В парке Дасуди - о сокровенном...

Закатное солнце подкатило к горам, вот-вот скроется
за их вершинами. Ноябрьское море — тихое и светлое.
Несколько поздних купальщиков барахтались недалеко
от берега, с десяток кораблей на рейде. Мареев и Обаб-
ко прогуливались вдоль моря по дорожке парка Дасуди.
Навстречу шли такие же, как они, любители прогулок;
две женщины оживлённо болтали о своём, но, заметив
брошенный в их сторону оценивающий взгляд Марее-
ва, заулыбались в ответ, открыто и доброжелательно.

— Что более всего запомнилось мне в жизни? Вот ты
спросил, Сашко, и сразу в моей памяти выстроились в оче-
редь события… Именно события из прошлого. И все важ-
ные для меня. Детство на Хмельниччине… Речка Вилия,
лето! Земляничные поляны в лесу! Какие грибы собирали
в дубняке по осени! А зима, когда сугробы под крышу на-
метало, на лыжах катались с них! Потом… Любовь и го-
речь разочарований, дружба, предательство… А восходы
солнца в Охотском море?! Стоишь на капитанском мости-
ке, а на горизонте вдруг из моря всплывает краешек крас-
ного диска… И тяжёлые льды не забыть, когда судно — ни
вперёд, ни назад… И потери были… То жизнь была — на-
стоящая! Да разве всё расскажешь? — Мареев пытливо
посмотрел на своего друга, печально улыбаясь.
— А ты, Сева, расскажи то, что первое вспомнилось?
Первое — оно и есть самое настоящее.
— Да, Сашко, ты прав. Дедушка вспомнился. Дед Фё-
дор. Любил я его. И он меня, мальца, любил. Помню, я
ещё даже в школу не ходил. Дед уйдёт в лес за дровами,
а я жду его с нетерпением. Особенно зимой ждал: за ок-
ном снег идёт, а на печке тепло. И вот дед, наконец, из
леса возвращается. Стучит дверь, входит в тёплую хату,
отряхивая снег с плеч и колен шапкой и рукавицами. Хо-
чется к нему подбежать, но нельзя босым. Заругают. Пол
глиняный, ещё холодный…
— А ты от зайчика подарка ждал, Сева? — прижму-
рился мечтательно Обабко.
— Видимо, и ты, Сашко, получал такие подарки зимой.
— А как же? Конфетка из кармана. Пирожок. Леден-
цы я любил, их можно было долго сосать, растягивая
удовольствие.
— Ну, мне другое перепадало. Откуда в лесу леденцы?
Дед приносил орехи от белочки. Иногда кислички, такие
мелкие яблочки дикие, задубелые на морозе. Ох, вкус-
ные они были!
— У нас, Сева, зимой яблоки из сада были. В погребе
вместе с картошкой хранились.
— Во-во… А я кисличкам был рад, дед их называл
«райскими яблочками». А ты, Саша, наслаждался насто-
ящими. В нашем садике вишни, сливы были, а яблоки
отродясь не водились. Видимо, потому что… Хотя нет,
почему — не знаю.
— Не было заведено.
— Да, Сашко… Растревожил ты меня расспросами.
Помню, как дед вечерами пел приятным баритоном:

Когда б имел златые горы
И реки полные вина,
Отдал бы всё за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна…

— Боже, так это же любимая песня моего отчима! Но
он был родом из Орловщины. А твий дид звидкы знав
российську мову?
— Дид Фэдир у молодости бул фабрычным, у городи
жыв. А потом он в армии служил. С немцами воевал в
Первую мировую. Генерала Брусилова видел на фронте…

Помолчали.

В парке «Дасуди» перекликалась тонкими голосами
какая-то птичья мелочь. Зачирикает одна, ну, прямо со-
прано, а вторая ей отвечает ещё громче. «Так, наверное,
я с дедушкой перекликаюсь мысленно… Может, он и
вправду слышит меня на небесах? Царство тебе небес-
ное, дедуля! Вот и мой срок уже подходит к твоему пору-
бежью», — думалось Марееву.

Было время. После мореходки зимой он приехал в село
повидать деда. Мороз был страшенный, градусов за трид-
цать. Пока со станции добирался к дому, закоченел весь.
От автобуса до хаты метров пятьсот, так бегом бежал.
Представлял, как дедушка обрадуется. Бежал и пел в уме
про эти самые златые горы, которых у него не могло быть.

Обабко нарушил тишину. Как будто ножом полоснул:

— А к тому времени ты уже вино пил, Сева?
— Не-е… Не пил, не курил. И дед не курил, но само-
гонки рюмку-другую мог пропустить. А я вёз ему бутыл-
ку трёхзвёздочного коньяка. На курсантскую стипендию
купил. Экономил несколько месяцев. Не попил дедушка
городского напитка.
— Не понравился?
— Не смог. Лежал в постели больным. Я забегал из-
редка к деду в комнату. Зайду, постою… и потопал даль-
ше. Нет, чтоб сесть у кровати, поговорить с дедом?! Пе-
ред моим отъездом в Москву, а потом на Сахалин, умер
дедушка. Помню, как я шёл за его гробом, почти не осоз-
навая, что нет его на этом свете и уже не будет. Не будет
песен про златые горы. Не будет рассказов о «жизни за
царя». Мать свою и отца он вспоминал, неизменно обра-
щаясь к покойникам на «вы».

Обабко слушал молча, склонив голову к земле. Гово-
рил Всеволод отрывисто, с большими паузами, словно
отвечал сам себе, на свои же вопросы. Кипрское солн-
це закатилось за горы. Поднялся порывистый ветер, по
небу, откуда ни возьмись, понесло рваные облака, словно
тёмные лавины с гор.
— Знаешь, Сашко! Никогда не забуду похороны деда.
День выдался ясным и морозным. Почему-то падал ред-
кий снег. Откуда он, если туч не было. Синь над головой,
а снег идёт. На подводе лежал на спине дед, а на его лице
лежали снежинки и не таяли. Вот эти нетающие снежин-
ки— моё самое большое потрясение тех лет.

Не забуду я плачущей сини:
Дед в гробу и нетающий иней.

Мареев поднял голову и посмотрел на шагающего ря-
дом Обабко. В свете фонарей было видно, как глаза Саш-
ка увлажнились.

— Пойдём, Сашко, домой. Дождь начинается. Отку-
да он? Целый день солнце светило, а после захода — на
тебе! — стало накрапывать.

Они повернули назад и всю дорогу шли молча, думая
каждый о своём…

У калитки их застала страшная гроза с громом и мол-
ниями. Марееву вспомнилось, как в детстве было бояз-
но находиться в хате в грозу, особенно в вечернее время.
Отключали электричество, чтобы не притянуло, не дай
бог, шаровую молнию. Бабушка непрерывно крестилась
при взрывах в небе, приговаривая: «Спаси и помилуй,
Господи!» А дед говаривал: «Дождь — благодать Божья!
Очищение!»

Постояли на крыльце, наблюдая за потоками воды,
заполнившими улицу.

— Льют дожди, и нет покоя, не сдержать поток
воды… — задумчиво прошептал Мареев и добавил: —
Громыхает Небо. Сердится! Предал я деда, Сашко! Иной
раз думаю: «Не надо было никуда уезжать из села».

Гроза прекратилась так же внезапно, как начиналась.
Ещё долго друзья сидели на веранде под усыпанным яр-
кими звёздами кипрским небом и беседовали. О самом
важном, начатом в парке «Дасуди», который так распо-
лагает к откровениям…


* * *
…Всеволод встретился в Москве, на Киевском вокзале,
с Мишкой, дружком по мореходке. Ещё раньше сговори-
лись вместе ехать на Сахалин: обоих, не обременённых
семьями, из Одессы, словно сослали в островное пароход-
ство, а всех «женатиков» оставили в своих, украинских.
И вот они, юные штурманы, будущие капитаны дальне-
го плавания отправились в далёкое путешествие. Впере-
ди Японское и Охотское моря, Тихий океан, Курильские
острова, Камчатка и, возможно, загадочная Япония.

А пока Сева во все глаза смотрел на Москву с её кра-
сивыми домами, широкими улицами. В сравнении с
Одессой столица казалась огромной. Мишка иронично
оценил войлочные полуботинки Севы:
— Ты где такое чудо достал?
— Так, в селе, в магазине купил. Мать настояла. Они
тёплые, то что надо, ведь на самый Сахалин едем.
— Сева, так ты бы в курсантских «гавах» поехал. А
если снег мокрый? «Гавы» проверенные. А эти? Из тряп-
ки сделаны.

Через день купили билеты только до Хабаровска,
дальше запланировали продолжить путь самолётом до
Южно-Сахалинска.
Радовались, что семь дней в поезде проведут, всю
страну из окна увидят.
— Севка, представляешь? Из Европы в Азию! Грани-
цу будем пересекать. Отметим это дело?

А Мареев только глазами хлопал. Миша всё знает и
всё может! Такой разбитной. Учился в мореходке всег-
да на «отлично». Выпускные сдавал по-английски. Во
какой! Столичный парень! Мишка — спортсмен-фехто-
вальщик, Мишка — умный! О поэзии поговорить? Сы-
плет стихами Мандельштама. Как-то шли через парк, где
деревья в шапках снега и ветки покрыты инеем. Дружок
тут же выдал:

Глубока, как ночь, зима,
Снег висит как бахрома…

— Мирский, это ты сам придумал?
— Это Осип Мандельштам! А я буду романы писать.
Позже начну, на Сахалине.

Девчата в восторге от него! Бывало, в одесском пар-
ке им Т.Г. Шевченко на танцплощадке сами приглашали
на танец. Красавец! Лицо — крупное, волосы волнистые,
широкоплечий. Куда Севе до него?! Сева — тонкий и вы-
сокий, застенчив не в меру. Хотя Бог силой его не обидел.
Когда пацаны в шутку задирались, то Мареев любого мог
скрутить своими жилистыми руками.

Несколько дней в Москве пролетели как сказочная ка-
русель. Мама Мишки, Марья Борисовна, готовила очень
вкусно, старалась побаловать ребят домашней едой, вече-
рами — в кино или просто гуляли по Тверской, наслажда-
ясь свободой и мечтая о будущих морских походах.

— Я, Сева, долго в штурманах не задержусь. Капита-
ном скоро стану. Представляешь: капитан Михаил Мир-
ский! Звучит?
— Мишка, так нам ещё матросами надо трубить и тру-
бить, пока не наработаем нужный ценз для получения
рабочих дипломов. Наши пока не дают права занимать
штурманскую должность. Ведь так?
— Прорвёмся, Мареев! Всегда есть исключения. На
месте разберёмся.

И правда, потом на месте Мишка разобрался: начина-
ли друзья матросами на старом-престаром пароходе под
названием «Ванцетти», но через пару месяцев Мишка —
уже на должности третьего помощника капитана. Фор-
туна, судьба-индейка: помощник заболел, его списали
на берег, а Мишка занял свободное место. И в парке на
танцплощадке, и в море — везде первый!

Пройдут годы, и Мареев вспомнит в стихах матрос-
скую жизнь на пароходе «Ванцетти», будет Мишу Мир-
ского видеть сквозь строчки:

В памяти былое всплыло вдруг:
Чёрный корпус, бело-белая труба!
Помнится ль тебе, старинный друг,
Как играла с нами, юными, судьба?

А тогда, из Москвы на Ярославском вокзале Михаила
провожала мама. У вагона она отозвала Севу в сторонку
и неожиданно для него сказала:

— Сева, я хочу тебя попросить присмотреть за Миш-
кой. Ты из села, всё видишь и всё понимаешь. А Мишка…
Боюсь, попадёт в какую-нибудь историю.

Испытывая неловкость от того, что ему дают такое де-
ликатное поручение, Сева пообещал.

Ещё до посадки он заметил в стороне пару: очень кра-
сивая девушка с раскосыми глазами прощалась с корена-
стым мужчиной, постарше её возрастом. Если бы краса-
вица вдруг, по какой-то необъяснимой причине, позвала
Севу за собой, он, не задумываясь, остался бы на перроне
с ней, пусть бы этот коренастый катился в своём поезде
на Восток. Поднимаясь в вагон, он несколько раз огля-
нулся на красавицу, и та бросила быстрый взгляд в его
сторону. Заметила! Сердце ёкнуло и быстро застучало…
Из вагона — девушки не видать. Эх… зацепила! Все мыс-
ли — о большеглазой, высокой незнакомке с распущен-
ными чёрными волосами. И вдруг… Словно сама форту-
на явила лик и улыбнулась Всеволоду: в проходе вагона
незнакомка прошла к своему месту в соседнем купе, даже
не замечая Всеволода. Батюшки мои, вот удача! Девушка
расположилась на боковой нижней полке, и Сева будет
её видеть со своей, верхней, если ляжет головой к про-
ходу! Но другая беда: на него напала необъяснимая ро-
бость, он даже боялся смотреть в её сторону, не то чтобы
заговорить с ней.

И вот он, Урал! Мишка за время пути успел со всеми
перезнакомиться в своём купе и в соседних — тоже. А в
тамбуре он рассказал Севе:
— Видел бурятку? В купе рядом с нашим? Глазищи —
что тарелки! Карие! Маринка! Красивая девка. Она на-
шего возраста. К мужу приезжала в Москву. Он у неё
следователем работает, а в Москве на курсах каких-то.
— А куда она едет?


— Так в Бурятию. Я же сказал, что она — бурятка. На
последнем курсе учится театрального института, на ре-
жиссёра.
— Мишка, мы хотели отметить пересечение границы
из Европы в Азию. Будем?
— А как же! Поезд остановится, сбегаем и купим бу-
тылку спирта на перроне, пирожков возьмём. Бабки пи-
рожки продают, а спирт, сказала проводница, прямо в
киоске можно купить.

В киоске не в киоске, но спиртом разжились, с рук ку-
пили поллитровку. И пирожков набрали пару десятков.
И вот обитатели купе собрались за импровизированным
столом. Молодая женщина Катя добиралась к мужу-о-
фицеру, служившему на границе с Китаем. Вадим, канди-
дат наук, парень лет под тридцать, ехал в командировку
во Владивосток. Дед с бабкой — в гости к дочери в Хаба-
ровск. Мишка без фамильярности пригласил красотку к
столу. Пили спирт, рассказывали анекдоты, офицерская
жена песню спела вполголоса. Словом, весело общались,
как это бывает в дороге, когда вчера ещё не знакомые
люди становятся вдруг близкими и родными. Мужняя
жена Маринка хохотала в ответ на Мишкины шуточки, а
он ещё в придачу стихи Мандельштама читал. Всем было
весело, кроме Севы. Он слова не мог вставить в общий
разговор, с обидой и завистью смотрел, как легко и не-
принуждённо болтали Мишка и Маринка о том о сём.

— Миша, я хочу покурить. Как ты? Пойдёшь?
— Конечно, Мариночка. Я тебя угощу своими сигаре-
тами. У меня пачка «Мальборо». У предка экспроприи-
ровал. Он из Америки привёз.
«Ну и гад ты, Мишка! — думал Сева, плетясь за ними
по коридору. — Целоваться в тамбуре будут».
— Севка, а ты? Не куришь? — спросила разгорячён-
ная Мариночка-Марина.
— А ему мама не разрешает, — встрял приятель, по-
нятно, недоволен, что друг путается у него под ногами.

Ни слова не говоря, Сева отправился назад, в купе.

— Так быстро уже накурился, Севка? — подначил кан-
дидат наук.
— Парень не курит. Я сам в его возрасте ещё не ку-
рил, — вступился за соседа дед с верхней полки.

Как раз тут и появился Мишка, красный как рак. Ото-
звал Севу в сторону и прошептал:

— Иди в тамбур. Маринка просила, чтоб ты вернулся.
— Да я…
— Иди, иди, дурачок! Нравишься ты ей.
Сева не просто пошёл — побежал…

* * *
Мареев как будто закончил рассказ и, тяжело вздох-
нув, посмотрел внимательно на друга:

— Что, Сашко? Не утомил я тебя своей болтовнёй?
Сейчас войдём в солёное море, и смоет оно сахалинскую
историю курсанта.
— Боже мой, Сева, я вначале и не понял, о ком ты
рассказываешь. Ты же свою жизнь рассказываешь! Ведь
этот курсантик ты и есть? Так?
— Да. Конечно. Не хотелось «якать», вот и выбрал
такую форму: о себе, да в третьем лице! Ты ведь, Сашко,
просил самую важную историю из моей жизни? Пер-
вая любовь! Сколько лет прошло, всплыло в памяти,
словно всё это вчера было. Маринка, Мишка, даже про-
водницу помню, молодая и разбитная деваха, Люськой
звали. Мишка закрутил с ней скорую любовь. Устра-
ивали наши с Маринкой свидания в соседнем вагоне,
купейном.
— А потом? Что было потом?
— Потом? Прибыли в Улан-Удэ, и Марина попроща-
лась со мной.
— И всё? — расстроенно всплеснул руками Обабко.
— Не всё, не всё… Марина пообещала развестись с му-
жем и приехать ко мне на Сахалин. Сказала при расста-
вании на перроне, что отец — директор местного театра,
он поможет. В том году она оканчивала институт культу-
ры, режиссёрский факультет.

Подошли к пляжу Дасуди, разместились на скамей-
ке недалеко от здания яхт-клуба. Всходило бело-жёлтое
солнце, очень быстро отрываясь от морской линии гори-
зонта.

Мареев продолжил:— Каждый раз, наблюдая восход солнца над морем,
удивляюсь, какое оно разное: то весёлое, то печальное,
то беззаботное, то тревожное; красное, белое, туманное,
морозное… И каждый раз вижу светило, словно в первый
раз… Да, в январе мы с Мишкой прилетели на Сахалин…
А потом в моря матросами! Стою, помнится, на крыле
капитанского мостика парохода «Ванцетти». Японское
море, ветер, волны встречные бухают и бухают о кор-
пус, небо тучами покрыто, а я мечтаю: «Придёт весна,
солнце явится, а там, глядишь, и Марина прилетит». Её
письмам радовался несказанно, и я ждал прихода судна
в порт, нам почту доставляли на борт. К весне Марина
развелась с мужем, написала мне в письме, закапанном
слезами радости… Я целовал следы её слёз с размытыми
фиолетовыми буквами.

Мареев смотрел на поднявшееся над горизонтом
солнце и смущённо улыбался. По крайней мере, так по-
казалось Александру Обабко, и тот, не выдержав паузы,
спросил:

— И что? Когда Марина прилетела?
— Пришла радиограмма, я списался на берег на один
рейс, приехал в аэропорт Южно-Сахалинска, но девуш-
ки не было в самолёте.
— И всё? Может, она рейс поменяла?
— Нет, не поменяла. Я вернулся на пароход спустя не-
делю… И больше о Маринке я ничего не слышал… Хотя
писал ей письма, посылал телеграммы… Через месяц су-
довой радист признался мне, что он ошибочно впечатал
дату прилёта Марины на неделю раньше. Игра судьбы
или случая? Кто знает?

Сашко Обабко, ни слова не говоря, вскочил со ска-
мейки и кинулся к морю, с разбегу бросился в воду и
с ожесточением забарабанил руками и ногами по воде.
Вскоре он взобрался на волнолом. Мареев видел фигуру
друга, сидящего на камнях с опущенной головой. Спустя
полчаса Сашко вернулся к скамейке и тихо спросил:
— Сева, ты мне правду рассказал или выдумал эту
историю?
— Правду, Саша! Марина прилетала на Сахалин со
своим отцом. Отец настоял, чтобы она вернулась с ним
в Улан-Удэ.
— Так не должно было быть, Сева! Почему ты не поле-
тел вслед за ней в Улан-Удэ? Почему не вернул её?
— Летал. Спустя год я по пути в Киев заезжал в Буря-
тию. Но ни Марины, ни её семьи не нашёл. Соседи сказали,
что они все переехали то ли в Москву, то ли в Ленинград.
— А Мишка? Как его судьба сложилась?
— Карьера Миши на флоте не задалась. Гордый и
вспыльчивый был, но справедливый. Инспектор отдела
кадров обидел его, как-то нехорошо отозвался об одес-
ситах, а Миша ответил. Слово за слово, Миша и заехал
наглецу в рыло. Вынужден был уйти из пароходства. Уе-
хал в Москву к родителям, заочно окончил Ленинград-
ский кораблестроительный институт. Стал довольно
известным в профессиональных кругах конструктором
подводных лодок. Но всю жизнь мечтал о море. Очень
хотел вернуться на капитанский мостик. Погиб Мишка
двадцать лет назад. Машина сбила его у метро, водитель
пьяный оказался…

Обабко стукнул кулаком по коленке:

— Ну как же так, как же так?! Вот судьба! Так не долж-
но было быть!
— Впечатлительный ты уж очень, Сашко. Что тебе
Мишка?
— А как же не пожалеть и не восхититься этим пар-
нем? Добрая и гордая душа! Царство ему небесное. Друг
верный! Даже помогал тебе в поезде с Маринкой свидан-
ки устраивать. И что? А след Марины навеки потерялся?
Мареев какое-то время помолчал, но видя, как выжи-
дательно и с нетерпением на него смотрит Обабко, про-
изнёс улыбаясь:
— Марина Станиславовна в Москве. Недавно в театре
встретились. Судьба? Случай?
— Как? Как это было? — всплеснул руками Обабко.
— У гардероба окликнула меня: «Севка!» Столько
лет прошло… Словно пулей сердце пронзило! Кинулись
друг к другу, расцеловались. Всё возвращается, всё по-
вторяется, друг мой…
— И что? Так и…
— Так, Сашко, так! Не будем больше об этом, — поста-
вил точку Мареев и неспешно пошёл к морю.

У воды он оглянулся и увидел Обабко, который при-
нялся делать зарядку с приседаниями, но потом стал
выделывать весёлые коленца, похожие на те, что демон-
стрировал на банкете после концерта на родине Мареева,
в далёком украинском селе Дубовэ.

«Сашко, друже мий… участливая душа! Ишь, как за
меня радуется… Не будь столько людей на пляже, так и
гопака сплясал бы!» — подумал Мареев, входя в воду. За-
тем он повернулся и позвал друга:

— Саша, айда в море! Поплыли до волнолома!