Триггеры

Я ненавижу триггеры. Я знаю, что приходит за ними.
Мне никогда не отойти и не забыть. Полонгированный период. Из года в год, то там то тут. Триггерит. Из войны в войну. По горочкам и ухабчикам.
Когда в пригород вошли танки – было августовское солнечное утро, ничего, так сказать, не предвещавшего. Рейсовые автобусы уходили по расписанию в город. Работали магазины и рынок. Дети из детского сада шеренгой прошли в парк, а потом обратно. Отец уехал на работу на судоремонтный.
Первое, что сделали гвардейцы – выпустили два снаряда по девятиэтажкам у тогда Тбилисского, сейчас Сухумского шоссе и расстреляли срочников в воинской части. Тех, кто не имел отношения ни к одной, ни к другой стороне конфликта. Им было нужно оружие со склада внутри. У срочников не было мысли его защищать. Никто ничего не понял на тот момент – после взрывов, они вышли во двор, их старший не получал никакой информации по внутренней связи. Расстреливали их своеобразно – выстроили в шеренгу и стреляли в шею. Какой-то особый кайф был в том, как фотанировала кровь. Окна квартиры моей подруги выходили на двор части. Они видела самое начало расстрела. Выглянула на первый выстрел – новый незнакомый звук, присела от страха и после второго выстрела отползла по паркету в коридор. Телефоны.. да, у нас были тогда проводные телефоны – и она звонила и страшным захлебывающимся шопотом рассказывала моей маме, что происходит. Мама повторяла все время: «Что?.. Что?.. Что?..». Я помню даже сколько успела порезать баклажан ( у нас эти овощи, eggplant, назывались синенькие) – на кубики, когда спросила в свою очередь: «Да что там за «что», ма?...»
Мы собирались делать закрутки на зиму. Мама называла это хомячковые запасы. Почему мы не слышали два первых взрыва? Мы слышали – но решили, что это взорвался наконец трансформатор, который по многу раз горел за зиму.
Последующие два дня по поселку прокатилась волна – конфисковывались машины, грабились пустые квартиры, в полные заходили и переписывали состав семей. Приходили с нашими же соседями, подтверждавшими данные. Тех, кто пытался скрыть сыновей - били. Следующие дни люди – все адекватные и нормальные «выкупали» свое право на выезд в Россию - моя крестная и ее муж отдали модную тогда видеотехнику и деньги за возможность перейти мост через речку Маджарку, на котором стояло КПП. Им повезло – людей на мосту в очереди было много, и все несли дары тем, кто был вооружен и сидел на танке - их особо не обыскивали и ювелирку, которая дала возможность не особо болезненно подняться на новом месте, вывезли в трусах. Было несколько волн эвакуации. В Грецию, Израиль – по морю, было несколько кораблей из России.
На крышах сидели снайпера, которые от нечего делать стреляли по зайчикам стекол и под ноги людям, спускавшимся за водой к колонке, у которой раньше мыли машины. Вода на этажи не поднималась.
Военные расселялись в брошенных квартирах. Не с целью пожить или боевых позиций. У них были ордера на вселение. Сейчас вспоминать эти бумажки смешно. Абсурдность ситуации. Одиноким женщинам очень не повезло. Особенно красивым. Их выкидывали с балконов или увозли куда-то в горы. Были сговорчивые, но это скорее исключение.
Далее хронологии особой нет. События происходили одновременно, друг за другом, тянулись трансформируясь одно из другого.
Гайки закручивались. На улицах начали хватать девочек и женщин. Мне и сестре запретили подходить к окнам и звонить кому бы то ни было. Всем сказали, что нас вывезли в эвакуацию. Родителям на работе выдавали буханку хлеба раз в два дня вместо денег или тесто для хлеба если на ночь Хлебзавод обесточивали. Бабушка продавала на рынке наши вещи за лари, потом бабушка заболела, ее парализовало наполовину и мама ушла с работы, чтобы ухаживать за ней. И бабушка и дед умерли во время войны. Их хоронили в гробах сделанных из шкафа. Между обстрелами. Бабушка умерла первой. У мамы была лютая истерика – она кричала, что не будет хоронить ее, вывозя гроб на тачке. Мама была медик – она умела делать перевязки и ставить капельницы, и расквартированный в соседнем доме военный разрешил воспользоваться жигуленком, который был конфискован ранее у соседей.
Я не видела, как вывозят гроб на жигуленке. Меня в тот момент на территории республики не было.
Дядя и дед работали в автомастерской мастерской. Они могли отремонтировать все что угодно. Танкам и конфискованным машинам нужен ремонт. Первое время их не трогали – мастера, золотые руки – иногда даже давали тушенку или пакет с крупой. Но потом к дяде в дом пришли, выбили дверь, избивали за то, что он раньше ремонтировал машины тем, с кем воевала новая власть. Долго искали деньги, которых не было, жену, которая до начала войны уехала с сыном на заработки. Нашли его дочь под кроватью. Вытащили за волосы и сказали, что будут насиловать, а потом застрелят обоих. Повезло, что в этот момент за дядей приехали – надо было ремонтировать очередной подбитый БТР. Как в сериале. Просто повезло.
Во время перестрелок нужно прятаться в ванной. Непосредственно в чугунной ванной. Лежать и слушать, как вокруг одиночные из снайперки цынк…цынк… автоматные та-та-та… та-та-та-та…  и шшшшштттааа… шшшшштттттааааа…. – трассера. Во время арт обстрелов, если не успел спуститься в подпал, сидеть, спрятав голову руками и коленями в коридоре, между двумя колоннами несущих стен и говорить «ааааа» одновременно с грохотом. Что не спасет при прямом попадании, разумеется, но не так страшно. Поэтому надо быстро бегать – как крыса, юрко в глубину подвала, сидеть с такими же тупыми, оставшимися на оккупированной территории соседями в обнимку, а потом, когда все стихнет, выходит и ходить по округе, искать тех, кто не успел добежать до укрытия.
Мародерство себя исчерпало в первые полгода. Грабили все время. Потом это в обыденность вошло. Ночью мог постучать сосед и сказать: «Меня ограбили…К вам не приходили?..»
Странно хоронить одноклассников, подорвавшихся на минах. Вроде полгода назад сидели рядом за партой. Или через ряд. Их приносили в простынях, сначала одного. Потом другого. Как в мешке, бесформенной массой.
В деревнях было хуже всего. Новости шли долго, но можно было спустя полгода узнать, что соседский ребенок перестал разговаривать. Потому что его мать привязали за ноги к танку и таскали по деревне. Они уезжали на лето в деревню. Оздоравливаться. Мальчика звали Гурам. Этот мальчик вырос и женат на моей подруге. Потом узнали, что сожгли во дворе бабушку с внучкой. Девочку звали Рада. Она никогда не вырастет. Говорили, что она очень кричала. Ее отец воевал с гвардейцами, и ее сожгли за это. Вместе с бабушкой, которая была с гвардейцами одной национальности, а внучка полукровка. Их сожгли также как сжигали в ВОВ – живьем. Отец был поэтом, он написал песню – Рада, о ней, находясь на позициях – его убили во время мартовского наступления. От тех, кто с ним воевал, я знаю, что он все для этого сделал, а как иначе?
Потом над селением Латы сбили два вертолета с беременными женщинами и детьми. Их вывозили из взятого в блокаду Ткварчели в Гудауту. В одном из вертолетов с гражданскими вывозили раненного полковника, одного из друзей моего дяди по довоенной жизни. Но сбили оба вертолета. Латская трагедия. У моей учительницы в школе была истерика, когда проходили уроки патриотизма. Потому что в одном из вертолетов была ее родная беременная сестра и маленькая дочь. Мест в вертолете не было, из голодного Ткварчели эвакуировали только беременных, как самых уязвимых, и она отдала ребенка сестре на руки. Чтобы ребенок не голодал больше.
Голод – был всегда – в начале войны, во время и последующие годы. Однажды был мешок посевной картошки на месяц и бутылка гуманитарного масла от миссии ОБСЕ. Это было прямо сытно. Хорошо помню белые галеты, которые можно было делить пополам и макать в чай, и они разбухали и их становилось, как будто бы много. Полкило на месяц после войны выдавали по спискам. Сахара не было никогда.
Ненавижу и то и другое. Одно за наличие, второе за отсутствие.
Саму гуманитарную помощь постепенно стали выдавать. Я помню очереди, в которых стояла вплоть до конца 11 класса. Списки и номера.
Ты знал в детстве, вкус одной жаренной луковицы и с куском позавчерашнего хлеба, разогретого в той же сковородке и в тоже время, и быть счастливым, потому что ты просто сыт?
Холод. Война шла год – город обстреливался, пригороды накрывались. Осколки снарядов секли трубы, рамы и комнаты внутри. Стекол не было ни у кого. И нигде. Окна забивали досками, листами ДСП, кому повезло – затягивали целофаном, чтобы не дуло. Республика южная – центрального отопления не было в принципе. Свет отключали по долгу. Провода не выдерживали и падали. Ремонтировать их было не чем. Холодно было всегда. В квартиры ставили «буржуйки» - самодельные, переделанные из каких-то баков, потому что ничего ни где не работало, материалов не было. На балконе было место для костра – там можно было на обломках досок погреть воду. Никаких дров – это город. Горел отодранный старый паркет, и не до конца сгнившие доски из развалин взорванных домов.  В 1994 году зимой выпал снег и -10. Внутри домов было также. У всех. Месяц жизни в одеяле. Но у меня все равно болят суставы рук, коленей и серьезные неполадки со спиной много лет.
Мышей и крыс было много, и они лезли через все это ДСП снаружи. Можно было проснуться от того, что тебя кусают за лицо или палец ноги. Кошек в городе не было. Не то что уличных – вообще почти не было. Кошек давали друг другу на передержку, чтобы в доме появился запах кошки и мыши с крысами не так сильно наглели. Чтобы взять котенка записывались к беременной кошки на очередь. Это прямо так и называлось. Кошек не было не из-за взрывов. Кошек в год войны съели собаки, которых бросали те, кто не мог забрать с собой в эвакуацию. К слову, собак в городе тоже не было. Угадай, кто их съел?
Республика была в блокаде 10 лет. Мы все – были не беженцами, мы были людьми без гражданства. Мы жили в резервации. Без возможности пересечения границы. У меня паспорта не было до 24 лет. Никакого вообще. Была форма №8 из домоуправления. Что она подтверждала, хрен ее знает. Хотя, именно на ее основании в 24 года я получила Российское гражданство и свой первый паспорт. Ну и на основании того, что мои родители были гражданами СССР. За гражданством люди стояли в очереди по 4-6 суток. Лично. Электронных очередей и документооборота тогда не было. И при преодолении очереди можно было получить отказ. За «бепроблемность» существовала «такса».
Когда заработали рестораны – появилась работа и деньги. По ресторанам ходили блатные, ООН и ОБСЕ - много иностранцев, я с горем пополам знала английский, это было больше чем ничего у многих в 97 и меня взяли официантом. Работать за чаюху. Смешные деньги, на самом деле, мои первые чаевые были 28 рублей и 1 доллар. Однако, покупая себе шоколадку раз в неделю чувствуешь себя такой богатой, особенно если можешь ей поделиться с подругой, у которой такой работы нет.
Но точка продолжала быть горячей. И с границы привозили теперь уже подстреленными моих однокурсников. Иногда насмерть. Мины продолжали взрываться, разминирование занимало долгий процесс, особенно Кадорское ущелье. И мы ходили хоронить уже детей тех, с кем раньше сидели под обстрелами.
Я не знаю жизни. Я мало, где была. Очень квалифицированные психиатры говорят, что ПТСР длится полгода. Все остальное – паразитирование и привлечение внимания.
У меня ПТСР и случилась паническая атака, на благотворительной акции в детском онкоцентре. Потому что я увидела сгоревших детей из вертолета. Как их раскладывают для опознания на асфальте. Орут дико родные, трясут сетку ограждения, а между трупами и орущей толпой ходят с камерами журналисты и снимают для хроники. У меня просто не стало воздуха.
У меня ПТСР и, если кто-то замахивается на меня, уже случается состояние аффекта – я не контролирую себя, у меня только на голове было 43 гематомы, после того, как однажды я пропустила самый первый удар. У меня где-то лежит документ о снятии побоев.
Я ненавижу все войны и мне плавать, на исторический контекст – их нужно просто остановить. Они все ломают, с них возвращаются поломанные люди. Они возвращаются к тем, кто в тылу – еще более поломанным.
Я очень спокойный человек, не рассказывающий об этом никогда.
Я просто не люблю триггеры
С другой стороны - кто их любит? С третьей стороны…
Мне так смешно, когда мне рассказывают про мое состояние. Нужно поговрить, проработать – шоковая терапия, чтобы обнулить рефлексию, столкнуться лицом к лицу. Образно – достигнуть дна, чтобы оттолкнуться и выплыть. Как человек, который чуть не утонул, ответственно заявляю – чтобы выплыть опускаться на дно не обязательно. Достаточно просто бороться.
Зачем я тогда выплыла?
А еще я предчувствую смерть. Несколько дней было плохо морально. Мне хотелось поговорить с тобой. Потому что мне было просто очень тоскливо. Сегодня, 07 декабря 2023 г, у меня умер брат. Мне позвонили в то время, когда я закончила набирать : зачем я тогда выплыла?
Я всю жизнь пытаюсь сбежать от боли. Сегодня, когда я думала, что избавилась от нее, ее стало снова целое море. Я ненавижу этот мир.