Иван Степанович

Ты думаешь, у меня сладкая жизнь? Тачки, виллы, тёлки? Ну да...
Такие, как я, не спят по ночам без лошадиной дозы успокоительного.

Всё время чувство, что за мной придут. Придут! Не братва — так их шестёрки, не нарки — так их родители, не люди — так черти какие-нибудь. Обязательно придут!

Особенно в этот поганый праздник, когда вся нечисть вылезает из темных закутков...
От этих огней на улицах и криков мурашки по коже!

— Андрей! Нельзя побыстрее, мать твою! Ты там что, параллельно сексом по интернету занят! — ору на водителя, тот молчит, привык.

Наконец проезжаем, хоть с главной улицы свернули, всё меньше геморроя!

— Ну кого ты там опять рожаешь! Езжай я тебе сказал, езжай! Я устал как дьявол!
— Пробка, Иван Степанович!
— В ушах у тебя пробка! Сколько раз говорил, в ночной час дворами надо ехать! Не слышишь, так хоть мозг включить попробуй! Хотя какой там мозг...

Молчит. Терпит. Наконец довольно мягко выдаёт:
— Я, Иван Степанович, тоже не заинтересован тут стоять. Новогодний вечер. У меня семья, детей четверо.

— Молчи! Не беси меня! Четверо! Оно и видно! Потому что голову надо чаще использовать, а не другое место! Ты голову как используешь?
— Думаю, Иван Степанович.
— А, по-моему, ты на ней сидишь! Поехали уже, вон дорога свободна! Я за тебя ещё и твою работу выполняю! Шевели задницей!
— Вы же сказали — это голова.
— Заткнись и работай! Я не за болтовню твою плачу!

Ещё на повороте начало ломить затылок, это никогда не предвещает ничего хорошего. К чему бы эта дрожь в спине?

А, понял! Все дома вокруг в огнях, все очертания видно, а на месте моего темнота. Опять свет выбило? Этого ещё не хватало! Как проклятые огни слепят глаза! Не могу разглядеть свой дом. Чёрное пустое место.

Чем ближе подъезжаем, тем сильнее стучит в висках, поворачиваюсь к Андрею, у него глаза как блюдца.

Там не только новогодние огни, там мигалки!
Синие и красные.
Около десятка машин.
Пожарные. И две скорые.
Какого хрена?!

Не помню, как выпрыгнул из машины, на огромное выгоревшее поле, где раньше стоял мой дом. Дом, сад, гараж, бабло... лаборатория! Твою мать!

Ору как сумасшедший. Меня подхватывают, мне что-то говорят. Меня трясет, как в старом дядином тракторе сорок лет назад в деревне. С чего я это вспоминаю?
Голоса, какие-то бумажки в лицо. Из гама незнакомых голосов пробивается голос Андрея:

— Иван Степанович, поехали ко мне. У меня и стол накрыт. А утром виднее будет.
Кидаюсь на ни в чем  невиновного парня, как дикий зверь:

— Пацан ты подзаборный, нужен ты мне! Думаешь на свинарнике, где ты живёшь, сошёлся клином белый свет?! Да я сейчас позвоню, я позвоню, я позвоню сейчас...

Вытаскивают телефон, что-то теплое и знакомое стекает по лицу, отпихиваю Андрея, сам сажусь за руль и мчу.
Мчу сам не знаю куда!

И кому это я "сейчас позвоню"? Кому я собрался звонить? Кому я нужен?
Мчу по дороге в незнакомом направлении. Дорога заканчивается, мчу через заснеженное поле, о бампер что-то стукается, мотор ревёт диким зверем.

Хлопок похожий на выстрел.
Хоть бы это мне в висок! Нет. Машину заносит. Белый снег в стекло. Больно. Жив. Какой я живучий! Да что за наказание. Наказание!
Встаю, открываю боковую дверцу, которая теперь сверху, проталкиваю её, упершись головой.

Где это я? Снег и темнота. Какие-то домики вдали. А это, видимо, когда-то было парком.

Надо выбираться отсюда! Чёрт, экран не загорается, видимо телефон хорошенько придавило. Вот дерьмо!
Хруст снега, кто-то идёт. Или мерещится? Может, я умер уже.

Хруст всё громче. Оборачиваюсь. В темноте различаю неуклюжую бесформенную фигуру. Приближается, вонь нестираной одежды ударяет в нос. Фу!

— Эй, добрый человек! Я извиняюсь... — раздается сиплый голос.
Я послал его куда подальше, но силуэт затрясся, изображая что-то вроде смеха.

— А что хамишь? Я чего тебе сделал?
— Я уже сказал куда тебе идти. Сгинь!
— Да сгинул бы. Только некуда.
Я отмахнулся, попытался вытащить аккумулятор из мобильника, но ни замёрзшие руки, ни крышка не подчинялись.

— Я извиняюсь, — тот же голос заставил вздрогнуть, я уже забыл о нём, — тут до Нового года всего ничего. Друг, буквально рублей двадцать. Ну не сухим же встречать, а?
— Твою мать! - я пнул завалившись на бок автомобиль. - Дай мне покоя или я тоже буду встречать его сухим и прямо вот здесь!

— Ну и что! — обиженно проговорил силуэт. - Мне тебя не жалко! Жмот какой! С новым годом! - снег вновь заскрипел, шаги удалились.

***
Иван Степанович ещё долго трепыхался, чертыхался, тряс телефон, пинал бесполезную железку, словно в насмешку названную средством передвижения. И в конце концов обессилил.

Вытащив из машины резиновые коврики с мягким покрытием, он постелил их на снег и уселся, опершись спиной о холодное железо, любуясь на пар изо рта. На нём был только шерстяной офисный костюм, и он понимал, что помощи просто не дождется.

Он закрыл глаза, чувствуя, как начинают дрожать колени, и даже не сразу услышал хруст снега.

— Эй, мужик? Слышь, мужик? Ты чего помер?

Иван Степанович дёрнул плечами, отвечать, когда зуб на зуб не попадает, было тяжело.

— Не помирай, мужик!
На плечи опустилось что-то тёплое, пахнущее, как лошади в деревне сорок лет назад.

— Укрывайся, укрывайся! — силуэт склонился над ним, окутывая его во что-то серое и тёплое.
— Не надо, — с трудом проговорил Иван Степанович. — Мне незачем жить.

Послышался тот же сиплый смех:
— Это мне незачем, а тебе чего бы не жить? Как зовут-то?
— Иван.
— А меня Пантелеймон. Дети есть?

Иван усмехнулся:
— Ну как сказать. Есть дочь, взрослая уже, в Швеции учится.
— Ну вот, дочь! А ты говоришь, жить незачем!
— Да не нужен я ей. Я ее не растил, подальше от себя отправил, деньги теперь высылать не смогу.

— Она тебя, наверное, любит, — как не слышал его Пантелеймон.
— Не знаю. Наверное нет, меня не за что любить.
— Ну а ты её?
Иван задумался, перед ним предстали голубые глаза и розовые губы, растянутые в улыбке, улыбке так похожей на его собственную.
— Отстань... — неуверенно проговорил он. — У тебя-то, небось, никого нет.

— У меня, — вдруг сильно погрустнел Пантелеймон, — все есть. И жена, бывшая, правда, и сын, и три дочери. Не нужен я им.
— Врёшь...
— Не тревожь старые раны. Слушай, ты на часы глянь-то, а то Новый год пропустим.

Иван, грустно усмехнулся, обнажив запястье:
— Пятнадцать минут ещё.
— Ну вот, теперь не успею за выпивкой!
— И не надо, — Иван поднялся, — поможешь в багажник залезть.

***
Дождавшись, когда стрелка достигнет двенадцати бомж и наркоторговец по очереди отхлебнули виски из горла бутылки.

Небо над их головами озарилось разноцветными огнями, начался фейерверк. В последний раз Иван наблюдал фейерверк с земли лет сорок назад, и запах был похожий... Он повернулся и глянул на обогревшего его бомжа.

Увидеть изнуренный старостью и нищенской жизнью, но всё тот же, профиль в мигающем освещении оказалось достаточно, чтобы эта странная жидкость второй раз за ночь потекла по лицу, падая на снег льдинками. Никакой он не Пантелеймон!

Он вздрогнул, когда зазвонил телефон. Экран всё также не работал, но рингтон звучал громко. Иван нажал внешнюю кнопку, надеясь, что вызов примется.
— Алло.
— Алло, — раздался в трубке тихий женский голос.
— Кто это? — с замиранием сердца произнёс Иван.

— Это я, папа! Виолетта. Я просто хочу сказать, с Новым годом, папа!
Иван проглотил комок в горле и поговорил:
— С Новым годом... — он молчал не в силах ещё что-то сказать, но связь уже, итак, оборвалась. Иван вновь глянул на Пантелеймона.

— Пошли к дороге, нечего тут сидеть!
— Ты иди, — махнул дед. — Мне что на юг, что на север, всё в никуда.
— Теперь будет, — Иван сжал его руку. — Я больше не брошу тебя, папа, прости меня.

Глаза старика округлились, он стал всматриваться близорукими глазами в повзрослевшее лицо:
— Ванька...