Старая Римская дорога

          В детстве больше всего на свете я любила читать.  Пока мои сверстники гуляли днями напролет, играли в компьютерные игры, влюблялись в старшеклассников, - я забиралась в уголок и ныряла в очередную книгу, забывая обо всем на свете.   
Когда-нибудь, когда моя память станет как дырявое решето, еще не известно, что она сохранит более отчетливо: реальные события моей жизни, или  приключения, которые я так искренне переживала; я не уверена, что когда-нибудь я не запутаюсь, вспоминая людей, которые мне встречались и тех, о чьей жизнью я жила, поглощая книгу за книгой. Они  жили, страдали и любили, кажется, так близко, рядом со мной, что  словно и вошли в мою жизнь.
     Но самой яркой, запомнившейся и разделившей навсегда мою жизнь «до» и «после», стала одна книга, любимая и незабываемая. Та, что первой приходит на ум, когда кто-то спрашивает меня, есть ли у меня самая любимая. Есть.
     Она начинается словами:
- А ты знаешь, старая Римская дорога до сих пор существует…
  Разговор двух послушников в монастыре. Лето в разгаре, июль. Монастырь находится на речном островке, в хвойном лесу. По вечерам сквозь знаменный распев прорывается хор цикад. И вот таким сухим теплым вечером, после службы, сидя на толстом поваленном дереве и озирая безбрежные поля за рекой, два молодых послушника ведут беседу. Про старую Римскую дорогу.
     А потом начинается путешествие. Главный герой, перед тем, как сделать серьезный  жизненный выбор, решает осуществить детскую мечту: найти старую Римскую дорогу и пройти несколько станций. Когда-то по этой дороге шли толпы пилигримов, бродячих искателей истины. Шли они с запада на восток, как это принято, и на каждой станции остались еще часовни или руины храмов, где их когда-то встречали. Вершиной и целью был, по их поверьям, храм Гроба Господня. «Понятно, что до него уже не добраться, - говорит главный герой, – Но пару станций пройти хотелось бы».
     Второй присоединяется за компанию.
     История поначалу не спешит, события разворачиваются постепенно. Немного о прошлом попутчиков, чуть-чуть о времени, в котором все происходит. Пока они только ищут Старую Римскую дорогу, почти ничего не случается: какие-то разговоры, воспоминания. Но смысл каждого диалога окажется ясен позднее, когда они, наконец, обнаружат следы этой странной дороги. То ли они вышли на нее, то ли нет; герои не в состоянии это понять без помощи извне.  Появляются новые персонажи, события ускоряются. В какой-то момент повествование превращается почти в исторический квест, где герои блуждают в потемках, а чтобы найти ключ, открывающий дверь к свету, нужно пройти сквозь приключения и страх и обрести целостность.  И вдруг оказывается, что и монастырь тот оставленный – не совсем монастырь. И дорога – не то, чем кажется. И ведет она не просто от станции к станции, а из настоящего в прошлое, в глубину, на дне которой – ключ познания, которое ищет  каждая душа, рождающаяся на этом свете.
     «Старая Римская дорога»… слова эти стали для меня  паролем, точкой соприкосновения с чем-то таинственным, что я не могла осмыслить.
     Прежде всего, я стала искать единомышленников.
     Их сложно было найти. Большинство моих друзей, которым я взахлеб рассказывала о «Римской дороге», даже не осилили ее. Остальные оценили ее язык, но отнеслись к ней как к приключенческому роману.  Никто, казалось, не видел в ней то, что видела я, но не могла выразить. Как музыка Баха, эта книга погружала меня куда-то в иное измерение, отвечающее струнам моей души…   
     Однажды я набрела на какой-то клуб книголюбов, специально встречающихся для обсуждения «Римской дороги». Я поспешила туда и чуть не уснула на этом собрании престарелых историков, обсуждавших нюансы книги, но не видевших, как мне казалось, самую ее суть. Впрочем, и я не могла бы ее выразить. О чем она? Герои на протяжении двухсот страниц искали себя и свою утраченную любовь; но думали, что мечтают о будущем и ищут туда дорогу. Они хотели пройтись по историческим местам и поразмыслить о себе; но стали участниками событий, перекроивших Восточную Европу. И сами эти события явились отражением действия других, более масштабных сил, тех, «что движут Солнце и светила»… Может, об этом книга? О переплетении судеб, о судьбе и предательстве, о тоске по Эдему..? Не знаю. Может, и о чем другом.
     Последнюю попытку приобщиться к единомышленникам я сделала, когда услышала, что о «Дороге» будет идти речь на собрании игровиков. Пришла я и туда… Ну, что ж? Ребята решили поставить по книге добротный квест и обсуждали детали и роли.  Вот это мне было совсем не интересно.
     Тогда я перестала искать таких же, как я, влюбленных в «Римскую дорогу»; впервые пришла я к тому, чтобы впредь умалчивать о наиболее важном для меня. Зачем смущать людей, навязывая им то, что лишь для тебя имеет особую ценность?
     Зато я стала интересоваться другим: самой историей книги. Откуда она взялась, кто автор, каковы обстоятельства ее появления?
     Выяснилось вот что. Автор, - сведения о нем довольно скудны, - написал книгу в первой половине двадцатого века; аккурат между двух войн, гражданской и отечественной. Начал писать ее еще во время гражданской войны. А потом следы его пропали. По крайней мере, больше никаких литературных произведений его не известно. Да и не до того тогда было.
  Я стала искать его биографию. Из  открытых источников, что мне удалось накопать (я попросила помощи тех самых книголюбов-историков), я узнала, что родился он где-то в центральной Белоруссии. По крайней мере, он там часто бывал. Посещал разные святые места, какими так богата эта многострадальная земля. Бывал и в монастырях. Особенно часто – в одном, довольно древнем, что ранее находился на острове.
     На острове! Здесь меня как осенило. Конечно. Тот самый монастырь, с которого все и началось. Откуда герои отправляются на поиски старой Римской дороги, поиски, на которые так откликнулось что-то в глубине моего существа – медленной и тягучей болью разлуки с небом.  Как забыть эту боль?
     Я решила во что бы то ни стало поехать в этот монастырь.
     Возможности такой долго не представлялось. В конце концов, надо было, чтобы и деньги нашлись на это путешествие, и было свободное  время, и звезды легли правильно… Они все никак не ложились, эти звезды, все время были иные планы, рабочие, семейные, всякие…
     Прошло несколько лет. Я уже подзабыла свое увлечение «Дорогой»; я  читала иные книги, все больше по работе. У меня были запланированы все отпуска на год вперед. Но однажды, хмурым осенним вечером, возвращаясь домой и глядя на отражение фонарей в отблесках мокрого асфальта, думая о том, куда же я иду и где мне найти свой берег, я явственно услышала внутри себя:
 «А знаешь, старая Римская дорога по-прежнему существует!» И зажглись фонари, засиял свет, отраженный в лужах, засеребрилась дорога, ведущая меня домой. Задрожали струны арфы и свирели. Я поняла, что надо ехать.
     Через полгода, в мае, я взяла отпуск и отправилась в Белоруссию.
     В дороге, в поезде, глядя на пробегающие поля, мелькающие в проплешинах лесополосы, я думала о судьбе монастыря.
     Его основал когда-то славянский князь и, как водится, сделался его наместником. Потом он поставил наместником своего родственника, а сам вернулся на княжеский трон: времена были лихие, надолго оставлять княжество было опасно. Возможно, он хотел бы удалиться в свой монастырь под старость; да кто доживал тогда до старости? Не дожил и князь, убитый на какой-то пирушке родичами-заговорщиками.
     Его родственнику повезло больше. Он скоро прославился мудростью и умением творить чудеса. Звали его Елисей.  Он сподобился мученической кончины: убил его бесноватый отрок-послушник, впоследствии исцелившись от беснования  у мощей того, кого он убил.
     После смерти Елисея значение монастыря только укрепилось: мощи его не утратили чудодейственной силы, которой обладал святой при жизни. Со всех мест стекались к святителю хворые, бесноватые, чающие исцеления и утешения. Так монастырь стал расти.
     Монастырь жил, развивался. Он сделался средоточием культурной жизни: там переписывали книги; при монастыре возникла школа и книгопечатная мастерская… Однажды там случилось чудо, повлиявшее коренным образом на дальнейшую судьбу монастыря. Во времена азиатского нашествия, когда враги подошли к стенам обители, им показалось, что за стенами монастыря их подстерегает могучая конница. В панике они отступили, - и от монастыря, и от области, которую тот прикрывал собою. На самом деле, то было видение; никакой воинской силы за стеною не было.
     Чудо это, однако, дорого обошлось монастырю. Вернувшись через несколько лет,  хорошо подготовившись, враги не просто сожгли его, но сравняли с землей.
     И очень нескоро на прежнем месте стала возрождаться обитель.
     Поднявшись из руин, монастырь словно бы примолк, затихарился и начал жить своей, закрытой от постороннего взгляда, жизнью. Более не происходило в нем явственных чудес; он был, скорее, известен, как  место, куда отправляют в почетную ссылку престарелых или проштрафившихся иерархов.
     Да и времена настали неспокойные для этого края, и спокойными им уже не суждено было быть до конца двадцатого века.
     Все православие притихло. Сначала его подмяли под себя поляки, перекраивавшие обычаи и архитектуру на свой католическо-готический лад. Потом поляки ушли, но монастырь обветшал. Он начал было приходить в себя; но тут началось лихолетье гражданской войны. Последняя пара монахов еще оставалась в монастыре до середины двадцатых годов; потом и они исчезли. Пропала и главная святыня монастыря: мощи святителя Елисея. 
     И вот как раз в начальный  период гражданской войны, еще шумевшей где-то в отдалении, но напоминающей о себе нарастающей в обществе смутой, в это самое время в монастырь часто стал наведываться будущий автор «Старой Римской дороги», студент, а после – начинающий учитель истории и словесности Борис Неверов.
     Сколько раз он бывал там, с кем общался, - все это я собиралась узнать уже на месте.
     Поезд приехал в Беларусь, в город Гродно, довольно рано. Я вышла из поезда и огляделась. Впереди маячило сероватое здание вокзала, а вокруг в разные стороны расходились железнодорожные пути. Убегая вдаль, они скрывались в тумане, полосы рельс сливались и, казалось, уносили в иные измерения поезда вместе с пассажирами.
     А я приехала.  В лицо мне ударил легкий порыв ветра. Я подняла воротник куртки, подхватила на плечо сумку и двинулась к вокзалу, навстречу ветру.
     Нужный мне автобус отъезжал нескоро. Я успела перекусить в привокзальном кафе (съела две сосиски, пончик и чай). Поменяла деньги. Сидя за столиком придорожного кафе, я перечитывала захваченную с собою «Римскую Дорогу». Признаться, давно я к ней не возвращалась. И открывая книгу, я поймала себя на мысли, что боюсь: а что, если ее волшебство больше не действует на меня? Сколько раз уже такое бывало: увлечешься чем-то: книгой ли, музыкой, кино, а пройдет время, - и сам удивляешься: и что ж такого ты в нем находил? Что на тебя так влияло когда-то?
     В общем, боялась я разочароваться. Но нет. После первых же двух страниц чтения я ощутила знакомый трепет, мурашки по спине. Эта книга была у меня под кожей. Я ее чувствовала, и самое интересное, - это как с музыкой Баха или поездкой в Питер. Каждый раз открывается что-то новое. Другое.
     Вот сейчас, например, меня зацепила часть повествования, где будущий князь литовский  оказывается перед выбором: отказаться от своих сторонников, уйти под  руку могущественного польского короля, - там маячила слава и, возможно, даже, польская корона, или остаться с друзьями, быть главою маленького, но гордого рода , сохранить то, что он считал верностью, - и кануть в безвестность…
     Да, «Римская дорога» начиналась с встречи двух послушников, а потом, по мере нарастания событий, вбирала все больше персонажей, в том числе тех, от кого зависели судьбы народов и племен.   
     В этот момент, доедая пончик, я подумала, почему в дошедших до нас древних трагедиях и комедиях чаще всего речь идет о всяких  королях и властителях. Не потому ли, - подумала я, - авторы разворачивали действие вокруг сильных мира сего, что на них в большей степени отражается фатум, судьба? Рок – это ведь ключевая тема классических авторов. Рок – воля богов. Они хотели показать неотвратимость  судьбы, обреченность героев, блуждающих в  ее запутанных лабиринтах;  о  той степени свободы, которую позволено выбирать человеку, об утраченных шансах. А тогда да, надо писать о королях и полководцах. Они и есть – носители рока, как ни крути. 
     Подошел мой старенький автобус, и я отправилась навстречу своей собственной скромной судьбе. Людей в автобусе ехало немного. Поэтому он весело бежал по белорусской дороге: справа – поля и трава, слева – трава и поля. Нет-нет да мелькнет брошенная деревенька, оставшиеся нерастасканными руины забытых домов; потом аккуратными рядами проскочат типовые, крашеные одинаковым цветом поселковые домики, а потом снова, - все поля да леса, да заросшие осокой озера…
     Высадив меня у поворота к монастырю, автобус скрипнул натруженными шинами и умчался в запыленную даль по грунтовой дороге.
        Я поправила сумку на плече и осмотрелась. Справа от меня простиралась равнина, широкая и пустая; ветер чуть шевелил верхушки трав.  Ее пересекала узкая полоска реки, окаймленная рядами высокого камыша. Слева, за поворотом, где ждал меня монастырь, виднелись темные ряды леса. Туда я и направилась.
    Монастырь утопал в лесу. Лес пророс сквозь него, как трава сквозь сито. Под моими ногами скрипел песок. Высокие, стройные сосны окружили меня. Я прошла под сводчатыми вратами, остановилась - и услышала тишину. Вдохнула пряный сосновый воздух. А потом, из ниоткуда, поплыли тягучие, густые звуки церковного пения.  «Вот ведь удивительное место», - подумала я. Монастырь звенел.
      Я пошла на музыку, и вышла к узкой речушке, струящейся меж высоких трав. Ступила на деревянный мостик, и он привел меня на заросший травою островок, в центре которого меж деревьев виднелась деревянная маковка церкви.
     Храм был открыт. Внутри шла работа. Девушка-художница, стоя на высокой стремянке, аккуратно затушевывала роспись слева от царских врат. С другой стороны от врат трудился бородатый молодой человек. Он покрывал мелкой, белой лепниной в виде ажурных листьев пространство между рядами иконостаса.
     На подоконнике храма примостилась маленькая круглая колонка. Из нее-то и раздавался знаменный распев мужского хора . Может, художникам было скучно, а может, под музыку лучше работалось.
    - Добрый день! – сказала я.
Я понятия не имела, что же дальше делать.
     - Не подскажете, где бы мне найти батюшку?
     Сам мой вопрос мне показался глупейшим. Кто их знает, сколько здесь батюшек? Но выхода не оставалось.
  - А, отца Евсевия? – повернулась ко мне художница. Была она совсем молоденькой, с темными, аккуратно собранными под косынку, волосами. Симпатичная.
- Он придет в Елисеевский храм к молебну в двенадцать, - сказала она, - Можете туда подойти.
  Я поблагодарила и отправилась искать  Елисеевский храм. До двенадцати был еще час, так что я решила не спешить и погулять по монастырю.
     Территория его оказалась обширной, но не обжитой. Огорожена она была лишь частично; естественной оградой на большей границе монастыря была река, окружающая его таким образом, что он находился на полуострове; заболоченные берега ее поросли осокой и буйной травой.
     Монастырь состоял из нескольких деревянных строений, увенчанных маковками. Я пошла к ближайшему.
     Видимо, это было место для крещения или купальня,  какие часто бывают в монастырях. Почти все пространство внутри занимал заполненный  водою бассейн. Вода переливалась на солнце, бьющем сквозь широкие окна, окрашивая стены купальни изумрудным цветом.  Справа от бассейна, в маленькой нише у стены, втиснулся монах, - я не сразу заметила его. Во всем черном, подобно старому ворону, он склонился над широкой книгой и тихо, почти неслышно, вычитывал молитву, чуть покачивая головой в ритм. Его шепот только подчеркивал окружающую меня тишину.
     Я не стала его отвлекать. Немного постояв, я вышла и пошла по подвернувшейся дорожке куда глаза глядят. Поднялась на пригорок, откуда видно было и деревянные постройки монастыря, и реку, и широкую равнину за ней. Туда, через равнину, уходила, завиваясь, кривая и долгая дорога.
     Я присела на поваленное толстое дерево. Посмотрела на убегающую вдаль дорогу, теряющуюся у горизонта.
     «А знаешь, старая Римская дорога существует», - подумала я. И по пронзившей меня дрожи я почувствовала: он здесь сидел. Когда-то,  сто лет назад, на этом месте сидел Борис Неверов, вот так же, как я, вглядывался вдаль и мечтал о своей Римской дороге, которая увела бы его отсюда.
     Десять лет он писал свою историю. Десять лет. И очень часто бывал здесь.
     Сначала он приехал сюда студентом. Выпускником.  Сидел на этом месте, наверняка, и смотрел на бескрайние поля, протянувшиеся за горизонт. Тогда ему казалось, я думаю, что и у него впереди долгий путь, полный приключений и надежд. Открывалась новая эпоха, начинался стремительный новый век. Поднимался ветер, раздувая революционные флаги, практически все поэты, писатели, студенты приветствовали эти флаги и с упоением отдавались жажде перемен. Вряд ли Борис Неверов был исключением.
    Я вспомнила, как в начале книги герои взахлеб мечтают, вот как найдут они этот загадочный путь, как подхватит их ветер, окунет в поток, несущийся к звездному завтра..
     - А знаешь, она ведь все-таки существует…
     …Годы проходили. Он снова и снова приходил сюда. Уже без надежд и ожиданий. Тот ветер, которого он так ждал и призывал его, унес черноту его волос. Затерялись голоса его друзей: кто-то уехал, куда глаза глядят, не выдержав смуты; кто-то нашел себя в  этом вихре перемен и стал совсем чужим ему; ветер разметал мечты о далеких странах, о любви, что сильнее смерти, и тоске по Эдему. Ветер раскидал иллюзии.  Остался лишь один усталый человек, все глядящий на дорогу, уводившую придуманных им героев в мир, куда ему был заказан путь…
     Я встрепенулась.  Пора уже было двигать к отцу Евсевию.   
     Он оказался невысоким и худощавым, лет пятидесяти или чуть поболее, с бледным и выразительным лицом и густыми бровями. Когда он говорил, все черты лица его приходили в движение.
     - Вот, батюшка, Вас тут девушка искала.
     Отступать было некуда.
     - Можно поговорить с Вами?
     - А что ты хотела?
     - Хотела спросить про… одного писателя, который здесь бывал. Может, Вы знаете? Про Бориса. Неверова.
     Я сказала и опустила глаза. Это звучало крайне глупо. Прошло столько лет, несколько  поколений сменилось. Откуда этот монах может знать про какого-то, не слишком знаменитого, писателя, когда-то бывавшего здесь наездами, сгинувшего, когда этого монаха еще и на свете-то не было? Да и что я хотела услышать? Что меня, собственно, интересовало?
- Ты знаешь что, - кинул он на меня быстрый взгляд, - ты подходи на лавочку вот, после молебна. И мы и поговорим.
     И он быстро подхватился и поторопился исчезнуть за маленькой боковой дверцей, за алтарной стеной. Я только успела кивнуть ему вслед.
      Весь короткий молебен я разрывалась между желанием свалить, пока не поздно, и любопытством. Ведь не отказался же он сразу. Сказал, подожди. Неудобно теперь и уйти.
     На службу подтянулись человек шесть-семь местных жителей. Отцу Евсевию помогал служить молодой парень в облачении: носил туда-сюда маленький столик, подавал тяжелое Евангелие; половина пришедших местных ушла в хор, и, собственно, в качестве прихожанки я оказалась почти одна.
    И вместе со всеми обуревавшими меня сомнениями, ощутила я и неизвестно откуда пришедшую тишину. Москва была далеко.   Все было далеко, осталось где-то вне зоны доступа. А тут, - тут было тихо и вместе с тем, - наполнено ожиданием. Как на станции.
     На станции! Мне показалось, что книга Бориса Неверова говорит со мною. Именно отсюда его герои отправились в путь. Здесь была точка отправления. Станция.
     Как только служба закончилась, я поспешила к лавочке. Мимо меня, о чем-то тихо переговариваясь и посмеиваясь, прошли женщины, что пели в хоре. Прошли художники. А потом появился и отец Евсевий. Он порывисто проскочил мимо, потом резко остановился, словно вспомнив (я уж приподнялась с лавочки), и торопливо подошел ко мне. Присел.
     - Я про Бориса Неверова хотела спросить, - начала я. Я замешкалась. Он меня не прерывал. А потом, глядя куда-то вдаль, мимо меня, мимо деревьев и полей, он пожевал что-то, будто подыскивая слова, и сказал то, что я никак не ожидала услышать:
- Ты это… Скажи своим-то… Я все нашел. Тут раскопки были у нас, и я все нашел. И книги, и все. И передал отцу Алипию, - тут он, наконец, посмотрел на меня, на мое оторопевшее лицо, прямо в глаза мне, и продолжил:
- Отца Алипия знаешь?
- Нет, - пробормотала я.
- Он в деревне тут, в Спасском храме служит. И у него есть музей. Там сейф, железная дверь, все запирается, и можно хранить. А у нас тут, - он обвел рукой пространство, - хранить такое негде. Вот так и передай. Пусть к нему идут.
     Он опять пожевал, вглядываясь в даль, и добавил:
- И лучше б побыстрее. А то сама знаешь… всякое может быть. Так вот и передай.
     И обратившись снова ко мне, он почти весело спросил:
- Ты обедала?
- Нет…
- Ну, иди в трапезную. Поешь. Скажи, отец Евсевий благословил.
     Я попросила его благословения. Он положил жилистую руку мне на плечо и осенил меня крестом. И быстро ушел, почти убежал куда-то по своим монастырским делам.
     А я осталась в недоумении. Какие «свои»? Что он нашел? Что-то про Неверова?  Оригинал книги? Что?
     Есть мне не хотелось, но ослушаться отца Евсевия я не решилась. И по дороге к трапезной (ее еще надо было найти!) я думала, что, кажется, у меня начинается своя Римская дорога.
     В маленькой трапезной мне «по благословению отца Евсевия» выдали тарелочку пустых щей и кашу. Зато угостили местной, - наваристой, - сметаной. И главное: я узнала, как добраться до отца Алипия!
     Дорога была непроста. На мое счастье, художник, которого я утром встретила в храме, а потом и в трапезной, намеревался в ту сторону ехать к вечеру и согласился взять меня с собой. Насколько я поняла, это в монастыре было обычное дело: все друг друга «подбрасывали». Во всяком случае, когда тетушка, раздающая кашу, пристроила меня к художнику, он и не думал сопротивляться.
     Все складывалось. У  меня оставалось  несколько часов ожидания, и я пошла бродить по монастырю.
     Развиднелось, солнце высвечивало ласковые узоры на соснах. Птицы пели. Я шла и вспоминала, как главные герои моей любимой книги начинали свой путь. Как внезапно появилось множество препятствий, вынуждающих отложить его. У одного перенеслись внезапно экзамены и, кажется, нужно было уезжать. У другого случились проблемы со  здоровьем, и надо было ждать результатов анализов и правильно поставить диагноз. И все-таки они пошли. Ветер веял навстречу им, дорога звала, и птицы пели вот так же, как сейчас.
     Ах, если бы знать… Увела их дорога в такие края, где эти проблемы рассосались  сами собою. А за время их приключений все изменилось: и экзамены стали ни к чему, и диагнозы ставить было некому. Если бы знать…         
     Я смотрела на реку с невысокого холма. Ветер пошевелил кромки деревьев. Где вы, «свои»?
     Там, в книге, главные герои тоже постоянно и отчаянно пытались найти и сохранить «своих». Иногда, впрочем, «свои» оказывались по разные стороны баррикад. У них был разный социальный статус, образование, достаток и имущество. Простолюдины и князья, священники, ученые, бродячие музыканты… Объединяло их одно: каждый из них какое-то время своей жизни посвятил Старой Римской дороге. И забыть этот опыт было уже невозможно. Он вошел им под кожу, объединил их в незримое братство. Хотя… насколько реальны или иллюзорны все эти объединения? - подумала я. – В минуты душевного подъема, да, героям казалось, что все они – братья на Римской дороге. Но стоило свернуть с нее, оказаться в реальном мире, - и этот самый мир возвращал свое…
     Я вспомнила один из любимейших эпизодов в книге. Нашим героям неимоверными усилиями удалось устроить встречу двух ключевых персон из непримиримых лагерей: будущего «русского короля» и литовского князя.
     Их встреча была тайной, в глухом местечке на границе с Литвой. Их многое связывало: переплетение судеб, религия, родственные корни. Их многое разделяло: те же родственные корни и политические противоречия, азарт и  жажда власти на пятачке этой земли, где слишком много было князей и слишком мало ресурсов…
     Но они говорили не об этом. Они встретились не для того, чтобы делить интересы и строить планы. Нет. Всю ночь и долгий день литовский князь спешил, чтобы успеть встретиться с тем, кто мог бы его понять и услышать. И с кем, наконец, можно было поговорить о том, что тревожило его и занимало несколько потерянных лет: о дороге. О Старой Римской дороге.
     А будущий русский король ждал, сидел в походном шатре, нетерпеливо покусывая усы, и ждал. Ему надо было спешить к брату на помощь, там назревала очередная буча с боярами, и в его родовом гнезде было неспокойно, да, впрочем, неспокойно было везде. И к монголам надо было ехать, они уже стали подозревать неладное. В общем, надо было ехать. А он ждал. Конечно, его уговорили, да, эти странные пилигримы, обещали встречу с князем. Встреча, впрочем, была сейчас не самым главным, Бог с ней, с Литвой, не до нее сейчас… Но они сказали что-то про Римскую дорогу. Старую Римскую дорогу. Помнит ли он ее? А как же.. Как же ее забыть-то?
     И когда сквозь шум дождя послышался топот коней и на крик дозорного: «Кто едет?!» отозвался быстрый отклик, кто-то спешился, полог шатра откинулся и на пороге возник литовец, не то союзник, не то враг, и будущий король русский вгляделся в его глаза, он в тот же миг понял: литовец был там. Он тоже там был.
     Он показал жестом на лежанку справа от себя и приказал принести вина. Все утратило важность: отношения родов и кровь, и власть, и все, что было за пределами узкого пространства у походного очага. Всю ночь, под несмолкаемый дождь, они проговорили о  Римской дороге.
     А наши пилигримы, сидя у костра под навесом в ста метрах от палатки, кутаясь в плащи, чуть-чуть спасавшие от сырости, были счастливы. Им казалось, что над завесой дождя сияют звезды. А все потому, что удалось. Они, пилигримы, собирали «своих», людей Дороги. И им казалось, что они в этот миг вершили историю.
     А что же на самом деле? Прошла ночь. Литовский князь ускакал, и туман развеял его следы. Будущий русский король наутро же снялся с места и, не поблагодарив путников, не сказав им ни слова, уже озабоченный своими делами, поспешил прочь, - своей дорогой. А они остались у догорающего  костра.
     Русскому королю довелось совершить много великих (по тем меркам) дел. Он завоевал свое право быть первым, отстоял его и у монголов, и  у поляков.  Вмешивался в множество европейских дел. Подписывался титулом «василевс». Расширил свои владения и более-менее объединил южно-русские земли, так, как ни до него, ни после не удавалось ни одному князю той эпохи. И он никогда не вернулся на Старую Римскую дорогу.
     Литовский князь несколько раз порывался уйти в монастырь. Он искал возможность вернуться к Дороге; но она не давалась ему. В самый последний момент, когда, казалось, уже забрезжил дальний свет, и показалась дорога, обязательно что-то случалось. Время было лихое, неспокойное. То тут, то там вспыхивали мятежи, приходилось откладывать духовные поиски и отстаивать границы вверенного ему места.
     С русским королем он больше встреч не искал.
     Однажды еще пути их пересеклись. Литовец участвовал в заговоре против одного из  сыновей Короля. Отказаться участвовать он не мог: слишком велики были ставки на кону.  Заговор был удачен, в результате литовец сам стал на некоторое время новгородским князем. Ненадолго.  Потом и против него возник заговор, и он погиб.
     Изменила ли хоть что-нибудь та ночная встреча?  Посидели, поговорили и разъехались, и жизнь пошла своим чередом. А бедные наши герои так и остались под промозглым дождем; а как же дорого стоила им эта встреча! И все – напрасно…
     - Хотя, -пришло мне в голову откуда-то из глубины моего сознания, - кто ж его знает, напрасно, не напрасно. Кто знает, что там меняется в душе человека, когда вспоминает он о дороге. Может, и поступки его меняются, и жизнь поворачивается по-другому, хоть и не возвращается он туда, откуда однажды ушел. Он-то ушел, а вот дорога, - она уже навсегда; только вспомни о ней, - и окажется, что она всегда была незримо где-то рядом, и ты только терял время, отмеряя чужие, глухие, никчемные пути…
     Я встряхнула головой, отбросила грустные мысли о несбывшихся надеждах и поспешила навстречу художнику, опасаясь, что он уедет, и к отцу Алипию я так и не попаду.
    

     К счастью, художник мой меня ждал, мы загрузились в его старенький автомобиль – изделие отечественного автопрома, - и к вечеру добрались в Сосновку, где жил и служил отец Алипий.
     Он оказался совсем стареньким иеромонахом, лет за семьдесят, что для Беларуси уже очень много. Сгорбленным, в тяжелых высоких сапогах. Когда художник подвел меня к нему и сообщил, что я к нему приехала от отца Евсевия (а возражать я не стала), тот внимательно оглядел меня, покачал головой и сказал: «А, ну пойдем, красавица. Покажу тебе свой музей». Видно, тут в обычае было, что отец Евсевий отправлял прихожан к Алипию смотреть музей.
     Я попрощалась с художником  и вошла вслед за отцом Алипием в деревянный домик у дороги. Домик этот был похож на школу, и из пояснений отца Алипия я поняла, что это и была школа, пока деревня не обезлюдела. Сейчас детей почти не осталось, а кто остался, тех возят в школу в другое село. А домик отдали отцу Алипию, он его обустроил под трапезную для прихожан, да под музей.
    По дощатому, скрипучему полу мы подошли к толстой железной двери. Отец Алипий отпер ее тяжелым ключом, который он извлек из недр широких карманов своего подрясника. За дверью оказалась небольшая комнатка; это и был его музей.
     В комнатке были собраны разные предметы, видимо, имеющие отношение к Церкви, но столь различные по стилям и эпохам, что было непонятно, как они вообще оказались в одном месте. Объединяло их только то, что они все принадлежали этой части Беларуси. Православные иконы, абсолютно разные по стилям: строгие византийские, с четкими и аскетичными ликами святых, живописные иконы XIX века; какие-то почти масонские, эзотерические по виду картины, наполненные сплошными символами, нам уже и не понятными; облачение католического священника и его четки; огромное напрестольное Евангелие; собранные остатки каких-то религиозных брошюр начала XX века… Отец Алипий рассказывал мне о происхождении всех этих вещей, но я, по правде сказать, особо не вслушивалась; я ждала удобного момента, когда можно будет задать вопрос  о том, ради чего я приехала.
     И наконец, когда большая часть экспозиции была мне показана, отец Алипий остановился перевести дух, и я спросила:
     - Отец Алипий!… отец Евсевий мне сказал, что передал Вам то, что связано с Борисом. Неверовым.
     Я сделала паузу  и добавила:
- Покажете?
     У отца Алипия дрогнула рука, и ключ звякнул.
- То-то я смотрю… - проговорил он, хитро улыбаясь уголками тонких губ, - то-то смотрю на тебя, так и думал. Значит, и ты… из этих?
     Я ничего не ответила от неожиданности. Даже не успела спросить, из кого это – «из этих».
- Ну, ладно. Пойдем. Покажу.
     Он прошаркал в угол комнаты, и я увидела железный сейф. Открыв его, отец Алипий бережно вынул какую-то коробку грязно-коричневого цвета и положил ее на одну из витрин своего музея.
     Я подошла поближе, и в неверном свете тусклой лампы при сгущающихся сумерках увидела, что это вовсе не коробка. Это – большая, видно, что очень древняя, книга, в странном, толстом коричневом переплете из непонятного материала.
     - Смотри-ка.., - брови у отца Алипия. Он перевернул страницу. И я увидела…
     Вначале я ничего не увидела. Просто серовато-желтую, бесконечно старую пустую страницу. Потом на этой странице начали проступать очертания. Мелкие, словно из древних китайских рукописей, штрихи, начали проявляться, заполняя чистый лист и образуя картину: пейзаж, видимо, городской, где-то на окраине города. Почему я решила, что на окраине – Бог весть, но мне сразу это стало понятно. Островерхие крыши домов. Арки. Пролеты. Мосты. И сквозь них, мимо них, струилась, отсвечивая в неярком свете фонарей, уходя вдаль, даря несбыточную надежду, - дорога. Широкие узорчатые плиты. Греческая кладка, подправленная римлянами. Это она.
- Ух, ты… Старая Римская дорога! – воскликнула я.
- Читала? – усмехнулся отец Алипий, - а красота-то какая!
     «Когда ступаешь на Старую Римскую дорогу, сразу чувствуешь: что-то не то. Мир стал другим. Краски – ярче. Запахи – острее. И даже память, подчиняясь неведомому закону природы, обостряется настолько, что кажется, будто в голове у тебя открывается дополнительное пространство, где раньше хранились старые, важные, но почти забытые вещи. Словно были сложены они где-то на чердаке в летнем доме, и там  давно никто не бывал. А потом там открыли двери, протерли пыль, и вдруг эти вещи обнаружились и вернули целые пласты твоей жизни: вот игрушки, в которые ты когда-то играл, когда мир был юн и огромен; вот подарки, подаренные любимыми людьми, с которыми столь много пережито. И ты вдруг чувствуешь кожей, как возвращается прошлое, и то настроение, что было давно пережито, становится сегодняшним и реальным. Потому что здесь, в пространстве Римской дороги, прошлое и настоящее сосуществуют вместе, наполняя твою жизнь смыслом, куда большим, чем ты сам…»
- Как же это… получается? – выдохнула я, - прямо чудо какое-то!
- Вот да, чудо! – согласился старый монах. – А знаешь, сколько ей лет, этой книжке?
     Я отрицательно кивнула.
- Триста! А то и больше. Нашли в засыпанной кладке за колодцем, вот этой осенью, когда искали мощи святителя Елисея. Тут же раскопки идут, третий год, вот как обнаружили подземный ход от Елисеевской церкви. Ну, я вашим ребятам все рассказывал. Так вот. Этой осенью нашли старую кирпичную кладку. А за ней – комната-тайник. И вот там, в сундуке – эта книжка. Смотри-ка.
     Я снова обратилась к книжке. Отец Алипий перевернул плотную, бурую от времени, страницу. Я ощутила запах старой, добротной бумаги, теплый, терпкий и очень  приятный мне, потом увидела вновь проявляющиеся линии, уходящие за горизонт, легкие, разлетающиеся башенки и кровли домов… Голова у меня закружилась. Вечер ли был тому причиной, полумрак, таинственность происходящего, но мне на минуту показалось, что книга говорит со мной, и меня начинает наполнять неясное мне пока знание. Мне стало страшно, и я отшатнулась.
     Монах тихо засмеялся.
- Вот и я сначала испугался, - сказал он. – А потом ничего, привык. В ней здесь нет вреда. Бояться надо других вещей, не этого. Ну, проявляются чернила. И такое бывает.
     Отец Алипий помолчал.
- Я думаю, как бы узнать, где находятся мощи Святителя Елисея. Думаю, тут есть какой-то план зашифрованный. Кто б помог расшифровать? Ваши-то не могут? – вдруг спросил он у меня.
- Я не знаю… - неуверенно пробормотала я.
- Я б давно отдал ее специалистам, - словно бы оправдываясь, продолжал он, - но кому тут отдашь? Приедут из Минска, - и все, заберут ее, только мы и видели! А смогут они расшифровать, не смогут, - кто ж знает!
     И старик пустился перечислять случаи, когда у него забрали ту или иную ценную находку, да и не вернули, после чего он решил больше из музея ничего не выдавать столичным специалистам.   
     - Так что, - с надеждой обратился монах ко мне, - может, твои друзья смогут помочь? Эти, кто приезжали тогда – Василиса, Владимир? Так его вроде звали? А я бы им книжку, конечно, если не забирать ее только, ну а так, - дал бы!
     Я набралась смелости.
- А почему Вы думаете, что они… смогли бы расшифровать? – спросила я.
     Он усмехнулся.
- Ну, так-то они все верно сказали. И про кладку. И про книжку эту. Мы вот прямо так и искали, по их совету. И Борис-то этот наш, Неверов, - продолжал старик, понизив голос почему-то, словно кто-то мог нас с ним услышать в этом пустом темном доме, - он эту книжку-то видел. Он же по ней свою дорогу Римскую срисовал, описал. А вы же вроде как специалисты по его трудам.
     Я промолчала. В доме наступила тишина, гулкая тишина, в которую, казалось, была погружена вся Беларусь. Я приблизилась снова к книжке, к тому рисунку, что становился, на моих глазах, все четче и четче. И он указывал куда-то вдаль, отнюдь не к мощам Святителя Елисея, как чувствовала я, но куда-то в такое место, где сходится бесчисленное множество дорог. Может, и отец Алипий найдет там свое, то, что ему действительно нужно. И не факт, что это будут Святые мощи.
- Отец Алипий, - твердо сказала я, - Вам обязательно помогут. Ждите, пожалуйста, я все передам тем… своим друзьям. И они помогут Вам.
- Вот и славненько, - сказал старый монах. – Чаю будешь?
- Да мне, наверно, ехать надо, - ответила я. – Мне бы от вас теперь до Гродно добраться.
     Он покачал головой.
- Что ж ты раньше молчала-то? У нас с транспортом туго. Лучше всего ехать завтра, с утра. Давай так: я тебя пристрою к прихожанам своим, там переночуешь.
     Он уже закрывал книгу.
- Можно только… я хоть ее сфотографирую? – спросила я. – Чтобы показать… нашим.
     Отец Алипий поколебался секунду.
- Давай. Давай фотографируй, а я позвоню, найду, куда на ночь тебя пристроить.
     Я попробовала сфотографировать на телефон картинки, которые еще не угасли. При этом я отчетливо понимала, что контакт с книгой, если можно так сказать, может быть только личным. Не передаст фотография ни ее объема, ни смысла. Но все же хотелось оставить ее на память.
     И пока отец Алипий, достав из недр своего широкого одеяния древний телефон, звонил своим прихожанам, я еще и еще всматривалась в ее разворот под тусклый, синеватый свет лампы. Я потрогала страницу, - она словно отвечала мне, легко переворачиваясь вслед за малейшим моим движением. Новый разворот, новые картины. Они были разными, но объединяло их одно: уходящая вдаль дорога. Римская. Моя.
     А потом словно книга сама сказала мне, что достаточно. Мое восприятие притупилось. Что-то вошло внутрь меня, какое-то легкое и древнее знание, которое я не могла еще выразить словами. И хватит с меня.
     Я закрыла книгу. Да и отец Алипий к этому времени обо всем договорился.
     Ночевала я в домике минут в десяти ходьбы от школы. Мы шли с отцом Алипием по пустому, темному селу; в небе высветились звезды, видна была луна. Какая-то тень бесшумно пролетела справа.
- Аист, - спокойно сказал отец Алипий. – У нас их тут много!
    Я думала, что, пожалуй, не помню такого удивительного дня. И мне казалось, что хотя мы идем по влажной, утоптанной земле между темными рядами домов, та моя дорога – где-то уже недалеко. За поворотом.
     Но за поворотом меня ждал теплый дом и прихожане отца Алипия – пожилая женщина и ее также немолодая дочка. Милые, приветливые люди, постелившие мне в комнате, где, как я поняла, жили раньше их дети, уже выросшие и уехавшие из села.
Это обычное дело в Беларуси, - подумала я, уже засыпая, - в селах остаются старики, дома ветшают.  Только аистов – все больше и больше.
     На другой день я уехала в Гродно, а оттуда без особых происшествий добралась до Москвы. На прощанье я оставила свой телефон приютившим меня хозяевам, попросив передать его отцу Алипию. Не только из благодарности: мне было важно оставить что-то после себя, какую-то ниточку, за которую, я верила, кто-то должен потянуть. Те люди, что приезжали раньше, Василиса и Владимир, те, кто подсказал, где искать странную книгу, знатоки творчества Неверова и любители Римской дороги, - они должны появиться, верила я.  И тогда, я надеялась,  отец Алипий расскажет им обо мне. А дальше… Я не знала, что будет дальше. Но оставила телефон и ждала.
     Ждать пришлось не долго.
     Мне позвонили месяца через два, уже летом. Дело было к вечеру, я засиделась на работе, как обычно, и уже собиралась выключать свой компьютер и уходить, как раздался звонок и высветился незнакомый номер.
- Алло, здравствуйте, - это был звонкий женский голос, он говорил со странным акцентом, словно звонящая женщина была иностранкой, хорошо владевшей русским языком.
- Вы меня не знаете. Меня зовут Василиса.    
- Да… Да-да, слушаю! – воскликнула я. Внутри меня задрожала струна.
- Вы были в N-ской обители недавно, пару месяцев назад, так?
- Да. Была.
- И Вы встречались с отцом Евсевием и отцом Алипием. И он показывал Вам палс.
- Что показывал?
- Эту… книгу, наверно. Но вообще она называется палс.
- Показывал. Да.
- Вы… не хотите встретиться и поговорить об этом… о палсе, о том, что увидели там?
- Хочу. Очень хочу. Давайте встретимся, конечно.
- Хорошо. Вы можете подъехать через два дня, в воскресенье, в шесть, в центр, здесь, в кафе…
     Она назвала адрес и кафе, в котором я никогда не была. Я записала адрес, и мы попрощались.
     Когда я положила трубку, внутри меня пели арфы. Целый оркестр небесных арф. Удивительно. Пожалуй, так хорошо мне было, когда мальчик, который мне очень нравился, наконец, назначал свидание. Моя Римская дорога, моя первая любовь…
    
    … Когда ступаешь на Римскую дорогу, чувствуешь ветер. Он подталкивает тебя, торопит, зовет: давай, давай, спеши.  Время коротко, дни лукавы. Можно не успеть.
     Когда уже ступил на дорогу, тревоги уходят. Дальше дорога сама ведет тебя, - туда, куда нужно и тогда, когда нужно.  И ты не сможешь опоздать, потому что там, куда приведет тебя твоя судьба, вообще неважно, работник ли ты первого часа, или последнего. Главное ты нашел. Ты уже на дороге, а значит, - там, где ты должен быть.  И все остальное неважно.
 
     В тот день шел дождь. Такой плотный дождь, что страшно было выходить из метро. Я бежала по лужам изо всех сил. А заскочив под козырек кафешки, где должна была быть наша встреча, ощутила себя продрогшим щенком, и так хотелось отряхнуться, раскидав брызги дождя!
     Я закрыла зонтик, встряхнула волосы и вошла в кафе.
     Народу было много: народ пережидал дождь. Но тех, кто ждал меня, я увидела сразу. По поднятой руке, которой мне махал молодой парень, сидевший за столиком у окна, слева. Как он узнал меня, не представляю. 
     Мое сердце стукнуло, и я подошла. Их было двое.
- Привет. Я Василиса, я звонила тебе.
     Василиса была вполне миловидной молодой женщиной: короткие пушистые волосы, серые внимательные глаза.  Как и по телефону, она говорила с легким акцентом.
- А я Влад. –  молодой человек, сидящий рядом с ней,   широко улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Он был очень красив: с точеными, восточными чертами лица, темными, ясными глазами, глядевшими на меня весело. С маленькой бородкой, которая очень ему шла.
«Интересно, - мелькнуло у меня в голове, - они просто друзья, или…»
- А я – Влада, - представилась я. – Так что Василисе можно загадывать желание.
- Обязательно, - сказала Василиса, чуть улыбнувшись уголками губ. – Я вот желаю горячего чая со смородиной, он очень вкусный здесь. А ты?
     Я выбрала кофе, как и Влад. И приготовилась слушать: в конце концов, они же меня позвали сюда,  значит, они хотели мне что-то рассказать.
     Василиса посмотрела на Влада, словно о чем-то договариваясь с ним. И он начал с вопроса:
- Ты ведь была в монастыре недавно, так?
- Да. Была.
     Я подумала и добавила:
- Он для меня связан с одним писателем. Борисом Неверовым. И я хотела узнать о нем побольше.
     Они переглянулись. Василиса улыбнулась уголками губ.
-  В монастыре я и узнала про вас, - продолжала я. – Совсем случайно узнала. Меня, видимо, все время путали с вами…
     Они засмеялись. И мне стало легко и хорошо с ними.
     Нам принесли чай и кофе. Вокруг кипела жизнь, стоял ровный, веселый гул воскресного утра в переполненном кафе, за окном шумел дождь, а мы за этой завесой дождя оставались словно на острове. Потом заговорила Василиса, и это чувство острова усилилось. Я уже не слышала ни дождя, ни голосов вокруг. А Василиса говорила.
- Борис Неверов, как и мы, просто оказался в нужное время в нужном месте. Он бывал в монастыре, бывал много раз, сочинял что-то, он вообще любил сочинять. Он был такой… романтик, фантазер. Неприспособленный к своему времени человек, в общем-то. Но очень… чувствующий и открытый.
     И он дружил с насельниками монастыря. А этот монастырь, ты наверно, заметила, - очень странное место. Со своей такой, странной историей, где-то неоднозначной, но довольно древней. Мне кажется, это вообще – самый древний монастырь в Беларуси.
     Она сделала перерыв, чтобы глотнуть чаю, а я снова ощутила мурашки, пробежавшие по коже. Мы приближались к чему-то очень важному для меня.
- И когда братия этого монастыря, последние два монаха, после смерти настоятеля, когда уже ясно было, чем все закончится, - решили уходить, они стали искать мощи Святителя Елисея. Они хотели унести их с собой в изгнание.  Но мощи были скрыты от них, давно потеряны, неизвестно, где они. И они просто стали рыть и искать, а Борис Неверов искал с ними.
     Она снова выпила кофе.
- Мощи он не нашел. Но зато нашел палс.
-Палс?
-Да, та книга… которую ты видела. Он открыл его, - Василиса сделала движение тонкими кистями рук, как бы приоткрывая палс. – И увидел свою старую Римскую дорогу. О которой он потом написал, сочинив историю про послушников и так далее. Привязав дорогу к этому месту, где нашел книгу.
- А откуда… он там взялся? Палс этот? – спросила я.
     Василиса улыбнулась и пожала плечами. Но по тому взгляду, который бросил на нее Влад, я поняла, что либо они знают, либо есть у них какие-то мысли о том, что же такое этот палс, и как он там появился.
- Если он вам нужен, вот, могу передать контакты.
- Конечно! – тут они оживились. – Влад съездит в ближайшее время.
- Вам его, конечно, вряд ли дадут, - сказала я и засмеялась, вспомнив отца Алипия. – Они, мне кажется, хотят как-то узнать, где искать мощи святителя Елисея. С его помощью.
- Может сработать, - сказал Влад, улыбнувшись мне.
- Да ну?
- Так этот палс – это карта?
     Они переглянулись снова, как бы решая, что мне говорить. Потом Василиса сказала:
- Карта, да… можно и так сказать. Палс – не карта, но может быть и картой. Если нужно.
     Мне стало совсем непонятно, но надоело задавать глупые вопросы, и я лишь кивнула и продолжила пить кофе. 
- Мы знаем, что не дадут, - продолжила Василиса, но нам достаточно будет… посмотреть, - тут она посмотрела на Влада, - подержать его, увидеть то, что нам нужно…
     Я поняла, что больше они мне ничего не расскажут.
     Влад посмотрел на часы и покачал головой чуть заметно. И Василиса сказала:
- К сожалению… сейчас нам пора уходить.
     Влад вдруг быстро стал ей что-то говорить на непонятном мне языке. Я никогда не слышала этот язык, он отдаленно напоминал иврит, но все же это был не иврит. Какой-то азиатский язык, может быть, турецкий, подумала я.
     Василиса засмеялась и что-то ему коротко ответила, коснувшись его руки.
- Извини, - сказал Влад. – мы немного… о своем.
- А. А на каком языке?
- На забытом, - ответила Василиса. – на забытом всеми языке.
     Они быстро собрались, и я поднялась вместе с ними. Влад оказался высоким, я бы едва достала ему до плеча; он был одет в голубую рубашку и джинсы, а на Василисе оказался длинный темный плащ из легкой ткани. Они как-то ювелирно проскользнули между столиками и вышли на улицу.
     Дождь все еще шел. Я удивилась, что у Василисы не было зонта, да и у Влада тоже. Когда мы вышли, он предложил мне руку и  взял мой зонтик, так что сам он укрылся под ним. А Василиса просто шла рядом, легкой походкой.
     Мы болтали о каких-то пустяках. Уже не о Неверове и не о Римской дороге. Я рассказывала им о себе, о своей собаке, о том, что скоро у меня день рождения.  О том, что знаю ребят, которые зарабатывают сейчас тем, что продают зонтики с надписью «Для пения под дождем».
     Они смеялись и говорили, что это хорошая идея, Василиса сказала, что очень хочет такой зонтик, а Влад спросил ее, зачем он ей нужен.
     И тут я обратила внимание, что дождь не касался ее. Ее волосы и плащ оставались сухими. И это было удивительно.
- Как ей удается скрываться от дождя? – спросила я Влада.
- Она скользит, - ответил он. И хотя он улыбался, я не слышала в его словах ни намека на шутку.
- Это правда?
- Ну да, - ответила Василиса. – Проскальзываю сквозь капли дождя.
 Я не знала, что и думать.   
- Ты тоже так можешь? – спросила я у Влада.
     Он только засмеялся.
- Может, - подтвердила Василиса.
- Не так, как она, - шепнул Влад, наклоняясь ко мне.
    Я так боялась их потерять! Последние пятьдесят метров до метро я только и думала, что же случится, когда мы дойдем. Они так и не рассказали про палс. И непонятно, зачем они, собственно, меня позвали. Хотели посмотреть на меня? А что смотреть, - я обычная. Я не умею скользить сквозь дождь…
- Вам на какую станцию? – спросила я.
    Они снова переглянулись.
- Нам не в метро, - ответил Влад. И бросил взгляд на Василису, как мне показалось, серьезный, о чем-то просящий взгляд.
     Настала пауза. Я опустила глаза.
- Если ты хочешь, Владеница, мы можем встретиться еще, - сказала Василиса.
- Да. – ответила я. – Конечно. Мне же надо услышать про палс!
- Услышишь, - пообещала Василиса. – Давай через неделю, вечером в субботу мы… или Влад…
- Да, - кивнул Влад активно, - я позвоню тебе.
-  Хорошо, - улыбнулась я.
- До встречи, Владеница, - сказала Василиса.
- До встречи. До встречи, Влад, - я сжала его локоть. Он был теплым и упругим.
- До встречи.
     Я побежала в метро, на ходу закрывая и отряхивая зонтик.
     …Но откуда она узнала, что мое изначальное, полное имя, которым меня наградил мой болгарский отец, но никто никогда не звал   –  Владеница?


      - Мама, мама, они удивительные! Они  очень красивые. Говорят на забытых языках. И дождь не касается их, они скользят сквозь дождь.
     Они обязательно позвонят, обязательно!
     Мама в сомнении качает головой.
- Задурили они тебе голову. Никто тебе не позвонит. Иди уже ужинать.
     Но они позвонили. Вечером, через неделю. И конечно, это был Влад.
- Ты как, свободна в воскресенье?
- Конечно!
     И мы пошли гулять.
     Мы встретились на юге города, и Влад повел меня в Университетские сады. По дороге я спросила его, съездил ли он в Монастырь, увидел ли палс. Влад ответил кратко, утвердительно, не продолжая тему. И больше мы не говорили о палсе, о монастыре в Белоруссии и Борисе Неверове. Все это как бы подразумевалось между нами, это была тонкая, почти невидимая, но прочная нить, связавшая нас. И мы шли и просто болтали.
- Здесь учились мои друзья, - сказала я, кивнув на высотку Университета,- а я когда-то здесь справила самый веселый день рождения в своей жизни. Мы отмечали его в лифте, представляешь? А потом пили вино, танцевали в коридоре, приволокли пианино…
- Ты играешь на пианино? – поднял брови Влад. – Пойдем.
     И он потянул меня на лестницу к высотке.
- Ты что? Нас же не пустят.  Тут по пропускам только… -  упиралась я.
- Пойдем. – Влад улыбался и тянул меня вверх.
     Мы открыли тяжелые деревянные двери. 
-   Я  отвлеку охранника, а ты беги! – сказал Влад.
     Он подошел к охраннику и о чем-то его начал спрашивать.
     Я поморщилась. А что делать?  Я прошмыгнула под железной палкой, преграждавшей вход, услышала крик охранника:
- Куда? Куда? Девушка, а ну стой!
    И побежала, не оглядываясь, по длинному коридору  «Боже, во что я влипаю!» - бежала и думала я.
     Я повернула за угол, и меня тут же догнал Влад. И обнял за плечи.
- Молодчинка!
- А ты-то как проник? – удивилась я.
- Есть несложные приемы. Пойдем. Ты не туда свернула.
     Он повел меня в северное крыло, к лифту.
- А куда мы идем?
- Увидишь. Хочу показать тебе одну вещь.
     Лифт был пуст. Большинство студентов разъехались на каникулы. Мы доехали до последнего этажа.  Вышли, прошли по коридору к пожарной лестнице.
- На крышу? Ты ведешь меня на крышу?
- Ну, почти.
- Там закрыто, я знаю.
- Пойдем, пойдем.
     Пожарная лестница упиралась в закрытую дверь. Влад достал из кармана какую-то железяку, пошерудил ею в замке. Толкнул дверь, и она подалась.
- Влад! Нас не поймают?
- Ты быстро бегаешь. Не поймают. Пойдем!
     Мне было  и страшновато, и легко: я была уверена, что ничего со мною не случится, пока Влад рядом.
     Влад исчез за дверью, я направилась за ним. Мы попали в узкую шахту, вверх тянулась узкая железная лестница. Я еще ползла по ней, а Влад уже ковырял люк над своей головой. Туда, к люку, уходила наша лестница.
     Он приоткрыл люк, и мне в глаза ударило небо.
- Давай руку, ныряй! – воскликнул Влад.
     И я вынырнула из люка.
     Небо здесь было совсем близко. Небо окружало нас, синее, бездонное. Бесконечное небо. Здесь гулял ветер.
     Я засмеялась.
- Как хорошо!
     Город лежал внизу. Он был чист, беспечен и выбелен солнцем, и не подозревал ни о небе над ним, ни о ветрах, живших здесь своей жизнью.
- А теперь смотри, - сказал Влад. – Я покажу тебе тракт.
- Что покажешь?
- Тракт, ведущий к Римской дороге.
     У меня мурашки прошли по спине.
     Он протянул руку вперед и вправо, в сторону солнца. Я прикрыла глаза рукой, посмотрела в том направлении, куда двигалась его рука, и увидела…
     Сначала я просто видела небо. А потом рука Влада дрогнула, ударил ветер, и я увидела на стыке неба и города, у горизонта, да, я явственно увидела уходящую вдаль дорогу, прорисованную четкими, тонкими линиями. Похожие линии я видела в книге. В старой, замшелой книге у отца Алипия.
- Это она… - выдохнула я.
- Ага. Отсюда бывает видно. Старая Римская дорога.
     Влад повернулся ко мне. Его глаза сияли. Он обнял меня, укрыл от ветра, и там, на краю земли, у небесного тракта, ведущего к Старой Римской дороге, мы впервые поцеловались.


     Потом мы целовались много и в разных местах. Ветер дороги нес меня вдаль, прошлое отступило, будущее было незначимым. Оставались только ветер, Дорога, я, Влад.
     Я многого тогда не знала. Не знала, какие отношения связывали Влада и Василису. Не знала о разговоре, что состоялся у Влада с ней сразу после нашей встречи в Университете.
- Влад, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
- Я тоже. Надеюсь.
- Ты понимаешь, куда и во что ты ввязываешь эту девочку.
- Она не девочка. И она видит Дорогу.
- Она  видит то, что ты показываешь ей, Влад.
- Не уверен.
- Ну хорошо. Будь  осторожен. Пожалуйста, будь осторожен, Влад.
     И она обняла его.
     Я не знала об этом разговоре. После встречи Влад пропал и не показывался неделю. Я не знала, что и думать. Мой телефон молчал.  Телефон, с которого звонил мне Влад, не отвечал. «Номер недоступен». Других контактов и координат у меня не было.
     Чего только не передумала я за эту неделю!  Шел дождь, то прекращал, то начинался снова. Какая-то бесконечно дождливая неделя, унылая и плачущая. Я не плакала. Просто с каждым днем все угасала моя надежда, что жизнь моя изменится. Просто ненадолго выглянуло солнце. А потом снова вернулись дожди.
     В пятницу вечером я поехала на Воробьевы Горы, как на кладбище воспоминаний. Прошлась по тем же местам, где мы ходили с Владом. Я не решилась проникать в Университет, у меня одной это вряд ли бы получилось так же виртуозно. Я просто села в парке возле Главного Здания. И стала смотреть  в ту сторону, где когда-то мы видели тракт; смотреть и слушать.
     Низкое, пасмурное небо закрыло от меня дорогу. Дождя не было, и только ветер, слегка касаясь моих волос, улетал вдаль. Ветру тревожно вторили листья высоких берез. Что-то там происходило, что-то звало меня и окликало, но не было рядом Влада, чтобы указать мне дорогу.
     Если бы только раз… Еще бы хоть раз… - с тоской подумала я. Достала из рюкзачка «Старую Римскую дорогу», подумала, помолчала, прикрыла глаза и открыла книгу. И прочла первые попавшиеся строки:
«Вечер сгустился над путниками, ясный, теплый, пьянящий вечер, наполненный ароматом южных трав и предвкушением призрачного счастья. Надо было подниматься и идти. И с каждым шагом становилось нашим путникам все яснее, что обещания так и останутся неисполненными, и дорога, кажущаяся такой ясной и манящей, вновь заведет их в глухую, забытую Богом пустошь…»
 «Глухая, забытая Богом пустошь, - это моя жизнь сейчас, - подумала я. Закрыла книгу, ибо мне нечего было больше ждать, и поднялась со скамьи.
   А на другой день раздался долгожданный звонок.
- Привет. Какие у тебя планы на завтра?
- Привет. Даже не знаю…
- Я очень хочу тебя видеть.
    Мое сердце забилось. Заиграли арфы, запели свирели, и дорога, ведущая за горизонт, стала вновь видна.
- Ты придешь?
- Ну, конечно, я приду. А ты? Где ты пропадал так долго?
     Влад помолчал несколько секунд. Так, что я испугалась, что все испортила, и что-то случилось, и он теперь не придет?
- Прости, - наконец сказал он, - Мне надо было уехать. Такие вот бывают обстоятельства.
     Он опять помолчал, и я молчала, а потом он спросил:
- Я заеду за тобой завтра в шесть?
- Заезжай. До встречи!
     Это было ужасно дождливое лето. Ужасно дождливое и ужасно счастливое. Мы гуляли, перебегая по лужам, от автобусных остановок до маленьких кафешек, куда мы ныряли, меняя запах теплого московского асфальта, запах машин, травы и дождя, на теплый аромат душистого кофе. Мы много смеялись. И я все ждала, когда же Влад начнет говорить мне о палсах, о Старой Римской дороге, о небесных трактах. А он все спрашивал про меня, шутил и ничего, ничего не говорил мне об этом.
     Мы ходили на концерты его друзей музыкантов. Гуляли по неведомым мне до сих пор затерянным паркам; в одном из них Влад поразил меня тем, что попросил подождать, исчез на пять минут, а потом появился внезапно с охапкой кувшинок и мокрыми до локтей руками. Где он их взял, я понять не могла. Мы проходили пруд, видели кувшинки, но они были так далеко от берега!    
     Но я тогда не думала об этом.
    Потом он провожал меня домой. Гулкие шаги ночных прохожих, ароматы ночной травы дурманили мне голову, моя голова кружилась, и я шла, как во сне. Мы целовались, прощаясь, пронзительно долго, и время переставало течь, а звезды над нами замедляли свой ход. Я взбегала на лестницу своего подъезда, счастливая, и последний раз взглянув на звезды сквозь темное окно подъезда, опускала глаза и неизменно видела Влада:  он знал, что я смотрю на него, стоял и улыбался. Он никогда не входил в мой дом. Никогда не просил познакомить его с моими друзьями и мамой. Я поднималась на лифте на свой последний этаж и, напевая от счастья, спешила уснуть, чтобы встретить новый свой день и опять увидеть Влада.
   А он, попрощавшись и убедившись, что я ушла, поворачивался и уходил в ночь. Улыбка сходила с его лица, оно становилось сосредоточенным и серьезным. Шаги его делались бесшумными. Он возвращался к себе.
      Но я тогда не знала об этом. У меня было лето счастья.
     У меня было лето счастья. Мы целовались под дождем, и вкус  этих поцелуев навсегда соединился в моей памяти с теплой влагой, звуком автомобилей и легкой тревогой, существующей где-то в глубине моего существа и не покидавшей меня. Кто он, мой Влад? Что я для него значу?
    Я ощущала, как что-то рождается между нами, что-то нежное, хрупкое и таинственное. Я боялась его спугнуть, разрушить, ведь в нем в это лето сосредоточилась вся моя жизнь. Но в то же самое время, была и другая жизнь: была моя работа и мама, мои друзья и приятели, и мои планы; было  мое воображение, которое я не в силах была унять. Нет-нет, я  начинала думать: а что же дальше? Как мы будем жить? И я хотела представить себе, как мы бегаем по крышам и смеемся, и Влад показывает мне далекие пути… но потом я вспоминала его улыбку на прощанье, его уходящую спину, его таинственность и… и ничего я не могла представить в будущем для нас. Только ветер и ночь.
     А потом приходил новый день, и я начинала ждать вечера, пол-шестого, мы всегда созванивались в пол-шестого. В шесть заканчивалась моя работа. В семь мы уже были вместе.
- Почему ты не отведешь меня к своим, Влад?
     В тот вечер не было дождя, и мы гуляли по набережной Москва-реки. Я облокотилась о парапет и повернулась к нему.
-  Каким своим, малыш?
- Ну, к Василисе… не знаю. К вашей компании.
     Он не отвечал.
- Василиса мне сказала, между прочим, что если я еще хочу узнать про палс… Что мы еще встретимся.
- Ну, она же не знала тогда…
- Что мы будем встречаться? – Я удивилась – А если б мы не встречались… тогда что, можно рассказывать про палс?
- Тогда –да. – Влад улыбнулся и поцеловал меня.
- Но почему? – Я не сдавалась.
- Не надо, - сказал Влад. – Лучше тебе про это все не надо. Пойдем лучше, покажу тебе еще одну интересную штуку.
     Он повел меня туда, где у пристани натирали бока корабли. Легко перескочил через парапет, подхватил меня на руки и перенес на деревянную пристань. Ближайший корабль дал гудок.
- Привет! – крикнул Влад. Он уже махал капитану, а тот помахал ему в ответ. Влад вбежал на нос корабля, поздоровался с капитаном, представительным и улыбчивым человеком лет сорока. И обратился к нему на языке, которого я не знала. Капитан ответил в ответ, они обменялись парой реплик, Влад показал на меня. Капитан кивнул, улыбнулся мне, отсалютовал, а Влад вернулся ко мне:
- Побежали! Тут рейс закончен, есть полчаса до следующей толпы туристов.  Сейчас пройдемся по Москва-реке. Покажу тебе закат. Пошли наверх!
     И конечно, мы пошли наверх. И я забыла о своих вопросах, потому что закат, и правда, был чудесен. Такие вот чудеса всегда случались у Влада. На каждом шагу. Когда ему нужно было переменить тему.
    …Мир мой разделился на несколько частей.  В одной его части была моя работа, мои приятели и подруги, мои проекты, отношения с руководством, идеи о развитии моего направления. Я проводила на работе много времени. Она наползала,  стремилась заполнить мою жизнь, но я никогда не давала ей этого сделать. Я чувствовала тут опасность. Ощущала, что если я поддамся вот этому всему, то потеряю себя. И поэтому, хотя я частенько задерживалась на работе, а иногда брала ее на выходные, хотя я старалась делать все возможное, чтобы выполнить свои задачи, между мною и работой всегда оставалась стена. Более того. Наверно потому я так и старалась выполнить свою работу, что в глубине души всегда ощущала себя человеком, посторонним ей. И очень боялась, что работа как-то догадается об этом, и я не справлюсь. Потому и прикладывала усилия вдвое больше, чем если б эта моя работа была естественной частью моей жизни.
     У меня была всегда другая, закрытая сторона, о которой никто не знал. Ни подружки, с которыми мы ездили отдыхать. Ни начальство, когда спрашивало меня о моих увлечениях. Была моя, личная зона, куда я никого не могла пустить, слишком важной она для меня была. Там был мир фантазий, Старая Римская дорога, времена и герои, которых уже давно нет (а может, и не было никогда) в нашем мире.
     И теперь эта моя сторона дала о себе знать. Оттуда, по Старой Римской дороге, пришел ко мне Влад. Он заполнил собою все: и мысли, и чувства, и воображение. Я знала, что он есть у меня, и небеса распахивались, в воздухе начинала звенеть музыка небесных сфер.  Есть он, знала я,  и есть то таинственное, что его окружает, что пришло вместе с ним и постоянно дает о себе знать.
     Только вот Старая Римская дорога исчезла.
     Как я ни пыталась еще и еще раз навести Влада на разговор о ней, он уходил от этой темы.
    - Скажи, Влад, - спросила я его в начале осени, - а что дальше?
    - В смысле - дальше? – удивился он.
    Мы шли по шуршащим листьям навстречу сумеркам, вокруг стояла тишина, только где-то вверху галдели улетающие птицы. Мир исчезал, скрываясь в белесой дымке, такой же неясной, как наше будущее. 
     Влад остановился, обнял меня, вгляделся и прошептал:
- Давай не думать о дальше.
     И я отчетливо поняла, что будущего у нас нет.
     В сентябре у меня начались занятия, я училась на вечернем отделении Университета. Мы стали видеться реже.
     Вечерами, приходя домой, я часто заставала маму у телевизора. Телевизор был неотъемлемой частью ее жизни, половина ее свободного времени утекала туда, как в Марианскую впадину. Невольно и я всматривалась в эту впадину.
     Там крутили разные фильмы. И во всех этих фильмах были какие-то семьи, влюбленности и какие-то нормальные, по всем параметрам, отношения. Не как у нас с Владом. Мужчины в этих фильмах уходили на работу, и женщины знали, куда они идут. Друзья семьи приходили домой и отмечали вместе праздники. Даже у секретных разведчиков были какие-то друзья, которые приходили к ним в гости.
     А у нас были только мокрые от дождя кафешки, фонари в лужах, неясный свет, отражение дороги и воспоминание о розовых горизонтах, которые открывались с крыш Университета…
- Мы увидимся завтра?
- Завтра не могу, малыш. Никак.
- Идешь к своим? Слушай, Влад, ну все-таки… Может, познакомишь меня  с ними?
     Он улыбнулся.
- Так ты же их видела. Мы же были на концерте…
- Нет, - я покачала головой, - на концерте – это другое. Это твои знакомые.  А там – твои «Свои». Я же вижу.
     Он посмотрел мимо меня куда-то в белесые сумерки, потом обнял меня и вдруг сказал:
- Ну, если хочешь… Приходи.
     Это было в самом начале октября. Я ликовала. Неужели же, думала я, разрушится наконец эта тяжелая стена, отделяющая меня от всего, что окружало Влада? Неужели же это случится?
     Мы встретились в центре. Сначала мы шли по Маросейке, шли, и я болтала, а Влад был сосредоточен, он словно частью был со мной, а какая-то его часть была далеко.
     Потом мы свернули с Маросейки во двор, пошли вдоль темных, неосвещенных силуэтов домов; наши шаги гулко отдавались в полупустынных дворах. Даже странно, что в это время здесь, в центре Москвы, было так пусто.
    Мы свернули к девятиэтажке, странно устроенной: видно, когда-то тут было шесть этажей, а к ним пристроили еще три, очень отличавшихся и по цвету, и по фактуре. Туда-то нам и нужно, поняла я.
     Влад поколдовал с домофоном, и оттуда раздался звонкий женский голос.
- Да?
     Влад сказал что-то непонятное, на каком-то гортанном языке. Оттуда засмеялись и ответили. Раздался звонок. Дверь открылась.
     -   На каком языке вы все время говорите? – не удержалась я.
- На санскрите, - рассеянно ответил Влад, пропуская меня вперед.
«Сколько же есть всего, что я о нем не знаю!» -  пронеслось у меня в голове.
     Мы поднялись по высоким ступеням к лифту, на последний этаж. Возле двери, покрытой темным дерматином, я замешкалась.
  - Поздно отступать, малыш, - сказал Влад. – Пришли.
     Он потянул дверь на себя и вошел первым. Мне в лицо ударил теплый, ясный свет. И я вошла…
      
      
        Сколько же лет прошло с тех пор? Семнадцать, кажется. Тут недавно я что-то вспомнила, и оказалось, - я еще помню что-то из этого санскрита. Иногда вспоминаю знакомые слова. Так-то я его, конечно, и не выучила, - слишком мало времени у меня было…
     Слишком мало времени. Иногда я воображаю, будто бы рассказываю кому-то свою историю  (а я рассказываю крайне мало о том годе своей жизни). Рассказываю, рассказываю… И  этот кто-то  непременно спрашивает: а почему ж ты ушла от них? Ты не жалеешь?
     Я не жалею. Дорога, которая привела меня к Владу, Василисе и их друзьям, она же и увела меня от них.

     Я помню, как же я любила Влада!  Но иногда мне кажется… Мне кажется, что я совсем не знала его. И любила свою мечту о нем… и о  Старой Римской Дороге, край которой он мне показал однажды. И я поверила. Полностью и безоглядно.
     А потом этот край дороги исчез.
     Я помню Василису, сидящую возле черного лакированного пианино, в окружении друзей. Она перебирает листы палса, очередного палса, который им удалось достать откуда-то из отдаленных уголков мира, где он был спрятан такими же, как Борис Неверов. Мечтателями, ухватившими Дорогу за хвост.
     Палс лежит на закрытой черной глади пианино. Они сосредоточенно вглядываются в него и обсуждают что-то на непонятном мне пока еще языке.
     Потом Василиса спохватывается, что я ничего не понимаю. И хотя я готова идти и готовить им кофе, пока они заняты, она машет мне, чтобы я осталась, и переходит на русский:
- Вот тут… Смотрите, это оконечность тракта, и тут может быть временной разлом…
     У Василисы тонкие длинные пальцы. Мне нравится смотреть, как она переворачивает палс.
     Влад отпускает мою руку (а я сижу рядом с ним все это время) и подходит к ним.
     Кто-то говорит, что нет, вряд ли здесь временной разлом, они начинают рассуждать, опять переходят на свой непонятный язык, я начинаю зевать и оглядываться.
     Потом любуюсь Владом, тем, как он говорит, - так, что они его слушают, как внимательно на него смотрит та же Василиса, - ни к кому она так не прислушивается, как к нему…
     Влад ловит мой взгляд. Улыбается виновато и переходит на русский.
- Говорите на своем санскрите, - смеюсь я, - я все равно не понимаю, о чем вы, хоть так, хоть этак.
- Я тебе все объясню потом, - обещает Влад.
     И я все-таки иду варить им кофе.
     Они занимаются навигацией. Палсы – это карты. Одну из них нашел Борис Неверов. Он был, видимо, одаренным писателем, да и еще историком вдобавок. Он жил в тяжелое  время, вернее – на самом сломе времен, когда обостряется чутье, потому что иначе не выжить.      И как-то он понял, что эти нечеткие линии, пришедшие к нам неизвестно откуда, способны соединять не только точки в пространстве, но и отдаленные времена.  И придумал Старую Римскую дорогу. А потом исчез. Сгинул где-то в начале тридцатых, когда многие пропадали ни за что. Такое уж было время.
- А почему он не добрался, а вы доберетесь? – спрашиваю я.
- А потому что мы кое-что знаем, что твой Неверов не знал, - ответил он.
     «Твой Неверов».
- Да, и что же это?
- Да многое, - уклончиво ответил он. Потом добавил: Василиса эти палсы изучает уже двенадцать лет. У нас есть друзья по всей Европе, есть и Китае, и Индии, и мы занимаемся этим. Мы хоть чуть-чуть имеем представление, куда они ведут. А Неверов ничего не знал.
     Двенадцать лет, думаю я. Двенадцать лет назад мне было… Я еще в начальную школу ходила.  А Василиса уже изучала палсы. Во как.   
    - Но я так понимаю, вы так и не знаете, откуда они взялись, кто их рисовал, - говорю я.
- Ну, почему не знаем? Есть предположения…
- Какие?
- Всякие. Всякие предположения, - наклоняется ко мне Влад, и его губы касаются моих. И вопрос про палсы отступает куда-то на третий план. Божественная музыка наполняет мир вокруг меня. В ней кружатся небеса, полные звезд, и деревья, и ветер, отбивающий звонкий ритм. И улицы, и дома участвуют в исполнении дивной симфонии. Но в центре ее – влюбленные, которым одним открыт ее тайный смысл. Время замирает. Только мы, музыка, ветер и небо. А все остальное неважно.
      … А любил ли кого-нибудь Борис Неверов? – думаю я.
    
     Проходят месяцы. Наступает зима. Каждый понедельник вечером мы идем к Василисе – вместе. Влад бывает у нее и чаще, а также, случается,  встречается со своими друзьями и среди недели; но я с ним прихожу именно на понедельничные встречи. И еще. Я начинаю учить санскрит.
     Я уже чуть-чуть понимаю, когда они начинают говорить на этом «птичьем» языке.  Я уверена, что именно на санскрите они обсуждают самые удивительные свои секреты. На санскрите они говорят о Старой Римской дороге.
     Но о многом я, к сожалению, не догадываюсь. Я не знаю о разговоре, что состоялся у них накануне моего первого визита. Василиса собрала всех своих по общей связи.
- Завтра к нам придет девушка Влада.
- Симпатичная?
- Еще бы! И умненькая. Что плохо.
Они смеялись. Они договорились, кто будет приходить по понедельникам. И о чем они будут говорить.
- Скоро выборы, - предложил кто-то, - давайте по этой линии пойдем!
- Отличная мысль! – одобрила Василиса.
- Блин, опять терять столько времени! – сказал кто-то.
- Мы о-очень любим Влада! – ответила Василиса. И вопрос был решен.
    … Когда я что-то начинаю понимать, я удивляюсь. Они говорят о каких-то партиях и инициативах. Они говорят о политике. Приближаются выборы в стране.
      Это совсем не то, что я бы хотела услышать. Я признаюсь в этом Владу.
Он делает паузу и смотрит куда-то вдаль.
- А ты знаешь, что Неверов был меньшевиком? – спрашивает он.
- Да ладно! Он был историком.
- Он изучал Старую Римскую дорогу. А ты не заметила, что все его герои там – влиятельные особы? Князи, короли, творцы истории?
     Я пожимаю плечами. Это и так, и не так. Конечно, он писал о тех, кто творил историю. Но лишь потому, что их собственная история неразрывно переплеталась с судьбой тех мест, где они жили, творили, и через которые и шла  Старая Римская дорога. Дорога и судьба, - вот то, что интересовало Неверова. Потому он и писал о тех, кто являлся выразителем исторической воли, кто мог бы следовать Дороге, но, по большей части, именно под бременем власти, которую все они принимали за долг и ответственность, уходил с нее…
     Я пытаюсь объяснить это Владу. Он смеется. Нет, говорит он, дело не в этом. Дорога и власть неразлучны, и с этим ничего не поделаешь. Одно ведет к другому, и в этом – бремя ответственности. Дорога дается вместе с властью.
     Это звучит красиво, но не убедительно. Но спорить я не хочу. Я не хочу власти, и в этом есть для меня какая-то обреченность. Нет власти, нет и Дороги.
     Снег тает на моих перчатках, на ладонях, которые Влад согревает в своих руках. Снег прекрасен – вечерами он искрится и переливается под светом ясных городских фонарей. Он смягчает наши шаги, наши споры и разногласия. Он тих и переменчив.
     Приближается Новый год.
     Мы встречаем его дома у Влада, в маленькой, однокомнатной квартирке на востоке города, у леса. Кроме нас – только пара его друзей, заглянувших на огонек. Никакого санскрита. А в два часа ночи Влад озабоченно смотрит на часы и говорит:
- Я должен уехать, малыш. А ты – спи.
    Мне тревожно, что он уезжает. Но я остаюсь его ждать. Я остаюсь. И после Нового года я уже никуда не уезжаю из этой квартирки.
     Это было такое странное и уютное время! Когда я приходила, я сразу включала музыку. Музыка поселилась в этой квартирке, она жила там все время. Компьютер, где размещалась вся наша фонотека, горел зеленым огоньком, даже когда в комнате гас свет. Этот зеленый огонек я помню. Последнее, что помню о нашей квартирке – маленький, теплый зеленый огонек.
     Зима в том году выдалась долгая. Помню, я очень ждала весны. Эта квартирка у леса, - как убежище от холодных ветров, от промозглой слякоти, бледного неонового света фонарей… от всех неприятностей, плохих новостей, сплетен на работе, неопределенности будущего… Я приходила в наше убежище, включала музыку, ждала Влада. Готовила что-то очень простое, я никогда не умела хорошо готовить.
     Потом приходил Влад. Уставший, промозгший, большой и любимый. Я прижималась к его куртке, еще хранящей холод и стужу, вдыхала аромат снега, ночи, звезд и далекого тепла, - аромат моего Влада. В эти моменты мне казалось, что мы застряли где-то в зиме, далеко от всех дорог, и все о нас забыли. И хорошо.
- Как работа? Чем сегодня занимался?
- Нормально. Скоро будем подписывать контракт. Придется уехать ненадолго, малыш.
     Я киваю, накладывая ему  овощи с фаршем. Уехать…
- А с кем контракт?
- С Китаем. Кажется, наша продукция заинтересовала Поднебесную.
- Ты же вроде инвестициями занимался…
- Глобальными рынками, малыш. Иди сюда…
     Уехать… Зимой я перестала ходить на понедельники к друзьям Влада -  «навигаторам».
     Я так хотела научиться понимать санскрит! Я ждала, что узнаю, услышу то главное, ради чего стоило бежать к ним тогда, под проливным дождем. Ехать в Белоруссию. Лезть на крышу Университета. На санскрите, думала я, они обсуждают навигацию, и как выйти на Старую Римскую дорогу. И как не сойти с нее.
     Но Бог мой, что же они обсуждали! Политику. Какие-то партии, которые набирают большее или меньшее количество голосов, линии этих партий, сложные переплетения их отношений. Чьи-то разборки. С кем из партийных лидеров удалось сойтись Навигаторам. Что они предлагают.
     Какие-то митинги, движения, партийные списки.
     Я не понимала этого всего. Мне милее было дожидаться Влада в нашей уютной квартирке, слушать его музыку, читать и мечтать.
     Может, мне показалось, но  Влад мое неучастие в их встречах воспринял с затаенным облегчением. Во всяком случае, уговаривать меня он не стал.
     А потом он уехал…
     Он обещал вернуться через  три недели. Вечерами я приходила домой, не спеша, ведь некуда было спешить. Готовила себе какой-нибудь бутерброд, брала книгу… Потом отрывалась от книги и думала о Владе. Влад, милый Влад…
     Я пыталась растить то хрупкое, что родилось между нами.  Что-то, что невозможно описать и страшно потерять. И когда я сидела одна в пустой квартире, отсутствие Влада ощущалось так, словно  от меня отодрали часть этого теплого и хрупкого, и что-то в душе моей болело, звенело и рвалось… И невольно закрадывалась мысль: а что же дальше?
     А дальше, на третий день моего одиночества, мне позвонила Василиса.
- Ты ведь придешь на понедельник? – спросила она.
- Да в общем-то… Не знаю… - промямлила я.
- Приходи! – весело сказала она. – Влад попросил за тобой присматривать. Так что приходи, буду присматривать. А потом – оставайся, поговорим!
- Хорошо, - согласилась я.  При этом подумав: и зачем присматривать за мною?
   Но в понедельник я, конечно, пришла.
      На встрече я сидела тихо, как, впрочем, и всегда. Слушая обсуждения, переходившие на санскрит и обратно, я кожей ощущала неловкость: Что я тут делаю? Кто я для них?
     Без Влада мне было неуютно. Невольно я стала думать, когда же это началось. Когда я перестала надеяться, что стану когда-нибудь «своей» для этих людей, перестала ожидать, что они правда поделятся со мной знаниями, что почерпнули из палсов или откуда там еще.
     Кстати, да, палсы. Эта тема как-то заглохла, как и все другое, что меня так интересовало. Вот уж который раз прихожу я на эти понедельники, и ничего из того, что на самом деле мне интересно, не слышу. Только какие-то общественные движения… партии… комитеты… Все это не интересовало меня абсолютно. Да я и мало что понимала в них.
     После двухчасовых обсуждений, гости стали расходиться. Тут-то Василиса и предложила:
- Оставайся у меня. Посидим, поболтаем…
     Я пожала плечами. Спешить в пустую квартиру мне было незачем.
  - Тогда пошли ужинать.
     У Василисы была на удивление большая квартира, комнат пять или шесть. Квартира была съемная, сдавалась какими-то знакомыми Василисы за смешные деньги. Впрочем, скорее, она напоминала штаб, чем квартиру: туда постоянно кто-то приходил, уходил, встречался с кем-то; да и самой Василисе звонки поступали каждые пять минут: коммуникации шли постоянно.
     И вот здесь, в кухне у  Василисы, между звонками, готовкой ужина, отвлечением Василисы на какие-то переговоры, которые велись с остававшимися в ее квартире членами команды, между нами и состоялся разговор. Был он кратким, потому что как только ужин наш (жареная рыба с овощами и салатом) был готов, Василиса созвала всех, и на этом наша беседа закончилась. Но основное мы друг другу сказать успели.
     Я честно призналась, что мне у них не по себе.
- Я – не очень про «партийную жизнь» и все такое.
- А про что ты? Можешь сформулировать?
- Я не знаю. Я  учусь на вечернем, ты знаешь, на психологии. У меня есть работа. И я представляю, чем могла бы заниматься. Но больше всего на свете… Больше всего мне хотелось бы… - я запнулась, как всегда, когда говорила о том, что для меня на самом деле было важно. – Я бы хотела отыскать ту Старую Римскую дорогу, о которой говорил Неверов. Ту, что проходит через судьбы и города. На закат, сквозь время… Помнишь? Ту, где ты только и можешь быть счастлив. Мне…  мне ведь Влад показывал ее однажды…
     Василиса шинковала огурцы. И спокойно сказала:
- Да нет никакой Старой Римской дороги. Как ты не поняла еще?
     Я вздрогнула. Василиса продолжала:
-Эх… Мы тоже ее искали, искали… потратили столько время, пока разыскивали эти палсы, карты. А потом поняли. Дорогу невозможно отыскать. Ее нет. Палсы – это не карта пути к ней. Это – чертеж. Понимаешь?
     Василиса взглянула на меня из-под руки.
- Ее нельзя отыскать. Но можно построить.
     И она уверенно взмахнула ножом. А потом опять зазвонил телефон, и она отвлеклась от нашего разговора.
     «Вот зачем им партии, - подумала я. –  Они вознамерились построить Старую Римскую дорогу. Обрести влияние,  использовать свои таланты, одна Василиса чего стоит, с ее умением проходить сквозь струи дождя. И что-то такое построить, я не знаю, - линию, путь, движение, не знаю, что».
     Я многого еще, конечно, не понимала. Что значит – чертеж? Чего они хотят добиться?
     Я попробовала проникнуться к этой идее энтузиазмом. Но – не могла. Что-то внутри меня никак не хотело принять эту идею с движениями, потоками и партиями, и упорно твердило, что Неверов говорил о чем-то другом. Принципиально со всем этим несовместимым.
     А потом Василиса села за стол, посмотрела на меня и вдруг спросила:
- Ты помнишь, как там было, на Старой Римской дороге?
    И она продолжала, подняв глаза куда-то вдаль и цитируя по памяти:
- Когда вступаешь на нее, становится удивительно легко. Будто твое детство вернулось и улыбается тебе. Главное – не спешить. Не торопиться. Если тебе показалось, что ты нашел ее, остановись, послушай. Слышишь? Это ветер. Он зовет тебя выше и вдаль,  что-то в глубине тебя отзывается. Тебе становится легко и ясно. Иди. Ты ее нашел.
   - Или она нашла тебя, - тихо отозвалась я. Будто произнося пароль, открывающий двери.
     Мы замолчали. Время замерло. И я почувствовала, как сгущается между нами энергия, как растворяются границы времени, каким долгим и тягучим оно становится. И в этом остановившемся времени я услышала, казалось мне, музыку. И шум ветра. И этот болезненный зов, от которого сжимается душа, когда-то соединенная с другими такими же душами, а теперь только лишь отзвуком боли переживающая отрыв и утрату.
     Где-то здесь была эта дорога. В промежутке между нами, во времени, которое умела разбудить Василиса.
- Ты очень талантливая, - сказала я. – Не трать свой талант на эту ерунду.
     Василиса улыбнулась и пригласила меня к столу. И больше мы не возвращались к разговору о партиях и движениях и всем том, чем занимались друзья моего Влада.
     Потом, после ужина, гости собрались уходить. Василиса вызвалась проводить их.
- Пойдем, прогуляемся, - позвала она меня. Мне ничего оставалось, как согласиться, и мы ушли в ночь.
     Я вижу эту ночь как сейчас.
     Вернее, вижу с того момента, как мы попрощались с гостями и пошли от метро к дому.
    - Пойдем другой дорогой!  - сказала Василиса. Мы свернули с освещенной улицы в маленький московский переулок.  Гул машин остался где-то позади. Полутемь, маленький фонарь, подсвечивающий громаду какого-то старого костела, снег, тихо падающий к нам с темного, низко опустившегося неба.
     Чуть подморозило, снег хрустел под ногами. Мы остановились у стены костела. Василиса вдруг сделала неуловимый жест, и я, следуя за ним, подняла голову. Удивительно. Небо, только что мутное, ожило, темные облака обнажили яркую, полную луну. Воздух был свеж, тихие снежинки опускались куда-то, по неведомым нам дорожкам, мимо нас, вниз, от луны, на мерзлую землю. Мне показалось, что в ушах у меня зазвенело, захотелось закрыть глаза и услышать то, что слышат снежинки, пока летят к нам из своей космической глубины.
- Что происходит с нами, – сказала вдруг Василиса, кивнув на высокую, темную стену костела, - когда ангелы покидают нас? Мы остаемся пустыми. Полыми. Мы засыпаем и видим сны, которые кажутся жизнью.
     Фраза была смутно знакома мне. Будто я где-то слышала ее уже когда-то. И почему-то я почувствовала усталость. Я так хотела быть с ними. Так мечтала, что мы вместе найдем Старую Римскую дорогу. А главное, - я хотела быть с Владом, хотела слышать то же, что и он, любить то же, что и он. Но я так долго ждала, чтобы меня допустили в их круг, а оказавшись там, - слышала от них какие-то неважные для меня вещи, и все ждала и надеялась. И сейчас, когда, кажется, можно обо всем поговорить с Василисой, прекрасной Василисой, беседующей с ангелами, - мне уже ничего не хотелось. Я только чувствовала, что они, эти «свои» для Влада, - для меня остались далекими-далекими, и ничуть эти вечера с Василисой не приблизят меня ни к ним, ни к моему Владу.  И я ощутила безмерную усталость. Будто долго-долго я пыталась играть в сложную игру с непонятными правилами, и сил моих больше не было. 
- Ну, сейчас-то мы не спим, - только и сказала я.
- Это говорил Борис Неверов, - продолжала Василиса. – Как тебе кажется, ведь писатели, по большому счету, пишут о себе?
- Наверно, да, - согласилась я.
- Он ведь больше ничего не написал. Ничего.
     Луна проплывала над нами огромным магическим шаром.  Она коснулась стены древнего собора, и он засеребрился в ее лучах.
- Я искала палсы по городам и весям, - говорила Василиса. – Думаю, и Неверов их искал. Был у него такой талант. И что же мы нашли?
- А что вы нашли? –  спросила я. 
- Ничего. Ничего мы не нашли. – Василиса пожала плечами. – Вот, может быть, Влад… Возможно, в Китае что-то еще осталось?
- А… Так вот зачем он в Китае. – Мне стало грустно. Он ни о чем мне не рассказал, не поделился.
- И за этим. Мы все чего-то ищем. Вот в монастыре, например, ищут мощи святого Елисея. Надеются, что тогда к ним вернутся ангелы…
     Василиса засмеялась чему-то своему.
     А я снова подумала о Владе и ощутила боль. Монахам нужны мощи святого Елисея, а Василисе – что-то свое, я уже и не понимала, что именно, но мне, мне… мне всего лишь нужно было найти и сберечь что-то общее, наше с Владом. А где он, мой Влад?
И будто услышав мои мысли, Василиса продолжала:
- Владу очень непросто сейчас. Палсы ведь ищем не только мы. Но и те, кто тоже хочет попасть на дорогу, да только не надо их пускать туда.
- Ты о ком? – похолодела я.
- О тех, кто тоже ищет дорогу. Но совсем не для того, чтобы найти святые мощи. А совсем наоборот.
- А зачем?
- Ну, мало ли… Там можно спрятаться. Можно прийти в такие места… где меняется суть вещей. Можно изменить время. Да мало ли что!
     Василиса запрокинула голову. Лунный луч ушел со стены и, словно прощаясь, мелькнул на остром куполе собора. И исчез, будто его выключили, и только снежинки продолжали серебриться в морозном воздухе.
- Но я думаю, нет уже никакой дороги. Путь туда потерян, и все, что мы можем, - построить свою. Может, куда и придем. Пошли.
     В наступившей тишине мы шли под звездами. И я поняла, что нам не быть вместе с Владом.
     Он будет уезжать куда-то в Китай, искать там то, о чем никогда мне не скажет. Где-то в чужой ночи его будут подстерегать те, кого не надо пускать на Дорогу. А я ни о чем не узнаю. Так мы и будем жить.
     Василиса проводила меня до метро, и я уехала. Я не знала, но, кажется, предчувствовала, что больше никогда к ней не приду.      
     Через две недели Влад  не приехал. Я не находила себе места. Телефон его был недоступен. Я позвонила Василисе:
- Прости. Просто Влада нет, я волнуюсь. Ты… не получала известий от него?
     В трубке воцарилась пауза. Потом Василиса сказала спокойным голосом:
- Не получала. Все хорошо, не переживай. Там труднодоступные районы, в Китае, это бывает. Скоро Влад объявится.
     Прошло еще три, четыре, пять дней. Я оставалась в пустой квартире,  где в звенящей тишине слышен был каждый шорох. Я прямо чувствовала, как эти шорохи падают в глубину моей пустоты и отдаются: бум! Бум!  И вот в этой самой тишине, поздним вечером раздался долгожданный звук поворота ключа в замке. Наконец-то!
     Влад! Сердце мое пело. Он вернулся, пропахнувший холодом и ветром, чужим ветром Китая. Но внутри он был теплым, большим и родным.
- Влад! Почему ты не звонил?!
-  Телефон разрядился. А я спешил к тебе.
     А потом он поставил свой телефон на зарядку, и тут же он зазвонил. И мой Влад ушел в него.
- Ты нашел, что искал?
     Мы смогли поговорить только утром.
Влад помолчал.
- Да… Видимо, будем заключать контракт.
- А остальное?
- Что остальное, малыш? – Влад улыбался. 
Ну, что ж… Контракт, так контракт.
     Я поняла, что он ничего мне не скажет.
     Я не знала. На следующий же день у него был разговор с Василисой. Они встретились в маленьком ресторанчике в центре, вокруг сидело множество народа, но Василиса всегда умела сделать так, что их никто не замечал.
Он чуть  опоздал, но она лишь улыбнулась и обняла его. И заговорила на забытом языке, понятном им обоим. 
- Я волновалась… Я уж думала, что ты забыл дорогу домой.
- Что у меня есть, кроме дома?
     Это были обычные слова, и это были пароли со своим значением, понятным тем, кто хоть раз был у Дороги.
- Тяжело тебе пришлось?
- Я все привез. Это главное.
     Они заговорили о самом главном для них: о том, что вот еще один палс был доставлен из горного Китая, а значит – почти собрана карта, тракт готов. И скоро можно будет отправляться в путь, который выведет их к Дороге.
   - Как стримы?
  - Не нашли меня, - ответил Влад. Чуяли, что я близко, и я их чуял. Но ты дала мне хорошего проводника. Все обошлось.
     «Все обошлось», - сказал Влад и на мгновение вспомнил страшное место в Китае, где стримы чуть было не настигли их. Вспомнил, как они ползли по дну засохшего русла, а сверху все просматривалось, и он пытался вспомнить все свои навыки и вжаться в землю так, чтобы слиться с нею воедино, а в то же время – понимал, что со стримами такая штука не выйдет… Вспомнил чувство панического, наведенного стримами страха, и в то же время – холодное ощущение, выработанное за долгие годы: надо защищаться. Стать камнями, травой, этим ущельем, небом над головой. Но если вы приблизитесь, - стать вашим последним часом и болью и защищать свой мир до последнего кроха сознания, свободного от стримов…
     Он вздрогнул. И чуткая Василиса дотронулась рукой до его плеча, а его страхи и боль исчезли. Они снова были вдвоем в кафе и говорили о будущем.
- Неверов… - вздыхала Василиса, улыбаясь. – Как я жалею, что он все ищет эти несчастные мощи…
     Влад улыбнулся тоже. Борис Неверов начал с того, что решил помочь схимникам найти мощи святителя Елисея. Нашел палс и не смог оторваться. Вышел на Дорогу. Описал свои странствия и хотел вернуться к обычной жизни. Да только жизнь поменялась: монастырь закрылся, да и школу его закрыли тоже. Вокруг складывался новый мир, дикий и непонятный ему. В конце концов, Борису удалось вернуться к Дороге, а тем, кто ее охранял, объяснить, что он вновь пытается найти мощи святителя. Те пожалели его и пустили, хотя было ясно, что пути своего он не видит и Дорога для него – не путь, а пристанище. Но он честно увлекся поисками следов святителя и, похоже, исчез в лабиринтах Старой Римской Дороги. 
- Может, еще объявится, - сказал Влад.
- Да…-  Василиса задумалась, -  Я думаю, я уверена, на Дороге есть все, что действительно нужно. И если Неверову нужен монастырь с этими мощами, он там точно имеется. Может, Борис его  уже и отыскал, зачем ему возвращаться?
     Они улыбнулись.
Василиса помолчала и продолжила:
- Я виделась с твоей девочкой. Прости. Но тебе пора что-то решать. Это слишком долго длится.
     Влад опустил голову.
- Слишком долго? – спросил он тяжелым голосом.
- Влад, - Василиса накрыла его руку своей узкой и длинной ладонью. – Уже три месяца. Мы говорим на этом языке всякую чушь, чтобы она могла приходить.
- Она уже, видимо, понимает, что это чушь, - усмехнулся Влад. – И приходить больше не будет.
- Ну что ж, - продолжала Василиса. – Может, так и к лучшему. Но ты пойми. Во-первых – стримы. У нее нет защиты, Влад…
- Я – ее защита, - сказал он чуть резковато, чем следовало.
- Ты уверен? Ты можешь быть с ней все время?  А стримы – могут. Они не спят. Они все время на стреме.  Как только она что-то поймет о нас и о том, кто мы есть, они подцепят ее только так, - Василиса щелкнула пальцами.
     Они помолчали.
- Но и это не главное, - продолжала Василиса тихо. –  Главное – ей это не нужно. Понимаешь? По своей воле она никогда не пошла бы с нами. И за что ей гибнуть под стримами? А тебе -  придется решать. Ведь время уже близко.
     Ее голос зазвенел. Владу показалось, что что-то дрогнуло в воздухе, все разговоры смолкли, и кто-то из посетителей обернулся. Она сделала легкий жест рукой и, повинуясь ей, снова вернулась обычная атмосфера: легкая, расслабленная атмосфера вечернего времени, которое непринужденно проводят люди, вернувшиеся после работы или учебы, в компании приятных им близких, а завтра будет новый день, они вернутся к работе, учебе, обычным своим делам… И Влад болезненно ощутил, что у него не было завтра. Его завтра было темно и неопределенно,  и не было пути назад.
     Что он мог решать? Все, что можно, он решил давно, когда почувствовал притяжение Дороги, научился видеть и строить тракты. Это было все, что он умел; но он умел это делать почти безупречно. 
 -  Она очень хорошая девочка, Влад, - продолжала Василиса. – Хорошая книжная девочка.
     Его девочка… Влад поморщился от боли.
- Я услышал тебя, - сказал он. – Буду решать.
    
    Звонок раздался под утро. Влад сначала слушал, потом сосредоточенно что-то сказал по телефону, потом быстро и бесшумно вскочил и начал одеваться. Очень быстро, буквально через миг он уже целовал меня:
- Я должен идти, малыш.
- Что-то случилось?
- Еще не знаю. На Василису напали.
- Кто?! – тут и я проснулась.
- Не знаю. – Он уже был у двери, одетый, собранный и глядящий куда-то мимо меня. Я никогда не видела его таким.
- Ты когда…вернешься?  - крикнула я, но уже куда-то в пустоту.  Влад исчез.
     Конечно, мне было не до работы. В середине дня я набралась смелости и позвонила Василисе. Никто мне не ответил. И Влад молчал.
     Я вернулась в пустую квартиру. Влада не было.
     Он позвонил поздно вечером. Его голос трудно было узнать.
- Прости, я не приду сегодня.
- Влад! Где ты? Что случилось?
   Пауза.
- Я у Василисы. 
- Кто? Что с ней?
- С ней все в порядке…Уже.
- Когда ты приедешь?
- Завтра, - тяжело бросил Влад. – Завтра вечером.
    
     И я осталась одна. Он был где-то там, с Василисой. Что с ней? Кто на нее напал? Зачем? Что за жизнь ведет мой Влад, и есть ли в ней место для меня?
     Я еле дождалась вечера. Пропустила занятия, - не до них мне было, - и помчалась домой.
     Подходя к дому, я с ужасом вглядывалась в провалы окон. Раз, два, три, четыре… там должно быть окно нашей квартиры… Оно было пустым. Как провал, черная дыра, уходящая в пустоту и уносящая надежду.
     Я заставила себя лечь спать, но дергалась от каждого шороха в квартире.
     Влад пришел под утро.
     Был он уставшим и осунувшимся, и ни у него, ни у меня не было сил на разговоры.
- Что с Василисой? – только и спросила я.
- Болеет. Ее ударили сзади, по голове. К счастью, подоспела охрана, и все обошлось.
- У Василисы есть охрана?! – Я опешила.
    Влад усмехнулся.
- Конечно.
- Ясно. Ладно, я – спать.
- Я еще посижу. Надо поработать.
- Ты не наработался еще?
- Я не был на работе, - сказал Влад.
- А где же ты был?
- У Василисы.
- А… - пробормотала я. – А завтра?
- Посмотрим, малыш.
     Я вздрогнула. Он так долго не называл меня «малыш», что это прозвучало нестерпимо больно.
- Ты… мне расскажешь все-таки? Что происходит?
     Влад бросил на меня быстрый удивленный взгляд.
- А что происходит?
- Я не знаю, - с отчаянием сказала я. – Я ничего уже не понимаю.
- Успокойся,  малыш, - сказал Влад. – Давай потом. Не сегодня. Хорошо?
- Хорошо.
     Я ушла спать. И тихо плакала, чтобы только он не услышал.
     А завтра Влад сидел рядом с постелью Василисы. Она лежала бледная, с полузакрытыми глазами и перевязанной головой. Одна рука ее была под капельницей, а вторая свободна. И эту прозрачную, легкую, свободную руку Влад держал и гладил, и старался перелить в нее всю свою силу и молодость, и здоровье. Он не мог потерять Василису. Никогда. Ни за что.
     Бесконечно приходили и звонили разные люди, и с ними надо было общаться и оберегать Василису от них, хотя они были милы и дружелюбны, и вроде бы все понимали. Но сейчас Василисе было не до них, а вот этого они никак не могли понять. Слишком много на ней было завязано.
     Ее искали люди, которые готовили их отход к Дороге, и те, кто обеспечивал прикрытие при отходе и сейчас прочесывали пространство, чтобы понять, нет ли еще поблизости стримов. От тех, что напали на Василису, уже отбились.
      Ее искали поисковики, собиратели  палсов. Искали и жаждали общения и ближайшие друзья, те, с кем предстояло идти. И со всеми пришлось говорить Владу: успокаивать, решать проблемы, а между этим всем - Влад возвращался к Василисе, приотворял дверь, садился рядом. Брал ее руку, закрывал глаза и мысленно говорил: Милая, сестренка… Не уходи… Давай, возвращайся…  И весь мир отступал в эти минуты, оставался клочок космической реальности, в которой были они одни: он и Василиса. Жизнь и смерть. И ничего больше и дальше не было. Хотя где-то вдали и маячила та самая Дорога, которая соединила их накрепко однажды, так, что никогда не разлучить.
          К вечеру ей стало заметно лучше. Стало понятно, что кризис миновал, и Василиса выкарабкается. Влад страшно устал, но на душе у него, наконец-то, стало поспокойнее, и можно было, наконец, расслабиться.
      И вечером, когда он вернулся домой, - наконец, он начал мне рассказывать. О Дороге, о том, что им предстоит самим выстроить путь и уйти. О каких-то стримах, которые их ищут, потому что сами не способны прорваться к Дороге. О Стражах Дороги, которые стерегут ее и пропускают лишь тех, у кого намерения чисты и непреклонны, и ничего от Дороги им не нужно, кроме нее самой.
     О том, что вся эта партийная чухня была лишь прикрытием того, чем, на самом деле, они занимались. Что они искали палсы, потому что палсы – это карты, и карты дают возможность вычислить координаты пути и достроить остальное.
     Он рассказал немного: очевидно было, что есть и другое, что он мне не рассказал и не расскажет; но мне и того было достаточно.
     Мне стало страшно, пусто и больно. Я поняла, что мне не доверяли, иначе зачем морочить мне голову встречами по понедельникам с обсуждением того, что было для них вовсе не значимо? И меня не собирались ни посвящать в настоящую суть вещей, ни приглашать с собой.
     И вдруг через этот страх, боль и усталость, прорвался ко мне вопрос.
- А пойду ли я? – спросила я себя.
     От того, что рассказывал Влад, веяло какой-то темной жутью и чужой опасностью. Чьей-то игрой, в которую меня не приглашали, да и правила там были жестоки, а исход – непонятен. Только уходящая тьма,  какие-то стримы, которые охотятся за тобой, смерть за углом. На Василису – напали, у нее охрана, но и она не уберегла. И все, что ждет нас – уход куда-то в ночь, в пустоту, в бездомность, по палсам.
     Я любила Старую Римскую Дорогу. Но смутно я ощущала, что разные к ней ведут пути, и прорываться с боем, отбиваясь от стримов, в ночи – этот путь не мой.
     Влад ушел спать. Я видела, как он устал. Чувствовала, что он – не со мной. Он уже где-то там, где Василиса, где его жизнь и его мир.
     Я прижалась лбом к оконному стеклу и думала, думала.
     Мой мир, - думала я, - это мир ласкового солнца. Мир полудня, где люди смеются, ходят в кафе, читают книги. И даже когда приходит ночь, в этом, моем мире, она тиха и прекрасна.
- Выхожу один я на дорогу, - вспомнилось мне, -
Сквозь туман – кремнистый путь блестит…
    Как-то мы говорили с Владом о Лермонтове. Очень похоже его описание на нашу Дорогу. Словно о ней он и писал. «Вот надо же, - подумалось мне тогда, - какой бретер был Лермонтов… а и его позвала Дорога, чувствовал он ее, каким бы гусаром ни был».  Эта вот Дорога близка и мне. И совсем не похожа на те тревожные тропы, которые наполняют жизнь Влада. Мне там не пройти.
     Моих вещей у Влада было немного. Я собралась за полчаса, не более.
     Влад спал. Я бесшумно открыла дверь, а ключ оставила внутри. Вышла из дома, в лицо мне ударил ветер. Я оглянулась на окно, снова темное окно, которое я столько раз выглядывала, шагая сюда от метро и гадая: дома ли Влад. И подумала, что больше всего на свете я хотела бы быть с ним. И при этом я точно знала, что больше никогда сюда не вернусь.
     Вот так я и ушла.
     Потом был звонок Влада и наш с ним не слишком долгий разговор. И с болью в душе я ощутила, что, хоть Влад и сам позвонил мне, и спрашивал, что со мной, и ругал себя,  - в глубине души он чувствовал облегчение, что я решила все за него.
- Прости меня, - говорил Влад. – Я просто эгоист. Прости.
    И увы, это не звучало «Прости и вернись», а скорее – «Прости и прощай». И я пожелала ему удачи.   
     Но конечно, мне было горестно и больно. Я знала, что потеряла Влада. Но, думала я тогда, потеряла я и единственную ниточку, что все же связывала меня с Римской дорогой. Это был хоть и трудный, кривой и чужой путь, но других-то не было. И больше, наверно, не будет. И от этого становилось мне еще горше.
      А потом, неожиданно, через несколько дней после расставания с Владом, мне приснился сон.
     В этом сне я увидела знакомую местность, похожую на ту, где стоял монастырь. Но почему-то было время другое – зима. И не было там памятника Елисею. Однако могилы старых монахов были, и лавочка возле них, на  вершине холма, и там, на лавочке, ждал меня Борис Неверов.
- О, вот и ты, пришла, - улыбнулся он.
- Я немного заблудилась, - сказала я. – Пошла не тем путем.
- Но теперь-то ты – здесь.
- Только вот мне очень грустно, - сказала я.
- Не грусти. Дорога лечит.
- Расскажи мне о ней, - попросила я его.
     Он рассмеялся. Смех у него был хороший: добрый, открытый.
- Каждому она по-своему открывается, - сказал Неверов. – Но у тебя будет хорошая дорога. Ясная и простая. Под солнцем, как ты  и хотела.
- Ты все ищешь мощи святителя Елисея? – спросила я.
- Их найдут другие, - сказал Неверов. – Я уже нашел все, что мне нужно.
- И что же это? – спросила я.
- Милосердие, - ответил Неверов. Посмотрел на меня и снова улыбнулся. – Я видел так много всякого. Разные люди приходят на Дорогу. Одни богаты, другие бедны, одни учены, другие и читать-то не умеют. Но что я понял – Дорога принимает всех. И учит милосердию.
- Что-то не похоже, - сказала я, - глядя на жизнь моих друзей.
-  Твои друзья, - сказал Борис Неверов, - привыкли сражаться и отвоевывать свое право войти. Такие уж они люди. Ну что ж, дорога принимает и таких. Пусть ищут. Но в конце все равно и они придут к тому, что главное – милосердие. И ты это тоже когда-нибудь поймешь.
     Я подумала и задала вопрос, который давно крутился у меня в голове:
- Скажите, Борис… тот литовский князь и Русский король – они так и не договорились? И зря старались пилигримы, а встреча была бесполезна?
     Борис улыбнулся опять.
- Ничего не бывает бесполезного, - сказал он. – Пилигримы получили свое. Литовский князь и Русский король – свое. А договориться – о чем они могли бы договориться?  Такое уж у Дороги правило: она не может решить те вопросы, что лежат вне ее. Даже если вы связаны Дорогой, нельзя ни о чем просить того, с кем ты связан. Нельзя. Дорогой нельзя воспользоваться для себя, или ты больше ее не увидишь. Так-то вот.
- Выходит, мои отношения с Владом невозможны были, потому что я хотела что-то для себя? Так ведь?
- Сама подумай. Может, ты хотела через него прийти к Дороге. А вот, не вышло. Не грусти. У них свои пути, у тебя – свои. Придется тебе самой постараться.
     Снег катился с небес, падал на воротник худого пальто, в которое был закутан Неверов. Я поняла, что нам пора расставаться.
- Спасибо тебе, - сказала я. – Спасибо за утешение.
- Счастливо, - ответил он.
  Снег падал и падал, застилал мне глаза. Я проснулась в ночи и ощутила, что плачу.

     В это время не так далеко от меня,  в большой, специально снятой на пару недель квартире, Влад и его друзья не спали всю ночь: кто-то стерег дорогу от стримов, кто-то собирался к уходу, а Влад в последний раз подошел попрощаться к Василисе. У ее постели горела тихая лампа. Василиса спала, и он только и мог, что погладить ее волосы и прижаться губами к ее руке, прощаясь.  Он готовился в опасный путь, и темна была его дорога.
«Я пойду первым, - мысленно говорил он, глядя на Василису.  – Я уведу всех стримов на свете, соберу их и уведу подальше, как ты меня учила. А потом я смоюсь от них, мне будет не очень-то просто без тебя, но я справлюсь. Я пойду окольными путями, но я обещаю, что дойду и буду ждать тебя. У самого выхода, у окончания тракта, я буду ждать тебя и ребят, чтоб вместе выйти на Дорогу».
      Он еще раз посмотрел на спящую Василису, улыбающуюся во сне, и пообещал: «Я дождусь».  И вышел из комнаты навстречу темноте, свободный от всего, что могло бы его удержать.

А тем временем в далеком, занесенном снегом краю, отец Алипий склонился над старинной книгой, полной неведомых знаков. Вновь и вновь вглядывался он в эти непонятные символы, за которыми проступал странный, знакомый и в то же время – незнакомый ландшафт. Отец Алипий все думал, где же он его видел. И казалось, вот-вот, на кончике памяти вдруг возникнет знакомый образ, и все сложится, и вот тогда… тогда и откроется тайное место, где хранятся святые елисеевские мощи, знак того, что испытания – позади, и потянутся люди, и монастырь снова начнет расцветать…

А еще дальше, так далеко, что ни один транспорт не мог бы домчать туда, в это самое время шли два пилигрима, шли по слегка запорошенной снегом Дороге, прекрасной дороге, что вела все выше и вдаль. Они улыбались и пели, и все сияло вокруг и пело вместе с ними. Они были счастливы, - ведь они устроили встречу литовского князя и русского короля, и что же с того, что эти люди так и не договорились. Зато они целую ночь говорили о главном. Забыв о том, кто они, в чем различаются, чего хотят. Дорога милостива, она рассудит, как надо. Каждому дает она свой шанс, пусть это даже шанс поделиться мечтой о том, что могло бы быть.
     Они шли, ветер дул им навстречу, они сами не знали, куда идут, но знали, зачем. Они не ведали про стримов, которые жаждут прорваться к дороге, не знали, что где-то кто-то охраняет тракты, ведущие сюда. Не знали они и о дальнейшей судьбе тех, кого удалось им соединить в краткий миг встречи. Все это было неважно. Зато вот на следующей станции, у монастыря, ждал их его постоянный обитатель – Борис Неверов. И вот это было важно сейчас, и это было хорошо.