СВОЙ

(Впервые опубликована Топос, 13/12/2023)https://www.topos.ru/article/proza/svoy

СВОЙ

Повесть

БЕЗ ДОКУМЕНТОВ
 
            – Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться к товарищу подполковнику? – спросил командир роты спецназа майор Седов. Он не ожидал увидеть в штабе полка в полуразрушенном подвале комбрига и немного стушевался.
            – Обращайтесь!
– Товарищ подполковник, сапёры в подвале нашли трёхсотого. Прямое попадание. Всех в фарш. А этому повезло. Стеной привалило. Документов нет, но пленные говорят – какая-то шишка. – В бронежилете и в каске-полусфере, небольшого роста сухощавый майор напоминал подростка, который примерил вещи не по размеру. В его голосе звучало неудовольствие от непредвиденной заминки. После месяца тяжелых боев все устали и были раздражены упорством противника.
– Без документов? Пусть с ним следственный комитет разбирается! – сказал подполковник Морозов, лет тридцати пяти, с веснушками на щеках, в бронежилете и каске. С майором, как и с генералом, он служил еще в Сирии. 
– Есть!
– Что еще?
– При нём планшеты с секретной документацией нашли.
Подполковник вопросительно посмотрел на генерала Летунова.
            – Как он там оказался? – скорее с досадой, чем с удивлением спросил генерал.
Досадовал он, потому что его отвлекли от доклада. Это был крепкий поджарый мужчина лет пятидесяти. Из-за высокого роста генерал чуть ссутулился, а бронежилет, казалось, был ему тесноват. Едва заметный шрам на переносице между бровей не портил его лицо, но придавал ему суровости.
            – Хрен его знает. Фамилия у него не хохлацкая. Пленные говорят – Грыу.
            – Наёмник, что ли? Румын?
            – Вроде, нет. Отчество наше. Дмитрий Иванович.
            – Ведите его сюда! – приказал генерал, но майор добавил:
            – Ему по башке прилетело. Весь в крови и контуженный. Свои, похоже, решили, что двухсотый и бросили. Потом дважды лезли назад. Наверное, за документами.
            – Тогда везите его в госпиталь. А документы – сюда.
            – Есть!
            – Погодите! Как, говорите, его зовут?
            Майор повторил.
Генерал помедлил и сказал:
            – Вы туда? Давай вместе подскочим.
В войсках его уважали за храбрость: на рожон не лез, но и в тылу не отсиживался, – предпочитал сам увидеть, что происходит; случалось, ночевал сидя на чубуке в блиндаже на передовой: многому на этой войне приходилось учиться заново. Кроме того, жалел солдат и недолюбливал министерских.
С собой он взял подполковника Морозова.
            По траншее, затянутой сверху сеткой, вдоль развалин дома быстро прошли к серой «буханке». Шли, опустив головы, по привычке, прикрывая горло. К «буханке» тут же подтянулись четверо. Двое с автоматами, в бронежилетах и касках зыркнули вверх, высматривая маленькие незаметные коптеры, чтобы те не вызвали большие коптеры и не разбомбили. Смеркалось. Далеко над передовой повисли первые «люстры» – фосфорные осветители. Ещё один боец с помощником, оба по виду тувинцы, нёс снайперскую винтовку, придерживая её обеими руками, как носят ребенка. Бойцы ждали командира, чтобы ехать, и не предполагали встретить начальство. Они растеряно помялись.
– Подбросим, товарищ генерал? – спросил майор.
            Летунов коротко боднул – поехали.
Машина рванула и запрыгала на рытвинах мимо разбитых многоэтажек, точно по наезженной колее, чтобы не подорваться на мине.
            – Тут рядом! Километра два! – крикнул майор.
            «Буханка» объезжала ухабы и кучи битого кирпича, и машину сильно раскачивало.
            Завод, точнее, то, что от него осталось, уже зачистили. Воняло гарью пожара и серной кислотой. В цеху с проломленной крышей ахматовцы осматривали пленных, без бронников, с хопками на задницах. Пленных было много. Сдавались большими отрядами третий день. Пленным приказывали снять куртки и показать наколки. Поодаль выстроили вэсэушников в гражданской одежде, которые пробовали выйти с гражданскими – таких опознали по стелькам военной обуви. Среди них было много бойцов территориальной обороны. Пленные угрюмо отвечали на вопросы.
В стороне, с руками за головой и лицом к стене на коленях стоял военный.
            – Этот что ли? – спросил подполковник.
            – Нет. Это альпинист! – сказал майор. – На шестом этаже работал, сука! Вниз по веревке дернул, когда по нему из танка лупанули. Прямо на моих свалился.
            – Стоило его сюда тащить? – проворчал Морозов.
            Снайперов в плен не брали.
            – Раненый! – пояснил майор.
            – Что же вы его раком поставили?
            – Не сдохнет.
            Генерал всматривался вперёд. У входа в подземелье, заваленного битыми кирпичами и бетонной крошкой у носилок ждали санитары и военные с оружием.
– Сутки там пролежал, – сказал майор. Они спускались мимо расколотых, как фанера, бетонных плит. – Крепкий мужик. Его люди, обученные суки, наших намолотили!   
Офицеры подошли к носилкам. На них едва уместился огромный человек лет пятидесяти в полосатой тельняшке. Обе его ноги были приподняты на валик из одеяла. На одну с разорванной штаниной наложили шину. На животе мокрая тряпка. Прибинтованная к груди рука казалась неестественно огромной. На плече даже в сумерках различалась вэдэвэшная татуировка с парашютом и звездой еще советских времен. Повязка-шлем закрывала небритые щеки и лоб до бровей, а голова под бинтами казалась странно толстой.
– Привет, Димон! – сказал Летунов раненому.
Тот какое-то время вглядывался, а затем ответил:
– Здорово, Миха!
Генерал наклонился, и обнял пленного. Осторожно, чтобы не навредить раненому.
– А я думаю, ты или не ты? – сказал тот. – Видал, как меня твои упаковали? – попытался он шутить, но слова давались ему с трудом. Небритая щетина казалась черной на его бескровном лице.
– Мы со слабаками не воюем! – отшутился Летунов.
– Как Наташа?
– Уже бабушка!
– Ты еще не дед?
– Нет. Мои думают. А твои как?
– Никак!
– Так и не женился?
– Было.
– Ладно. Потом. Меньше говори.
Пленный прикрыл глаза.
– Что с ним? – негромко спросил Летунов санитара.
– Похоже – внутреннее кровотечение. Живот синий. Не понятно, как он еще жив.
– Товарищ генерал, это ваш знакомый? – так же негромко спросил майор.
– Друг. Срочную вместе служили, – ответил Летунов.
– Вууут, блин! – сквозь зубы с горечью в голосе протянул майор и отвернулся.
– Не раскисай, майор, – медленно проговорил пленный, не открывая глаза. Его сознание, очевидно, путалось, поэтому он спросил: – Где ваш командир?
– Тут я, Димон! – Летунов наклонился к раненому.
– Помнишь, тогда на болоте, ты меня тащил?
– Помню! Потом договорим!
Рыча и переваливаясь на рытвинах и ухабах, подъехал санитарный тягач.
Летунов помог солдатам загрузить носилки.
Когда бойцы вскарабкались в машину, майор подошёл к лейтенанту.
– Лейтенант, чтобы довёз его. Генерал приказал! Понял? – сказал он.
– Так точно!
Майор постучал по дверце мотолыги, тягач взревел и пополз.
 
ПОЧТИ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
 
У подъезда панельки перешептывались зеваки. Отъехала машина «скорой». Поодаль дежурил милицейский «бобик». К милицейским подошёл старший лейтенант: фуражка, казалось, держалась на его голове, зацепившись за оттопыренные уши. Сержант не спеша выбрался с переднего пассажирского сиденья «бобика» и, козырнув, доложил.
Со слов свидетелей с первого этажа подозреваемый ждал потерпевшего весь день на скамейке у подъезда. Затем избил его и двух его охранников. Вызванный наряд скрутил парня. При задержании тот сопротивления не оказывал. На вопросы не отвечал. Потерпевшим оказался политик из «новых». В управление уже звонили, интересовались.
Сержант открыл заднюю дверцу машины.
– Этот? – спросил старлей.
– Этот! – ответил сержант.
В машине, облокотившись о колени, дремал парень.
Офицер приподнял фуражку и растерянно поскрёб макушку.
– Ты кто? – спросил милиционер. – Фамилия у тебя есть?
– Есть. Грыу Дмитрий Иванович, – не поднимая головы, отчего голос его прозвучал глухо, с сильным акцентом ответил парень.
– Ты молдаванин? – спросил милиционер по-молдавски.
– Да.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать!
Парень посмотрел перед собой. Немытые волосы. В глазах сонная поволока. Ношеная болоньевая куртка была мала парню. Старые потёртые джинсы, почти белые, с желтизной. По привычке рослых людей в тесных помещениях парень пригибал голову. Лейтенант обратил внимание на тяжелые крестьянские руки парня с обломанными ногтями.
– Откуда ты?
– Из Кривы!
– Ого! Это ж на самом севере! За что этих избил? Хоть знаешь, кто они?
Верхняя губа парня презрительно оголила крепкий белозубый оскал.
– Не знал бы, не бил! – сказал он.
– Документы есть?
Сержант протянул бумаги задержанного. Офицер пролистал их.
– Выписался из больницы?
Вид у парня действительно был болезненный. «Потому, наверное, и не драпанул, когда уложил этих», – подумал офицер. Мороки б было меньше.
Лейтенант просмотрел военный билет.
– ВДВ. В прошлом году уволился. А где паспорт? В городе, что делал?
Парень молчал.
– Не мог кому-нибудь попроще морду набить!
В голосе офицера послышалось сочувствие.
– Чего к нам не пошёл, Дмитрий Иванович? – спросил он.
– Я в военное училище!
– Понятно! Ладно, увози! – сказал офицер сержанту.
Парень равнодушно уткнулся в сложенные на коленях руки. 
На город опустились сумерки, колючие и неуютные, с черным небом и ветром, необычно зябким в ту позднюю весну.
Спустя час в отделение, куда привезли парня, вошла девушка лет восемнадцати, в пальто и в полусапожках с подсохшей грязью на каблуках. Её светло-русые волосы по моде тех лет были заплетены в косу у левого уха. Простое выражение лица портили упрямо сжатый рот и настороженный взгляд карих глаз. Девушка опасливо огляделась на железные решетки на окне. Дежурный, капитан лет тридцати, из-за перегородки посмотрел на девушку и продолжил писанину.
– К вам привозили арестованного Грыу? – неуверенно спросила девушка офицера.
– Привозили! – не прекращая писать, ответил капитан.
Девушка приободрилась.
– Что он сделал?
Капитан ответил. Глаза девушки мстительно блеснули. Ноздри раздулись.
– Что ему будет?
– Суд решит!
Девушка растерялась. Затем, решительно опустилась на угол скамейки, по-кошачьи поджала под живот руки и приготовилась ждать.
– Здесь нельзя! – сказал капитан.
Девушка упрямо молчала.
– Дружок, что ли твой? – офицер отложил ручку.
– Друг моего брата! Отпустите его. Ему в тюрьму нельзя. Он военным будет.         
 
НАДОЕЛО!
 
Годом ранее уличного происшествия в квартиру Летуновых спозаранку позвонили. Родители спали. Наташа чистила зубы и собиралась в школу. Наспех сполоснув рот, она пошла открывать. Выглянула в проём на глухое «свои» и на весь сонный подъезд радостно взвизгнула: «Мама, Мишка вернулся»! – и прыгнула на брата, тиская его и пачкая зубной пастой с губ. Мишка, оттопырив руку с дипломатом, внёс сестру в прихожую. И уже наспех накидывая халат на ночнушку, с плаксивым от радости лицом торопилась мать. За ней, приглаживая на лысину всклокоченные после сна волосы, в шелковой пижаме спешил отец.
– Димон, заходи! – наклонившись к матери, чтобы она дотянулась, позвал Мишка.
Его приятель, такой же рослый, как Летунов, в голубом берете и с чемоданчиком, пережидал радостную суматоху. На Мишку насели: почему не сообщил, как доехали? Подарки, объятия, поцелуи. Гость иначе представлял себе домочадцев друга. Наташка на фотографии – девчушка. А тут приплясывает от радости взрослая женщина: под ночнушкой высокие груди; пухлые руки с ямочками на локтях; потирает в нетерпении нога о ногу. Чмокнула его. Игорь Матвеевич, отец Мишки, на фото в пиджаке и галстуке, солидный и строгий, здесь долговязый и жилистый Мишка, только на четверть века старше долго тряс руку гостя. Расчувствовался. … Инну Федоровну он рассмотрел лишь в комнате: неудобно пялиться на зрелую женщину после сна. Высокие, как у дочери, брови, густые каштановые волосы, наспех схваченные «крабами» – неубранный локон спиралькой свисал на затылке.
Гость почтительно осмотрелся: пара кресел, софа, сервант с посудой, в приоткрытые двери в соседней комнате на столе, заваленном бумагами, печатная машинка с закушенной страницей. Тесновато. Не то, что у них в доме. Но жить можно.
А главное – книги. В прихожей и в комнате большие, как в библиотеке, от пола до потолка, стеллажи книг. Если Мишкины родичи прочли их (а иначе зачем книги держать!), то лучше помалкивать! – прикинул гость.
Когда первая суматоха улеглась, парни умылись, поели, подремали с дороги, пока домашние съездили по неотложным делам: на работу, в школу, на рынок. Вечером, наготовив, собрались в большой комнате за раздвинутым столом. Вечерняя духота втекала через балконную дверь. Женщины подрезали на кухне и подносили закуски. Мужчины сытые, раскрасневшиеся, казалось, переговорили обо всём, когда Мишка праздно спросил:
– Что на работе, батя? Ты писал про напряги.   
           В тельняшке, мускулистый и большой Мишка развалился на стуле. Дима впервые заметил его полные, как у сестры, губы. Нежную кожу, с выбритыми, будто у салажонка, островками на подбородке и под носом.
            – Ты о газете? – Игорь Матвеевич потёр под очками веки. Он всегда говорил тихо, с сарказмом, словно, остерегался насмешки. – Ругаем власть. Выясняем, кто русский, кто не русский. Всё, как всегда, когда делят пирог.
            – А наверху, что же?
            – А что наверху? – в голосе отца послышалось раздражение. – Заигрывают с толпой. Ты же был в Закавказье! Но если полыхнёт здесь, мало не покажется. Центр Европы! Тут целая армия стоит. Склады оружия. Русский мир начинается здесь! На окраине! Если там, не одумаются, черти чем закончится! – Он подозрительно зыркнул на гостя.
            – Можешь говорить при Димоне! Он свой! – сказал Мишка.
            Услышав своё имя, гость сонно глянул на друга и зевнул. На вопросы он вежливо улыбался или отвечал односложно. Расходясь с домашними, растопыривал руки, чтобы не зацепить. Вилкой кромсал куриный окорок, брал рюмку сальными пальцами, тихонько отрыгивал, утирал рот ладонью. Наташа шепнула брату: «Где ты его раскопал»? – и получила шуточный щелбан и: «Молчать, салага»!
Отец осторожно сказал:
– На днях мы сняли с печати материал. На всякий случай! – Хмыкнул. – Диктатура начинается с диктатуры внутри нас.
– Игорь, оставь детей в покое! Нашёл время. Им всё равно не понятно. Мальчики, вы ничего не едите! – Инна Федоровна вносила большое блюдо картошки с мясом. Поверх сарафана на женщине был передник.
– Всё им понятно! – сказала Наташа, расставляя чистую посуду. На девушке были джинсы и футболка с узором. – Мишка писал, их заставляют новости смотреть.
– Есть такое! В ленкомнате строем!      
– Чего уселась? Грязные тарелки уноси, – перевела на другое мать.
Дочь неохотно унесла, а вернувшись, продолжила, хотя уже говорили о другом:
– Пап, ты же сам говорил, что пигмеи не могут дать миру Толстого, Чайковского, Менделеева! А их чванство от духовной нищеты. Они нас кусают за всю Россию.
В тишине скрипели две ножки стула, на коих Наташа балансировала.
– Не ломай стул, – негромко сказала мать. Наташа подчинилась.
– Налей, батя! – проговорил Мишка, «шлифуя» неловкость.
На гостя не смотрели. Но он замлел и не следил за беседой: после десяти вечера в армии наступал отбой, и парень еще не привык к иному распорядку.
– Чтобы говорить, нужно знать! – сказал Игорь Матвеевич, беря бутылку. – Национализм – не нацизм, но дрянь большая. Патриотизм объединяет нацию, но ложно понятый, становится опасным.   
– Ой, папа! Надоело! Надоело, когда тебе тычут, что ты русский. Противно, когда дурак в моём личном деле в первую очередь ищет графу национальность, а я трясусь – возьмут меня на работу или нет!
– Ты устраивалась на работу? Это новость! – мать иронично приподняла бровь.
– Я для примера, мам! Вот, Дим, скажи, я сделала тебе что-то плохое?
Мать вздохнула. Отец, что-то пробормотал, рассматривая на свет вино в фужере.
Гость растеряно взглянул на друга. Сообразил и, подумав, ответил:
– Мне? Нет. А я тебе?
Домашние фыркнули. Наташа насупилась. Оказывается, гость всё слышал.
Между тем он продолжил:
– Твой папа правильно сказал: что б говорить, надо знать! Ты не жила в деревне! Там надо работать. На глупости нет время!
– Ребята, ешьте, ешьте! – захлопотала Инна Федоровна. – Всё стынет!
«Нет время»! – передразнила про себя девушка ошибку и упрямо произнесла:
– А я без деревни знаю! Пройди по улицам и посмотри на их рожи!
– Наташа! Прекрати! – осадила мать.
– А что! Он – Мишкин друг. Про то, что я сказала, говорит весь наш класс!
– Какая глупость! – Мать вздохнула.
Отец щепоткой неслышно пробарабанил по столу.
– У нас в селе есть пруд. В нём вечером хорошо купаться, – проговорил Дима.
– У вас ведь там еще пещеры? – подхватил отец, и гость заговорил про дом, про родителей и братьев, про то, как бабушка водила его маленьким в церковь, про лошадей в ночном, овчарни, виноградники, холмы и нивы.
Наташка долго цепляла вилкой колбасу и злилась. Потом сказала:
– Пап, вы все-равно думаете, как я.
Но её не слушали. Лишь мать шепнула: «Не вредничай»! А брат украдкой ущипнул её за попу, больно, с закруткой, как в детстве.
Ребятам постелили в комнате. Сестру переселили в гостиную. Гость лёг. Летуновы вышли на балкон перекурить. За окном густела южная ночь. Трещал сверчок. Дом спал.       
– Бать, что твориться? – негромко спросил сын. – С вокзала ехали, остановки на русском не объявляют. На площади бомжи с плакатами в палатках.
– То же, что везде! Ты же писал про Баку! Страшно было?
– Нет. Неделю торчали на аэродроме. Ночь в городе у танка. Затем в самолёт и домой.
– Врёшь! Чтоб не пугать!
– Не вру! Наши воинскую часть деблокировали. А мы прикрывали. В пригороде.
– По голосам говорят, есть убитые?
– Есть. – Помолчал. – Не важно, что было. Важно, откуда взялось.
– Сам дошёл? – удивился отец. – Те, кто стоят за дураками, знают, что делают!
– Знают! Когда в гарнизоне в Насосной офицеров подняли по тревоге, айзера по их хатам шарили семьи. Местные офицеры ротного просили, чтобы мы скорее разгрузили ИЛ и вывезли детей. Айзера требовали армию вон, а нашим офицерам предлагали остаться.
Снова помолчали.
– Завтра к Диме? – спросил отец. – Там не болтай. Парень он хороший, но люди разные. Твёрдо решил? В Рязань?
– В Рязань. 
– А университет?
– Здесь это никому не нужно!
– Твой друг тоже туда?
– Не знаю. Перед армией он русский завалил. Хочет в рязанский автобат. Там есть десантный факультет. Может, я с ним.
Дима лежал на кровати, заложив руки за голову. Ноги торчали из-под одеяла.
– О чём мечтаешь, боец? – спросил Мишка, стягивая шаровары.
– Вижу, как я в саду на топчане, а кругом теплая ночь. Завтра поймешь.
– За сестру прости!
– Салажня сырая!
– А что ж тогда её фотку спёр?
– Пошёл ты! Больно нужно!
Мишка ухмыльнулся.
– Что скажешь? Про всё!
Раскладушка с полязгиваньем заскрипела под его весом.
– Был у меня в детстве пёс Гайдук, – сонно завёл Димон. Мишка насторожился: он знал армейский юмор зёмы. – Потом пёс сдох.
Димон надолго замолчал.
– Ну и что? – потерял терпенье Мишка.
– Кто его помнит? Пса.
– Ну и что?
– Чем я лучше собаки? Люди не понимают, что их забудут, как забудут пса.
– Ты из бабкиной книжки, что ли, снова завёл? – вдруг догадался Мишка.
Дима беззвучно засмеялся.
– Вот – урод!
Засмеялись оба, негромко, чтобы не разбудить домашних.
– Никто, кроме нас! – проговорил тихо Мишка, и Димон повторил девиз. 
 
ЗАКОННАЯ ТАРЕЛКА КАШИ
 
«Шнуров», то есть тех, кто прослужил полгода, завели в курилку на втором этаже трёхэтажной казармы. А было «шнуров» восемнадцать на всю роту, из тех сорока двух, что привезли из учебки в десантный полк. Новеньких развели по ротам. А в ротах по взводам. Так что человека по два-три вместе осталось из учебной части. И те, что вместе остались, не всегда знали друг друга: в войска из разных рот отправляют – учебный полк большой! И получается, через полугода службы всё сначала: новое место, новые люди, новые порядки. В войсках твои полгода службы для старослужащих ничего не значат. В войсках иной отсчёт времени. Служба солдата начинается с минуты, когда он приехал в часть.
Их высадили из автобуса на плацу. Из распахнутых окон и в дверях казармы молодых разглядывали старослужащие: усы, сапоги «в гармошку», поясные ремни приспущены (привилегия «дембелей»), руки в карманы при офицерах. Иные с наградами. Позже Мишка понял: вольность эта – ложная. В войсках нет тупой муштры учебки, но рабочая дисциплина, где каждый знает, что делать. Сапоги «в гармошку» всегда блестят. Бляхи на приспущенных ремнях сверкают. Подворотнички белоснежные. Застиранная хабэшка свежая. Внешний вид – марка старослужащего.
Опустив вещмешок на асфальт, Мишка настороженно смотрел на шеренги шагавших мимо взводов. Чужой мир, где он один.
«Деды» и «черпаки» руки в карманы, вразвалочку, набились в курилку. Задымили. Завели беседу. Откуда кто, что на гражданке делал? А глазками обшаривают хабэшки молодых. «Бегунки» – значки спортивные на груди у лопухов «молодых», решивших, что они чуть ли не на «дембель» приехали, рассматривают. В ласковой беседе выуживают: может еще, что «зелень» привезла, что им пока не нужно, а «дембелям» сгодиться на «гражданке» для большего солдатского форса. Так в Советской Армии заведено: «молодые» отдают нагрудные побрякушки «дедам», а «дедами», забирают у «молодых».
Начался торг. «Деды» рассматривали и выбирали значки. Молодые отдавали. Кто с неохотой, кто за деньги, кто за хорошие отношения. Старались угодить. Разговором, предупредительностью, дружелюбием. Служить ведь еще полтора года!
Мишка отдал свой значок в гарнизоне. Не из страха или другой малой армейской корысти. А чтобы отвязался щуплый «дедок», канючивший всё утро.
– Что, младшой, пустой приехал? – спросил, попыхивая сигареткой, черноусый смуглый азиат, на полголовы выше Мишки. – Сбегай к вещмешку, может, чего найдёшь!
Он говорил мягко, как говорят привыкшие, чтобы их команды выполнялись быстро.
В животе нудно засосал страх, но Мишка ответил с насмешечкой:
– Сказал же, нет! В гарнизоне пацанам отдал!
– Борзой? – В мягкой интонации усача послышалась угроза.
Мишка хмыкнул, но взгляда не отвел. Ждал, кто первый кинется: чернявый азиат или сержант в веснушках – тот уже протискивался, мол, «кто тут вякнул»? – мимо притихших молодых. Мишка прикидывал, кому успеет садануть, прежде чем его повалят.
Но лишь покуражились (днём офицеров в части много): «Как стоишь, младшой? Что, службу понял»? В двери заглянул усач с красным злым лицом, старшина по прозвищу Буденный, гаркнул: «На построение»! – и все затопали к двери. На выходе кто-то Мишку пнул. Унизил-таки «младшого». Мишка свирепо обернулся на нахальные ухмылки.
Зёма появился через неделю. В учебке или в госпитале застрял. Правда, огромный увалень и госпиталь не вязались. Новая форма, как всякое обмундирование на здоровяке, смотрелась на нём нелепо: рукава казались короткими; хабэ ниже ремня торчало, как юбка балерины; берет блином прилип к большой голове. «Дедурня» засмеялась, загикала, увидев «младшого». Тот невозмутимо прошёл за старшиной к койке и рассовал вещи в тумбочку.
Они не понравились друг другу сразу. Для Мишки это был деревенский «бык», как их называли городские, который сморкался на пол в автобусе, лузгал семечки в кинотеатре, и сколько бы ни прожил в городе, оставался грубой деревенщиной. Для Грыу Летунов был городской бездельник по спортивным секциям и дискотекам, не знавший, что такое труд, умевший лишь купить хлеб в магазине, презиравший таких, как Дима, за то, что тот не читал и не смотрел, что читали и смотрели городские; за то, что за прописку вкалывал на чёрной работе; за то, что не хотел знать народ, среди которого живёт, и его обычаи.      
За неделю «деды» кодлой дважды заводили Мишку в курилку «поговорить». Он их ловил по одному. В строю они подчинялись. А без офицеров дерзили, не исполняли приказ. Издевались: «Наверно надо разрешения спрашивать, младшой, когда заходишь»? «Молодые» давно «поняли службу» и смирились. А он сдаться не мог. И ненавидел их.
Началось же все в столовой. Здесь «деды» садятся у котла. Не все за один стол, а так, чтобы пять-шесть из десяти были «духи» и «шнуры», то есть первый год службы. Если деды сядут вместе, то плохой кусок кому-то из них достанется. А это непорядок. Лучшие куски – «дедам». Им первым накладывает порции «молодой» на раздаче.
Первую порцию накладывают командиру отделения или «замку» – заместителю командира взвода. Если те из старослужащих! А нет, тогда как всем «молодым». Этот порядок негласный и незыблемый! Как стрижка старослужащих наголо за сто дней до приказа. Как традиция каждые десять дней после «ста дней» отдавать масло «дедушки» молодому. Как ночью в казарме отмечать «приказ» – молотить молодых по заднице пряжкой ремня. Как «дембельские сказки», когда «молодой» травит «деду» байки перед сном. В каждой части солдатские традиции свои.
Но те традиции – торжественные! А еда – рабочая! Три раза в день.
Мишка старался не замечать, как за столом ему, едва не последнему, пододвигали железную миску. (Хорошо, сам себе не накладывал!) Он принимал это, как личное неуважение к себе, к младшему командиру. (Его уже назначили командиром отделения.) Обманывал самолюбие – приказать уважать себя нельзя. Но обмануть не получалось.
В столовой Грыу сел напротив Летунова. Как сержанту без должности, ему еще не определили постоянное место за столом. Первую тарелку, которую «молодой» привычно подал дедушке, «младшой» бесцеремонно загреб своей огромной лапищей и, мгновение подумав, передвинул Летунову.
– Чего щелкаешь, дракул мэтий! – проговорил «младшой» дебёлому белорусу на раздаче. Летунов хмыкнул. Он знал смысл ругательства. Солдатик ошалело посмотрел на «дедов». Те переглянулись. – Заснул? Накладывай, бербек! – рявкнул новенький.
Не получив команды от «дедов», «молодой» плюхнул кашу в тарелку. Под молчание стола Грыу придвинул порцию себе и жадно стал есть. Он усвоил в учебке, что командир есть первым, и это правило из его головы было не выбить. Поглядывая на шевелившиеся во время еды уши земляка, и слушая, как он звучно втягивает пищу и чавкает, Летунов снова хмыкнул. «Дракул мэтий»! – прозвучало как музыка, так, словно побывал дома. Мишка впервые про себя поблагодарил парня за крестьянскую грубость и упрямство. 
Вечером «дедушки» решили объяснить «младшому» службу. Вколотить в его тупую башку, что в войсках законы учебки не действуют. Мишка хотел вразумить дурачка не лезть на рожон, но не стал: своим упрямством земляк заставил его Мишку служить, как надо.
В курилку поглазеть на потеху набились человек двадцать. «Деды» и «черпачьё» роты. Матерые, рослые, крепкие. Мишку не звали. Но тот притулился к косяку двери. На него смотрели зло. Устали от него. А он знал – теперь сдохнет, но не уйдет.
Заводилы те же: азиат, ряха, ефрейторишки, сержант Белозёров. Но этот больше в сторонке. Ему неловко перед рядовыми учить сержанта. Все же армия есть армия.
Вошёл «земеля». Огромный. Кепка набекрень. Недобро покосился на двух «гонцов», прикрывших за ним двери.
– Что, младшой, землячка привёл? – послышался все тот же ласковый баритон. Грыу даже не обернулся к Летунову. Толку от него? Законную тарелку каши отстоять не может! Тот покраснел. Дима жил, как учил отец – своим умом. Он зверем смотрел на свору, готовый разорвать, кто подойдёт. Деревенщина. Дурак. Только дурак прёт один на всех.
– Где пидорку достал? – снова было позубоскалил голосок над его кепкой.
Но тут даже «деды» онемели от борзоты «младшого». Набычившись, он заорал: «Руки по швам»! – добавил что-то на своём непонятном и, выхватив за ремень скучавшего у стены «черпака» Крикунова, вырвал его руку из штанов вместе с карманом. «Черпак» вяло сунул кулаком в «младшого» и плюхнулся на пол, растеряно озираясь. Мишка прыгнул к «зёме» спиной к спине. Он был не трус, ему лишь нужен был верный товарищ.
Их окружили. Но Белозёров гаркнул: «Отставить»! Нахрапом «молодых» не взять, а шума будет много. Да и расправу над сержантами он допустить не мог. Поплёвывая мрачно на щепоть, мол, табак в рот попал, он всех погнал на построение.
Их пробовали снова поучить. Но разошлись, размазывая юшку. И отстали. Огрызались, но не лезли. Законная первая тарелка каши осталась за земляками.
А те приглядывались друг к другу. Грыу случалось ляпнуть сальность штабной девчонке из гражданских, и она прыскала от смеха. Салагам он устраивал «взлёт-посадку» – объявлял «отбой-подъём» и заставлял одеваться и раздеваться на время по армейским нормативам. С «салагой» на спор разделся за девятнадцать секунд, а оделся за полминуты. Тогда и Мишка под одобрение дедов показал своё «уменье». Прицелившись пальцем и подняв колено, Димон производил громкий звук: «Убит – упал»! И когда взвод привык к парням, а земляки попритёрлись друг к другу, Мишка под смех пацанов и Димона обзывал его деревенским «быком».
Молодых Димон учил: «Защищай себя, как мать защищаешь! Бей первым»! Мишку за вежливость дразнил: «Сю-сю, сю-сю, исполнять просю»! Деды и Мишка ухмылялись.
А Мишки талантливо пародировал людей. Над выходками Летунова «ржала» вся часть. После отбоя он желал спокойной ночи соседнему взводу – их двухъярусные кровати в казарме стояли напротив – голосом командира полка. Как-то голосом ротного, он вызвал в штаб Буденного, и тот побежал выполнять, а когда выяснил, что это розыгрыш, на настоящую команду майора Зуева, старшина послал того матом. Самого Зуева по громкой связи Мишка вызвал голосом командира полка, и ротный помчался исполнять мимо удивленного командира – остановили. Получив же взыскание за свои выходки, Летунов от имени генерала Решетникова объявил благодарность командиру и поздравил его с внеочередным званием. Пока разобрались, что звонили из дежурки, в штабе чествовали «нового полковника». Мишку хотели разжаловать. Но в полку его любили. Заступились.   
Открылись земляки друг другу так.
После отбоя Летунов заглянул в класс. Там за партой над книгой и тетрадью сгорбился земеля. Тельняшка, шаровары, шлёпки. Шевелит губами. Недобро зыркнул: чего? Мишка давно заметил: после отбоя Димон в классе что-то кропает: родителям или невесте пишет. А тут книга! Подтянул за угол и остолбенел. Учебник русского!
– На фига тебе? – Уставился в недоуменье.
Дима неохотно рассказал, что, поступал в Рязанку, да русский завалил. Теперь готовится в автомобильное на десантный факультет. Там конкурс меньше. Военком сказал. Пошёл туда, потому что у них в селе земляк погиб в Афгане. Другой пришёл с медалью. Поступил. Сейчас комроты. «Я тоже хочу! Мой дед с войны вернулся капитаном»! Добавил, что ходил на боевое самбо в клуб. Рассказывал, а взгляд блестел. Делился сокровенным. Про мать учительницу и братьев: как заставляла их читать. Но книги не любил: то маленький, то лишний человек, одни страдания бездельников и ничего про тех, кто б делал.
– Ты сам допёр? – Мишка недоверчиво спросил.
– Из книжки! Но ведь точно?
– Точно! Так ты специально, что ли косишь под быка?
– Не все же в институтах! – Димон хитро улыбнулся.
Тогда и Мишка рассказал, что в авиационном клубе ДОСААФ раз тридцать прыгал с парашютом. Третий разряд. Ходил на самбо. На филфаке отучился год. «Будто петух средь кур! Одни девчонки»!
– Отец хотел, чтобы я с ним в газете! А мы нужнее здесь! Скажи?
Димон кивнул. Парни предплечьем вверх пожали руки.
– А это, что? – Под тетрадью на выцветшей обложке книги серебрился православный крест. Про церковь Мишка знал лишь понаслышке. Да в институте про религию читал. – Можно? – Он полистал прономерованные строфы и латинские крючки.
– В дорогу положила бабка, – смутился Димон. – В нашем селе румыны жили.
– Буденный знает?
– Да! – В парко-хозяйственный день старшина в тумбочках проверял порядок. – Он сам рассказывал, когда ему в горах в живот попали, то в вертолёте все молитвы вспоминал.
– Помочь? – Мишка искоса взглянул в учебник.
Земляк пожал плечами: ну, давай!
Еще у Димона была тайна: Мишкина сестра Наташа. Он видел её фото только раз. Красавица с надменным взглядом. По ней со слов приятеля «сохли все пацаны». Влюбился и Димон. Но он запомнил, как на пляже две такие вот Наташки отшили простачка: «Пшёл вон»! Тот в мокрых плавках к ним присел на покрывало «поиграть в картишки». В своём селе парнишка их бы проучил. Но эти, в шляпах и черных очках к нему даже не повернулись. И Дима знал: он подойдёт к таким, когда получит офицерские погоны. А пока сестра друга слишком маленькая, чтобы об этом знать.
Остальное, как обычно. Учебные прыжки, стрельбы, марш-броски. Письмо придёт – перескажут. Посылки делят с пацанами. Остаток – поровну. Летунова на второй год «замком» назначили. Разницу между «молодыми» и «черпаками» ломали долго. В лютый мороз «дедов» в столовую трусцой гоняли. (Кто служил – знает!) Летунов внизу, на минус тридцати их заставлял бежать вверх по ступенькам. Грыу – строем сгонял вниз. Один «дедок» куснул, мол, у «младшого» под хэбэшкой свитер»! Мишка распахнулся перед строем. А потом рванул хабешку «деда» – пуговицы пулями разлетелись в сугробы – и под ухмылки «молодых» и ворчание «дедов» засветил шерстяную поддевку «болтуна».
Или четверо суток менялись с «зёмой» из наряда в наряд, пока «дед» не свалился с тумбочки (с поста у входа в роту) от изнеможенья – снимали по уставу с наряда, чтобы в тот же день поставить, за то, что «молодой» ему подшил воротничок. «Молодго» же на первый раз отправили на кухню.
Другого «деда» приказом командира части заперли на «губу» на трое суток. Но у комроты кум старший «кусок» и ветеран, «заведовал» гауптвахтой. Вернувшись через месяц, «дедушка» жрал «младших» глазами. И взвод усвоил – земляки согнут!
А «черпаками» стали, авторитет взлетел по не писаному армейскому закону.
На досуге Дима рассказывал другу, как собирал виноград и купался с табуном на речке; как ездил в Прикарпатье к родне и про огромные пещеры в Кривне; про гулянья на свадьбах всем селом. Мишка вспоминал факультет, группу; как собирали табак; как напился у однокурсницы на крестинах; про шрам на переносице: сцепился с работягами изо Львова. Мечтали, как поступят в училище летом: комполка обещал отпустить на экзамены.
Бывало, Диму заносило: он заводил про ветхозаветные чудеса. И Мишка про себя дивился: он прочёл уйму книг, но церковь и старух у церкви боялся. Димон же Мишкиных книг не читал, но наизусть цитировал писание. Говорил, в деревне таких знатоков полно, люди там живут иначе. У его родни из Прикарпатья церковь «папская» и они не любят православных. Но Мишка разницы не понимал.
– Тебе не интересно, потому, что ты прадедов своих не знаешь, и родственники твои далеко. А мы с братьями каждый год к родне на погост ходим! – объяснял Дима.   
– Моих отца и мать распределили сюда, после института! – оправдывался Мишка.    
Бывало, ссорились. Бывало, прикрывали друг друга в «самоходы». Хотя, куда тут бегать! Три деревни и глухие леса.
Весной, когда после паводков земля просохла, объявили учения. Обычно знали о них за месяц. А тут подняли в воздух ИЛы. Раньше на полигон прыгали. На голое поле. Чтобы не случилось беды. А здесь ветер на лес четверть роты раскидал. Пока парашюты с веток стянули, сложили, во втором взводе младшего сержанта Грыу не досчитались. Его к трясине унесло. Летунов оставил старшего и с отделением отправился искать.   
Дима завяз на краю болота по грудь. Положил автомат поперёк, чтобы не засосало. Стропы зацепились за берёзовый выводок на островке. Потому сразу не нырнул в жижу. Студёную. Гнилую. Как плюхнулся, так и торчал кочкой. Ни вперёд, ни назад. Пробовал выползти. Прутики угодливо гнулись: «Чего тебе, служивый»? – и помогать не спешили.
«Младшой» решил ждать. Найдут!
Лес черный. Мокрый. Чужой. Зима еще дышала паром изо рта. Тело застыло. В голове клубился жаркий туман. Не хотелось умирать в ледяной гнили. И когда зёма, перекинув за спину автомат, подполз к воде, отлегло! Значит, живём!
Затем Мишка матерился и тащил изо всех сил. Сапоги скользили по жидкой грязи, и не за что было зацепиться. Он рычал, чтобы отцепил парашют, чтобы не отпускал палку. Но пальцы не гнулись. Стропы цеплялись за ветки на островке с другой стороны болотца. Тогда Летунов разделся и полез в воду. Штыком рубил стропы. А потом оба без сил тяжело дышали на тверди и слушали эхо голосов в лесу. Пацаны отделения звали их.
В роте Буденный дал переодеться в сухое. Но к вечеру лицо Грыу горело. Кашлял, как простуженный пёс. И комвзвода лейтенант Светлов, чуть старше подчиненных, приказал везти Грыу в медчасть.  Летунов передал взвод и повёл земелю.
А до машины еще дойти! Грыу шёл, как груженая лошадь, уставившись в землю и спотыкаясь. Навалился на плечо друга. И Мишка тащил. 
Он доложил штабному капитану. Тот проворчал: «Где я тебе возьму колёса»? – но глянул на «младшого» – тот багровый, с мутным взглядом, сидел на земле: «Ладно, жди»!
Когда Димон снова закашлял, будто подавился, Мишка испугался. Представил, что зёма больше не загребёт из общей миски четыре воскресных яйца для себя и Мишки. Не пнёт в строю того, кто «вякнет» на приказ «замка». Не протянет с хитрецой письмо и вдруг отнимет: «Мэй, всю жизнь прожил у нас, а по-молдавски не гу-гу»! Не вытащит на маты побороться. Не ухнет рядом с лязгом на кровать с блаженным матюгом так, что весь взвод с ворчанием заворочается на койках…
Летунов огляделся. У бункера урчал штабной «козёл». Водила ефрейтор покосился на потного сержанта и выпустил дымок цигарки краем рта: «Не положено»! Тогда Мишка за чуб выдернул ефрейтора из машины, взвалил на плечо и усадил «земелю» в «козла». Его остановил лысый злой полковник. Влепил Мишке арест. Водителю велел везти больного. От бункера Мишка смотрел, как командирская машина виляет меж бетонных блоков КПП.
Он сам лишь раз водил на даче «Волгу» папиного друга.
Диму выписали в конце июля. Документы в училище он подать он не успел. Не поехал поступать и Мишка. А в январе их часть подняли по тревоге. Высадили на аэродроме Насосный. Развернули полевые кухни. Неделю жили в транспортных ангарах посреди бесснежной пустыни. Вдалеке тускнели огни Сумгаита и свинцевело море.
Говорили разное: возвращаемся в Афган – войскам приказано прикрыть участки на границе с Ираном; загорелся и упал в море транспортник с десантниками из Болграда; Ил врезался в гору у Ленинакана. Но служба продолжалась. Местные смотрели на занятия по рукопашке и слушали строевые песни.
Лишь через неделю ночью роту погрузили в крытые грузовики и повезли. Впереди, за ревевшим «Уралом» лязгал гусеницами броневик. Послышался грохот и скрежет металла, звон и хруст разбитого стекла. Истошный крик, от которого внутри всё стыло. Свет фар грузовика позади машины со взводом выхватил у обочины искореженный хлам, и вслед за тем во мраке виднелось лишь бегущее пятно рыжего асфальта и профиль бойца у борта.
Машина остановилась. Вдали раздался треск автоматной очереди и одиночные выстрелы в ответ. Затем еще очередь, еще, еще, и всё стихло. Тогда, разрывая тишину, эхом покатилось из динамика лающее: «сдать оружие», «не выходить», «комендантский час».
Взвод высадили на перекрестке: рота ушли в город «зачищать» кварталы. Посреди дороги высилась черная громада танка. Из темноты проступали черные пятна домов. Старшина негромко прорычал никого не пропускать, без приказа не стрелять и не курить.
– Может, у них снайпер.
Позади дотлевали головешки: бронемашина разметала костёр. Степной ветер пронизывал до костей, и укрыться было негде.
– Снега нет, а холодно. Зима, как у нас дома, – сказал Мишка, и при слове «дом», оба почувствовали, что происходит что-то, о чём не говорили в новостях, а незыблемое и вечное со школы, оказывается незыблемое и вечное не для всех. Еще вчера покорные, сегодня люди жгли на улицах покрышки и требовали правды, непонятной ни Мишке, ни Димону, ни пацанам их роты. Требовали, быть может, и у них дома. 
На рассвете холодное солнце, как бледный яичный желток, выползло из-за края неба. Рядом с пятиэтажками пригорода развиднелись кварталы трущоб: непонятно из чего слепленные домики с плоскими крышами. Оттуда молча подходили люди. По одному, по двое. Издали смотрели на солдат. В их неподчинении «не выходить» и «соблюдать» таилась угроза. Сзади и по сторонам раскинулась серая промерзшая пустыня, и посреди чужого пространства тоскливое ощущение становилось особенно тяжелым.
К Летунову, бумкая сапогами по асфальту и придерживая автомат, подбежал первогодка Кашин. Каска болталась на его голове, как перевёрнутый вверх дном котелок.
– Товарищ сержант! Миха! Там трупак. В машине! Мы полезли, а у него кишки из жопы! Димон сказал тебя позвать! – затараторил от страха боец. – Он же там всю ночь…
Когда Летунов подошёл, Димон с отделением уже растащил искорёженные обломки. На водительском сиденье «пазика» защитного цвета, раздавленный крышей и рулём, раскорячился человек – точнее то, что от него осталось. Кого-то стошнило. Другие подходили и отворачивались.
– Обыскали? – спросил Летунов.
Грыу подал права и паспорт «трупака» – в крови и с измятыми страницами.
Мишка брезгливо полистал прописку.
– Оружие у него есть? – спросил Летунов.
– Нет!
– Кашин! – позвал Летунов. – Скажи старшине.
  Димон вытер тылом ладони лицо и огляделся. Люди из трущоб подступили ближе.
Подошли кряжистый и кривоногий старшина и худощавый взводный. Буденный, глянув на труп, выругался сквозь зубы. Лейтенант гадливо отвернулся. Затем сказал:
– Надо его достать!
– Сами достанут! – ответил старшина. Добавил, что сейчас их сменят и тут, словно услышав его, подкатили крытые грузовики, и из них, бумкая сапогами, попрыгали солдаты внутренних войск в зимних шапках и шинелях. Десантников погрузили в машины и увезли.
Назавтра на самолётах полк вернулся в часть.
В самолёте и в грузовике с аэродрома Мишка и Димон старались не смотреть друг на друга: они проверяли амуницию и оружие бойцов, грузили технику, и лишь на борту Мишка проворчал Димону:
– Теперь бы сесть! А то приложит твой святой Илья копчиками заступничков!
– Не каркай!
В казарме Димона прорвало:
– Вот сука! Кто его туда послал?
– Не раскисай, солдат! Ты выполнил приказ!
– А если тот приказ отдал бербек?
– Значит, ты выполнил приказ барана! Здесь армия! Думай – до! Думай – после. Башка для того дана. Но если получил приказ – выполняй.
– А если там предатели?
– Хорош п…ть! Строй взвод! Веди всех жрать! 
– Жрать! – огрызнулся Димон, отправляясь к взводу – В глотку не полезет!
Ужинать шли без строевой. Нестройное бумканье сапог вторило невесёлым мыслям.
После праздников земляки получили в штабе приказ и документы.
В тот же день они ехали на поезде в Москву. Оттуда домой.

ХОЗЯЕВА СВОЕЙ ЗЕМЛИ
 
Дима очнулся от тягучего дневного сна на железной скрипучей кровати посреди таких же кроватей и тумбочек в ряд. Тельняшка прилипла к груди. Штанина спортивных шаровар задралась до колена. Просыпаться не хотелось. Ему виделось, как по рассветной прохладе через виноградник размеренно шёл отец, долговязый, в рабочей одежде, овчинной безрукавке и старой шляпе. Он щупал листья с коричневой каймой и любовно брал, словно взвешивал в шершавой ладони тяжелые гроздья с налитыми матово-прозрачными ягодами. Всякий раз, склоняясь к лозе или кроша в руке и нюхая землю, он улыбался. Затем смотрел на пруд за полем с пеньками скошенных будыльев: там над водой вились прозрачные змейки. В сарае старательно приколачивал и подкручивал винный пресс. Тогда маленький Дима просыпался от стука молотка, наскоро одевался и бежал к отцу и братьям, и, подражая им, степенно и важно ходил с деревянным молоточком или подносил им инструменты. Тихая печаль во сне щекотала глаза.
На кровать подсел маленький щуплый мужик лет сорока в домашних шлепках и майке, с потрёпанной без обложки книгой. От него воняло вином и луком. Жора – так звали мужика – неудобно теснил ноги Димы и что-то нудил.
За окном было тихо и солнечно. И в комнате от этого особенно тоскливо. 
– …Вот, послушай, другу! – Жора любовно разложил на коленях пухлые страницы раздетой до исподнего, книги, и стал вкрадчиво вещать, как в тысяча восемьсот двенадцатом году, когда пришёл Наполеон, Петр первый разбил турок …
– Петр первый умер на девяносто лет раньше, – зевнул Дима и ногами пошарил тапки на полу. Мужик тупо уставился в учебник. Всякий раз, когда на выходные общага пустела, Жора, живший далеко на юге, выпивал домашнего вина и заводил с Димой разговоры о «политике». Тогда Дима уходил на подготовительные курсы или шёл к Летуновым. Но осенью Наташу и Мишку отправили с институтом в колхоз, а курсы – лишь вечером.
... В августе парни написали заявления в высшее военное автомобильное инженерное училище и поехали поступать в Рязань. От КПП их провели в казарму. Поселили на второй этаж, где раньше стоял гусарский полк. Поэтому абитуриентов второго этажа называли «гусары». А первого, где прежде были конюшни – «кони».
Они приехали пораньше разузнать, познакомиться. Одного из новых знакомых звали Саня, десантник. Другого – Игорь, морпех. Ребята поступали в третий раз. С физухой, рассказали, порядок. С наукой – напряг. Вчетвером прошлись по территории. На задах через забор глянули на город. На ограде стёкла от битых бутылок. Как в армейской части.            
Встретили двух курсантов в наряде с термосами для пищи на спине. Те тоже срочную отслужили. Покурили, байки потравили, рассказали, как «тут». 
Если б не тренажерная стойка для метанья гранат, может, всё сложилось иначе. Такой тренажер ни Мишка, ни Димон прежде не видели. Бросишь гранату, и она по тросу с кольцом летит к резиновой покрышке. Как ни бросай – вернётся.
Попробовали. Со второго раза получилось попасть в покрышку.
Тут подошёл огромный негр. Курсант. Иностранцы жили отдельно, напротив площадки с тренажером. Разговаривать с ними, узнали парни позже, нельзя. Негр подошёл вальяжно. Швырнул гранату. Попал. Их новый приятель Саша, уязвленный, прозубаскалил Диме, что и обезьян за пять лет обучают, но лишь по тросу – иначе «расхерачит всё». Негр русский знал и налетел на Сашку. Дима пробовал его унять. Тот бросился на Диму. Грыу ему «втянул». Негр сел, рассматривая звёзды в голове. Сбежались его кореша. Мишка вступился за друга. Их растащили. Особист не стал разбираться. Случалось, тут за меньшее отчисляли. Негр Мугамбо, из Анголы, тот, кто задирался, заступился за парней. Поздно.
В электричке в Москву парни упрямо решили поступать на следующий год.
Мишка восстановился в универе, чтобы не терять время, а Димон записался на подготовительные курсы и устроился рабочим на тракторный завод. По утрам в выходные они с Мишкой накручивали кроссы вокруг озера в городском парке и отжимались на турнике. Солдатики из десантной части пососедству на зарядке повзводно бегали тут же. Рядовые в шароварах и тяжелых сапогах, – грохот сапог разносился далеко по холмам, а сержанты – сбоку в кроссовках. Познакомились. На спор на глазах у командира полка в беге бывшие дембеля оставили всех позади. Тот знал отца Мишки – давал интервью его газете – и разрешил парням работать на тренажерах: на тросовой горке, на стапелях для подвесных систем, на трамплине, лопинге, вращающемся колесе и других. 
Тогда же Димон поговорил с Наташкой, … и к Летуновым больше не ходил.
В тот день они вышли с девушкой на балкон. Брат задержался в городе. Отец – в редакции. Инна Фёдоровна хлопотала на кухне. Во дворе у качелей играли дети.
– А ведь я тебе нравлюсь! – вдруг игриво сказала Наташа. Она облокотилась о перила, сковыривая что-то с листа дикого виноградника, вившегося по балконам.
Дима покраснел.
– Да. Я прихожу из-за тебя, – ответил он. Девушка сдержала победную улыбку. Но Дима добавил. – Только для тебя это игра! Таких, как я, вы называете мулами. Среди своих новых друзей тебе было б стыдно со мной. Ведь так?
Наташа растерялась. Она затеяла шутливый разговор – а он всерьёз. И прежде, чем к ней вернулось её капризное упрямство, парень легонько оттолкнулся от перил, в коридоре сослался Инне Федоровне на дела, и через минуту вынырнул из подъезда, – сверху чёрно-головастый и безногий – и, не оборачиваясь на балкон, как он это делал прежде, зашагал прочь вразвалочку размашистой походкой.
– Что ты ему опять наговорила? – проворчала мать – из-за прозрачной занавески на балкон был виден только её тюлевый абрис.
– Завидного вам зятя упустила! – ответила Наташа, за насмешкой скрывая досаду: она с удивлением почувствовала, что не хочет, чтобы парень уходил. 
С тех пор Димон лишь забегал за Мишкой на зарядку.
… Дима посмотрел на раскромсанный батон и недоеденные рыбные консервы на столе, литровую банка домашнего вина и железные кружки. Он пробовал ввести в комнате дежурство. Обустроил свой угол: на полке и на тумбочке аккуратно разложил книги, у койки – половик. Половик залили липким соком. Он сделал пару внушений по шее, чтобы не трогали его вещи, и плюнул – пусть живут, как хотят.
Жора занудил, что коренные жители – хозяева своей земли, и должны объединиться против тех, кто не хочет жить, как им говорят. Но Димон оборвал его:
– Мне это не интересно!
Мужичок долго смотрел на парня злым хмельным взглядом. 
– Не пойму я тебя, другу! – наконец, медленно проговорил он. – Чего ты хочешь?
– Выучить это! И чтобы ты не е…л мне мозги! – Дима бросил учебник физики на тумбочку. – Еще вчера вы стеснялись родного языка! А теперь историю вспомнили!
В памяти вдруг всплыло, как они с Мишкой ждали в оцеплении на пустынной дороге в окружении враждебно смотревших на них людей. Вспомнил своё и Мишки беспокойство, беспокойство пацанов, Буденого, Светлова – невидимый враг был везде и нигде. Капитан Поликарпов в сверкающих сапогах, заложив руки за спину, рассказывал им на политинформации, как «провокаторы» выбрасывали из окон и убивали их на улицах людей, а они, десантура, выполнили интернациональный долг. Но откуда эти люди взялись, он не объяснял. И в этом непонятном, как в клее, вязли как мошки, вечно пьяный Жора и те, про кого писала мать: они приезжали в село, за посулы рассаживали земляков в автобусы и везли в город. К родне через границу тоже приезжали…
– Пойми! Я хочу быть хозяином своей земли! И я буду им! – вдруг с пьяным ожесточением рубанул мужичок воздух. – Пить будешь?
Он налил из банки и выпил длинными глотками, запрокидывая подбородок: кадык ходил вверх-вниз по небритому горлу. Захрумкав вино зелёным луком, Жора повеселел.
– Вот что! Завтра воскресенье. Пошли со мной! Людей увидишь! Читаешь ты много. Тебе с ними поговорить надо, а не со мной! Там наши братья!
Жора пьяненько засмеялся, причавкивая луком.
Дима подумал о празднично одетых парнях и девчонках, не спеша гулявших по улицам с флагами – доступное развлечение, вместо скучных киношек и танцев. После тяжелой работы в грязном промасленном цеху он возвращался с ними в общагу. Вечерами парни ходили к таким же приезжим девчонкам «дать под хвост» (как шутили ребята), пили вино и играли в карты или слонялись по улицам, мимо чужих окон, где их не ждали. И тогда весь мусор, что сыпали, со слов отца Мишки, Жорикам в пустые умы корыстные негодяи, становился смыслом для тех, кто вдруг поверил, что он лучше ближнего только потому, что он родился здесь. Но отец учил: чтобы получить, надо заработать – так было и так будет!
– Праведники получат за нечестивых, – проворчал Дима.   
Жора подозрительно посмотрел на парня, но переспрашивать не стал.

ОЧАРОВАНИЕ МЕЧТЫ

            Бабье лето накрыло город теплом. И только пожелтевшие верхушки берёз, первые вестовые осени, напоминали о близких холодах.
            После полудня Дима вышел прогуляться. Съел мороженое. Поглазел на аттракционы в парке. По озеру среди золотых зайчиков дрейфовали лодки, казавшиеся игрушечными со ступенек широкой каменной лестницы на берегу. Бумкали уключины, визжали дети.
По широкой аллее веселыми стайками и по одному к летнему театру шли люди.  Там часто давали концерты заезжие знаменитости, и можно было постоять за оградой и послушать. От нечего делать Дима лениво отправился туда, куда шли все.
В амфитеатре посреди соснового бора было людно. Плющ пышными гирляндами сползал с высоких деревянных стен. Через распахнутые боковые ворота над головами зрителей, как мусор на воде, колыхались плакаты из картона. Дима, было, разочарованно повернул вспять. Но ведущий через динамик представил оратора, и толпа радостно загудела. Дима решил послушать невысокого худощавого мужчину в сером костюме и в шерстяном пуловере вместо жилета. Неторопливыми короткими шажками мужчина подошёл к микрофону и, застенчиво улыбаясь, заложил руки за спину. Жидкие волосы на лысеющей костистой голове ниспадали на ворот пиджака. Крючковатый нос нависал над тонкими губами. Толпа зааплодировала и стихла, когда мужчина взглянул перед собой усталыми, влажно заблестевшими глазами. Послышались ободряющие одинокие возгласы. Мужчина смущенно улыбнулся и заговорил уверенно, как человек, привыкший выступать.
Он рассказывал о сороковых годах – годах его детства. Его остроумные сравнения, яркие эпитеты и ассоциации встречали весёлым смехом. Слушатели ценили шутку. Это был рассказ, а не речь. И поэтому на лицах людей блуждали добрые улыбки. Его воспоминания, так не похожие на трескучие призывы его предшественников на сцене, завораживали. Он не сыпал цифрами и не обвинял. Он рассказывал о своей жизни, похожей на жизни других людей. Он говорил теплые слова тем, кто помогал республике после войны, об ужасе пережитого голода, о бескорыстие людей, приезжавших на его родину строить города.
– Так почему же теперь нам постоянно пеняют за эту помощь? – вдруг спросил он тем же спокойным, ровным голосом, и сотни голов колыхнулись, как подсолнечное поле от ветра. Послышался ропот. А оратор не давал передохнуть, говорил о неустроенной жизни, об утрате национальной культуры, о том, что отняли у народа незваные гости.
Диму за локоть игриво хватала девочка на коленях у матери. Женщина шикала на дочку, улыбалась Диме, тянула шею, чтобы расслышать, а девочке было скучно, и она снова заигрывала с дядей. Дима улыбнулся и легонько потрепал девочку по щеке.
Он огляделся. Вокруг уже была не толпа, но единомышленники. Они жадно слушали кумира. Всё чаще его хлесткие и точные слова прерывали аплодисменты и одобрительные выкрики. Теперь не мудрый наставник, но беспощадный обличитель, он энергично оборачивался по сторонам, выбрасывал руку в ритм слов, как дирижер размахивает палочкой. Его аскетическое лицо заострилось, волосы растрепались, и слово «оккупация» прозвучало, как логичный финал рассказа о счастливом детстве. Ропот одобрения, как дальний раскат грома, покатился по рядам, и толпа взорвалась овациями.         
И только девочка испугалась и заплакала.
Но мужчина уже улыбался, как добрый товарищ друзьям, смущенно кланялся с охапкой букетов. Если бы он сейчас велел им разгромить театр, подумал Дима, они б разгромили. Он поспешил вон от наваждения.
В сторонке курили трое. Аккуратно одетые, в галстуках. Они подчеркнуто вежливо слушали друг друга, скрестив руки на груди, либо заложив их за спину. Любезно обернулись к Диме, но их пригласили на сцену, и они ушли.
– Что, брат, скучаешь? – спросил Дима мальчика у ограды.
Лет десяти в белой рубашке и гольфах тот хлестал прутиком лист лопуха. Мальчик покосился на джинсовый костюм и парусиновые туфли незнакомца, отбросил прутик и, засунув руки в карманы шорт, отошёл. 
– Ты тут один? Отец, где? – спроси Дима.
Мальчик засвистел и не ответил. Дима переспросил по-молдавски.
– Там! – мальчик кивнул на театр.
– А что сразу не ответил?
– В Молдове говорят по-молдавски! – и, насвистывая, ушёл.
Дима в кармане нашарил двушку. Позвонил Летуновым. Никто не ответил.
Он послонялся по городу, вспоминая людей в театре, смешливую девочку, мальчика с прутиком, и теперь ему казалось, что мужчина в сером костюме рассказал что-то важное. Что – Дима еще не понимал. Но тех, кто пришёл сюда, это важное объединяло.
Дима еще не знал, что за очарованием мечты – наступает обычная жизнь. За праздником – будни. Нет одного счастья на всех. И чтобы разобраться в сомнениях, на следующее воскресенье он снова отправился в летний театр.
 
ТАК ЖЕ ОНИ БУДУТ И НАС
 
Ноябрьские сумерки тихо затопили южный город.
Летуновы возвращались из университета. У них совпало расписание пар.
Троллейбус встал у перекрестка и двери-гармошки расползлись с металлическим лязгом. Дорогу перегородил милицейский «бобик» – постовой вращал полосатым жезлом и разворачивал транспорт. Центр был перекрыт. Впереди замерли троллейбусы уже с опущенными штангами.  Через пустынную площадь вдали тоже дежурили патрульные машины. Улицу и тротуар вдалеке запрудили люди.
Пассажиры, ворча и ругаясь, потянулись к выходу, с надеждой озирались на водителя: вдруг троллейбус поедет! Но грузный дядька, облокотившись на руль, лузгал семечки в кулак и безучастно пялился на прохожих. Усталые и сердитые горожане уже привыкли объезжать и обходить и не обращали внимания на толпу вдалеке. 
Мишка подал руку сестре. Наташка спрыгнула со ступенек.
– МВД штурмуют, – сказал кто-то, проходя мимо.
Наташка устала после семинаров, новые туфли натерли ноги. Хотелось домой.
– Может тачку возьмём? – с надеждой спросила она брата.      
– Где ты её видишь? – озираясь ответил Мишка, меланхолично наматывая на палец галстук. У памятника господарю на деревьях висел баннер с лозунгами. Под баннером люди в ношенных куртках и вязаных шапках, собирали протестный хлам в большие сумки. Машины, не доезжая, разворачивались вдалеке.
– Может, сходим посмотрим? – спросила Наташка. – Все равно туда идти!
– Не! Я уже был!
С отцом Мишка как-то сходил на сборище, где непонятные люди готовились «давать отпор». Дядька с бородкой на трибуне кинотеатра долго и скучно рассуждал о судьбе страны, социализма и русского мира перед такими же пожилыми и скучными. Слушая дядьку, Мишка вспоминал танк на бесснежном перекрестке год назад, и не верил, что люди в зале что-то изменят и кого-то остановят. Лишь сила, простая и ясная, как тот танк, могла уберечь всех. А Мишка нужен там, где не сомневаются и выполняют приказ.
Сестра права: идти туда придётся, прикинул Мишка, и сказал:
– Ладно, пойдём! Но близко не подходим!
Наташка готовно схватила брата за рукав.
Они обогнули угол дома с портретом Ленина во всю стену и пошли через парк.
– А почему твой дружок к нам больше не заходит? – спросила Наташа.
– Не дружок, а друг! Занят, вот и не заходит! Тебе то, что? Ты же его отшила!
– Я? С чего ты взял?
Наташа покраснела и рассердилась на себя.
– Мне мама рассказала.
– Вот у неё и спрашивай! – И добавила ехидно: – У него кто-то есть, вот и не ходит.
– Послушай-ка, сестрёнка! Ты у нас звезда! Кто спорит? – с усмешкой сказал Мишка. – Но мозги Димону я выносить тебе не дам. Он перед дембелем спёр у меня твою фотку. А раз он выбрал, это навсегда. Жена офицера – на всю жизнь. У нас цель. И мы её добьемся.
– Ты про него всерьёз?
– А что? Будешь пасти гусей! Нарожаешь Ионов в каса маре!
– Оборжаться!
– Ну да! Тебе то он не пара. Мать – училка. Отец – трудяга. Сам быдло, дурак ...
– Я так не говорила …
– … Твои то гуси с факультета, чистюли, маменькины сынки, читают Сэлинджера и Улисса. Но пусть он трижды бык и мул, зато я с ним, хоть в ад!
– Мои чистюли в армии, конечно, не служили, но подрабатывают грузчиками и метут дворы! А что твой друг, сам это мне не скажет? 
– С чего он должен относиться к тебе лучше, чем ты к нему?
Какое-то время они шли недовольные друг другом.
– Знаешь, что папа про него сказал? – заговорила Наташа. – Если всё начнётся, нас с тобою он не тронет, но будет с ними! Потому что для вас долг выше всего!
            Мишка не ответил.
Проходными дворами они вышли на главную улицу к серому дому с рустованными стенами первого этажа. Проезжую часть и тротуары запрудила толпа. Перед толпой цепью выстроились солдаты в шлемах и со щитами. Наташа тянула шею, чтобы рассмотреть. Мишка тревожно озирался.
– Не лезь! – удержал он сестру за локоть. Она попыталась освободиться: «Больно»! – но брат не отпускал. Рядом кто-то сказал, что началось всё с городского рынка: двое баламутили людей; их задержали и повели сюда; толпа пошла освобождать.
Там и тут в толпе хрипели мегафоны. Мужик рядом прятал в рукаве кусок арматуры. Сборище не походило на случайность.
– Пошли отсюда! – сказал Мишка.
Увидев лицо брата, Наташа вцепилась в его рукав, и они стали проталкиваться, когда толпа качнулась, и Летуновых оттеснили под козырёк магазина. Стекло витрины с хрустом рассыпалось. Женщины рядом вскрикнули. Следом послышалось сухое цоканье камней о камни, словно дети из кремня выбивают искры, и бумканье о щиты. Люди выворачивали булыжники из тротуара и швыряли в солдат. Из серого здания повалил дым. Толпа взвыла.
Наташа крепче вцепилась в руку брата
– Так же они будут и нас! – сказала она негромко.
– Тише! – ответил Мишка.
Но на них уже подозрительно смотрела мордастая баба в зеленом плаще. Баба сказала что-то соседу, приземистому кривоногому мужику без шеи. Несколько человек обернулись к Летуновым. Тут солдаты разомкнули строй, пропуская нападавших к гранитным ступеням. Кто-то крикнул, что это ловушка. В мегафон повторили команду разойтись. Толпа взревела. Мишка, воспользовавшись замешательством, повёл сестру, расталкивая людей. Раздались вопли, и толпа в панике побежала: солдаты ринулись вперёд.
Наташа видела лишь коричневые туфли брата и полы его светлого плаща с поясом за спиной. Кто-то больно схватил её за косу и дернул. Наташа вскрикнула. Мордастая баба в зелёном заверещала. Мужик без шеи набежал с арматурой к Мишке. Наташа зажмурилась. Вслед за тем послышался шлепок. Другой. И мужик с арматурой, и мордастая баба пропали. Наташка вскинула голову. Рядом с братом озирался по сторонам Дима. Баба и два мужика с разбитыми мордами барахтались на дороге.
– Ты как здесь? – выдохнул Мишка, переводя дыхание.
– Так же, как и ты! Смотрел! – Дима огляделся. – Давай сюда! Солдаты!
К ним с дубинками и щитами семенил разрозненный строй военных. Втроём повернули за угол. Военные догнали полного дядьку, и несколько раз наотмашь приложили дубинками. Тот взвизгнул и закрыл голову. По его брюкам песочного цвета расплылось рыжее пятно. Его товарищ, щуплый усач, бросился на помощь. Его опрокинул и несколько раз приложили по рукам и голове. Солдаты побежали дальше, остервенело лупя всех без разбора. Усач сел на колени.
– Вот суки! Они ж без оружия! – Мишка было шагнул к военным, но Дима за ворот затолкал его в калитку двора. Запихнул Наташу. Ребята заперли щеколду, тяжело дыша.
Калитку дернули. Во двор прыгнул маленький человек, а за ним два солдата: в бронежилетах и касках они казались огромными. По лицу одного струилась кровь.
– Вот он! – сказал рослый боец и потрогал разбитый лоб. – Руки, сука! Покажи руки! – зычно рявкнул он. Человек испуганно показал ладони, испачканные мелом. Только тут солдаты заметили троих и вскинули дубинки. Подчиняясь приказу, ребята тоже показали руки. Наташка села на ступеньки, разулась и безучастно вытряхивала из туфли камешки.
– Тащи этого! – скомандовал старший из двоих и огрел мужичка дубиной. Второй наотмашь, как по мешку, протянул несчастного по спине.
– Оставь! Только возиться! – сказал он. И солдаты выбежали на улицу.
Человек застонал. Ему помогли сесть. Наташа, босая, прихрамывая, отошла в сторону и вдруг, закрыв лицо, плаксиво заныла:
– Они хотели нас убить! Тееее! С железякой! А он с ни-миии! Ты знал, Миша? Знаааал?
– Хватит ныть! – грубовато, чтобы встряхнуть сестру, оборвал Мишка. – Если бы не Димон, сейчас бы мы с тобой там валялись!
– У неё истерика! – сказал Дима.
Наташка притихла. Лишь вздрагивали её плечи.
Мужичок опасливо косился на парней.
– Пошли! Надо выбраться! – сказал Мишка.
Шли скорым шагом. Наташка жалась к брату. Навстречу торопились напуганные прохожие. Там и тут валялись разорванные плакаты и листки. Перекрестки перегородили армейские грузовики, но солдат не было видно.
Поодаль ходил транспорт и работали светофоры, продолжалась обычная жизнь.
  Мишка остановил частника.
– Я домой, – сказал Димон.
– Как знаешь, – ответил Мишка.
Они пожали руки предплечьем вверх. Наташа, не прощаясь, длинным шагом, как цапля, ступила с тротуара в заднюю дверь. Мишка плюхнулся на переднее сиденье и Летуновы уехали. 
 
АКТИВНЫЙ УЧАСТНИК
 
            Дима пришёл через неделю. Двери открыла Наташа. Сухо кивнула и ушла в комнату.
            В гостиной вместе с Летуновыми были двое. Рыжий бородатый гигант с широким лицом в кресле у окна, и его спутница с длинными прямыми волосами в другом кресле у журнального столика. Примерно одного возраста – за сорок. Женщина настраивала портативный магнитофон. На мужчине был пестрый, не по-здешнему яркий пуловер и бордовые брюки. Женщина носила вязанный свитер и велюровые штроксы, тоже бордового цвета. Игорь Матвеевич в галстуке и без пиджака о чем-то негромко разговаривал с женщиной. Инна Федоровна в блузе и переднике, с любезной улыбкой разливала чай в чашки. Мишка и сестра расселись полукругом на стулья напротив гостей.
            – О-о-о! – дружелюбно протянул Игорь Матвеевич при появлении гостя. – Вот вам и представитель, так сказать, оппозиции! Милости просим! – он приподнялся и пожал парню руку. – Активный участник, так сказать, с той стороны! Друг моего сына! Это чтобы у вас сложилась, так сказать, общая картина!  – хихикнул он.
            Парни обнялись. Гость по-свойски принёс с кухни табурет и присел.
            – Ты – кстати! – сказал Мишка, наклонившись к другу. – Это корреспонденты Би-Би-Си, Ник и Бриджит Кендал. Собирают материалы о событиях у МВД. Предложили отцу дать интервью для радио. Так что хорошо, что ты здесь! На отца за активного участника не обижайся! Это чтобы интуристы расслабились. Они тут второй день окучивают. Тех и этих расспрашивают. Ну, отец нас, как участников, тоже подтянул для полноты картины.
            – Вы говорите по-английски? – спросила женщина Диму на русском языке, как многие иностранцы, тщательно выговаривая слова чужой речи.
            – В школе учил французский, – ответил парень.
            – Здесь в молдавских классах учат французский. Это одна группа языков. А в русских школах – английский! – пояснил Игорь Матвеевич.
            – Это ничего! Можно узнать вашу позицию? – спросила женщина.
            – Я не знаю, о чём вы говорили, – медленно проговорил Дима.
            – Конечно! Я понимаю! – согласилась женщина.
Она перевела мужу слова собеседника. Бородач одобрительно кивнул.
            – Пусть послушает! – сказал Игорь Матвеевич. – Власть и оппозиция существенно не отличаются друг от друга. У тех и других нет программы. Лишь лозунги. Это болезнь переходного времени – так бывает всегда, когда на смену одной эпохе приходит другая.    
            – Когда в парках люди читали стихи местных поэтов и пели народные песни, это было мило. Но все разговоры о новом в итоге, почему-то заканчиваются погромами, – сказал Мишка.
            – Почему вы так думаете? – спросила женщина.
            – Есть с чем сравнивать!
            – Мой сын и его друг недавно из армии. Участвовали в событиях в Азербайджане, – пояснил Игорь Матвеевич.
            Женщина перевела бородачу. Тот с любопытством посмотрел на парней.
            – Всё упирается в деньги! Я об этом писал, – заговорил журналист. – Венгерский диктатор Хорти как-то сказа: не важно, что в России –– монархия или коммунизм, Россия – смертельный враг Запада и её надо уничтожить. Россия – это рынки и сырьё. Купите элиты и элиты все сделают сами. Настроят толпу и разрушат страну. Для этого нужна идея. Простая и понятная. Национальная идея – это идея на все времена.  Сытому обывателю нет дела до культуры, памяти предков, до всего, что определяет его национальную идентичность. Сытый обыватель благополучно существуют в мультикультурном обществе потребления. Пока у него не отнимут блага. Тогда достаточно убедить его, что он вправе иметь больше лишь потому, что его национальная самоидентичность выше, чем у соседа, и он поверит. Точнее, поверит его брюхо! И тогда шпана с протестными кричалками, это уже не шпана, а идейные борцы и герои. Россия сейчас ничего не может дать окраинам. И те ищут, кто будет их кормить. То, что мы видим, лишь начало. Свалить такого колоса, как Россия, сразу не получится. Если вообще получится! Но наше поколение столкнётся с такими потрясениями, что прежние потрясения покажутся пустяками.      
Женщина слушала с вежливой улыбкой. Молодёжь – с почтительным уважением. Прежде Игорь Матвеевич не говорил при них о таких вещах.
– Почему вы решили, что Россия кому-то интересна как страна? – спросила Бриджит.
– Как страна – нет. Но как плацдарм на восток и сырьевой придаток.
Женщина переводила бородачу. Тот кривой ухмыльнулся и кивнул.   
– Почему вы не пишите об этом? – спросила Бриджит.
– Пишу! – ответил Игорь Матвеевич. – Но наши либералы предпочитают обличать прошлое и строить прожекты на будущее. Мало, кому интересно настоящее.
– Вы за сохранение Союза?
– С позиции мультикультурализма и сохранения единого экономического пространства – да. У вас тоже идут переговоры об образовании единого европейского союза, наподобие СССР. Но такой экономический конкурент на востоке вас не устроит. Поэтому вы спрашиваете меня не как равного, а как представителя средневековой боярской деспотии, которая принуждает угнетенных к союзу, – с иронией сказал журналист. – А если серьёзно, России давно пора освободиться от нахлебников. Это не разрушит единое экономическое пространство, и не сузит рынки сбыта, но позволит влиять на их элиты.
– Это имперская позиция. Согласятся ли с ней окраины?
– Выбора нет. Процесс разрушения запущен. На одних штыках страну не удержать.
– Вы полагаете, что угроза идёт извне?
– А вы думаете иначе? – улыбнулся Игорь Матвеевич. – Прибалтика и Закавказье – это проба сил. Основной удар нанесут в центральной Европе.
Женщина вопросительно приподняла бровь.
– Не сейчас, – с ухмылкой пояснил журналист. – Здесь квартирует целая армия – Балканы рядом. Здесь нет полезных ископаемых. Нет выхода к морю. Ударят по России позже и не здесь. Но здесь попробуют русский мир на прочность. И от того, как поступит центр, зависит продолжение.
Все помолчали, обдумывая зловещее пророчество журналиста. 
– А что скажете вы? – обратилась женщина к Диме.
От напряженного внимания у парня на лбу выступила испарина. Он пожал плечами.
– Я не умею говорить, как Игорь Матвеевич. Но я люблю свое село. Люблю своих родителей. Братьев. Бабушку. Я хочу, чтобы так было всегда. Поэтому мы с Мишкой пошли в армию. И хотим служить дальше, чтобы защищать, что я назвал. Но у каждого народа должно быть своё государство, если народ этого хочет.
– А какова судьба национальных меньшинств в этом государстве?
– Что? – растерялся парень. Он не понял вопрос, но догадался и ответил: – В новом государстве должны быть учтены прежние ошибки.
– И какие же ошибки были у прежнего государства? – спросила Наташа. На её лице появилось надменное выражение. – Вам построили школы, институты, заводы! Ты говоришь с акцентом на русском, потому что всю жизнь говорил на родном языке.
– Наташа! – вяло урезонила мать.
Но глаза девушки сузились, ноздри раздувались от возмущения. Бриджит с любопытством слушала. Бородач озадаченно сматривал на всех.
– Не ссорьтесь, дети! – поднял ладонь Игорь Матвеевич. – Пусть решают политики.
            – Димон! – вдруг проговорил Мишка. Он вальяжно развалился на стуле и скрестил на груди руки. – Если бы нас с Наташкой на площади решили прибить, чтобы ты сделал?
            – Тоже, что и ты! – в глазах Димы вспыхнул задорный огонь, как в глазах друга.
            – Потому что …
– Никто, кроме нас! – вдруг крикнули парни и хлопнули ладонями вверх.
Иностранцы в недоумении уставились на ребят.
            – Вот и всё, сестрёнка! – сказал Мишка. – Димон мой друг! И этим все сказано!
            Игорь Матвеевич хмыкнул. Инна Федоровна улыбнулась и покачала головой.
            – Солдафоны! Ты и твой другой! – проговорила Наташка и вышла.
            Игорь Матвеевич принялся объяснять гостям. Те вежливо кивали.
            Димон тоже поднялся и сказа:
            – Вообще-то я проситься пришёл! Завтра домой. Насовсем. С завода уволился.
            – А Рязань? – растерялся Мишка. 
            – Дома подготовлюсь. Учителя свои. А то передеремся здесь. Шнуры поржали бы!
            Инна Федоровна поспешила на кухню «собрать что-нибудь в дорожку». Игорь Матвеевич велел «заезжать» и вернулся к гостям. Мишка пошёл проводить. Наташка прислонилась к стене в прихожей. Димон переминался, большой и неуклюжий.
            – Испортил вам интервью, – сказал он.
            – Да, ладно! – отмахнулся Мишка. – Все равно в эфир не пойдёт. Им не это нужно.
            – Не обижайся на меня, – сказал Димон Наташе.
            Она вздохнула и поцеловала его в щеку!
            На утро солнце едва проглянуло из-за серой мглы и исчезло за облаками. Мишка закинул в багажное отделение книги и рюкзак Димона. Парни посторонились, чтобы не мешать пассажирам, обнялись и Димон поднялся в автобус, выискивая по билету место. Мишка засунул руки в карманы плаща с болтавшимся поясом и понуро зашагал прочь.
 
ЭТО – СВОЙ!
 
            Весной от Миши пришло письмо. Он предлагал отметить годовщину «дембеля». Дима перезвонил и предложил приехать к нему. Родители будут рады. Ребята сходят в поход, обсудят поступление. Мишка предложил взять сестру. Она передавала Диме привет.
            Озеро раскинулось в ложбине между холмами в окружении леса. Огни далекой дамбы подрагивали на воде. Закатное солнце оставило багряный мазок на облаке у горизонта, а на матово-синем небе робко задрожали первые звезды. Было так тихо, что от середины озера с надувной лодки доносился неторопливый разговор рыбаков.
            – Димон, насыпь еще по одной! – сказал Мишка.
            Обхватив колени, он смотрел на огонь. Дима, скрестив ноги, прикрыл лицо от жара прогоравшего сухостоя и дотянулся к пластиковой пятилитровой канистре. Наташа на одеяле подвинула ему оловянные кружки. Сумерки под деревьями сгустились, и всполохи костра выписывали причудливые тени на лицах и на тельняшках ребят.
            Втроём чокнулись с сухим звуком, но пить не спешили. Вчера у Димы и сегодня у озера они переговорили, казалось, обо всём, и теперь даже молчать было легко. Под треск костра, тихий плеск воды и позвякивание колокольчика рыбацкой снасти о будущем мечталось особенно хорошо. От горьковатого дыма слезились глаза. И казалось, что весь мир – это вот этот костёр, озеро и палатка. На сердце спокойно и радостно.
            Из-за леса заорала музыка и донеслись пьяные вопли.
            – А говорил, будет тихо! – усмехнулся Мишка.
            От остановки за ними увязались компания с гитарой и магнитофоном. Компания, очевидно, разбила лагерь за лесом. Сначала они вели себя тихо, а к вечеру «загуляли».
            На автостанции Димон объяснил друзьями, что местность называется Герца, эта часть Украины, и русских здесь не любят. Раньше здесь жило много евреев и румын. Теперь остались почти лишь одни молдаване. Но «западненцы» их тоже считают чужими.
На том интерес гостей к истории иссяк.
            Из чащи, ломая валежник, выскочил растрёпанный парень в спортивном костюме.
            – Корешки! Мулы наших бьют! – осипшим голосом пьяно крикнул он, повернулся к лесу и ошалело уставился в темноту. Затем, спотыкаясь, побежал вдоль берега.
Миша выругался, поднялся и пошёл на шум. Сестра попробовала его остановить.
            – Так до утра не угомонятся! – проворчал брат.
            Димон отправился следом.
            На большой поляне с тремя легковушками и парой мотоциклов в круг у костра и разросшейся акации шевелились тени, женщина материлась высоким голосом. Тут же на земле, на разостланных покрывалах среди объедков валялись металлические кружки и железная канистра. Вероятно, с вином. От одной из машин послышался громкий смех.
            Парень в белой майке и джинсах, длинный и худой, орал пьяные угрозы коренастым мужикам, цепко державшим его. Один ловко, коротким ударом ткнул парню под дых. Тот задохнулся и сел. Женщина что-то злорадно крикнула на молдавском из темноты.
Наташка прибежала к ребятам и, увидев, как бьют человека, охнула. Все, кто был на поляне, обернулись, и подслеповато уставились в темноту.
– Что случилось? – по-молдавски спросил Дима.
– Ваш парень? – так же по-молдавски ответил кто-то. 
– Нет.
– Ведёт себя как дома! – послышался тот же голос.
– Перебрали салаги! Отпусти его! – сказал Мишка скуластому малому – в темноте нельзя было разобрать его возраст – положил ладонь на его руку и тот отпустил. Парень, почувствовав поддержку, пьяно заартачился. Но Мишка оттолкнул его в кустарник. – Хорош, шуметь! Вы же не одни! – сказал он спокойно. Парень, матерясь, полез на обидчика, но товарищи удержали его. Мишка окликнул друга и сестру: – Пойдём!
Они обошли компанию и направились к лесу.
– Я тебя узнал! – сказал тот же голос Диме. Из темноты вышел кряжистый горбоносый мужик с заячьей губой. – Ты работаешь на тракторном.
– Работал, – Дима обернулся, чтобы разглядеть говорившего. Он видел его впервые.
– Это – свой! – сказал горбоносый товарищам. – Что ты делаешь с этими свиньями? Он был уверен, что белобрысый и его подружка не понимают.
– На себя посмотри, боров рыжий! – насмешливо ответил Мишка по-молдавски.
Горбоносый смутился. Но баба взвизгнула из темноты:
– Пусть катиться! Какой он молдаванин! Прихвостень! Ублюдок!
Маленькая и чернявая, в юбке и футболке, через которую проступали венцы крупных грудей, тетка завизжала о «русских оккупантах», о том, что пора их гнать. Мишка ухмыльнулся и пошёл. Дорогу ему преградил плотный коротышка. Он выпил и хотели поучить городских. Брань бабы завела его. Но Димон так выругался, что мужик отошёл, а остальные струхнули. Пьяная баба торжествующе визжала оскорбления вслед троим, о том, что это исконно румынская земля, снова про оккупантов, но её уже не слушали.
– Не обижайся, парень! – сказал горбоносый. – Молдаване должны вместе…
– Мой отец сначала нальёт гостю, потом поговорит с ним. Вот как поступает молдаване! – не оборачиваясь сказал парень.
У палатки он сломал ветку и сердито бросил её в огонь. Наташа села, обхватив колени. Свет огня окружили её волосы прозрачным нимбом.
– Димон, пошли за водой! – сказал Мишка.
Они подхватили котелок и ведёрко и отправились к колодцу.
Тропинка змеилась вдоль берега. Где-то слышался смех и бренчание гитары.  Черная загустевшая вода тихонько накатывала из ночи на такой же черный песок. Тёплый ветер запутался в камышах и затих.
– Помнишь, Димон, ты рассказывал про мужика в летнем театре? – спросил Мишка.
– Помню.
– Эти, наверное, тоже его слушали!
Они набрали воды и вернулись. От палатки из темноты вышла Наташа.
– Они забрали топор! – испуганно сказала она. – Трое. Те, которые с теткой. Сказали, что он им нужен. Увидели у костра и забрал. Миша, я боюсь!
Брат посмотрел в сторону леса.
– Пришли один раз, придут – другой! – сказал Димон.
– Завтра проспятся и вернут! – сказал Мишка. – Пошли спать!
Они песком засыпали костёр и залезли в палатку. За лесом играла музыка.
– Я посторожу, когда уймутся, – сказал Димон. – Потом сменишь!
Задернули полог от комаров. Улеглись в ряд. Наташку положили посередине. Она покрутила настройку транзистора. Иностранная речи и мелодии вырвались из эфира.
– Душно! Покараулю! – сказал Мишка и полез наружу.
– Выключи! – вдруг сказал он. Наташа выключила. Ребята прислушались.
Рядом послышались тихие голоса. Треснула ветка. Мишка кинулся к выходу, когда брезент провис и рухнул на троих. Наташа взвизгнула: «Мальчики»! Снаружи раздался злорадный смех. Мишка выскочил первым и от сильного удара в затылок упал на четвереньки. Он видел, как Димон раскидывал нападавших, но не успел крикнуть: сзади Димона ударили обухом топора. Парень осел. Наташка закричала. Её пнули и засмеялась.
Ребят усадили на землю. Девушка тихонько всхлипывала. Мишка пощупал затылок и посмотрел на кровь на пальцах. Дима сплёвывал солёную слюну. Один из мужиков держал топор. Другой – разводной ключ. Остальные – наломанные палки.
Берег притаился, ожидая расправы.
– Наш топор! – сказал Дима.
– Ваш! – ответил горбоносый.
– Аааа, это ты! – презрительно протянул парень. – Свой, говоришь?
– Можешь идти! Мы тебя не тронем! – сказал горбоносый.
– Сам можешь идти, сука!
Злющая баба вылетела из тени, плюнула в Диму и вновь стала ругаться. Горбоносый оттолкнул её и принялся убеждать своих разойтись.
Облака расступились. По воде засеребрилась лунная дорожка. Мишка пихнул друга локтем. Тот понял, и в ту же секунду парни бросились вперед – так в армии они рвали кольцо «дедов». Кто-то, повизгивая, отполз. Кто-то хрипел на траве. Но ребят, уже избитых, повалили и били палками, тем безжалостней, чем дольше они сопротивлялись. Наташа с ужасом увидела, как взлетел и опустился топор. Она дико закричала, и зверьё опомнилось.
Онемев от своей бессмысленной жестокости, они воровато потянулись прочь.
Вслед за тем за лесом заурчали машины, и всё стихло.
Наташа, всхлипывая, таскала воду из озера, и, когда подошли люди, побежала в посёлок за помощью.
Тихо плескалась вода. Дима подложил под голову друга рюкзак.
– Держись, братишка! Держись! Никто, кроме нас! – бормотал он, а в голове теснились слова Мишки про летний театр и речистого мужичка.
 
ОТПИШЕМСЯ
 
Зазвонил телефон. Капитан поднял трубку и представился. Затем долго слушал и односложно отвечал. «Нет. Не надо машину. У входа толпа. Попробую сам».
Он положил трубку и устало провёл ладонью по лицу.
– Кто твой отец? – спросил офицер девушку.
Наташа ответила. Офицер помял сигарету, но передумал курить.
– Боря! – позвал офицер.
В двери «приёмника» выглянул недовольный сержант с заспанным лицом.
– Приведи парня!
Сержант, ворча, ушёл и спустя минуту привел. Парень оживился, увидев девушку.
– Эти на улице топчутся? – спросил капитан сержанта.
Тот утвердительно промычал. Капитан достал из стола ключи.
– Побудь здесь. Я этих поссать отведу. Пошли!
– А отписываться, как будем? – проговорил сержант.
– Отпишемся, – ответил капитан.
Сержант громко зевнул и уселся за стол дежурного.
Трое прошли мимо камеры и умывальника. Капитан отпер двери. От ящиков во дворе тянуло прелой древесиной. Зябкий ветер ворвался в теплое помещение.
– Есть куда уехать? – спросил капитан парня.
– Есть!
– Тогда, через двор и направо.
– Спасибо! – сказала девушка.
– Отцу спасибо скажешь!
За столом капитан разорвал и выбросил в корзину бумагу на парня. Затем глубоко, с удовольствием втянул носом воздух из форточки. Прикинул, что после очередного погрома возле управления, начальство давить не станет. Подавил зевок и вернулся к писанине.
 
КОНВЕРТ БЕЗ ПИСЬМА
 
В сентябре от Димона пришёл конверт. В конверте – его фотокарточка в курсантской форме. Мишке он написал, что сдал экзамены в Каменец-Подольское училище и передавал привет родителям. Наташка хмыкнула: фотка – для неё. Порадовалась за друга Мишки.
Дима написал ей. Она ответила. Больше они не виделись.
 
СОЛДАТ
 
Дежурный офицер доложил генералу, что раненого «вэдэвэшника» привезли в городской госпиталь, но ночью он умер. Остались его личные вещи.
Днём по пути в штаб Летунов приказал водителю завернуть в госпиталь.
В коридоре у кабинета на перевязку солдаты в пижамах настороженно замолчали при старших офицерах, затем заговорили тише:
– Там лишь ствол торчит из окопа. «Граником» его не возьмёшь! Лупит и лупит, сука! Каждые двенадцать секунд! Арта плющит без остановки, – продолжил парень с забинтованным глазом. – Мин накидали …
– Польские мины вообще неслышно! – вставил другой с рукой в гипсе.
– Ну, я ж говорю! Торчим там месяц. Помыться негде. Салфеток нет. Укропские окопы пристреляны – не сунешься! Размотают на раз. Полная ж…а!
– У нас четверых поваров миной наповал. Пацаны сидели в окопе. Мой друг Женька хотел с ними запрыгнуть, но ему места не хватило. И только он убежал, как – бах! – и сразу четверых! – сказал третий, с перемотанной головой и подбородком.
– Ну, я ж говорю! Я как-то из такого окопа спальный мешок взял. Ложусь и слышу, хохол мне: «Мне тоже холодно. Это мой мешок. Мой позывной «Лесник». И мертвечиной запахло. Я ему: «Давай я тебе утром верну»! «Ну, ладно»! Утром проснулся и отнёс обратно. Пацанам говорю: не думайте этот спальник брать!
– У нас командир перед каждым выходом молитвы читает. Помогает.
– Ну, я ж говорю! Ты сюда, как?
– В спину прилетело. Пацаны говорят, в броннике осколок. Бац! Опять в спину. В дом зашли. Я каску снял, чтобы лучше рассмотреть. А тут, как шарахнуло. Меня стеной привалило. Так вроде ничего, но к концу дня рвота. К ротному подхожу, говорю, капец, загибаюсь. Он меня в санчасть отправил. Идти три километра. Пришёл. Измерили давление. Двести! Я говорю, в башке гул и плохо слышу. Смотрят – в броннике дырка. Пуля застряла. Снайпер работал. Никто не понял. Стеной башку и челюсть пробило, а мы пулю ищем.
– Ну, я же говорю! У нас тувинцы и ханты часами всматриваются их в домах. Через два-три дня глаза у них красные, как рожи. Мажут их оленьим жиром. Сэсэошники из своих винтовок стену пробивают. Дырища с таз. 
– Доброволец?
– Ну, я же говорю! Нам в плен нельзя. Последняя эфка со мне, – усмехнулся он.
В рассказах солдат слышалась радость, что они живы и теперь в безопасности.
В конце короткого коридора скуластый врач в белом колпаке и халате жестом пригласил офицера в кабинет со стеклянным шкафом. Сели через стол. Врач рассказал, что «десантника» привезли без сознания. Он потерял много крови.
– Удивительно, как он с такими ранениями столько протянул!
Врач вынул из стола и подвинул офицеру пару писем и старую фотографию.
– Это всё, что у него нашли. Документов нет.
Генерал узнал фото. Сестра прислала её, когда он служил срочную. Перед дембелем фотография пропала. Офицер грустно хмыкнул: он давно простил другу его маленькую и, как оказалось, большую тайну.
– Смотреть будете? – спросил врач.
Через небольшой двор санитар провёл их в морг к отдельно стоявшему железному столу и приподнял край простыни.
Димон, казалось, заснул, спокойно и глубоко, как он спал в казарме на койке рядом с койкой Мишки. Постаревший и не бритый. Но, казалось, крикни «подъём» и Димон вскочит впереди роты, огромный и сильный.
В машине Летунов распорядился передать на ту сторону, что у них тело их старшего офицера. Фотографию он отдаст сестре при случае.
– Знакомый ваш? – спросил Летунова адъютант, лейтенант Головлёв.
– Друг! – ответил Летунов.
Он поглядел в окно на разбитые дома и подумал о скором наступлении.