Смешно не будет

У счастливых в жизни бывает смехотворная святая пора невинного беззлобного зубоскальства, подтрунивания над собой и окружающими, но в первую очередь над собой. Кичливому надменному юноше (дивчине) не понять этого: их ждет впереди насыщение своей самодостаточностью до рвотного позыва и затяжная, умело скрываемая депрессия, унылая скучная жизнь. Первых же то же, кое что ждет, но об этом по порядку.

Костик Вонюков был парень радостный, простой, но с размеренным чувством своего достоинства. Он как бы каждую минуту своей жизни взвешивался на вселенских весах и спрашивал сам себя: сдюжу? а не слишком ли?.. И многое оставлял в стороне, не брался. А другое — хватал горячими руками. Так было и с моей сестрой. Он вцепился в нее, как бог в черепаху. Я по малости лет часто увязывался за ними и следил за этой парочкой. Любовь у них была неподдельная, первая, искренняя. Как нежно они любили друг друга… держали за руки, целовались, болтали на ушко глупости. И постоянно ржали, как кони. Самым отъявленным, не сдержанным хохотом. Поводов для этого, как ни странно, находилось много.

В какой-бы агонии и разрухе не пребывала страна, молодые проживают свои счастливые мгновения, как в последний раз, потому что он и есть последний, а что там будет потом… и будет ли… не так уж важно. Интуитивно чувствуют они, что самое важное проживут сейчас, пусть жестоко это по отношению к жизни старой, требующей твоего молодого внимания, сочувствия, вмешательства: сделай, сынок, что-нибудь со мной, видишь, какая я убогая, только ты, только твои молодые силы и могут что-то исправить во мне, изменить к лучшему, да восторжествует наконец справедливость, айда в революционеры, откинем радости мы на потом?! Но нет, все это, конечно, важно было для настоящего героя моей скромной повести, но важнее было залезть любимой в трусы…

Так он и делал. А когда утром они лежали в постели, и ноги их торчали из-под короткого одеяла, как одинокие фигуры на берегу, за которым обрыв, - то таращились в потолок, давно проснувшись, но не желая двигаться, а лучше — продлить этот момент пробуждения вместе. И в этот чистый, залитый светом утреннего солнца миг раздался самый непристойный звук: что-то похожее на отхаркивание скороварки… и характерный свист, вернее, присвист… В общем, чего греха таить: это был пук. Да, обыкновенный человеческий пук. Будничный неотъемлемый труд кишечника. Но доверчивая сестра моя, она приняла его за нечто иное, более ожидаемое, логичное, дежурное, - за звон будильника, требующего бежать на работу. Будильника, который включился и сразу заглох (такое бывало). Просто не ожидала она такой подставы от Костика.

Вскочив с постели, она бешено стала собирать раскиданные по полу вещи натягивать на себя, скакать на одной ноге, напяливая чулок… Он замер, глядя на нее с открытым ртом, рука испуганно потянулась к пачке сигарет. Наконец, выдавил из себя:

- Маш, ну ты че?.. Да я ж это… не специально я…

- Чего не специально, на работу опоздаю я, одевайся давай. Лежит…

- Да я… Ну я... понимаю, конечно, что ты дочь офицера… и мне, наверно, не следовало…

- Да чего ты несешь такое? Опаздываем, говорю!..

- Опаздываем?!

- Да! А чем это воняет? Открой форточку.

 

И тут они обо поняли. И уставившись друг на друга, заржали. Снова заржали. И снова сблизились, и забыли о работе, и времени оказалось еще много в проветренном помещении...

 

Да не подумает премудрый бдящий мой читатель, что все это время я сидел под кроватью и записывал и… занюхивал. Впрочем, пусть думает, что хочет. Больше меня беспокоит, что примут фамилию героя за смысловую рифму с этим случаем… Как низко, как глупо! Да нет, и это не волнует меня, плевать… А вот сестра… Не кидаю ли я тень на плетень?.. Да и сестра ли она? Может сам это я... Мое отражение. Как если бы «точка» в складках ее греховного тела выросла в стебель, и в некого, ставшего началом его, кто может это все всасывать в свое сознание и перерабатывать в мечты и явь на бумаге?.. О, сестра!..

Нагородил опять.

 

Время шло. А что ему еще делать? Нет, не так.

Он носил косуху и длинные волосы. В транспорте его часто путали не привыкшие еще советские люди с девушкой:

- Девушка, разрешите?

На что он, специально занизив голос, страшно басил:

- Пож-жа-алуйста!

Все это было глупо и смешно. Ужасно смешно для них.

Впрочем, стоит ли перебирать, как четки, все эти случаи, наивно полагая, что они выявят природу смеха и все объяснят?

 

К тому же было и много романтического, не смешного. И армия, сразу после концертов ГРОБ-а с их «анархией», и автомат в задубевших руках зимой на посту, и самоволка… И разговоры шепотом в ее комнате. И отец недовольный таким поворотом. И все-таки армия, гауптвахта и демобилизация. А потом… Все пропало. Как бывает оно. Ничего не случается, никаких поводов, доводов, просто все исчезает в какой-то момент, сказка становится сном, реальная жизнь реальной. И все эти, навязшие на зубах слова и фразы, которые не хочется даже повторять. Ну, в общем, все закончилось.

Через десять лет они встретились, Костик был уже женат.

 

Просто однажды он проснулся в чужой постели и не помнил, как в нее попал. Но не растерялся, да и терять-то было нечего, а просто сел и закурил, вытянув на ковре волосатые ноги, будто дома совсем. А потом вошла она. У нее было грубое некрасивое лицо, но хорошая спортивная фигура и плечи пловчихи. Для какой-то внутренней игры с самим с собой, он проговорил про себя что-то, мол: лучше все равно не найти… Но это было пустое, он точно знал, что это его судьба… что это квартира станет его домом надолго. Пока в очередной раз по какому-то капризному стечению чувств и обстоятельств, все не канет куда-то во мрак, чтоб заместо него не началось что-то новое.

Такова наша жизнь.

Так закончит свой опус настоящий писатель. И с не поддельным чувством самоудовлетворение захлопнет пыльную тетрадь, расчихается и крикнет в глубину коридора:

- Маланья! Я просил открыть окно!