Светлый вечер на Радио Вера 2017г

РАДИО «ВЕРА». Светлый вечер. В гостях у Петра Алешковского Ольга Постникова (28.09.2017)

В гостях у Петра Алешковского была реставратор, поэт Ольга Постникова.
Разговор шёл о Борисе Альтшуллере — архитекторе-реставраторе, историке архитектуры, исследователе древнерусского церковного зодчества, занимавшемся в советские годы реставрацией церквей и соборов.

 П. Алешковский – Здравствуйте, это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И напротив меня сидит замечательный человек, Ольга Николаевна Постникова.

О. Постникова – Добрый день.

П. Алешковский – Ольга Николаевна ведущий специалист была в свое время, химик по образованию, а параллельно еще известный московский поэт. Вот так как-то это сложилось. И понятно, почему для меня, например, сложилось, потому что химик, который уходит в реставрацию, должен быть связан с изящным искусством, так и получилось. А когда-то мы вместе работали в организации, которая называлась ВПНРК, Всесоюзный производственный научно-реставрационный комбинат, который находился в Андроньевом монастыре. И эта организация занималась реставрацией памятников архитектуры, памятников искусства. Были отделения, которые занимались тканью, деревом, стеклом, ну и много чем еще. Таких реставрационных мастерских было, ну, скажем так, три главных, основных, и отделения по городам. После войны, когда страна лежала в руинах, было принято решение о создании таких организаций. И там трудились замечательные люди, не скрою, великие, архитектуры-реставраторы. И вот одного из них мы решили сегодня вспомнить, это Борис Львович Альтшуллер. Ольга Николаевна, Вы работали с ним напрямую, ну и давайте вспомним, кто был Борис Львович, почему человек, окончивший МАРХИ, решил посвятить себя восстановлению старых зданий, а не рвался строить новое жилье или новую промышленную архитектуру. И кто был Боря Альтшуллер, который стал Борисом Львовичем Альтшуллером, замечательным и великим зодчим, не побоюсь этого слова.

О. Постникова – С Борисом Львовичем Альтшуллером я познакомилась в 1975-м году. И до конца его жизни мы были в контакте, на многих объектах я работала вместе с ним, он в качестве архитектора-реставратора, а я в качестве технолога. Годы жизни Бориса Львовича 1926–1998. Кажется, немаленькая жизнь, хотя энергии у него было очень много, и мы все считали, что рано он ушел от нас в иной мир. Но история Бориса Львовича напрямую связана с тем, кто были его родители, что за семья, что за среда была у него с детских лет. Его дед – известный врач, доктор Альтшуллер, специалист по легочным болезням, который лечил Чехова и Льва Толстого. Его дядя, Григорий Альтшуллер, в свое время тоже был практикующим врачом.  И также известно, что в эмиграции он принимал роды у Марины Цветаевой, когда Мур родился у нее.

П. Алешковский – С ума сойти, я никогда не знал подробности.



О. Постникова – Да, у Бориса Львовича были все предпосылки к тому, чтобы стать врачом. То есть вот такая была …



П. Алешковский – Медицинская линия.



О. Постникова – Да, она очень просматривалась во всех его действиях, в складе мыслей. Дело в том, что семья, конечно, была непростая, и так как много родственников после революции эмигрировало, а переписка все равно продолжалась, в СССР у нас это мешало карьере тех, кто не уехал. Отец Бориса Львовича, Лев Исаакович Альтшуллер, – он был рентгенологом – один из всех братьев, один из шестерых детей доктора Альтшуллера остался в России.

П. Алешковский – А Борис Львович с уехавшими родными не встречался потом? Успел с конца 80-х до 1998-го с кем-то повидаться?

О. Постникова– Да. Он встречался с двоюродным дядей. И эта связь продолжалась очень долго. Но это все, между прочим, негативно сказывалось на его делах. Но я-то думаю, оттого его путь такой необычный, что когда его родители повезли  малым ребенком на дачу в Удельную и там наняли няньку,  та его крестила в православной церкви. Не могла взять на руки некрещеное дитя и без, значит, разговоров с родителями окрестила. И дальше весь его путь врачевателя повернулся в сторону русской церкви.

П. Алешковский – Врачевателя памятников.

О. Постникова – Русских церквей в первую очередь. Борис Львович действительно учился в архитектурном институте во время войны. Но до этого он работал вместе с отцом в госпитале, в эвакопункте на Большой Калужской, это нынешний Ленинский проспект, его начало. Там до сих пор стоит здание, где он вместе с отцом тогда работал. Отец рентгенологом, а он санитаром. Два года, с 1941-го по 1943-й. Ему шел 16-й год, Что он мог делать, я всего не знаю. Кормил лежачих, носил раненых в операционную, то есть на себе. Выносил в тазах отрезанные руки - ноги. Там было очень много работы. И в течение этого военного периода он все время действовал. А в конце войны ему дали медаль «За оборону Москвы».

П. Алешковский – То есть их семья тогда не покидала Москвы?

О. Постникова – Нет, и мать его работала в том же госпитале. Она не была врачом, она была просто очень хорошей и очень образованной женщиной и стала работать заведующей медицинской канцелярией. Там, как он говорил,    было настоящее братство, была такая общая семья. Мама его кроме всего прочего еду готовила на всех, ей отдавали продукты и карточки. И это все происходило на фоне того, что после паники 16 октября масса народу уехала, и даже врачи некоторые бежали. А эти люди остались, и скоро из других разных больниц еще многие пришли работать в этот госпиталь. Борис Львович не закончил школы из-за войны, и поэтому экзамены за 8, 9 и 10 класс сдавал экстерном. Поступил в архитектурный институт, стал учиться, а позднее стал работать в Центральных реставрационных мастерских вместе с Львом Артуровичем Давидом, выдающимся архитектором-реставратором.

П. Алешковский – А как получилось, что вот он туда пришел? Ведь это все-таки очень нестандартный ход. ЦНРМ, действительно, были созданы приблизительно в это время. И Лев Артурович – это потомок знаменитого французского художника Луи Давида. Фамилия эта переехала в Россию, обрусела.

О. Постникова – Мать Льва Артуровича из рода Чураковых, знаменитых реставраторов. Мне сказал Борис Львович, что Лев Артурович, ездил во Францию, когда достиг возраста призыва в армию.

П. Алешковский – А, он пошел туда как француз.

О. Постникова – Он туда поехал, по-видимому, как французский подданный. Но там были тоже обстоятельства, по каким-то причинам он, по-моему, был в армии поваром…

П. Алешковский – Не солдатом.

О. Постникова – Не хотел стрелять, да.

П. Алешковский – Поразительная история.

П. Алешковский – Вернулся сюда, не попал в ГУЛАГ чудом и проработал в мастерской всю жизнь. Вот один из его памятников, самый наглядный – собор Андроньева монастыря.

О. Постникова – Да, Спасский собор Андроникова монастыря. Но Лев Артурович был неробкого десятка. Когда дело касалось памятников, он  спорил с начальством, например, противился тому, чтобы строили Дворец съездов в Московском Кремле. И не постеснялся публично об этом возвестить. Когда шло голосование по этому вопросу, все были «за», а он один воздержался. И это тоже сказалось, Посохин, главный архитектор Москвы, фактически решавший очень многое в столице (в том числе и судьбу памятников, которые намечали к сносу), стал его врагом навсегда. Ну, в общем, у Бориса Львовича замечательный был учитель, но и сам он очень много делал. Начал он просто архитектором, проектантом, а закончил главным архитектором проектов реставрации Центральной научно-реставрационной проектной мастерской. Он в этой мастерской проработал до конца своих дней. Он в 90-е был при этом федеральным архитектором Тверской и Ленинградской областей, очень значительной фигурой в Федеральном методсовете по охране памятников. В Министерство культуры был вхож и решал проблемы…

П. Алешковский – Тогда, когда они решались. Когда к слову такого специалиста прислушивались, когда специалист мог стукнуть кулаком и сказать: «я этого не допущу». И, в общем, действительно тогда научные специалисты, в общем, отвечали за себя и нередко ложились, что называется, грудью на амбразуру. И мы тому были свидетелями, мы видели, как это происходило. И я очень хорошо помню Бориса Львовича, который  буквально мотался  с памятника на памятник, бесконечно. При этом важно сказать одну вещь: он был человеком, потерявшим один глаз и одну руку. Он был инвалид. Инвалид, который никогда своей немощи не показывал. У него в результате уличной катастрофы не было правой руки. Я знаю, как тяжело он это переживал, потому что мой отец с ним дружил. И до меня доносились истории о его истериках, нежелании жить после того несчастия, и прочее. Никогда это на публику не выносилось. И левой рукой он напечатал свою докторскую диссертацию, тюкая одним пальцем. И вот в результате защитил докторскую диссертацию.

О. Постникова – Кандидатскую.

П. Алешковский – А мне казалось, что докторскую.

О. Постникова – Она могла быть приравнена. Но по церквям непросто было «защищаться» в то время. Основная тема диссертации  –  раннемосковское зодчество. Он же сделал открытие. Те древнерусские памятники XIV-XV века, из которых, так сказать,  в натуре немного сейчас осталось, он не только исследовал и обмерил, он выявил один из типов, еще не описанных в науке. Это храмы с пристенными столбами. И они к нам пришли не из Византии, они к нам пришли с Балкан, Был очень тесный контакт с зодчими Балканского полуострова, Сербии.

П. Алешковский – Напомню, что это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у нас сегодня Ольга Николаевна Постникова, реставратор, химик и поэт. Вспоминаем мы сегодня корифея отечественной реставрации Бориса Львовича Альтшуллера. Вы говорит о том, что балканский след в архитектуре открыл Борис Львович Альтшуллер. А, кстати, ведь прослеживается очень тесная связь и в настенных росписях, и во фресках. И, скажем, процветший крест, который до XVIII века существует на могильных памятниках, он тоже – трансформированный цветкообразный крест, который приходит с Балкан. На самом деле Русь никогда не была за Берлинской стеной, за которой мы жили. И мы сейчас вспоминаем вот как раз то время, когда выезд за границу был невозможен, когда связи с реставраторами других стран были случайные и непостоянные. И, тем не менее, это время расцвета российской реставрации, безусловно, такой «золотой век», я бы сказал.

О. Постникова – Да. Я хочу сначала прочесть несколько фраз из текста, «Как я помню войну», который в свое время надиктовал мне Борис Львович. Он рассказывал о себе, а я стенографировала. И была у него не только работа в госпитале, но еще и разные другие события. Оказывается, он школьником еще ездил копать противотанковые рвы, участвовал в раскапывании заваленных людей и отправке их в госпитали. .Вот, например, такая фраза: «помню, значит, несли шесть человек старую женщину, маленькая такая старушонка, но дико тяжелая». То есть они, очевидно, сами уже настолько ослабели …  от голода.  Но он все время был в гуще событий.

П. Алешковский – И ему было 16 лет, неполных. Вы как раз напомнили, что многие после паники драпанули из Москвы. Я думаю, что понятно: те, кто оставался, должны были работать за троих. Альтшуллеры  семьей жили при больнице?

О. Постникова  Да, прямо там, Борис Львович ночевал в рентгеновском кабинете. Они оставили свои  комнаты в коммунальной квартире.

П. Алешковский – То есть, они бросили квартиру, и это была такая безостановочная вахта.

О. Постникова – Да, да. Но в эти квартиры переселили тех, чьи дома были вблизи Кремля и были заминированы. Вот как он объяснял это.

П. Алешковский – И потом они не вернулись в эту квартиру?

О. Постникова – Нет, вернулись, их комнату освободили. Правда, так было не для всех бывших жильцов.

П. Алешковский – Вот это, между прочим, такая мелочь, о которой мало кто знает. Значит, вокруг Кремля было кольцо заминированных домов. Это понятно, что их взрывать должны были с приходом немцев.

О. Постникова – Он очень колоритно говорил о том, как он в то время учился. Во время войны полным ходом шли занятия в архитектурном институте. И, тем не менее, учась, он продолжал работать: «У нас были черные халаты, чтобы не выделяться во время бомбежек. Зажигательные бомбы, которые падали на крыши и во двор госпиталя, тушили песком. У меня до сих пор хранится стальной стабилизатор такой бомбы. А была ведь целая бомба, которую я погасил. Но при какой-то уборке домашние ее выбросили, хотя она уже была не опасная». Рассказывал о том, как в институте в первую учебную неделю было мытье стекол и покраска порталов боковых корпусов. «И когда я сейчас прихожу в МАРХИ, – добавил он, – то поражаюсь мерзости и запустению и удивляюсь, почему будущие зодчие не могут привести в порядок свой дом». И это продолжается до сих пор.

О. Постникова – Хотя шла война, началась студенческая жизнь, на все лето институтские группы вывозили на сельхозработы в совхоз, и парни работали грузчиками на машинах. «По сравнению с московской жизнью, все казалось изумительным. В столовую мы приезжали и нам выносили большой таз еды. И мы из него хлебали все вместе, грузчики и водитель». Рассказывал с юмором о своих злоключениях с обмундировкой в то время: «Пытаясь пролезть в оплетенный колючей проволокой храм Супругу-благодетелю в Павловске – это студенческая практика, – я порвал свои единственные, полученные по ордеру драгоценные брюки. Несколько лет я носил пальто из солдатского сукна фиолетового цвета с собачьим воротником. А потом перешел просто на телогрейку, в которой и проходил много лет. В госпитале получил американские ботинки, но они оказались на картонной подметке. Была поздняя осень. Я вышел на улицу, и в первой же луже ботинки размокли. Так что дальше уже не было проблем, шел по лужам, все равно ноги мокрые. Носки я чинил тонкой медной проволокой». Ну, вот такая была жизнь. И работа в колхозе. И они не жаловались, а были даже рады этому.

П. Алешковский – Ну, слушайте, все студенты в советское время ездили в колхоз, и нас в стройотряды определяли и прочее. Это абсолютно нормально. Но я хотел спросить, вот Борис Львович был, в общем, абсолютно московский интеллигент, из поколения в поколение. Но это как раз было абсолютно незаметно, потому что так было в заводе у этих людей: никак не отличаться. И он ведь очень много общался с рабочими. Реставратор обязан быть на объекте, должен давать советы, должен «спускать собаку», если нарушена технология, сделаны ошибки и прочее. Как он вообще управлялся с людьми? А он управлялся очень хорошо, я знаю.

О. Постникова – Да, он мог найти контакт и в самых верхах, и с рабочими. И была такая замечательная бригада, бригада белокаменщиков, возглавляемая Виктором Васильевичем Головиным, в контакте с которым он много лет работал.

П. Алешковский – А давайте вспомним Виктора Васильевича, вы не зря его упомянули. Дело в том, что реставрация притягивала и отбирала лучших работников. Ведь реставрационный рабочий это не просто каменщик, это и белокаменщик, и каменщик, который понимает разницу между кирпичом XVIII века, таким,  что надо иметь лапищи, чтобы взять его в руки, или, скажем, плинфой или кирпичом XIV века и так далее. Человек, который знает, как построить кружало, как класть свод, как положить замок, как вывести кокошник там и так далее. Это же совершенно иная специальность. Как же возникали в реставрации такие люди, как, например, Головин?

О. Постникова – Ну вообще если эту судьбу брать, я так понимаю, что у Виктора Васильевича  сначала было училище. Были ремесленные училища в стране, в том числе архитектурно-реставрационные. Сейчас их уничтожили.

П. Алешковский – Да, сейчас ничего нет.

О. Постникова – Это трагедия. А потом Виктор Васильевич работал на камнерезном комбинате, и именно из комбината он пришел, когда началась реставрация Спасского собора Андроникова монастыря. И он был тогда молод и, по-видимому, учился у тех мастеров старой выучки, которые еще были живы. А самое главное, он научился читать чертежи, мог потом вычерченные архитектурные детали в камне сделать. Это очень важный момент.

П. Алешковский – Понятно, да. Это специальное умение. Давайте прервемся на минуточку. Мы скоро вернемся к вам. Оставайтесь, пожалуйста, с нами.

П. Алешковский – Итак, мы снова с вами. Это «Светлый вечер», Петр Алешковский в студии. И напротив меня сидит Ольга Николаевна Постникова, химик и поэт, которая пришла сегодня в студию радио «Вера» для того, чтобы вспомнить своего, ну я не побоюсь сказать, учителя и старшего коллегу Бориса Львовича Альтшуллера, замечательного российского архитектора-реставратора. Ну вот я не зря попросил вас вспомнить белокаменщика Головина, потому что такие люди были наперечет. Я очень хорошо помню, например, как реставрировали в Кирилло-Белозерском монастыре оконную колоду XVII века. Ее как бы прирубить надо было к окошку, построить из больших бревен, которые отесываются и прочее. И реставратор местный что-то стал говорить плотнику: «Ну ладно, ты там руби, тебе денег дадим». На что тот сказал, как сейчас помню, – «Денег-то я с тебя возьму, но никакого у тебя ни СНиПа, ни правила нет ее обсчитать. Сколько день стоит, столько и заплотишь. Только за один день мы не управимся, тут надо умение». И, действительно, сделать такую, казалось бы, простую вещь, оконницу. Но это не оконница, это колода. Это совершенно специальная такая конструкция. Надо сначала вытащить старую, эту гнилую, значит, обмерить. Надо подогнать ее под кирпич, В общем, было увлекательное дело, следить за всем этим. Это совершенно ушедшее умение. И я прекрасно понимаю, почему Борис Львович Альтшуллер пошел в реставрацию. Потому что ведь кроме чертежей и кроме восстановления есть у реставраторов еще одна такая вещь, как и у археологов. Стратиграфия, когда на памятнике сбивают то, что видно на первый взгляд, то, что сохранилось, и ищут следы перестроек, перечинок и так далее, чтобы понять, как жил памятник. И вот Альтшуллер этим владел просто в совершенстве.

О. Постникова –У Бориса Львовича были самые разные объекты. И я могу рассказать просто объект за объектом о том, какая была работа. Я написала воспоминания об этом, они опубликованы в книге, которая называется «Из творческого наследия архитектора-реставратора Б.Л. Альтшуллера» и вышла в 2013-м году в издательстве «Новый хронограф».

Вот, в частности, в городе Керчь находится гора Митридат, это остатки Пантикапея, древней столицы Боспорского царства. И там были найдены археологами остатки здания, пританей так называемый, дом для гостей города. Это была колоннада и много помещений, и в них даже были когда-то раскрашенные стены – но сохранились лишь архитектурные фрагменты.  Так как археологические раскопки давно закончились и ничего не было сделано своевременно для сохранения сооружения, куски, обломки  10 лет просто валялись в раскопе. И министерская комиссия, в начале 70-х побывав на месте, решила, что ничего из остатков этого здания сделать невозможно. Но потом туда попал Борис Львович, уже после комиссии. И решил, что он соберет эту колоннаду, будет восстанавливать облик памятника из того, что осталось, применяя методы консервации, метод анастилоза.

П. Алешковский – А что такое анастилоз?

О. Постникова – Анастилоз это такой закон для тех. кто ведет реставрацию. Это установка на место тех деталей, которые упали при разрушении, или были перемещены, или даже были увезены в музей. И, значит, кроме того, сохраняется облик памятника такой, который должен быть выявлен на научной основе с сохранением подлинных элементов. Вставляются только те новые детали, которые необходимы ради конструктивной устойчивости здания. И эти части не должны быть подделкой под старину.
При реставрации колоннады ввели бетонные и скрытые металлические элементы (инженерное решение Германа Бессонова). Поставили на место несколько потерявших целостность колонн, Из отдельных барабанов собрали две колонны в натуральную величину, на них установили железобетонную балку, на которую затем прикрепили с фасада  склеенные технологами части подлинного фриза с триглифами и карниза с раскреповкой и водометами.

П. Алешковский – Как сохранились.

О. Постникова– Ну, они сохраняются благодаря консервационным технологическим мерам. Водометы в виде львиных масок (изготовленные из местного современного известняка) представляют собой копии единственного сохранившегося и отданного в музей оригинала.
Стены помещений упрочняли методом инъекции: в щели и полости кладки вводили под давлением укрепляющий раствор в жидком виде, а он твердел уже внутри стены.

П. Алешковский – Твердел, скрепляя камни.

О. Постникова – Да. И до сих пор с 1976 года эти кладки и колонны все целы, стоят. При этом сохранили даже стенку в западном помещении, которая уже приобрела угрожающий наклон, то есть у нее вид падающий стены. Пританей, напоминаю, стоит на горе, и помещение это тыльной стенкой примыкает к земле. Но там придумали такую хитрость: за нею сделать невидимую бетонную конструкцию…

П. Алешковский – Такую поддержку.

О. Постникова – Да, между земляным холмом и падающей стеной сделали бетонную стенку, торчащую из нее арматуру завели в швы между камнями укрепляемой древней стены. Таким образом, та с тех пор висит, сохраняя свой наклон. Ну, все пока было цело. Правда, там очень плохой водоотвод, это проблема. Кровли-то на развалинах не восстановишь. И вообще Борис Львович боролся все время с властями города, чтобы сохранить тот вид памятника, каким он предстал непосредственно после раскопок. Потому что очень часто начальники хотят, чтобы археологические сооружения, от которых очень мало чего осталось, были восстановлены до первоначального вида. А современная методика этого не позволяет.

П. Алешковский – Давайте об этом поговорим. Дело даже не в методике, а в том, что подход ведь очень простой, как я понимаю. Если сохранилось сооружение или церковь, или храм какой-нибудь античный, например, как в Гарни, целиком, ну кто же будет его разрушать!. Наоборот, его незаметно скрепят и сохранят так, как есть. Но это редчайший случай. Чаще всего нам достаются руины. И из этих руин по аналогам, по планировке можно легко восстановить постройку в полнои объеме, создать «новодел». И вот я очень хорошо помню: каждый раз педантично, скрупулезно на научных советах реставраторы говорили: «Что же вы делаете новодел! Этого нельзя». Было понятно, что то, что сохранилось, надо бережно спасти, притом что иногда действительно, вот как вы говорите, нет крыши, сверху течет вода. И тут как раз вы вступали в силу, химики, делая так, чтобы укрепить, сделать подушку какую-то сверху незаметную, чтобы не попадала влага. Разрушает ведь все влага, снизу или сверху. И так, чтобы люди приходили и видели эти уникальные руины, и могди здесь размышлять. А, не так, скажем, как замок Тракай, который тогда был показателем для каждого из реставраторов, макет средневекового замка, которых полно сейчас и в Европе. В Словении я видел такой, например. Ну, тогда уж лучше построить замок для детей или для людей, один в один такой же, но памятник губить нельзя. Вот то, что сейчас сделали в Изборске, ужасно. Восстановили, как бы не до конца, но восстановили стены и прочее. И из удивительной, романтической, совершенно потрясающей крепости сделали вот беду, с точки зрения реставрации.

О. Постникова – Жаль, я не знаю работ в Изборске последних.

П. Алешковский – Ну, пожалуйста, продолжайте говорить про Бориса Львовича. Потому что не только античность он восстанавливал. В основном-то он восстанавливал как раз русское религиозное зодчество, церкви.

О. Постникова – Еще один объект, на котором я работала с Борисом Львовичем, – это церковь Николы в Пыжах на Большой Ордынке, памятник XVII века. Это памятник с замечательной белокаменной резьбой. Чудные наличники, красивая очень колокольня, тоже XVII века, хотя чуть более поздняя. Этот памятник имеет несколько строительных периодов, а в XIX веке был пристроен большой придел. Но когда Борис Львович пришел впервые на этот памятник, это было производственное помещение. И первый этап реставрации, – исследования, и сама реставрация – проводились, когда там вовсю работали люди. Там была лаборатория, в которой испытывали строительные материалы, потом там был комбинат «Росмонументискусство» со станками. Судьба у этого памятника тяжелая. Борис Львович сначала занимался реставрацией фасадов и выяснил, что многие резные элементы, которые кажутся белокаменными, сделаны из фасонного кирпича. Оказывается, целые фабрики работали в XVII веке, производя декоративные детали для наличников, порталов и т.д..

П. Алешковский – А потом их просто белили.

О. Постникова – Да. Но в то же время и белокаменных изделий там было очень много. И там был знаменитый портал XVII века. И вот по порталу как раз моя работа заключалась в том, чтобы спасти этот камень, потому что известняк уже превратился в порошкообразную массу. Нельзя было притронуться, он осыпался.

П. Алешковский – А что делают в таких случаях?

О. Постникова – Пропитку консолидантом. Мы взяли состав на основе тетраэтоксисилана, пропитали с помощью кистей и пульверизатора, и до сих пор те детали откосов портала, которые были обработаны, существуют. Остальные элементы разрушились, потому что на Большой Ордынке долго не было ливневки, и все время стояла вода прямо у порога храма. Не было водоотвода. Борис Львович всю жизнь занимался этим памятником, до 90-х годов, когда была последняя реставрация, последний этап. При этом Борис Львович после «Перестройки», когда церковь уже стала действующей, там работал на общественных началах. Потому что вся система реставрационных подчинений изменилась. И он привел туда как раз Головина, который сделал последний вариант резных белокаменных деталей. Но он делал их копии по существующим остаткам и по чертежам Альтшуллера 1954 года. Таким образом, сейчас там подлинные формы точно воспроизведены.

П. Алешковский – Ну, а церковь в Городне?

О. Постникова – Да, церковь Рождества Богородицы в селе Городня это целая эпоха. Борис Львович занимался объектами Тверской области, при этом у него под надзором там было много церквей, и он каждый месяц за один день, значит…

П. Алешковский – Объезжал их.

О. Постникова – Да, объезжал, потому что ночевать было негде. Ведь поразительно, что или не было гостиниц, или туда невозможно было устроиться. И вот церковь на границе Московской и Тверской области, церковь XIV-XVIII века, комплекс такой. И он занимался ею, начал в 60-е исследования и обмеры. И в 70-е годы исследования были закончены. И тут прибыла комиссия по этой церкви, потому что этот памятник был союзного значения. Сейчас мы говорим «федерального значения», а он был союзного значения. Это, в общем, шедевр русской архитектуры. Но там были аварийные своды, аварийные столбы, аварийные стены. И комиссия сказала, что нужно этот памятник разобрать. Но Борис Львович знал, что при разборке многие элементы будут окончательно разрушены, а при последующей «сборке» придется ввести в структуру храма много современных материалов, и подлинность постройки значительно утратится.  И хотя это была действующая церковь, где особенно трудно было работать, он сказал, что разбирать…

П. Алешковский – Не даст.
П. Алешковский – Напомню еще раз, что это «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня сегодня Ольга Николаевна Постникова, заслуженный реставратор, химик и поэт. И вспоминаем мы Бориса Львовича Альтшуллера, корифея российской реставраторской науки, архитектора. И говорим о церкви в Городне. Если вы когда-нибудь ездили в Тверь по Ленинградскому шоссе, Москва – Питер, или если вы не ездили, а собираетесь съездить, обязательно заезжайте туда. Это уникальный памятник XIV века на старом городище. Это городище младшего сына князя Тверского. И это маленькая церквушка с большой, пристроенной позднее трапезной, с большой колокольней, совершенно уникальная, потому что ничего подобного в Тверской земле не сохранилось, все было взорвано и уничтожено. До нас дошла из XIV века в Тверской земле, по-моему, только Городня. И понятно было, что допустить разрушение этой уникальной церкви ни один нормальный реставратор позволить себе не мог. И вот Альтшуллер отстоял ее.

О. Постникова – Да, отстоял, прежде всего в том, что не стали разбирать церковь. А он решил привлечь самые последние методы, разработанные в реставрации. И пригласил инженера Ровенского и инженера Карева, которые сделали проект усиления конструкций без разборки, с использованием армирования, с использованием метода инъекционного укрепления сводов и столбов.

П. Алешковский – И служит церковь сегодня. Ни на минуту не закрывалась.

О. Постникова – Да, священник там – Алексей Андреевич Злобин. Причем, настаивая на своем, Борис Львович, понимал, что денег-то нет.

П. Алешковский – Они очень хорошо сошлись со Злобиным. Поначалу, конечно, они приглядывались друг к другу. Злобин сказал, что «мы будем служить в трапезной». Он был коротковолосый, с маленькой бородкой, помню, приехал на «Запорожце» вместе с моим отцом. Бабки смотрели на него косо. А потом он с тех пор до сегодняшнего дня стал там местночтимый, почти святой. Потому что он очень активный священник оказался, например,  ни разу не пропустил службу. Поначалу тверская компартия была, естественно, против, А кончилось тем, что ему, по-моему, дали советский орден какой-то. Во всяком случае церковный орден дали. точно. И на праздник по поводу награждения этим орденом, должен был приехать архиерей. Альтшуллер мне рассказывал, что священник, подбежав к нему с этим орденом, сказал: «Борис Львович, ну, вы поносите хоть немножко, вы тоже ведь причастны!» На что Борис Львович сказал, что вы носите, это ваше, а я как бы рядом постою.

О. Постникова – Борис Львович в конце жизни получил от Московской Патриархии орден по совокупности работ, как я понимаю. Но тогда что было важно, финансирование-то было  очень проблемным. Потому что Церковь не имела денег в достаточно количестве, а государство для действующих церквей не так уж старалось.

П. Алешковский – Не раскошеливалось.

О. Постникова – Что Борис Львович сумел сделать: он через Министерство в список олимпийских объектов Городню поставил. И это была хитрость, которая позволила работу Бориса Львовича, то есть явки его на объект, контроль работ сделать официальными. А все остальное, что Министерство не оплачивало, это все делали «хозяйственным способом».

П. Алешковский – Злобин еще придумал, что эта церковь построена на костях воинов, убиенных на Куликовом поле – такая вот была легенда. И в результате все на это клюнули, и редкий памятник спасли, отреставрировали, и он служит замечательным образом и сегодня.

О. Постникова– Да, но надо сказать, что масса народа там работала просто на энтузиазме. Правда, потом Карев был наказан, его вызывали в партком: почему он работает на действующей церкви? Так что тогда были атеистические времена, не такие простые.

П. Алешковский – Да, это было. Но, тем не менее, вот один из таких живых примеров, которые на памяти у всех. И сегодня, если в эту церковь вы заглянете, там продается книжка Артура Адамовича Галашевича, искусствоведа, который написал научный очерк об этой церкви и об истории ее реставрации. И, конечно, Борис Львович там упоминается постоянно. Хорошо. Давайте вспомним его как человека просто.

О. Постникова – Как человека я его вспоминаю очень смелым. Еще в 50-е годы, когда он работал в Кремле по реставрации церкви Екатерины, у него была большая ссора с администрацией, поскольку хотели эту церковь выкрасить желтой охрой, как красили тогда все казенные здания. Она не принадлежала музейному комплексу, а объектом была, так сказать, для казенных надобностей. И вот он сопротивлялся, чтобы ее так красили. И, по-моему, это сыграло свою роль, и от работы в Кремле он был отстранен тогда. Но потом Никита Сергеевич Хрущев где-то сказал, что «церкви ведь были белые». И церковь Екатерины тоже, значит, все-таки побелили. Ну, был еще случай… Приехала министр культуры Фурцева в Спасо-Андроников монастырь, где была архитектурная мастерская, ЦНРПМ. Всех специалистов посадили в отдел, закрыли дверь и велели не высовываться. А Борис Львович к ней выскочил из окошка, прямо ей под ноги, хотя она шла с охраной. И говорил о каком-то очень насущном вопросе охраны памятников. не испугался ни охраны, ни смешной ситуации.

П. Алешковский – Готов был из окошка выпрыгнуть.

О. Постникова – Ну работал в Большом Кремлевском дворце в 90-е годы.

П. Алешковский – То есть все-таки под конец жизни его вернули в Кремль, потому что, в общем, было понятно, что он стал светилом, и к нему пришли за советом и помощью. Он стал работать на Большом Кремлевском дворце, да?

О. Постникова – Да, исследования возглавил. Сергей Сергеевич Подъяпольский был привлечен по реставрационным проблемам, по методике, а Борис Львович возглавлял исследования. И они очень много там всего узнали. Великокняжеский дворец рубежа XV-XVI веков, который в кладках, в недрах Большого Кремлевского дворца сохранился, был тогда  изучен. Там замечательные итальянские формы, набор разноцветной керамики, целая коллекция...

П. Алешковский – Изразцов.

О. Постникова – Осколки. При перестройках ничего особенно даже не выметали и не выносили.

П. Алешковский – Просто под пол.

О. Постникова – Да, все так там и лежало. Замечательные кладки из большемерного кирпича, ренессансные капители. Так что Борис Львович, слава Богу, это все увидел, и осмысление этого материала происходило под его руководством целой группой молодых реставраторов. Вот они успели у него…

П. Алешковский – Поучиться.

О. Постникова – Да, быть в контакте, и это на всех отразилось очень положительно. Сейчас эти люди – ведущие специалисты в реставрационной сфере.

П. Алешковский – А понимаете, в чем дело. Для тех 15-20 человек на страну, которые выросли в таких корифеев, в начале их работы, да и в общем очень долгое время, все советское время, пока шла активная реставрация памятников, перед ними была открыта вся страна. Ведь они, скажем, Альтшуллер мог получить командировку в Дербент, например. И, по-моему, ездил туда. Потом его могли бросить, скажем, на Коломну, и он много работал в Коломне. К примеру архитектор Воробьев защищал проект по Астраханскому Кремлю, и Борис Львович сидел на совете. И они знали всё, вот каждый камешек, что называется. Архитектор  Савицкая занималась Соловками, это не могло пройти мимо ученого совета, на котором все проблемы реставрации обсуждались. И каждый обязательно вставлял свое замечание, шпильку или, наоборот, рукоплескал какому-то решению.

О. Постникова– Да, все так. У нас осталось мало времени, мне хочется только один эпизод рассказать. Борис Львович занимался церковью XVI века в селе Остров, церковь Спаса Преображения, построенная при Иване Грозном и с тех пор остававшаяся вотчиной русских царей. Правда, позднее, с XVIII векам она пришла в упадок, получив новых хозяев и так далее. Но эта церковь белокаменная…

П. Алешковский – Шатровая. Как в Коломенском, чтобы понятно было…

О. Постникова – Шатровая, потрясающая. Да, сродни Коломенскому, но построенная позднее. И, значит, Борис Львович там следил за всеми практическими работами. И вот был момент, когда он должен был подниматься наверх для того, чтобы контролировать установку креста. Волновался, сказал: «Мне завтра на 40 метров лезть. Все думают, что я все могу, а я не все могу». Ему рабочие из уважения сделали на лесах специальные перильца  для левой руки, поскольку правой у него не было. Обычно же там просто лесенки. Он взобрался на самый верх, проконтролировал работу, развернулся, но не смог двинуться вниз. И стоял наверху, потому что для левой…

П. Алешковский – Для левой руки при подъеме было перильце, а при спуске его не было.

О. Постникова – Да, спуститься он не мог. И у него, очевидно, повысилось, давление, пошла носом кровь. И он стоял на лесах, на высоте 40 метров, окровавленный…  И чудом только его последователь, очень преданный ему человек, Артур Галашевич, помог ему сойти вниз, просто своими руками переставляя ему ноги. И вот это – символическая фигура для меня, и ситуации символическая, что до кровавых моментов просто доходила эта работа, но он не жаловался, и он держался.

П. Алешковский – А церковь в Острове существует, служит. И Альтшуллер – т а м. И на всех памятниках. Вот это очень важно, чтобы в этих церквях помнили своего «зодчего», нового зодчего. Ну что же, мы его вспомнили здесь сегодня, на радио «Вера». Это был «Светлый вечер» с Петром Алешковским и Ольгой Постниковой. Большое спасибо, что пришли.

О. Постникова – Всего доброго.