Траур в скобках

То февральское утро выдалось тоскливым. Солнце уже очнулось от зимней спячки и в полдень должно было вывалить свой золочёный бок из-за горизонта. Но тем пацанам, что заступали на камбуз никоим образом не суждено было его увидеть. И не потому, что оно не одолело бы даже низеньких шиферных крыш Жилстроя, не потому, что серая сталь и свинец облаков надёжно скрывали солнечные лучи; скорее потому, что в тот полдень им предстояло гнуть спины на дискотеке, мыть тарелки за двумя тысячами едоков.

Задолго до подъёма тащились они в темноте на училищный камбуз невесёлые: Жуков, Борецкий, Григорьев, Семёнов, Осипов, Пересунечка (как же в наряде без него?) — первая группа, в общем. День прошёл, как ему и положено было пройти. Трое в варочном цеху, котломой, пара на раздаче, шестеро в зале, четверо в овощечистке, в пекарне и хлеборезке по боевой единице… А после ужина, когда и посуда чиста, и палубы сверкают, можно пойти в роту. Но ненадолго, до вечернего чая — последнего трудового аккорда для камбузной босоты.

Завалили парни в кубарь. Женя Жуков врубил магнитофон на полную катушку. С нетерпением Женя ждал этой минуты. Это ж не просто: горевать целый день в камбузном наряде и вдруг радостно осознать, что он скоро закончится. Хриплый голос Александра Розенбаума разорвал тишину: “Фраер, толстый фраер…” — У будущего депутата Государственной думы репертуар в то время базировался на криминальных сюжетах “Одесских рассказов” Исаака Бабеля. Сюжетах лаконичных, сжатых до предела и потому имеющих “самостоятельную силу языка и стиля”.

Аристократы первой группы в робах, заляпанных общепитовской жирной слякотью, расселись кто куда, наслаждались гитарным перебором и пронзительной лирикой. Выделялся Гера, позировавший на корточках на втором ярусе железной койки. Выразительность его облику добавляли розовые кальсоны, выглядывающие из-под брюк в районе щиколоток. Предел восторгов братии достиг тогда, когда Юра, по кличке Семен, с похлопыванием и притоптыванием пустился в пляс. Была это джига или матросский танец яблочко — не разобрать. Довольно неуклюже отплясывал Юра, но одновременно и задорно. Широкие, порывистые махи гюйсом, зажатым в его руке, вторили, оживляли мотив песни, добавляли ей мощь, недоданную выкрученным на максимум громкости магнитофоном. Гулкие притопы гадов (рабочих ботинок) о половицы с лихвой забивали партию ударных. “...Гоооп-стоп…” — рыдали динамики.

Вышла громадная ошибка со стороны бога поселить Юру-Семена в Мурманске, чтоб он мучился здесь, как в аду. Чем было бы плохо, если бы жил он, допустим, в Швейцарии, в окружении горных озёр, хрустального воздуха, сыра и сплошных французов? Ошибаются все, даже бог. Ошиблись, точнее оступились и ребята.

Ну посудите сами, откуда было знать пацанам, весь день погибавшим в наряде, что вся рота, всё училище, да что там, вся страна в это самое время горевала о безвременной и невосполнимой утрате? Пацанам было совсем невдомёк, с чего это вся остальная рота скучковалась в ленинской комнате и внимала сонатам Шопена в тональности си-бемоль минор. А старшины строго следили, чтоб кто-нибудь из молодёжи не уснул, созерцая бесконечную трансляцию перворазрядных похорон, почётного караула, колесниц с венками, академического хора и симфонического оркестра. Ошиблись, знать, пацаны.

Дежурный по училищу, капитан третьего ранга Боровик тут как тут. Доклад дежурного по роте ему побоку. Маршем по центральному проходу, мимо ленинской комнаты, придерживая кортик, прямиком в стан первой группы. Даже "взлётку" ему не надо форсировать, два кубрика первой группы крайние. Фамилии балагуров взяты на карандаш, то бишь записаны в блокнот офицера.

1984 год, конечно, не 1937-й, однако идеология всё ещё first, а по отдельным вопросам и ;ber alles! Это ж политическая диверсия, ни больше ни меньше, “плясать на костях” почившего Генерального секретаря ЦК КПСС!

Поплелись нарядники на камбуз добивать вечерний чай. Ветер дул с моря — девять баллов, белый снег бесился над гладью платца. В Москве у кремлёвской стены стыла свежая могила. Реплики из темноты отражали степень индивидуального осознания каждым последствий их общей неосмотрительности.

— Залёт на ровном месте! — отчаянное.

— Одним больше, одним меньше… — философское.

— Завтра заступим снова, — констатирующее.

— С утра было не весело, а теперь полный траур, — упадническое.

— Сися-алебастра, карапузики! — бравадное.

— Парни, а тут архисерьёзно… Никто не знает, куда качнётся маятник истории и, следовательно, как всё вывернется, — реалистичное.

Видать засело это “архи” в голове одного из бедолаг, ему думалось: “Кто-то ж из вождей любил это слово? Кто? Может, и вовсе никто? Но делать что-то… необходимо, и срочно. Архинеобходимо и архисрочно.”

Капитан третьего ранга Боровик был командиром роты технологов. Синяя повязка, кортик, фуражка — на штатных местах, как линкор перед фортами Босфора, он стоял во втором этаже камбуза напротив раздачи. Контролировал безуспешно, чтоб не лезли без очереди и брали с резиновой ленты транспортёра по одному подносу с двумя стаканами сладкого чая и кусочком масла в тарелке. (Свежие батоны, нарезанные и уложенные в большом котле, были без ограничения.)

Выбрав удобную минуту и оправив гюйс, к дежурному по училищу подошёл один из курсантов. Представился, “пустил слезу”, объяснил обстоятельства. Командир технологов сжалился и наконец произнёс:

— Ладно, напишу, что не смотрели программу “Время”, хватит с вас и того…

* * *
Учтём, что наряд освобождался от обязательного просмотра программы “Время”, и потому изложенный оборот событий означал вполне себе благоприятный исход. В итоге, ничего тем парням из первой группы не было. Пронесло, отскочили по-лёгкому. А ведь очень, очень даже могло так сложиться, что из-за подобной пустяковины их биографии обогатились бы службой в Советской армии.

Поди не помнит никто из них данный случай. И только Володя Григорьев до сих пор хранит подобные сюжеты в своей памяти, а в душе — осень.

02 декабря 2023 год.