Зелёная фея. Глава 17

Первые годы жизни Вики и даже ее появление на свет в розовато-молочной ленте роддома с сссэровского снимка, где девятнадцатилетняя Леночка с криками на коленях обивала персиковые стены: «Терпите, мамочка, терпите! Слишком маленькое раскрытие, я позже к вам зайду» — Витя провел в командировках.
Его возвращения всегда носили свой особый радостный оттенок, одинаковый и для Вики, и для Леночки. Леночка, длинноволосая, как русалка, с юной уплотнившейся грудью – этот плод, наконец, дозрел – великолепно усовершенствованная материнством и Вика, спящая, тихая, такая крохотная, что он перво-наперво боялся брать ее на руки.
Его возвращения всегда имели характерный свет, звук. И Леночка, двадцатилетняя, тридцатилетняя, всегда срывалась к сообщающей весть двери – показалось, в прихожей пусто.
Однажды утром он кратко бросил в трубку: «Прилетел, еду». И в 12 дня уже стоял на пороге, пахнущий пылью и лапшой быстрого приготовления, со своим зеленым армейским баулом и улыбкой, в который всё ещё отражалось небо. Леночка кинулась к нему, как когда-то давно, как и сейчас, как и всегда.
Звучный скупой поцелуй.
– Лена, я тоже соскучился… Да дай ты мне раздеться хоть.
Ее сбитое, шустро животное дыхание у него на лице:
– Да-да, конечно.
Она, вся такая же трепетная, взволнованная – та самая девочка, что подарил ему тридцатиградусный саратовский полдень, пригородная остановка, бросившей его: “Дальше не поеду” – там таксист. Ясноглазая и тонконогая, как олененок: «А вы тоже 28 ждете? А его уже полчаса нет!”
– Что? Как вы? Как у Вики в школе?
Методично и последовательно. Ремень. Синие штаны. Куртка. Футболка.
– Всё хорошо, – Леночка чуть поодаль, выжидающая, напряженная, в затененной части прихожей.
– Капец я там задолбался. Месяц в этой залупе сидели. Кто-то из синей ямы вообще не вылезал… Соскучился по дому…
Он прилипает к ней прямо между словом: как-то странно переоформившаяся, будто размякшая шея, каплевидная золотая сережка – самое сладкое, там, прямо за мочкой – невесомый пушок на щеке – каждый теплый закоулок давно завоеванной территории.
– Я соскучился, – дублирует он в доверчиво влажные губы.
И где-то там девятнадцатилетняя Леночка, ловкая, субтильная, обросшая теперь этой переспелой женщиной, обвивается вокруг прекрасно сложенного молодого офицера. И они, спрятанные этими этими возрастными телами от всего мира, но не друг от друга, вновь слепнут от того оглушительного, что временами обесцвечивает мир.
После, в собственный спальне, приведенная в чувство, как пощечинами, всплывающими мыслями, Леночка вяло воротит голову с его плеча. Черная дорожка, берущая свой путь у истока – раздувшегося теперь пупка – спускается вниз по вздыбившемуся горообразному пузу. Он тяжело дышит и листает переписку какой-то своей рабочей группы.
Леночка вспоминает. Всё-всё вспоминает. Но так и не осмеливается сказать. Какое-то ее извечное и женское сминает до хруста, до стонов, до ужаса гордость, и вместо каменного града упреков, она резво покидает супружеское ложе с назойливым, бесконечным и улетающим в никуда: «Ты пойдешь мыться?», «Я твою любимую солянку приготовила. Накладывать?», «Как там у вас всё хоть проходило». Он безразлично тыкает в горящий экран.