По раскалённому песку

Я стою в тени кроны большого дерева и смотрю на неё. Волна омывает босые ноги неподвижной фигуры. Она завороженно смотрит вдаль, туда где небо и океан очерчивают линию соприкосновения. Её волосы развиваются под порывом лёгкого тёплого ветра, обнажая тонкую шею. Подол белого сарафана как белый парус подхвачен попутным порывом. Фигура оборачивается и зовёт меня, медленно взмахивая руками.

Я прикован к образу, к улыбке и доброму взгляду. Её лицо светиться от лучей солнца и радостью встречи.

Я не решаюсь подойти, не решаюсь оставить тень кроны. Здесь мой дом от шрамов жизни. Но фигура у океана манит и притягивает. Робею, но делаю первый шаг в светлое пространство пляжа. Вижу, как она разворачивается ко мне и раскидывает руки, приглашая бежать и стремится к ней. Какая же она яркая и светящаяся.

Моё лицо озаряет улыбка и я предвкушаю, как окажусь в любящих объятьях. Её руки обхватят меня, прижмут к теплу груди и больше никогда не отпустят, никогда. Я окрылён порывом бежать к той любви, что исходит от неё. Хочу к ней прикоснуться и прижаться.

Решаюсь, делаю ещё шаг, следующий. Солнце озаряет лицо и ярким светом бьет в глаза. Я не привык ходит по свету. Жмурюсь и закрываю лицо ладонями, но продолжаю шаг за шагом приближаться к фигуре у океана, что зовёт меня с распахнутыми руками.

Разогретый солнцем песок обжигает босые ноги. Я ускоряюсь, хочу скорее прикоснуться к мягкому и тёплому телу. Боюсь, что фигура исчезнет, испариться как мираж и я не почувствую запах её кожи. Образ у океана ждёт и зовёт. Я улыбаюсь и выкрикиваю:

— Мама.

Снова просыпаюсь.

Я написал бы, как тепло было внутри тех самых желанных объятий, но мне не суждено в них оказаться. Мой сон — моё проклятье, что мучает из ночи в ночь. На утро, за чашкой чёрного горького кофе снова повторю себе:

— Ты никогда не был и не будешь сыном, просто человеком.

Я не знал сыновьей роли, наверное в сорок лет такая роль и неважна. Но каждый раз в том солнечном и ярком сне я вижу ту, которой не существовало, ту в объятиях которой мне не быть и из ночи в ночь кричу ей:

— Мама!