Служба охраны истории. Часть 2

                Часть 2. Тяжёлый выбор
 

  Париж, 7 ноября 1793 г.

  Манон Ролан, в девичестве Филипон, сидела в маленькой и холодной одиночной камере тюрьмы Консьержери. Она знала, что завтра состоится Революционный трибунал, который приговорит её к смертной казни, и приняла этот неизбежный приговор с философской стойкостью, почти равнодушно. Ей оставалось жить меньше суток, и эти истекающие часы были очень символичными: к смертной казни была приговорена не просто одна умнейших и наиболее образованных женщин эпохи. В её лице фактически погибала вся партия жирондистов. Вожди которой по большей части были в бегах, далеко от Парижа. Некоторых разыскивал Комитет общественной безопасности (по существу, монтаньярская полиция), иные были уже казнены, а кто-то был забыт и властями, и народом Парижа. Только однажды её муж, находившийся за пределами Парижа, предложил ей план побега, но Манон отказалась: она не хотела, чтобы кто-то рисковал жизнью ради её спасения.

  Саму Манон её судьба почти не волновала. Весь ужас положения и пролитые слёзы остались в прошлом. Она боролась за свою партию, сколько могла. Она осознавала, насколько непопулярны в народе её соратники, способные только произносить речи, плести интриги и вырабатывать законопроекты, но неспособные по большому счёту отстаивать свои взгляды на ход революции и на развитие Республики. Да, в августе прошлого года они путём нехитрого одноходового заговора сумели свергнуть французскую монархию. Но много ли надо было этому Колоссу на глиняных ногах, чтобы его опрокинуть? Народ тогда потерял терпение от действий короля (или, может, от его бездействия?). Не возглавь то восстание жирондисты, это сделал бы кто-то ещё. Оседлать революционное движение всегда найдётся, кому. У Республики оказалось много «отцов», и каждый норовил стать «главным». Вожаки жирондистов Бриссо, Верньо, Петион эту роль не потянули.

  А раз так, то какой смысл горевать о собственной участи, которую всё равно не изменить? В конце концов, нельзя сказать, что её тридцать девять лет были прожиты зря.

  Манон родилась в семье Пьера Гатьена Филипона, гравёра и торговца ювелирными изделиями, то есть принадлежала к пресловутому «третьему сословию». Семья была довольно зажиточной. В доме имелась обширная библиотека, благодаря чему Манон уже в пять лет самостоятельно выучилась читать. Из-за отсутствия братьев и сестёр (все они умерли ещё в младенчестве), Манон получила всё внимание родни и солидное домашнее образование. Родственники преподавали ей различные науки. Но главными источниками знаний были всё-таки её пытливый ум и тяга к чтению. Предпочтение она отдавала точным наукам, а также литературе – в основном, сочинениям древних и современных классиков. Она была необщительной девочкой, много читала и не играла с другими детьми. Под влиянием дяди-священника она хотела со временем уйти в монастырь. Помешало несколько обстоятельств.

  Манон отвергала окружавшее её общество «простонародья», считая его грубым и недостойным себя. Она тянулась к аристократии, в шестнадцать лет даже побывала в Версале. И тут она ясно поняла, что и для аристократов она никогда не будет «своей». Заносчивые потомки дворян, по большей части бездари, жившие на всём готовеньком, воротили нос от девочки из семьи торговца. Её многосторонние таланты не вызывали у них никакого интереса – скорее, скуку. Манон внезапно осознала, насколько шатко и унизительно общественное положение таких семей, как у неё. Особенно остро она это ощутила в двадцать один год, когда умерла её мать, а у отца дела пошли ни шатко, ни валко. Самой большой мечтой папаши Филипона в это время было быстренько пристроить единственную дочь замуж за какого-нибудь богатого торгаша.

  Все эти обстоятельства, а также прочитанные труды Плутарха и Руссо, вызвали в ней отвращение к монархии. Она мечтала о чём-то вроде древней Спарты – о республике сильных и свободных людей, только с уровнем просвещения граждан, как у древнего Рима доимперских времён. Фактически Манон стала республиканкой задолго до революции, ещё тогда, когда будущая грозная троица революционных вождей – Робеспьер, Дантон, Марат – ни о какой республике и не помышляла, до последнего склоняясь во взглядах к конституционной монархии.

  Поползновения отца выдать её замуж за знакомого лавочника Манон с негодованием отвергла. Вместо этого она после четырёхлетних колебаний приняла ухаживания «аристократа» по имени Жан-Мари Ролан де ла Платьер, который был старше её на двадцать лет. Она была обманута его якобы дворянским происхождением, но на брак тем не менее согласилась. Сам по себе муж её не привлекал, как и интимные отношения в принципе. Брак давал ей возможность выбраться из грозящей ей нищеты и полностью посвятить себя интеллектуальным интересам. Ничего другого ей было не нужно, хотя временами она и подумывала унаследовать дело своего отца. Уже довольно давно она сочиняла философские эссе и вела переписку с интеллектуалами-мужчинами, обмениваясь с ними мыслями о будущем устройстве французского общества и о роли женщин в нём. В браке она продолжила эту деятельность, сочиняя попутно для мужа  политические статьи, и даже рождение дочери не отвлекло её от любимых занятий.

  Во время восстания 14 июля 1789 года Манон и её муж жили в Лионе, где Ролан был генеральным инспектором мануфактур и фабрик. Там они подвергались резкой критике местной «элиты» из-за своих слишком радикальных взглядов. Роланы открыто высказывали свои симпатии к Североамериканским Штатам. Провинциальных аристократов и буржуев это злило. Республиканские взгляды во Франции ещё не были популярны, и Манон, смело их проповедовавшая, вызывала враждебность у общества. Её обвиняли в чрезмерном влиянии на мужа, что в общем-то было близко к истине, хотя эти обвинения и вызывали у неё обиду.

  В 1791 году семейство Роланов перебралось в Париж. Здесь Манон, окунувшись в светскую и политическую жизнь, быстро ощутила себя, как рыба в воде. Она свела знакомство с вождями революции – Бриссо, Петионом, Робеспьером, Верньо и другими.  Собрания «революционного кружка» она устраивала у себя в салоне красоты, который организовал и «проспонсировал» журналист Бриссо, её давний друг по переписке. Робеспьер, как впоследствии оказалось, ходил на эти собрания исключительно в «разведывательных» целях: он обоснованно не доверял ни «крупной буржуазии» в лице Ролана, ни его другу-борзописцу Бриссо и хотел знать, о чём говорится на этих собраниях. Сам он в основном либо молчал, либо ехидно шутил. Тем не менее Манон Ролан стремилась привлечь его на свою сторону, видя в нём выдающегося политического «серого кардинала» - такого же, как она сама.

  В это же время возник у неё «платонический» (по её словам) роман с депутатом-жирондистом Франсуа Бюзо. В отличие от вялого престарелого Ролана, мечтавшего лишь о покое в своём имении, Бюзо был молод, эмоционален, энергичен и деятелен. Как и Ролан, Бюзо быстро попал под влияние Манон и стал проводником её замыслов в парламенте. Все его речи были сочинены лично Манон и репетировались им под её руководством. Об этом романе в Париже знали все, кому было не лень, из-за чего Ролан получил прозвища «Добродетельный» и «Рогоносец».

  Авторитет Манон Ролан среди «молодых реформаторов» в 1791-1792 годах быстро рос. Несмотря на то, что автором политических статей на протяжении всей его карьеры считался её муж, фактически всю работу над ними вела именно Манон (только в Париже она наняла секретаршу, чтобы надиктовывать ей тексты). Хоть Жан-Мари Ролан и был хорошо образован, много путешествовал и знал о других странах, умом и кругозором он явно уступал жене. Как сразу же выяснилось, силой характера тоже. В конце концов, он полностью попал под её интеллектуальное и моральное влияние. Всё, что он говорил и делал на публике, ещё до переезда в Париж определялось его супругой. Что не раз служило предметом насмешек за их спинами. А «мужичьё» вроде Дантона и Марата издевалось над Роланом открыто. Слова «подкаблучник» во Франции тогда ещё не было известно, но Ролан был именно им. В марте 1792 года, ещё при монархии, Ролан был назначен министром внутренних дел, но фактическим, «теневым» министром была, конечно, его «лучшая половина». «Франции нужны министры, которые не смотрели бы на всё глазами своей жены», - ехидно заявил однажды Дантон, оскорбив Манон до глубины души. При этом сам Дантон до последнего момента искал политического сближения с Манон, которую очень уважал, но та не желала иметь с ним общих дел.

  Однако ошибочно было бы считать Манон Ролан предшественницей западного феминизма. Никакую «борьбу за права женщин» она не вела. На публике она держалась подчёркнуто скромно, не выпячивала ни в чём свою роль и не лезла демонстративно на первый план. В отличие, например, от Анны-Жозефы Теруань, восторженной истерички, которая в октябре 1789 года возглавила «поход женщин за хлебом» на Версаль, а в середине мая 1793-го была едва не линчёвана толпой парижан из-за речи в поддержку жирондистов, после чего помещена в психушку, где и провела двадцать четыре года до самой кончины. Родоначальницами феминизма были скорее экзальтированные тётки из «простонародья», подобные гражданке Теруань. Их обществом Манон откровенно брезговала. Её ориентиром были женщины древних Афин и Спарты, верные помощницы своих мужей – воинов и философов, сами не лезшие в «вожди». По её мнению, только «духовные аристократки», по-настоящему образованные женщины способны правильно влиять на общество и направлять его развитие в нужную сторону. Чем она и пыталась заниматься. У неё был холодный трезвый ум, склонный к интригам и лишённый всякого снисхождения к врагам. Противники называли её «единственным мужчиной, которого выдвинула Жиронда». И её сильно огорчало, что её муж не соответствует образу идеального соратника. Этому образу больше соответствовал Франсуа Бюзо, но изменить мужу или уйти от него ей не позволяли принципы.

  1792 год стал годом взлёта не только партии жирондистов, но и «теневой карьеры» Манон Ролан. В своём кругу она яростно обличала короля и монархию, призывала к установлению Республики. Вся власть в партии фактически была в её руках.
 
  В сентябре 1792-го, почти сразу после упразднения монархии, произошла крупная расправа парижан с бывшими аристократами, которых, опасаясь монархического заговора, убивали прямо в тюрьмах, зачастую без суда. 3 сентября, в день окончания этой стихийной резни, в доме Роланов состоялся торжественный обед по случаю «гибели негодяев». Жирондисты ликовали вместе со всем Парижем.
 
  Сразу же после того, как со сторонниками монархии было покончено, наметился раскол между жирондистами и остальными революционерами – монтаньярами, возглавляемыми Робеспьером и Дантоном, и Парижской Коммуной, организацией «простонародья», которую вёл за собой Марат. О радикальных «леваках» во главе с Эбером можно даже и не говорить: те уже давно считали жирондистов «предателями революции». Манон Ролан в это время инициировала бурную агитацию, направленную против Марата и Робеспьера. После казни бывшего короля в январе 1793-го раскол только углубился.

  Жирондисты, по существу, представляли «крупную буржуазию», или «олигархию», в основном провинциальную, противопоставлявшую себя «простонародному» Парижу. Они и в самом деле были склонны игнорировать текущие проблемы голода и нищеты, от которых страдал французский народ и которые надо было срочно решать. Они стремились распространить республиканские идеи и революцию на остальную Европу с помощью «революционных войн» (в этом они были предшественниками Бонапарта и троцкистов) – и добились того, что в конце лета 1792-го на Францию попёрла коалиция монархических государств остальной Европы, что и стало поводом для сентябрьских событий. «Народными массами» они собирались управлять с помощью просвещения. Проблемы голода и нищеты, как они считали, при мудром руководстве должны были решиться как бы «сами собой». Они вообще не хотели считаться с интересами «простонародья», не понимая, чего ради буржуазия должна отрывать от себя лишние доходы в помощь бедным. Такие взгляды и привели жирондистов к катастрофе. После января 1793-го они стремительно потеряли популярность и лишились всех своих должностей.

 В конце мая к власти пришли Робеспьер, Дантон и Марат. Обстановка в стране была к тому времени критической, на грани гибели Республики. Парижане обвиняли в этом жирондистов, и не без оснований. Некоторые из соратников Манон были арестованы, многие были объявлены в розыск, в том числе сам Ролан, тут же покинувший Париж вслед за товарищами. Манон вместо того, чтобы последовать за ним, явилась в Конвент, чтобы попытаться опровергнуть обвинения против мужа. Это был опрометчивый поступок. Возможно, она просто не видела опасности для себя. Её заслуги перед Республикой (реальные или мнимые) и уверенность в ложности всех обвинений давали ей ощущение, что противникам просто нечего ей предъявить. Тут она ошибалась. Народ Парижа давно ненавидел её за роскошную жизнь и за политические интриги, сравнивая её со свергнутой королевой Марией-Антуанеттой. Оппоненты подозревали её в связях с эмигрантами-монархистами. Республика вела войну на выживание и с внешними врагами, и с мятежной провинцией Вандеей, поддержанной англичанами. Обозлённые всем этим парижане не церемонились с теми, кто выказывал сочувствие жирондистам (вспомним участь гражданки Теруань). Всего этого Манон не учла. 1 июня, после возвращения домой из Конвента, в котором Манон так и не смогла выступить, её арестовали.

  Сидя в тюрьме, она узнала об убийстве Марата, совершённом 13 июля юной жирондисткой Шарлоттой Корде. Глубоко сочувствуя Шарлотте, которую быстро осудили и казнили, Манон жалела только о том, что убит был «не тот, кого надо было» (имея в виду, конечно, своего «друга» Робеспьера). В тюрьме она не теряла времени даром: читала, рисовала, а также занималась сочинением мемуаров, которые сумела потом передать одному из своих друзей. Но полную историю Французской революции она написать так и не смогла.

  31 октября состоялась массовая казнь осуждённых жирондистов. В числе казнённых оказался и её друг Бриссо, который в своё время первым ввёл Манон в парижские революционные круги. Теперь, неделю спустя, сама Манон ждала той же участи, одинокая и непонятая современниками. Её радовало, что её близкие сейчас в безопасности. Она не знала, что Ролан, узнав о её казни, покончит с собой, а через полгода, преследуемый полицией, то же самое сделает и её «платонический любовник» Бюзо. И что главные враги тоже переживут её ненадолго: Дантон – на пять месяцев, Робеспьер – на восемь. И насладиться чувством мести она не могла.

 
  Новокузнецк, 2137 год.

  Шеф регионального отделения Службы Николай Воронов вызвал оперативников Игоря Поленова и Станислава Студзинского в свой кабинет за стеклянной перегородкой («взрывозащищенность помещения», как объяснял шеф при её установке; «шпиономания» и «удобство надзора», как любили иронизировать остальные сотрудники). Без всяких предисловий Воронов сообщил:

  - Отправляетесь в Париж. Прямо сейчас.
 
  Оперативники переглянулись. Париж — это серьёзно. Поленов любил непредсказуемые задания, а Париж в этом плане давал несметное количество вариантов. В самом городе в их времени, конечно, особо делать нечего, кроме как смотреть на симпатичные развалины. Оба оперативника уже видели их живьём. Правда, преобладали там сейчас развалины несимпатичные. Во время глобального кризиса третьей четверти двадцать первого века Париж пострадал особенно сильно. Мигранты и их потомки, недовольные уровнем жизни и "ущемлением прав", громили и жгли этот старинный город, кто во что горазд. Энтузиасты из коренных европейцев, местные и приезжие, в отчаянных оборонительных боях сумели отстоять наиболее ценные памятники архитектуры (за редкими исключениями вроде Нотр-Дама, который пострадал ещё при президенте Макроне; правда, те времена ещё считались спокойными). Но наиболее новые районы, лежавшие в руинах, наводили на приезжих тоску. Местные жители их покинули, предпочитая группироваться вокруг исторических кварталов. Из-за этого город как бы разделился на несколько изолированных «малых городов», периметры которых до сих пор сурово охранялись от незваных гостей. Служебного рвения вся эта обстановка не добавляла. Зато оттуда можно было легко смотаться в гости к старым друзьям. Если времени хватит.

  Время! Они все были его служителями. И употребляли это слово в стольких значениях, сколько не снилось профессиональным филологам.

  - Что за задание? - спросил Поленов.
 
  - Об этом меня настойчиво просили не сообщать, - ответил Воронов, слегка разводя руками. - Вас проинформируют на месте. Эти параноики задействовали протокол высокого уровня.
 
  - Разберёмся, - беспечно заявил Студзинский, хотя в его практике такое было впервые.
 
  - Не сомневаюсь, - отреагировал шеф. - Сейчас оба зайдите к Ланге и возьмите по ручному телепорту. Пусть будет у каждого по одному, на всякий случай. На выполнение задания у вас неделя субъективного времени, - он взглянул на календарь. - Пятнадцатого к полудню быть здесь. Свободны!
 
  - Есть! - Студзинский вытянулся в струнку и дурашливо щелкнул каблуками, на что шеф никак не отреагировал, углубившись в свой настольный терминал.

  После разработки в прошлом году переносных телепортов работать сотрудникам Службы стало намного проще, чем раньше. Стационарных установок было слишком мало. А переносные давали оперативникам больше мобильности. С точки зрения физики телепортация была тем же самым путешествием во времени, только смещение во времени (в будущее) было почти нулевым. Из-за этого точность переброски в пространстве была не абсолютной. Тут действовал классический принцип неопределённости: чем меньше отклонение во времени, тем больше оно в пространстве. С этим пытались бороться, но не слишком рьяно. Никто формально не настаивал на преодолении отклонения в три километра: иногда оно было даже удобно. В самом деле, никто ведь не захочет перемещаться прямо в жерло вулкана Везувий, например. Зато сотрудники Службы могли привлекать к себе в помощь коллег из других регионов Земли. Особенно часто это практиковалось в заданиях, требовавших сохранения секретности.
 
  В Париже они оказались в районе Нового моста. Офис регионального отделения был в часе ходьбы. Перед входом стоял встречавший их сотрудник, невысокий, крепко сбитый, выглядевший лет на сорок, несколько похожий на бульдога, с усами, как у Александра Лукашенко.
 
 - Гастон Фабр, старший оперативник.

  Поленов сразу подумал, что имя и фамилия какие-то ненастоящие: они как-то слишком ассоциировались с французской аристократией. Он бы ещё Бурбоном назвался... Фамилия Мегрэ или Пуаро по должности подошла бы больше; правда, на книжного Пуаро Фабр совсем не походил. Впрочем, одернул себя Поленов, родителей не выбирают. И ассоциация не слишком уместная.
 
  Не успел он представиться и обменяться рукопожатием с Фабром, как заметил у него на лбу красное световое пятно. Поленов резко присел и дёрнулся в сторону, уводя француза с линии прицела. Там, где только что стоял Фабр, на входной двери появилась тёмная вмятина, затем до оперов донёсся выстрел. Поленов откатился ещё на шаг в сторону и обернулся. Студзинский уже целился из пистолета в стремительно уезжающий автомобиль, в боковом окне которого исчезало дуло винтовки. Он несколько раз выстрелил. Автомобиль, вильнув задом, скрылся за ближайшим поворотом.

  - Кажется, попал, - заявил Студзинский, опуская пистолет.

  - Уверен? – спросил Поленов, вставая.

  - Заднее стекло разбито.

  - Это ещё не значит, что ты в кого-то попал…

  Фабр за время этого диалога тоже успел подняться.

  - Быстрее в офис! – отрывисто скомандовал он, оправившись от некоторого шока.

  Он открыл дверь и вбежал внутрь. Остальные не замедлили последовать за ним.
В офисе двое сотрудников отделения, привлечённые выстрелами, уже бежали им навстречу. Фабр взмахом ладони дал им знак остановиться.
 
 - Ганье, вызывай полицию! План «Перехват»! Нас обстреляли из автомобиля. Мулен, просмотри камеру у входа! Быстрее, парни!

  Один из оперов тут же сел за коммутатор, второй – за терминал.

  - Куда они поехали? – спросил Ганье, одновременно вызывая местную полицию.

  - В сторону Нового моста, - ответил Фабр. – Свернули на Сен-Оноре.

  - Марку опознать можно?

  - Чёрный «ситроен» 1960-х годов, - отозвался от терминала Мулен, успевший немного просмотреть видео с камеры. – Откопал же кто-то где-то такой раритет… Заднее стекло разбито, хороший опознавательный знак.

  - Коллега постарался, - Фабр кивнул на Студзинского, который, как обычно, сиял начищенным самоваром и скромно улыбался.

  - Номера есть? – спросил Ганье у Мулена. Тот только фыркнул:

  - Смеёшься, что-ли?

  - А номера тут вообще бывают? – с любопытством спросил Поленов после того, как данные об инциденте были переданы полиции.

  - Когда как, - ответил Мулен. – Служебный транспорт, конечно, весь с номерами. Крестьяне обычно ездят на всяком хламе, собранном со свалок, но полиция и их колымаги старается регистрировать. С переменным успехом.

  Поленов сочувственно кивнул. Он был наслышан о местном бардаке. В России вся движущаяся автомеханика бралась на строгий учёт (гужевой транспорт крестьян и кочевников никто, конечно, не считал). Этим она отличалась от большинства европейских регионов, в частности, от анархической Франции, во время упадка двадцать первого века пострадавшей особенно сильно. Только крупные города вроде Парижа сохраняли видимость какого-то порядка. Что творилось в провинциальной глубинке, мало кто знал, несмотря на сохранение элементов глобальной компьютерной сети и спутниковой связи. А может, и благодаря этому.

  - Но «ситроен»… - продолжал рассуждать Мулен. – Прямо экзотика. С производства их сняли ещё в седую старину. Серьёзные люди вас обстреляли. На полицейских колымагах поймать их нереально. С другой стороны, раз машина редкая, можно поискать её по базам коллекционеров.

  - Вот этим и займись, - распорядился Фабр, поворачиваясь к нему. – А я пока введу наших гостей в курс дела. Пройдёмте в кабинет, коллеги.

  В отдельном кабинете Фабр пригласил российских оперов сесть. Прежде чем он заговорил, Студзинский спросил:

  - Проше пана, вас часто так обстреливают?

  - В оперативной работе бывает всякое, - ответил Фабр. – Но вот так, прямо перед офисом… Такое впервые.

  - Кто-то решил сыграть на опережение, - высказал догадку Поленов, - чтобы нельзя было помешать им действовать в прошлом. Причём стреляли сначала в вас… Интересно, с нашим приездом это как-то связано?

  - Всё возможно, - ответил Фабр. – Какое-то очень уж странное совпадение.

  - А в чём, собственно, дело? – спросил Студзинский.

  - Дело в том, - Фабр слегка наклонился к собеседникам и понизил голос, - что нас шантажируют.

  - Межвременные шантажисты? – усмехнулся Студзинский. – Это как?

  - Да, бывают и такие. Первый такой случай у нас, но тем не менее. Вчера вечером у Нового моста произошёл взрыв. Заряд был заложен под водой у берега с нашей стороны. Следов практически не осталось. Но на самом берегу полиция, ища хоть какие-то улики, обнаружила капсулу с посланием и сразу отнесла нам. Авторы не удосужились представиться, так что мы их не знаем. В послании выдвинуты требования передать в условленном месте и времени секреты самых разных технологий, которые не раскрываются обывателям. В противном случае злоумышленники угрожают отправиться в прошлое и сорвать строительство Эйфелевой башни.

  - Ничего себе замысел! – воскликнул Студзинский.

  Эйфелева башня была одним из объектов, во время кризиса уцелевших полностью и охраняемых парижанами особенно свирепо. Сама же башня и использовалась для такой охраны – как наблюдательный пункт для сменявших друг друга постов. Попутно охранники башни могли предупреждать об опасностях другие районы Парижа.

  - Да уж, исторически важнейший объект, - Фабр вздохнул. - Представляете, какие могут быть последствия такого вмешательства?! Просто катастрофические! Вы думаете, почему нас тут всего трое? Да просто все, кто может, отправились в прошлое! Которое наверняка наводнили агенты шантажистов в ожидании нашего решения.

  - Наглость у них, конечно, демонстративная, - сказал Поленов. – Заметьте, они сами привлекли внимание полиции, а не предупредили вас, чтобы вы молчали об этом послании.

  - Мы и не стали бы молчать, - возразил Фабр. – Мы разослали сигналы о помощи по всем региональным центрам Службы. Британцы и немцы уже прислали несколько групп, которые присоединились к нашим. Теперь вот и вы прибыли. Кстати, я читал ваше досье, Поленов. После прошлогоднего инцидента о вас буквально легенды ходят. Рад, что вы оба здесь, коллеги.

  - Рад, что мою скромную персону высоко оценивают в узких кругах… - Поленов тоже вздохнул. – Как я понимаю, мы тоже должны отправиться в прошлое ловить этих бандитов?

  - Для этого мы и обращаемся ко всем, кто может помочь, - ответил Фабр. – Вы не единственная группа из России. Нам обещают прислать ещё несколько. Сами мы будем искать тех, кто в нас сейчас стрелял. Это не только дело принципа: а вдруг стрелявшие выведут нас и на главных шантажистов?

  - Погодите, - медленно произнёс Поленов. – Это, конечно, всё интересно. Но представляете, каково это – обыскивать весь период проектирования башни? Это даже теоретически нереально. Предлагаю подойти к этому делу с другой стороны. Каким образом вы должны передать шантажистам нужные сведения? Где и когда?

  - Здесь, в аэропорту, 3 марта 1974 года. Мы должны заложить ударопрочную капсулу, снабжённую специальным маячком, в самолёт DC-10-10, выполнявший рейс Стамбул – Париж – Лондон. После вылета из Парижа самолёт разбился в лесу Эрменонвиль в пятнадцати километрах от Сен-Палю. Вы знаете эту историю?

  Поленов и Студзинский, разумеется, знали. Эта авиакатастрофа вошла в десятку крупнейших по числу жертв за всю историю, а в Европе была самой крупной. Самолёт DC-10-10 имел конструктивный дефект, из-за которого после вылета из Парижа буквально развалился в воздухе. Место катастрофы было достаточно удалено от населённых пунктов, чтобы дать шантажистам время забрать капсулу и скрыться.

  - Ловко придумано, - сказал Студзинский. – Они заберут капсулу до того, как на месте аварии появится кто-то живой.

  - И вот тут мы их и перехватим, - заявил Поленов. – И вытрясем все сведения, каким образом они хотят сорвать строительство башни. Дальше будет проще.

  Фабр несколько секунд молчал.

  - Нет, так не пойдёт, - сказал он после паузы. – У них наверняка в лесу Эрменонвиль на день аварии засели наблюдатели. Чем ближе к месту аварии вы подберётесь, тем больше риска. Врасплох вы их можете и не застать, а они вас – могут.

  - А зачем обязательно соваться на место аварии? – возразил Поленов. – Разве капсула не может выпасть из самолёта в строго заданной точке маршрута, не дожидаясь его падения? Мы ведь не гарантируем, что капсула долетит с самолётом до самого конца. Представьте себе ход той аварии: дверь грузового отделения отрывается, раздаётся взрыв от декомпрессии. Капсула при этом падает вниз. Думаю, шантажисты на это купятся. Да, маячок они отследят, но ведь и мы отследим его легко. И устроим засаду.

  - Отличная идея! – с энтузиазмом поддержал его Студзинский. – Я не сомневался, что ты что-нибудь придумаешь.

  - Да, но как мы обеспечим точность падения капсулы в нужные координаты? – спросил Фабр с явным скепсисом. – Нам ведь важно оказаться там раньше противника, если хотим засаду устроить…

  Поленов ответил:

- А вот на этот счёт тоже есть одна мысль…

 
  Париж, аэропорт Орли, 3 марта 1974 года, около 10:45.

  Самолёт DC-10-10 «Турецких авиалиний», выполнявший рейс TK 981 Стамбул – Париж - Лондон, стоял у терминала № A2 и готовился к своему последнему взлёту. Сотрудники аэропорта рассаживали пассажиров на оставшиеся свободные места, а также размещали груз в грузовых отсеках. Среди грузчиков находился и Игорь Поленов, загримированный до неузнаваемости. Его сделали смуглым, как араба, волосы были выкрашены в «радикально-чёрный» цвет, а под нос налеплены залихватские чёрные усы, свисавшие по обе стороны рта. На нём был надет лёгкий теплоизолирующий комбинезон, поверх него – фуфайка, всё это было обтянуто яркой униформой грузчика и придавало Поленову тучности. Узнать его было невозможно при всём желании. Он помогал размещать грузы, держась несколько в стороне от остальных грузчиков, которые его почему-то не замечали.  Когда погрузка закончилась, он незаметно спрятался в заднем грузовом отсеке, а когда дверь отсека была закрыта, нажал на кнопку мелкого устройства в кармане жилета. Его голографическое изображение, направляемое джойстиком, проследовало за остальной бригадой в помещение аэропорта, чтобы на входе бесследно исчезнуть. Если кто-то следит за погрузкой извне, он не должен ничего заподозрить.

  Поленов мимоходом подумал, не было ли причиной невнимательности к нему грузчиков какое-то психотропное воздействие со стороны шантажистов, чтобы дать сотрудникам Службы без помех поместить капсулу в самолёт. Он выкинул эту мысль из головы. Так и до паранойи доработаться недолго.

  Ещё он старался не думать об экипаже и пассажирах злополучного рейса, которым осталось жить меньше часа. Если повезёт, он будет единственным выжившим в этом рейсе, и в анналах истории это не будет зафиксировано. Операция готовилась более суток реального времени. Учтено было и то, что его несколько десятков килограммов не должны оказать заметного влияния на траекторию самолёта.

  Когда самолёт оторвался от взлётной полосы, Поленов, чтобы отвлечься от дискомфортных ощущений, принялся с помощью специальной жидкости менять свою внешность обратно на натуральную. Усы он оторвал и сунул в карман униформы. Саму униформу он снимать не стал. Повезло ещё, что в этом времени была ранняя весна, и его утеплённый наряд смотрелся естественно.

  Увлечённый своим занятием, Поленов не заметил шевеления у центра перегородки между задним и передним грузовыми отсеками. Из кучи багажа выбрался высокий спортивно сложенный брюнет лет тридцати пяти с внешностью типичного француза, тоже одетый в униформу грузчика, и навёл на Поленова пистолет.

  - Медленно повернитесь и держите руки на виду! – крикнул он по-французски.

  Поленов сделал то, что было приказано, подумав при этом, что тщательно спланированная операция летит псу под хвост. Точнее, в лес под Парижем.

  - Как нехорошо! – произнёс нежданный попутчик. – Впрочем, следовало ожидать, что ваша Служба выкинет какой-нибудь трюк. Вы ведь не француз, верно? Русский? Можете не отвечать, ваша сибирская физиономия говорит сама за себя. И что вы собирались делать? С парашютом прыгать? В таком случае, бросьте его сюда. Медленно и без фокусов!

  Сумка с парашютом у Поленова была. Он медленно и без фокусов нашарил её левой рукой и, не слишком спеша, перебросил её противнику. Тот отбросил её подальше в сторону.

  - Теперь старайтесь не двигаться. В пистолете парализующие иглы, как опер, вы это должны знать. Дёрнетесь – стреляю.

  - И что же вам мешает это сделать сразу? – поинтересовался Поленов.

  - Я, конечно, мог бы вас сейчас парализовать и оставить тут. Но вдруг вы здесь застрянете и будете добираться до пункта назначения вместе с этими бедолагами? - собеседник указал пальцем на потолок. – Ваш труп на месте падения самолёта может привлечь ненужное внимание. Нам это незачем. Капсула, конечно, при вас? При себе её и держите. Будем лететь, как летим. Когда отсек разгерметизируется, нас выбросит наружу, и мы будем наслаждаться полётом вниз: я – с парашютом, вы, к сожалению, без него. Удачного вам приземления! Главное, чтоб без мучений… А капсулу мы у вас и так заберём. Вам уже будет всё равно.

  Поленов подумал про себя, что вот так операции и срываются. Если бы их не торопили со сроками, можно было бы продумать всё получше и действовать осмотрительнее. Противники у них оказались серьёзными. Дёргаться сейчас точно не стоит. Если враг выстрелит, то шансов не останется совсем.

  Так они и летели, пока самолёт не набрал роковую высоту около трёх с половиной километров. Дверь их отсека со скрежетом оторвалась и тут же исчезла. Весь груз и два человека тоже самопроизвольно полетели наружу. В этот момент произошёл декомпрессионный взрыв, самолёт получил дополнительное ускорение и начал постепенно разваливаться. На обоих противниках были взрывозащитные комбинезоны, и оба не пострадали. Стремительно падая вниз, Поленов кувыркнулся в воздухе и увидел, как над его врагом раскрылся купол парашюта.

  Поверхность Земли приближалась. Когда она оказалась, по его мнению, достаточно близко, чтобы враг ничего не смог понять, Поленов нажал на кнопку заранее нащупанного в кармане комбинезона ручного телепорта. Земля разверзлась, он влетел в окно, которое через долю секунды закрылось за ним. И тут же оказался в трёх километрах от места падения (пресловутая погрешность!), среди деревьев и кустарника. Амортизирующие свойства телепорта затормозили и смягчили падение, но не могли, конечно, погасить инерцию полностью. Поленов долго кувыркался сквозь кусты, пока сила трения не остановила его прямо под высоким деревом.

  Несколько секунд он приходил в себя. Действовать нужно было быстро.

  - Стась! Стась! – быстро заговорил он в замаскированное переговорное устройство. – Ты меня слышишь? Приём!

  - Слышу, - отозвался напарник. – Вижу, что прибор рядом с тобой, а ты отклонился от курса. Что случилось?

  - Обстоятельства такие, - ответил Поленов. – В отсеке прятался один из вражин. Он сейчас спускается на парашюте. Быстро кто-нибудь его перехватите! А ты дуй ко мне!

  - Понял, - ответил Студзинский. – Сейчас прибуду!

  Поленов облегчённо вздохнул. Засада сорвалась, но всё не так уж плохо. А умение импровизировать у него никто не отнимал…
 
  Двое злоумышленников, выйдя на поляну, увидели лежащее в кустах неподвижное тело с подвёрнутой правой рукой. У одного в руках был детектор специфического излучения маячка. Второй, поняв, что они у цели, подошёл прямо к лежащему телу и перевернул его. Грабителю явно сообщили, что лопух-опер разбился при падении, иначе он действовал бы куда осторожнее.

  Поленов повернул руку с заранее приготовленным пистолетом и выстрелил парализующей иглой. Напарник бандита, опустив руку с детектором, стремительно направил на оперативника оружие, но опоздал: высунувшийся из-за дерева Студзинский выстрелил ему дротиком прямо в шею. Потом подошёл к напарнику и участливо спросил:

  - Игорь, ты как?

  - Бывало и хуже, - Поленов попытался подняться и поморщился: падение всё же не обошлось без последствий. Хотя ни переломов, ни вывихов, похоже, он не получил.

  - Сиди, не вставай, - сказал ему Студзинский. – Сейчас французы прибудут.

  Вскоре на поляну действительно прибыл на грузовом «прыгуне» французский коллега. Это был Мулен. Осмотрев поле боя, он присвистнул:

  - Рисковые вы парни! Но сработано чётко…

  - А что с парашютистом? – спросил Поленов.

  - Его мы тоже взяли, - ответил Мулен. – Сразу подстрелили, как приземлился. Сообщить он никому ничего не успел. Лес сейчас прочёсывают, может, ещё кого-то найдём, но есть подозрение, что это все, кого направили в это время. Ну, что, давайте грузиться…

  - Хотелось бы верить, что не успел, - пробормотал Поленов, поднимаясь с помощью напарника. – Будем на это надеяться…

 
  Париж, 2137 год.

  В офисе отделения Службы царило оживление. Сотрудников заметно прибавилось. Отдыхал только Поленов, слегка помятый при падении в лес Эрменонвиль, остальные развили бурную деятельность. В помещение, где он полулежал на диване в ожидании новостей, вошли Студзинский и Фабр.

  - Всё получилось! – торжественно объявил напарник. – Арестованные раскололись. Отлично было придумано, Игорь. Ты гений.

  — Это так, - подтвердил Фабр. – Всё было на грани срыва, но сработало. Сыворотка правды на этих троих действует. Выложили всё, как миленькие. Теперь мы отлавливаем из девятнадцатого века их сообщников. Эти трое не успели никого предупредить, что их замысел сорвался. Скоро всё закончится.

  - Видел бы ты Париж девятнадцатого века, дружище! – с воодушевлением произнёс Студзинский. Потом, заметив, что его напарник страдальчески поморщился (ему-то отправиться туда не получилось), сменил тему:

  – По существу, мы с тобой свою работу выполнили. Можем отдыхать.

  - А что со стрелками из «Ситроена»? - спросил Поленов.

  - Ищем, - ответил Фабр. - Возможно, они никак не связаны с этой историей.

  Распрощавшись с французскими коллегами, напарники вышли из офиса. Телепортироваться домой оттуда они не хотели, интереснее было прогуляться. Да их никто и не подгонял.

  - Ну, вот, двое суток всего прошло из недельного срока, - заметил Поленов, глядя на часы. – Можно сказать, «выполнили пятилетку за три года». Нам сказали, что в офис явиться нужно пятнадцатого. Значит, до этого времени мы свободны. Не желаешь смотаться к Крайцхагелям?

  - Спасибо за предложение, - ответил Студзинский. – Я у них был во время отпуска. Погуляю по Парижу, есть тут кое-какие дела.

  - Симпатичные парижанки? – усмехнулся Поленов. – Понимаю. Навещу Отто и Шейлу, потом вернусь, тоже по Парижу прогуляюсь…

  Отто Крайцхагель, напарник Поленова по прошлогоднему нашумевшему в их узких кругах делу, работал сейчас в Ирландии. Его жена Шейла, в девичестве О’Коннор, работала вместе с ним. Она была весёлой и часто шутила, как многие ирландцы. После прошлогодних событий она прониклась к Игорю Поленову искренней симпатией, но эта симпатия была чисто дружеской, почти родственной, ничего специфически женского в ней не было. Замуж она вышла за блестящего аналитика Отто Крайцхагеля, с которым оказалась как бы «на одной волне». Оба были рационалистами, в отличие от гибкого Поленова, который был склонен принимать спонтанные решения и действовать по наитию. Сейчас супруги квартировались в маленьком домике в долине Глендалох, который не был их постоянным жильём. Значительную часть своего времени они проводили в прошлом, исследуя малоизвестные периоды истории кельтов и германцев. Такие исследователи далёкого прошлого были не только источником ценных сведений, но и своеобразной подстраховкой. Если, вернувшись из прошлого, они обнаруживали, что мир сильно изменился, у них был шанс найти место сбоя в прошлом и устранить его причину.

  Найдя укромный переулок, где его никто не видел, Поленов телепортировался в Ирландию. Можно было предупредить о своём визите, но Поленову нравилось делать сюрпризы. «Не застану дома, так хоть на монастырь с пещерой посмотрю», - решил он про себя по дороге к месту жительства своих друзей. Он шёл по склону горы среди полувековых деревьев, которые природолюбивые ирландцы после кризиса 2070-х насадили повсюду в несметном количестве, видимо, решив окончательно превратиться в друидов. Было слегка пасмурно, солнечный свет едва пробивался сквозь кроны деревьев. Поленову здесь нравилось.

  Супруги оказались дома. Когда он вошёл в прихожую, Шейла весело воскликнула по-гэльски:

  - Игорь! Вот так сюрприз… Очень рада твоему прибытию. Отто, у нас гость!

  Интересом к языку предков Шейла заразила всё своё окружение. Поленов тоже немного понимал этот древний язык.

  - Привет! – сказал Крайцхагель по-русски, выходя из глубины дома и пожимая гостю руку. – Неожиданно. В отпуске сейчас?

  - Только что закончил одно дело, есть пара свободных дней, - ответил Поленов.

  - Не секретное?
 
  - Теперь уже не слишком.

  - Проходи, расскажешь подробности…
 
  Сидя за обеденным столом, Поленов поделился последними новостями. Супругов очень позабавили его злоключения в небе над окрестностями Парижа, хотя Шейле и было жаль пассажиров самолёта, которых нельзя было спасти.

  К сожалению, идиллия длилась недолго. У Поленова на запястье запищал служебный браслет с дисплеем. В том, что вызов был служебным и срочным, сомневаться не приходилось. Сигнал был очень настойчивым.

  Включив дисплей, Поленов увидел лицо своего шефа Воронова. Тот выглядел слегка встревоженным.

  - Привет, Игорь! Хорошо, что быстро отозвался… Кто это там с тобой? А, Отто, Шейла, рад вас видеть! К сожалению, нет времени пообщаться. Игорь, а Стась сейчас с вами?

  - Нет, он остался в Париже. Решил провести время повеселее, ну, ты его знаешь…

  - Знаю. Его телепорт исчез.

  На несколько секунд воцарилась тишина.

  - Как так исчез? – спросил Поленов.

  — Вот так и исчез. Он не регистрируется детекторами. Срочно возвращайся в Париж и выясни, что случилось.

  - Ясно, - буркнул Поленов, поднимаясь. Незапланированный отпуск сорвался, но выбора не было. – Французам сообщали?

  — Это на твоё усмотрение, - ответил Воронов.

  - А след перемещения удалось засечь? Приборы что-то показывают? – спросил Поленов, с тревогой ожидая ответа «нет», но шеф его удивил:

  - Показывают. Перемещение произошло в 7 ноября 1793 года. Место то же самое – Париж. Ты специалист по европейским заварушкам, поэтому к тебе и обращаюсь. Время и координаты у тебя в браслете. Программу слежения, настроенную на телепорт Студзинского, тебе тоже загрузили. Удачи!

  Воронов отключился.

  - С тобой пойти? – спросил у Поленова Крайцхагель.

  - Тевтонский рыцарь рвётся в бой, как всегда, - улыбнулась Шейла и облокотилась на его плечо.

  - Пожалуй, не надо, - ответил Поленов. – Если это какая-то ловушка, то нечего соваться в неё двоим сразу. Лучше лови координаты и параметры браслета. Будешь отслеживать. Если что, считайте меня коммунистом, - мрачно пошутил он напоследок.

  - Тебе эта дата о чём-то говорит? – спросил Крайцхагель. – Мне – не очень.

  - Знаешь, как ни странно, говорит. Кажется, это дата накануне одного из значимых заседаний парижского Революционного трибунала. Совпадение это или нет, скоро узнаю.

  - Удачи тебе, Игорь! – Шейла энергично пожала Поленову руку и слегка его приобняла. – Только возвращайся живым, а не с отрубленной головой.

  Поленов прыснул:

  - Как-нибудь постараюсь…

 
  Париж, 7 ноября 1793 года.

  Размышления Манон Ролан в её одиночной камере были внезапно прерваны. Воздух камеры задрожал, а затем на полу материализовалось нечто вроде детской лошадки-качалки, только с рогами и изготовленное из незнакомого блестящего вещества. На странном сооружении сидел человек в не менее странной блестящей одежде и в шлеме незнакомой конструкции с прозрачным забралом. Не успела Манон по-настоящему удивиться, как человек направил в её сторону длинную трубку, из которой тут же вылетела оперённая игла и воткнулась ей в плечо. Боли она почти не ощутила, сразу потеряв сознание.

  Незнакомец осторожно уложил её на своё странное транспортное средство. Через секунду камера опустела.


  Южная Гренландия, около 6000 лет до нашей эры.

  Дверь единственного в округе (да и в мире) роскошного особняка в британском стиле не была заперта. Это могло быть ловушкой, но убедиться в этом можно было, только войдя в дом. Это здание было построено группой межвременных авантюристов и после их поимки не было ликвидировано, а временно использовалось Службой как база в прошлом. Поленов осторожно приоткрыл дверь дулом парализующего пистолета. В прихожей было темно и не ощущалось ничьё присутствие. Поленов тихо вошёл.

  Осторожно продвигаясь по коридору, он дошёл до входа в ярко освещённый зал.  Из коридора было видно, что зал роскошно обставлен в стиле женских будуаров девятнадцатого века. В большом камине потрескивал огонь.

  Сделав резкий рывок, Поленов оказался посреди зала. Он тут же направил пистолет на человека, стоявшего у большой причудливо отделанной кровати. На кровати без признаков сознания лежала стройная темноволосая женщина, совсем непохожая на пышнотелых буржуек восемнадцатого века. Сомнений не было: это была Манон Ролан. Её портрет Поленов как следует рассмотрел в парижском офисе, в который он всё же решил заглянуть перед отбытием в прошлое. Человеком, стоявшим у кровати, оказался Станислав Студзинский собственной персоной. В руке у него был точно такой же пистолет, который теперь был направлен на Поленова.

  От всего увиденного Поленов на несколько секунд лишился дара речи. Студзинский был оперативником энергичным, с весёлым характером и с быстрыми реакциями. Кроме того, из-за своей специфической западнославянской внешности и простодушного выражения лица он нравился женщинам, чем умело пользовался. Но вот к спонтанным решениям и импульсивным поступкам он не был склонен вообще. Значит, это всё им было спланировано заранее? Что на него нашло?

  - Игорь, я рад, что это ты, - первым заговорил Студзинский, не опуская, однако, пистолет. – Я хотел с тобой кое-что обсудить. Думаю, мне удастся тебя убедить в моей правоте.

  Он не стал спрашивать, как напарник его нашёл. Либо не посчитал нужным, либо просто забыл.

  - Очень на это надеюсь, - хмуро ответил Поленов, опуская пистолет. Сунув оружие во внутренний карман плаща, он сурово спросил. – Ты что вообще творишь, Казанова недоделанный? Тебе мало острых ощущений? Ты теперь на жертв гильотины переключился? Это и есть твои «кое-какие дела»?

  Студзинский, тоже опустивший пистолет, слегка остолбенел от таких обвинений, но быстро пришёл в себя. Лицо его приняло решительное выражение.

  — Это не интрижка, - заявил он безо всякого намёка на юмор.

  - Тогда, извини, я тебя не понимаю. К чему это рыцарство в блестящих доспехах?

  - Эта женщина важна, - ответил Студзинский с напором. – Ты понимаешь, что никто не знает историю французской революции лучше неё? Она даст нам информацию, которую мы не найдём ни в каких других источниках. Я надеюсь убедить её работать на нас. Это куда лучше, чем смерть на гильотине.

  - Лучше некуда, - согласился Поленов. Вздохнув, он сел в ближайшее кресло. – Да уж, лучше бы это была любовь… Стась, ты же не подросток и понимаешь, чем рискуешь. Эта женщина слишком известна в своём времени. Её исчезновение накануне казни наверняка наделает много шума. Поступки многих людей изменятся. Ты вообще в курсе, что её муж, узнав о её казни, покончил с собой? Теперь этого наверняка не будет. А кого-то непричастного, возможно, обвинят в её побеге и казнят. Как теперь наше время изменится, ты знаешь? Наша организация там вообще существует? Стась, я тебе, правда, сочувствую, но нужно вернуть эту женщину на место.

  - Я планирую воспользоваться технологией подмены личности, - ответил Студзинский. – Голографическая копия, которая воспринимается, как реальный человек, даже на ощупь. Её уже испытывали на реальных людях. Оборудование у меня с собой. Устрою голографическую казнь, окружающие ничего не заметят. Игорь, как друга тебя прошу: не хочешь помогать - не мешай. А лучше переходи на мою сторону. Помоги убедить начальство. Эта женщина реально важна.

  - Нет, всё-таки это любовь… Вижу, что ты всё продумал. Ну, допустим, мы это всё провернём. Потом уговорим начальство, что вообще не факт. А она-то как адаптируется к нашей жизни? Она привыкла жить в роскоши, пользоваться помощью служанок. Как она воспримет хотя бы Париж нашего времени? Технологии другие, обстановка другая. Шока у неё не будет? Или ты поселишь её в этом роскошном особняке? Он хорош, не спорю. А её семья, её привычное окружение? Прости, но Стась Студзинский, при всём его обаянии, ей всего этого не заменит. Она тут с тоски помрёт. Не сделаешь ли ты ей хуже, чем было раньше?

  - Это я беру на себя, - Студзинский впервые улыбнулся. – Я умею уговаривать женщин. У Манон Ролан была мечта написать полную историю французской революции. Теперь она сможет это сделать.

  Поленов снова вздохнул. С минуту он размышлял, потом сказал:

  - Ладно, чего не сделаешь ради спокойствия товарища… Вводи ей антидот. Только уговаривать будешь без меня.

  Студзинский так и сделал. Получив дозу антидота, Манон Ролан открыла глаза, осмотрелась, потом села на кровати.
 
  - Кто вы, граждане? – спросила она. – И где я нахожусь?

  - Не только где, но и когда, мадам, - Студзинский тонко улыбнулся. – Разрешите представиться: я – Станислав Студзинский, а это мой друг и коллега Игорь Поленов. Мы – путешественники во времени, историки из вашего будущего, из 2137 года. Очень приятно было спасти вас, мадам.

  - Из будущего? – Манон наморщила лоб. – Вы странно одеты, я такой одежды никогда не видела. Я вас узнала. Это ведь вы, словно какой-то призрак, появились в моей тюремной камере. Что было дальше, я не помню. Или я умерла и в раю, или мои несчастья помутили мой рассудок, но я готова вам поверить. Меня учили многим наукам, и я в состоянии поверить, что можно путешествовать между временами. Как утопающий, который хватается за соломинку. Меня ведь должны казнить.

  - Вас не казнят, мадам, – Студзинский продолжал улыбаться - Я перенёс вас сюда как раз для того, чтобы этого избежать.
 
  Манон снова посмотрела вокруг – на обстановку комнаты, на потрескивающие дрова в камине, на молчавшего Поленова, сидевшего в кресле с хмурым выражением лица.

  - Но куда именно вы меня перенесли?

  — Это особняк на юге острова Гренландия, сейчас около шести тысяч лет до Рождества Христова.

  - Если это не сон и не какой-то жестокий розыгрыш, то я очень благодарна вам за спасение, господин Студзинский. У вас с другом необычные имена. Вы – подданные Российской Империи?

  - Зовите меня просто Стась. Можно, я тоже буду называть вас по имени? Так проще.

  Теперь улыбнулась Манон:

  - Кто я такая, чтобы запрещать что-либо моему спасителю? А простота в моём положении – лучшее из возможного.

  - Так вот, мы – граждане России, Манон. В нашем времени почти повсюду на Земле республиканский строй. И очень давно.

  - Значит, всё было не зря! – с воодушевлением воскликнула Манон. – Не напрасно мы работали и сражались, не напрасно умирали на гильотине мои друзья. И моя жизнь и смерть тоже не напрасны. Значит, люди пришли к справедливому порядку. Спасибо вам за радостную новость, Стась.

  - К сожалению, не всё так радостно, как вы могли бы подумать, Манон. Республики поначалу так же были склонны воевать между собой, как монархии. Мы прошли через период, когда из-за войн едва не наступил конец света. К счастью, этот период закончился. Теперь почти по всей Земле подлинное благополучие.

  Манон поднялась, прошла по комнате и остановилась возле камина. Некоторое время она молчала, потом снова заговорила:

  - Друзья мои, я действительно благодарна вам за моё спасение от гильотины. Но скажите, пожалуйста, зачем вы это сделали?

  - Как я уже говорил вам, Манон, мы с другом историки, - ответил Студзинский. – Наша организация изучает прошлое. Нам нужны полные сведения о том, что происходило во время французской революции. А кто лучший свидетель тех событий, если не вы? Мы знаем, что вы хотели составить полное описание истории революции, но не успели. Трибунал состоялся 8 ноября, в тот же день вас казнили. Здесь вы можете закончить свой труд.

  - А моя семья, мои друзья? Я могу их увидеть?

  - Очень сожалею, но вам нельзя возвращаться в ваше время. Вас там немедленно казнят. И никого из ваших близких мы перенести сюда не можем. Это нарушит ход событий, возникнет угроза будущему. Простите, но вам придётся с этим примириться.

  - А разве моё исчезновение прямо накануне гибели не нарушает ход событий, друг мой? Как вы вообще решились на такой опрометчивый поступок? Я не придаю себе чрезмерно большое значение, но ведь от того, что меня не казнят, в Париже может слишком многое измениться. Будущее станет другим. А если вы сами исчезнете из-за этого?

  Поленов незаметно от неё посмотрел на напарника и скорчил ехидную гримасу: мол, я же говорил…

  - Мы-то не исчезнем, - впервые заговорил он, поворачиваясь к ней. – Потому что мы уже родились и вмешались в вашу судьбу. Наше со Стасем существование уже не отменить. Но вот привычный нам мир в нашем времени может действительно сильно измениться.

  - Тогда не о чем и говорить, - решительно заявила Манон. – В конце концов, мои враги могут решить, что я каким-то способом сумела сбежать. А у меня дочь – что с ней будет после этого? Нет, так рисковать я не могу, простите. Я помогу вам и закончу историю нашей Революции. Но после этого вы вернёте меня в мою тюремную камеру и предоставите меня моей судьбе.

  Несколько секунд все молчали. Таким растерянным и подавленным, как в эту минуту, Поленов своего напарника увидел впервые.

  Манон подошла к Студзинскому.

  - Не огорчайтесь так, Стась, прошу вас. И не считайте себя неудачником. Неудачниками были мы – я и мои товарищи. Мы наделали много ошибок и поплатились за это жизнями. Но мне радостно было узнать, что идея республики в конце концов победила. Давайте не будем печалиться о моей участи. Лучше покажите мне античные времена. Я много читала о Греции и Риме. Хотелось бы увидеть их воочию. Вы ведь можете устроить мне такое путешествие, не правда ли?

  Студзинский мгновенно расцвёл.

  - О чём речь, пани? – радостно заулыбался он. – Только позвольте сначала показать вам дом и угостить завтраком. А потом мы посмотрим на живого Перикла. А может, даже на Леонида.

  Когда они отбыли в Древнюю Грецию, Поленов сидел в кресле с рюмкой французского вина в некотором ступоре. «Она действительно выдающаяся женщина, - размышлял он. – Но Стась-то каков! Рыцарь на белом «прыгуне»… Пойду, пожалуй, покатаюсь по окрестностям», - решил он, наконец, поднимаясь.
  Манон и её кавалер вернулись через сутки. Они шли рядом, обсуждая подробности увиденного и заразительно смеясь. Поленов не мог не отметить, как изменилась Манон. Куда подевалась измождённая горем и обречённая на смерть узница тюрьмы Консьержери?  Это была гордая довольная жизнью женщина, бросавшая на своего спутника восхищённые взгляды.

  - Что ж, друзья мои, - заявила она, - это было бесподобное путешествие. Зная, что наши потомки достигли в своих возможностях таких невообразимых высот, я умру с радостью. А теперь мне нужно отдохнуть и приступить к работе. У вас будет полная история нашей Революции!


  Париж, 8 ноября 1793 года, около 17 часов.

  Телега со скрипом ехала к площади Революции. Помимо Манон Ролан, в ней сидел другой осуждённый, по фамилии Ламарк, печатальщик денег, приговорённый к смерти по обвинению в измене. Ламарк плакал и умолял его пощадить. Манон, как могла, пыталась приободрить его. У прохожих всё это вызывало не слишком большое любопытство: парижане успели пресытиться зрелищами судов и казней на гильотине.

  На улице Сен-Оноре телега проехала мимо двух ничем не примечательных прохожих, одетых, как «санкюлоты» (парижская беднота). Манон узнала в одном из них Станислава Студзинского и улыбалась ему остаток пути. Он и его напарник проводили телегу до самой площади Революции, где Студзинский махнул Манон рукой и отвернулся.

  - Пойдём отсюда, - сказал он Поленову. – Не хочу видеть, как её казнят.

  Они шли к месту, где были спрятаны их «прыгуны». По дороге Поленов размышлял о том, что эту историю никак не удастся замять. И придётся думать, как им теперь оправдываться перед руководством. «В конце концов, ход истории мы не нарушили, - решил он про себя, - а сведения, полученные от Манон, при нас. Так что есть чем отбить любые претензии. Но какая женщина! Слава Революции, она оказалось умнее моего напарника...».