Святой Антоний 3

Славь

       Десять лет, надо же! Как избирателен бывает наш ум. Всё это время изучая тонкие энергии, я не то чтобы не придавала значения этой истории, я даже ни разу не вспоминала о ней! И только после того, как узнала, что в лавре есть «выход в Славь», в другое состояние сознания, я начала по частям вспоминать мамин рассказ о её встречах с Антонием.    
       Не сразу первая часть проявилась на бумаге. Она разворачивала память аккуратно, день за днём, рано утром, давая возможность мне прожить все состояния и осознать важность момента и необходимость вынести его за рамки близкого круга. 
      Однако дописывая вторую часть «Святого Антония», меня уже трясло и колотило, как в лихорадке. И было отчего. В процессе работы начала раскрываться третья часть рассказа, уже связанная, со мной, а не с мамой. Всплывал и более глубокий смысл этой забытой семейной легенды. Не выдержав напряжения от тревог и сомнений, я пошла за советом в лавру. Много чего стало проясняться, но то, что открылось, вызвало ещё больше вопросов. Наговорившись со святыми, наплакавшись, я в конце концов успокоилась и, вернувшись домой, кое-что набросала. Потом долго размышляла и решила отложить публикацию третьей части. Не всё было собрано, и не всё понятно, а значит, время явиться ей на свет ещё не пришло. 
       Тому минул один год. И вот в голове, как заезженная пластинка, стала вертеться мысль: «Допиши третью часть Святого Антония. Закончи…» Потом ещё один год — и опять: «Допиши!» Так раз за разом я принималась за сочинение, не ведая, что в результате получится. И совсем недавно, стоя в лавре у иконы Отче Серафима, я чётко услышала: «Допиши Антония, пожалуйста. Время пришло…» Я дерзко спросила: «Поможешь?» И в ответ услышала знакомый, весёлый и игривый тон: «Конечно!»
                *******
        Что делать? Как я могу написать такое? То, что было с мамой — похоже на художественную историю. А тому, что произошло со мной, названия нет. Я уселась на своё место, прикрыла глаза и позвала Отче.
— Ну и чего ты так разволновалась? В первый раз что ли описываешь ментальные приключения?  Пошли на наше место… Поболтаем.
— Ногами или языком? — не удержалась я и съёрничала.
— Ложкой в чае! — ответил Отче. — Пошли уже.

       Мы сидели на звёздном мосту и болтали ногами. Мы — это я и Серафим Саровский.
— Нравится тебе на этом мосту сидеть, да? — насмешливо и в то же время участливо спросил Отче.
— Нравится, — честно ответила я и улыбнулась.
— Ну что у тебя, рассказывай.
— Отец Серафим, я запуталась с именами Святого Антония. Я никак не могу понять, где правда, а где вымысел? Антоний, который первый — подвижник, тот, кто основал отшельническое монашество. Антоний второй — судя по всему, твой крестник, Радонежский.
— Так и что? — подталкивал меня Отче.
— А ещё надпись на саркофаге «…жил в теле…». Я таки прочла выбитое на нём имя, оно пришло в видении, четко и ясно.
— Так почему ты сомневаешься в себе? Разве ты не знаешь, что писатели часто пишут о том, что было на самом деле или только ещё будет, думая, что они это придумали сами? Вспомни, сколько фантастов в ведении или не в ведении предсказали будущее этого мира? Писатели, художники, поэты, музыканты — это всё творчески видящие и слышащие люди, у них врождённая чувствительность и эмпатичность. Как в вашем мире говорят, повышенная ощущабельность, а в нашем — врождённое сопереживание и сочувствие с Богом. Вот ты, к примеру, свабодна в своём творчестве или нет?
Я задумалась над словами Отче, а он продолжил так же рассудительно, терпеливо и вкрадчиво объяснять мне простые вещи.
— В каком-то смысле написанная тобой история такой была, есть и будет. Вы с мамой протянули её через время своей памятью. Это радужные мостики, которые ты так любишь строить между не связанными на первый взгляд событиями. А ты не хочешь подняться повыше и посмотреть на все это пошире?
— Повыше — это когда Божественное проявляет себя через нас, сопереживая вместе с нами, так? — стала размышлять я.
— Верно. А пошире?
— Пошире… Сейчас… Никак не пойму, почему в моей памяти Антониев много?
— А ты думаешь, ты одна воплощалась на Земле много раз? — удивился отец Серафим.
Я хлопнула себя по лбу. «Точно! И как я про реинкарнацию забыла? Вот что значит мало мерности: оперируешь информацией и думаешь только в нескольких планах, а чуть шаг в сторону — и уже потерялась. Очевидные же вещи лежат перед глазами, а мы не можем сложить элементарное — просто не видим. Это объясняет, почему математика и физика мёртвые. Их законы работают только в закрытой, ограниченной системе, и на определённое время. Поэтому ракеты дальше околоземного пространства не летают, а существующие НКС никогда не выйдут за пределы Солнечной системы. В большом живом космосе правила другие, живые. А искусственно выведенное всегда ограничено, потому что это всего лишь эксперимент. Оно, искусственное, основано на мёртвых законах цифрового эго ИИ и не имеет ни проекции, ни отображения в системах живого космоса. Мёртвых алгоритмов там попросту нет, нецелесообразно. Ого! Какие масштабные выводы можно сделать из одного осознания о малой мерности. И какая тонкая грань между живым числом и мёртвой цифрой…»
— Это если ты спишь или находишься в Игре, или не имеешь различения. — Вошёл в мои размышления отец Серафим.
— А в жизни?
— Вот! — Поднял светящийся палец Отче. — Это главный вопрос. Но об этом позже. Что там у тебя с именами не сходится?
— Ну сам смотри: Святой Антоний, который снился, основатель монастырей, архимандрит — это раз. Архимандрит, имя которого пришло в видении, и который жил в теле Святого Антония — два. Сама мама ведь не запомнила имени, написанного на саркофаге. И Антоний Радонежский — три. Это уже факт из маминой детской жизни. Я запуталась.
— Так распутайся. — Спокойно, почти буднично, как помыть посуду, предложил Отче.
Я выдохнула, поднялась повыше и начала обобщать вслух:
— Три разных времени, три захоронения, два в лавре. Если бы не мамины рассказы, я бы решила, что это разные люди с разной биографией. А так, выходит, что…
— Что выходит? Тебя смущает, что душа святого может воплотиться трижды или то, что это увидела ты?
      Вот оно! Отец Серафим, как всегда, зрил в корень. Сейчас я назову имя, выбитое на саркофаге, и признаю факт того, что Душа Великого Святого Антония жила в этих двух тысячелетиях как минимум трижды. И да, не в количестве было дело, а в том, что я узнала, в ком она воплощалась. Я боялась ошибиться. Но зато знала точно, подобная информация просто так не открывается. Здесь, на Земле, всё по поводу и для чего-то. Встал резонный вопрос: для чего? Я придвинулась к Отче поближе и вопрошающе заглянула в его лучистые глаза:
— Как ты думаешь, я могу об этом написать?
Отец Серафим активно заболтал ногами над мостом, прищурился, будто задумал что, и быстро предложил:
— А чё гадать? Давай его самого спросим.
— Кого??? — очень сильно удивилась я, неожиданно выдернутая из своих тревожных переживаний.
— Дык, Антония.
Я ошалело уставилась на Отче. От его предложения я зависла и потеряла дар речи.
— Ну, хорошо, хорошо. Святого Антония Великого! Так нормально? — торжественно-дурашливо произнёс отец Серафим. Он всё время подтрунивал надо мной и моей серьёзностью. И, не давая мне очухаться, произнёс: — Смотри, вон он уже сам идёт.
— Кто??? — скорее выдохнула, чем спросила я, опять подвиснув.
— Ну что ты заладила, кто да кого? Давай двигайся, пусть Антоний сядет рядом, — сказал и сам подвинулся вправо.
     От таких слов я вовсе обомлела, но инстинктивно сделала то же движение вправо. Потом поняла, он опять надо мной смеялся — места на звёздном мосту навалом. Немного придя в себя, я тихонько хрюкнула от смеха — ведь это всё равно, что подвинуться сидя на рельсах. Отец Серафим смешливо кивнул мне и дал знак посмотреть перед собой. Я опять замерла в оцепенении.
       А как реагировать, когда на тебя надвигается живой, перетекающий и переливающийся свет? Я смотрела во все глаза, будто попала внутрь фантастического фильма. По мере того, как он приближался, оцепенение спадало, а меня пробирали лёгкая дрожь и восторг. Я видела, что облако света уже не плывёт, а идёт к нам. Подходя ближе и ближе, оно уплотнялось, густело и постепенно материализовывалось в красивый, плавный мужской образ в красной накидке, перекинутой через плечо. Я выразительно посмотрела на отца Серафима. Хоть бы предупредил!
— А я и предупредил! — Сверкнул Отче своей незабываемой, искромётной улыбкой. 
— Смеётесь, да?
— Конечно! Ладно, дай Антоний сядет рядом.
      Пока я препиралась, Святой Антоний уже подошёл к мосту, и я ощутила внимательный взгляд: не скользящий и оценивающий, а тёплый и до ужаса знакомый. Энергии святого Антония не могли не волновать. Я следила за его переливами и не могла отвести глаз от красоты и сияния святого. Спокойная уверенность, тихая нежность, абсолютное расположение и понимание исходили от него. Как бы это объяснить, он смотрел глубоко в душу и трогал её своей душой. Он разглядывал меня, узнавая или вспоминая. А может, это мне показалось от волнения, не знаю, но он был настолько открыт, что если бы я захотела, то смогла прочесть в нём всё, что захочу. А я не хотела. Не могла. Мы все были открыты, всё на виду, но это не означало, что можно безцеремонно вламываться в другую душу. Это не было ни нравственным правилом, ни пониманием невозможности нарушения границ другого человека, нет, это вообще не об этом. Это было другое состояние бытия и жития. В нём собраны все качества взаимности и ценности общения. Это другие, божественные отношения между душами. Он меня видел насквозь, и мне это нравилось. Он принимал меня такой, какая я есть, и я тихо радовалась. Он был открыт, и мои страхи таяли, а душа открывалась ему навстречу. Я загляделась и залюбовалась им.
— Вот, Антоний, посмотри в глаза влюблённой женщины. Ко мне она уже привыкла, а ты ещё можешь насладиться её вниманием. Но предупреждаю, ненадолго. Сейчас она обвыкнется, освоится и её пытливая душа завалит тебя вопросами.
— Я вижу, Серафим, — тихо и вкрадчиво с улыбкой сказал Антоний. А потом, лучась каждым движением, мягко произнёс, глядя мне в глаза так близко, что я аж затрепетала.
 — А ведь я сияю из-за тебя.
— К-к-ак это? — только и смогла пролепетать я.
— Мы знакомы с тобой. Это твои восхищение и забота рождают во мне такое движение света.
— А-а-а…
«Мы знакомы… Восхищение… Движение света…» Вопросы тут же зажужжали в моей голове, как пчёлы, но ни одного подходящего, соответствующего моменту, я сформулировать не могла — чувств было больше, много больше, целая палитра! Больше, чем логики и здравого смысла. Я просто потерялась в состояниях.
       Голос отца Серафима нежно и понимающе прошелестел где-то у меня над головой:
— Антоний, давай подождём, пока она наглядится.
Меня как водой облили. Кажется, я даже покраснела. Боже, я пришла с серьёзными вопросами, а сама сижу, пялюсь на святого и просто купаюсь в его свете и любви, вместо того чтобы работать.
— Так это ж замечательно, — улыбнулся в ответ на мои мысли святой Антоний. Он так просто это сказал, что я вспыхнула и резко повернулась к Отче. Но и отец Серафим смотрел так же — ласково и нежно. Я засмущалась, не выдержала и расплакалась. Не было больше сил сдерживать радость, лившуюся потоком из сердца.
— Ну, наконец-то, плотину прорвало… — пошутил Отче.
— Ну что вы со мной делаете? — проскулила я тихо.
— Слушаем и светим. Слышим и любим, — почти одновременно ответили мои собеседники.
Слёзы градом катились по щекам не то от умиления, не то от счастья, а может, просто от неверия, что такое происходит со мной.
— Поплачь, детка, поплачь, пусть вытекут все сомнения и горести. Может, ты чего боишься? Хочешь, посвечу? — участливо спросил Отче.
— Не на-а-до, — музыкально протянула я, хлюпая носом и утирая слёзы.
Какое «посвечу»! Одного слова отца Серафима было достаточно, чтобы я увидела, чего боюсь — ответственности.
— Чего, чего?
— Ответственности! — вслух повторила я с лёгким вызовом.
— Ах, ответственности! — нараспев произнёс отче. — Слышь, Антоний, она ответственности боится.
      Антоний улыбался и смотрел на меня с прищуром. Было чувство, что он про меня знает нечто такое, о чём я не подозреваю или попросту забыла. Я высморкалась, промокнула лицо и уже без смущения посмотрела в глаза святому. «И где я тебя видела?» — чуть не слетело с моих губ, ну прямо как у мамы.
— Где-где? Знамо где! — ответил отец Серафим, подмигивая Антонию. — Ты чего-то спросить у него хотела или передумала?
Я поняла, что меня уводят от мысли знакомства с ним. Ладно, рассказ-то дописать нужно, а я суть волнующего меня вопроса так до сих пор и не выяснила. Всё ещё хлюпая носом, я наконец собралась с духом и выпалила Антонию прямо в лицо:
— Я боюсь того, что написала про тебя вымысел.
— Ты хочешь сказать — это неправда? А что в написанной истории не так?
— Не поняла, — удивилась я. Глаза разом высохли, и мозг заработал своими нейронами, как молниями.
— Ну, чего не было: твоей бабушки, маленькой мамы, 1942 года? Разве не было страшной войны? Или ты не болела воспалением лёгких, а твоей маме не снился сон про меня? Или быть может, мы не сидим сейчас с тобой на звёздном мосту и не болтаем ногами? Разве это всё неправда?
— Правда. Всё было. И на мосту мы сидим. Но ведь я написала, что Святой Антоний, то есть ты, принёс ярый Свет на землю.
— А разве нет? — подключился отец Серафим. — Посмотри, что творится вокруг? Враньё ползёт по швам, шило так истыкало мешок информационного поля, что превратило его в худой дуршлаг, того гляди, само скоро вывалится из него. Всё ты написала верно, только происходит это не десять лет назад, а сейчас. Ну, так и пишешь ты сейчас.
— Пришло время царства огненной правды! — торжественно произнёс Антоний.
— Ну, так возьми и огласи это, в чем дело? — сказал Отче.
Я вертела головой между двумя святыми и, казалось, не успевала за ними.
— Это вы сейчас с кем разговариваете? — встряла я.
— С тобой, милая, с тобой.
— А огласить кто должен?
— Так ить, ты, милая, и должна.
     Я задумалась, но ненадолго. Сердце всё так же бухало в груди, но тревоги уже не было. Я посмотрела на обоих святых — они лукаво улыбались. Я чувствовала, что наше свидание подходит к концу. Так не хотелось расставаться. Кому сказать — не поверят. Да я и сама не очень-то верила в свои путешествия.
— А зря! — в один голос громко сказали мои душевные визави.
— Верить надо обязательно, — умилённо сказал отец Серафим и ласково погладил меня по голове, а я наяву почувствовала его прикосновение. — Ну, теперь поняла, какая грань между сном, явью и славью?
— Поняла, по сути — никакой. Все ограничения и страхи в моей голове.
— Верно… — выдохнул Отче.
— Так ты поможешь мне? — спросил святой Антоний.
— Как?
— Огласишь царство огненной правды?
Я опустила глаза и как молодой бычок тряхнула упрямой головой, сбрасывая все сомнения и остатки страха:
— Оглашаю! С радостью и любовью сошествие на Землю Белого Огня и начало царствия Ярой Правды!
— Хорошо сказано! — согласно кивнул Антоний. —  А «ярое, яровое» означает лучшее, отборное, что есть у Бога из качеств Света, — промурлыкал под нос святой и спрыгнул с моста.
— Да будет так! Пока не изменится план Создателя! — повторил следом за ним Серафим и тоже встал. Звёздный мост стал вдруг радужным, и мы оказались над самой Землёй. Пока я разглядывала Землю, мои собеседники уже оказались вдалеке от меня.
— Вы куда? — заволновалась я. Не хотелось выходить из такого славного пространства. Они повернулись и удивлённо посмотрели на меня.
— Как это куда? Работать.
И ткнув в меня указательными пальцами, оба сказали:
 — А ты писать!

        Я смотрела в светящиеся спины уходящих святых и слышала обрывки утекающих мыслей их разговора.
— Как думаешь, не рано мы открыли ей память?
— Нормально, она справилась. Быстрее тебе поможет вспомнить.
— Я не оставлю её. Я буду ей верным другом и соратником. Всегда.
— Мы — не оставим. Только пусть до времени не осознаёт, кто ты. Так лучше для неё и для тебя. Ты же знаешь, соратники сами должны притекать.
— Жаль, что до сих пор они не видят себя, не осознают, кто такие на самом деле и какова сила их Души. — Это звучал Великий Святой Антоний.
— Таков Великий Замысел. И пока ему оставаться таковым. Им трудно, эго сильно напитано ядом. Но мы с тобой знаем, что скоро всё изменится. — Звучал Преподобный Серафим Саровский Чудотворец…
      Дальше слышать было невозможно, хотя, наверное, я могла бы, но понимала, что это совершенно не нужно. Всему своё время. Шестерёнки знаний должны сходиться так, чтобы, точно попадая в пазы, приводить в движение механизм памяти, открывающей пространства. Радужный мостик развернулся и лёг мне под ноги, показывая дорогу и говоря, что пора возвращаться.
                ******
Я вернулась домой и закончила рассказ. Открыв компьютер, я напечатала:
«На крышке саркофага из белого камня по-старославянски было выбито: «Здесь покоятся мощи святого Антония, жившего в теле архимандрита Никона — игумена и соратника Сергия Радонежского».

Светлана Бойко,
07 декабря Второго лета.