула ухом к за-мочной скважине.
- Миранда, не нужно объяснять мне очевидные вещи. Я всё прекрасно понимаю, дело отдадут Стивенсу, если мы продолжим в том же духе. Если я продолжу. Поговорим завтра, я подготовлю все документы.
Миранда – коллега и правая рука моей матери. Вчерашняя выпускница, тихая и кроткая девушка. Если она решилась поучать мою мать, значит у них явно проблемы.
Телефон с грохотом опустился на станцию. Я досчитала до двадцати и несколько раз стукнула по косяку. Не дождавшись ответа, аккуратно приоткрыла дверь и заглянула в комнату. В нос ударил стойкий аромат травяного чая. Мама стояла у окна спиной ко мне и потирала висок. На исхудавшие плечи накинута теплая шаль. Она не сразу заметила, что я вошла и вздрогнула, когда я окликнула её.
- Привет, мам.
Мама обернулась. Выглядела она ещё хуже обычного. В полумраке её кожа казалась полупрозрачной, с нездоровым землистым оттенком. Под глазами залегли черные тени, а в уголках разбежалась в стороны россыпь новых морщин.
- Амелия. Я же просила тебя больше не надевать этот свитер. Отвратительная вещи-ца, совершенно тебе не подходит.  – Мама скривилась и устало опустилась в рабочее кресло. – Ты что-то хотела?
Я проигнорировала очередной выпад в сторону моего гардероба и уселась на край кровати прямо напротив неё.
- Да. То есть нет. В смысле, не совсем. Звонила тетя Нелли и…
- А, всё ясно. Ты тоже решила прочитать мне лекцию о здоровом образе жизни?
- Нет, просто хотела узнать, как твои дела. Может, нужна какая-то помощь?
- Всё в порядке. И будет в порядке до тех пор, пока никто не сует нос в мои дела. Что-то еще? У меня много работы. – Для вида она похлопала по плотной стопке бумаг.
Я изо всех сил удерживала себя на месте. Две минуты прямого диалога с мамой – вот мой предел. Потом, кто-то из нас (как правило, не я) ронял очередную колкость, и разговор мигом превращался в ссору.
- Просто мы подумали, тебе стоит отдохнуть, сменить обстановку.
- И куда же ты планируешь меня отправить? На ферму к тете Нелли? Спасибо, как-нибудь в другой раз. Я не собираюсь пересекать половину страны, чтобы копаться в грязи.
- Ну хорошо. Не к тете. Куда-нибудь еще. Я достаточно самостоятельна, чтобы неде-лю пожить одна.
- О твоей самостоятельности я наслышана. – Мама сцепила пальцы в замок. – Жаль только, она всегда проявляется невовремя. Кто будет работать, если я уйду в отпуск? На что мы будем жить?
Я промолчала. Ни на один из её вопросов у меня не было достойного ответа. Где-то на потаенных закромах сознания зашевелилась запертая там совесть.
- Но ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться? – Ироничное дежавю. Се-годня с утра я была по ту сторону идентичного диалога.
- Приму к сведению. А ты пока выброси этот свитер. И в следующий раз собери во-лосы, так будет опрятнее.
И на что я рассчитывала? Знала же, что ничего не выйдет. У ледяной статуи эмоцио-нальный диапазон шире. Я написала Нелли короткое сообщение и через минуту получила в ответ грустный смайлик. А заодно целый список занятий, способных «растормошить» маму. Я даже не дочитала его до конца. И думать не буду, под каким предлогом смогу заманить её на пилатес или лепку из глины. 
Мы с ней не говорили о том, что и произошло. Мы вообще мало говорили. Не рас-суждали, не предавались воспоминаниям. Наша гостиная и раньше была редким свидетелем задушевных бесед, а теперь мы и вовсе боялись открыть рот. Словно стоит кому-то затро-нуть болезненную тему, как тут же рухнет завеса безмятежности и спокойствия. Всё. Нас будто всегда было только двое.
В комнате я переоделась в домашнюю футболку и старые, тренировочные штаны, в которых когда-то ходила на физкультуру. На коленке отчетливо проступало округлое, жир-ное пятно. Я сунула руку в дырявый карман. Мама с успехом сбегала от реальности, с голо-вой погрузившись в работу. Оставшиеся, повседневные действия она совершала скорее по привычке, нежели по большому желанию.
Я пока не нашла для себя подобного утешения, поэтому просто стремилась занять каждую свободную минуту. Всё просто: ты не думаешь, пока у тебя нет на это времени. Во-оружившись средством для мытья полов, перчатками и шваброй, я спустилась на первый этаж. Среда – день генеральной уборки кухни и моей комнаты. Воткнув наушники, я приба-вила звук и полностью погрузилась в процесс натирания кафеля.
Час спустя, по уши в мыльной пене я удовлетворенно оглядывала плоды своих тру-дов. Пол блестел чистотой, шкафчики смотрели на меня кристально прозрачными стеклами. В порыве вдохновения я расставила в алфавитном порядке книги на полках и разложила в ящиках канцелярские принадлежности. Злосчастный свитер я закинула на самую дальнюю полку, поближе к пыли и таким же трикотажным изгоям.
Вечер тянулся мучительно медленно. Я приготовила ужин, тщательно вымыла посу-ду и даже испекла шарлотку. Она вышла довольно сносной, учитывая, что я нарушила глав-ный наш с ней договор: она получается удачной только если я не прикладываю к ней руку. Я уже с ног валилась от усталости, но долгожданный покой всё не приходил. Комната была наэлектризована от скопившегося в ней напряжения, будто я была заперта в волшебном, энергетическом шаре. Я снова начала задыхаться. Срочно нужен был свежий воздух. Взгляд метнулся к верхнему ящику стола. Решение пришло быстрее, чем я успела его обдумать.
Стремясь избегать скрипучих половиц, я на цыпочках подкралась к родительской спальне. Свет уже не горел. Сквозь не плотно приоткрытую дверь до меня доносилось мер-ное посапывание. Путь свободен. Сжимая в руке ключ, я скатилась по лестнице и, сунув но-ги в первые попавшиеся ботинки, выскользнула за дверь.
Стемнело. Тучи разгладились, небо стянула серебристая паутина звезд. В паре домов дальше по улице мрачно моргал одинокий фонарь. Улица спала, в округе не осталось ни од-ного подсвеченного окна. Причудливыми, изогнутыми фигурами деревья окружили засне-женный двор. Я пожалела, что не взяла с собой фонарик.
Темнота пугала. Я оборачивалась каждые три шага, прежде чем, наконец, добралась до невысокой, деревянной избушки. Постройка была относительно новой, и еще пахла све-жевыструганными досками. Замок насквозь промерз и смотрел на меня зловещей чернотой скважины. Взломщик из меня такой себе, но попытаться стоило. Без особых надежд я пих-нула в скважину ключ. Кожу тут же обожгла ледяная поверхность. Когда я, наконец, научусь брать с собой перчатки?
Я неумело барахталась в замке, прилагая всё больше усилий. Я вспотела (и это на минусовой то температуре!) и почти отчаялась, но ключ уперся и никак не желал провора-чиваться. Интересно, что я увижу быстрее: мастерскую изнутри или восход солнца? Мимо-летно пронеслась здравая мысль – промерзший металл нужно нагреть. Я представила себя с газовой горелкой в руках и ужаснулась. Одно неловкое движение и округу потрясет ослепи-тельное, алое зарево. Мои побеги были тайными. И я рассчитывала, что так оно дальше и останется.
Вообще, мне не полагалось быть здесь. И никому не полагалось. Это место должно было остаться тайным. В том же первозданном виде, в котором его оставил владелец. Что-то вроде мемориала памяти. По чистой случайности (в очередном приступе бессонницы) из окна кухни я увидела, как мама оттаскивает громоздкую коробку в мастерскую и запирает дверь на амбарный замок. Не знаю, от кого он призван защищать – от воров или её самой. Я сбегала сюда каждый раз, когда бутафорная невозмутимость проделывала очередную дыру в броне моего самообладания.
Когда чертов замок довел меня до гневного исступления и, сдерживая подступившие слезы обиды и разочарования, я уже оглядывалась в поисках камня потяжелее, ключ вдруг поддался. Он начал чуть свободнее болтаться в скважине. Я усилила нажим, навалившись на дверь практическим всем телом. Сцепив зубы от напряжения, ещё раз дернула за ключ. Раздался щелчок, дужка отскочила в сторону. Дверь со скрипом приоткрылась. Ладони и пальцы горели огнем, но я не обращала внимания.
Я замерла на пороге. В груди поднялось необычное чувство. Позади, за моей спиной своим чередом шла жизнь. Безудержный, многогранный поток, упоённый теплым, солнеч-ным светом, запахом свежей травы и бодрящей свежестью прохладного ветра. Сотни запа-хов, тысячи отдельных ноток, которые так легко различить, стоит лишь ненадолго остано-виться. Я прикрыла глаза и дала волю воображению. Представила, как прямо над моей го-ловой, на ветвях раскидистого дуба трепещут легкие крылышки птиц, готовящихся ко сну. А вдалеке, за бархатистой опушкой, укрытые снежным покрывалом возятся мелкие букаш-ки. Их покой то и дело нарушает чужая охота.
Вот он – непрерывный жизненный цикл. Рождаются, живут и умирают люди. То и дело они сталкиваются с головокружительными взлетами и разрушительными падениями. Они любят, разочаровываются, зализывают открытые раны и вновь позволяют сердцу чув-ствовать. Им приходится переживать потери и мириться с горем и предательством. А после купаться в лучах заслуженного счастья. У этих людей еще есть время. Каждый мог распо-рядиться им по-своему.
Но передо мной в холодной, темной комнате время уже остановилось. И никогда не пойдет вновь. Передо мной уже была целая жизнь. Стремления, мечты и достижения чело-века, чье существование свелось к десятку пыльных коробок. Я вдохнула спертый воздух, всё еще не решаясь ступить внутрь. В нем было больше кислорода, чем на улице или в про-ветренном доме. С меня, наконец, спали оковы. Распались тиски, крепко сжимавшие горло. Я сделала еще один вдох, полной грудью, радуясь, что теперь могу это сделать. Ничего больше не сдавливало легкие.
От долгого стояния на одном месте заныла правая нога. Рука машинально дернулась к предплечью. Под слоем одежды скрывался небольшой, дугообразный шрам. Единствен-ное напоминание о страшной трагедии. Тело активно затягивало раны, но сознание то и дело поддавалось меланхолии. Закон подлости: как только крепнет тело, подлый червяк самобичевания начинает грызть душу.
Моя вина, вся привязанность к отцу свелась к пыльному углу мастерской и вороху потрепанных коробок. Они лежали в кладовке с момента нашего переезда в город. Издева-тельски ждали своего часа.  Я провела рукой по ближайшей коробке. В воздух поднялось облако пыли. А потом, повинуясь внезапному порыву, принялась открывать их, одну за од-ной, вытаскивая всё новые предметы. Ещё недавно каждый из них имел своё место и пред-назначение. Теперь все они превратились в свалку времени и воспоминаний. Под самым потолком, на тонком, коротком проводе висела блеклая лампочка. Её света едва хватало на то, чтобы не путаться в собственных ногах. Содержимое коробок я нащупывала практически наощупь.
Набор отверток – папа учил меня собирать садовую мебель. Резная, кухонная лопатка – моя первая лазанья под его чутким контролем. Книги, которые мы каждый вечер чита-ли по ролям. Их было так много, что пришлось отвести под них целых дубовый шкаф – наш совместный подарок на день матери семь лет назад. Я вдруг вознамерилась разобрать и классифицировать их. Вряд ли в ближайшее время мама зайдет сюда, так что разницы она не заметит.
Стряхнув с коленей пыль, я огляделась по сторонам. Если хочу успеть до рассвета, стоит поторопиться. Я тщательно расчистила угол, подвинула туда то самое кресло и отыс-кала старый, ажурный торшер. Выполненный из цельного дерева, стул оказался достаточно тяжелым. Я перепачкалась и изрядно выдохлась, толкая его из противоположного угла.
Но устроившись на пыльной обивке, вдруг почувствовала совершенное умиротворе-ние. Мои переживания, ноющая боль в теле и пульсирующая в висках кровь вдруг отошли на второй план. А следом пришло такое очевидное, но непростое осознание: я здесь не для того, чтобы доказывать себе потерю отца, а для того, чтобы стойко ощущать его присутствие. Во всем: в выдворенных из жизни фотокарточках, записных книжках и графических рисунках. Я могла улыбаться там, где смеялся он. Злиться на то, что когда-то расстроило и его. Вздыхать и хмуриться, чувствуя его осуждение. В этой мастерской мы были вместе.
Я бросила долгий взгляд в окошко. Папа не успел оформить его до конца, и грязное, узкое стекло с зазубренным краями давало обзор на левый угол дома и серебристый полу-круг луны. Я не чувствовала одиночества. Но мама была совсем одна. Бледная, осунувшая-ся, разом постаревшая на несколько лет. С мозолями от ручки на пальцах и покрасневшими отпечатками от дужек очков.
Я знала подобное состояние. Известие о смерти отца подобно сокрушительному взмаху гильотины разделило мою жизнь на до и после. Слишком неожиданно, чтобы я смогла осознать, смогла смириться и научиться жить по-новому. В плену своего искалечен-ного тела, утыканная иглами и трубками я неуклюже топталась на пепелище прежней жизни. Недвижимыми руками пыталась собрать уцелевшие кусочки, но раз за разом на коже оста-вались лишь новые рубцы.
Я не могла поверить. Да, покалеченная, да, пережившая кому и клиническую смерть, тем не менее я была жива. Я была здесь, многочисленными переломами прикованная к больничной кровати, но я была здесь. Дышала, видела, слышала. Мама случайно обмолви-лась, что врачи не питали надежд на мое выздоровление. Но я справилась. Выкарабкалась и вырвала у смерти прощальный подарок. Почему же папе этого не удалось?
Рухнула завеса безопасности. Я вдруг почувствовала страх. Всё это время я вовсе и не была защищена. Пропасть уже разверзлась, а я стояла у самого её края. Смерть уже кружила рядом, совсем близко. Сухой, костлявой рукой уже тянулась ко мне прямиком из тьмы, злорадно поджидая своего часа. Но я не чувствовала этого. Никто не чувствовал. Опасность не предвещалась роковым предзнаменованием или темным предчувствием. Она просто пришла и без предупреждения нависла прямиком над нашей семьей. А я сама столк-нула нас вниз. Тревога за родных рвала меня на части.
Мне не удалось попрощаться с отцом. Слишком серьёзными оказались для меня по-следствия аварии. Мама заглянула ко мне на следующий день после похорон. С толстым слоем макияжа, на каблуках, в строгом, черном костюме. Это был последний день её вы-нужденного отпуска, и мама безжалостно стирала с лица отпечатки внутренних мук.
Я знала, что видят другие. Горделивую осанку, твердый взгляд глаз цвета ледяной хвои. Образец собранности и непоколебимости. Но я видела то, чего не замечали окружаю-щие. Внутреннюю агонию. Умело скрытые косметикой красные глаза, надломленный голос и напускное спокойствие. При взгляде на неё мне вспомнилась некогда прочитанная фраза: «Потеря – твой личный ад. Смерть дарует покой. Утрата – нескончаемые терзания».
Глядя на маму, я никак не могла выпустить наружу свои переживания. Это было бы слишком жестоко для неё. Но при этом невозможно для меня. В то время я в полной мере прочувствовала свою новую роль – могущественного воина-стоика. Днем я мужественно улыбалась, не давая намека на вечную усталость из-за лекарств и невыносимую боль в их отсутствие. Завязывала непринужденные беседы, по крупицы вытягивая из мамы горечь.
А ночью боролась с последствиями своей самоотверженности. Стоило погаснуть свету, как на меня обрушивался целый шквал разношерстных переживаний – своих и чужих. Сожаление, жгучее чувство вины, нескончаемое горе, оцепенение, беспокойство, злость, вновь вина и сожаление. Эмоции оказались единственным живым, что осталось внутри. Сплетаясь в тугой, ядовитый комок, они беспокойно, мучительно разрастались, парализуя клетку за клеткой. Всё, до чего смогли дотянуться. Боль, так упорно сдерживаемая днем, ночью отчаянно рвалась наружу, грозясь выломать мне кости. И я перестала бороться, позволяя боли поглотить меня целиком. Это нельзя было считать ни её победой, ни моим поражением. Я просто приняла тот факт, что больничная палата вмиг стала моим чистилищем. Так мне было проще принять жертву отца. Это и была справедливость, утраченная в тот момент, когда судьбой был выбран лишь один из нас.
Оболочка устойчивости растворилась, зато меня плотно обтянула другая – оболочка смирения и безразличия. Я все еще испытывала отголоски прежних страданий, но смотрела на окружающих сквозь пелену вынужденного равнодушия. Что-то умерло глубоко внутри меня, а мертвые не могут чувствовать. Я отгородилась, прекрасно сознавая, что больше не способна на прежние эмоции. Зачем родным эмоциональная калека?
Я подтянула колени к груди и оперлась о них подбородком. Мама бы очень расстро-илась, застань она меня здесь. Посреди ночи, в пыльном кресле наедине с покинутой, за-громождённой памятью. Вывод был бы очевиден: я не справляюсь. А ведь больше всего я боялась именно этого признания. Не пережила, не свыклась, не освоилась. Я не проводила отца. В моей памяти он остался таким, каким я видела его в последний раз. Ошеломленным, разъяренным, немного встревоженным. Но живым. Так оно дальше и останется.
Уходя, я несколько раз качнула дверной замок. Повисла на нем, желая окончательно убедиться – дужка надежно закреплена и сохранит мою тайну. Если мне хватило терпения, чтобы не разбить замок камнем, неужели столь тщательную конспирацию нарушит жалкая оплошность?
В ту ночь я особенно крепко спала. А рано утром, едва совладав с будильником, по-лучила сообщение от Эйприл. Больше комитет в моих услугах не нуждался. Ну и как тут, скажите, не схлопотать безумие?