Жизнь без героев Часть 2-12 Глава 16

Жизнь без героев


Часть ІІ – 12  Глава 16


ПРОЩАЛЬНЫЕ СБОРЫ

1

Вступительные экзамены в аспирантуру сдал без приключений. Шеф беспокоился за экзамен по истории КПСС. «Никакой отсебятины, – наставлял он. – Отвечать строго в соответствии с требованиями курса. Самостоятельность мышления не оценят, а по рукам дадут». Память не подвела. Получил пятерку. Алексей Максимович наметил жесткую программу действий. Он, как никто другой, понимал, что с публикацией идей медлить нельзя. Надо было срочно готовить доклад на Всесоюзную конференцию и писать две статьи в журналы – столбить участки.

Когда формальные преграды остались позади, почувствовал, что устал от суеты. Душой и телом овладела хандра. Так бывает, когда окончено трудное дело, а другое не хочешь начинать. Последний день в Ленинграде был длинным и тягучим. Можно было махнуть на Невский и Литейный и пробежать по книжным магазинам, но лень было выходить на улицу, ждал вечера. Нечто подобное творилось и в природе – ни ясно, ни пасмурно, дождя нет, а асфальт сырой.

На небе ни черной тучи, ни белого пятна. От земли до неба все серо и расплывчато. На фоне серой скуки одна пульсирующая забота разнообразила настроение и оправдывала томительное ожидание. Еще в Журчанске решил отложить визит до окончательного приезда. Неподготовленная встреча могла добавить щелчок по носу, но неугомонная надежда жила в закутках души. Поэтому устроил так, чтобы был пустой вечер, и чтобы ничего не оставалось, как пойти и позвонить.

С Краснодонской улицы свернул на Среднеохтинский и по студенческой привычке направился на угол Большой Пороховской. В обратном направлении, у аптеки, появились телефоны-автоматы, но к ним еще не привык. Прошел мимо бани – в хорошие ясные дни пахло березовым веником, сегодня доносился неприятный запах мыльной хлорированной воды.

 Рассчитывал, как в прежние годы, что у автомата будет очередь, придется ждать, но будка оказалась свободной, и напротив, у булочной, возле автомата никого. Можно подождать, можно звонить. На что-то надо решиться. От одной мысли, что оттягивать нельзя, возникло тревожное сердцебиение, но оно же придало смелости. Будь, что будет.

Зашел в телефонную будку, позаботился о закрытой двери, кому нужны твои переговоры, и по памяти, за день столько раз заглядывал в открытую записную книжку на столе, набрал номер. Несколько томительных гудков и «Алло! Вас слушают!» – приятный, но торопливый женский голос. «Инну Ильиничну можно?» – «Кто ее спрашивает?».

Первый успех и первая заминка. По телефону о ней знают, но как сказать о себе? «Ее одноклассник по Журчанску. Марат Ветров». – «Марат! Здравствуйте! Вы меня помните? Я сестра Инны. Вы в командировке? Инна часто вас вспоминает. Она будет вам очень рада». – «Можно ее к телефону?» – спросил и понял, что поступил бестактно. «Она с нами уже не живет. Получила однокомнатную квартиру. Это такая радость. Я вам продиктую адрес. Обязательно навестите. Вы мне обещаете?».

Есть своя волнующая красота в вечерней сырой погоде – размытый свет электричества, зеркальный блеск трамвайных рельсов, сверкание контактных проводов, уходящая в волнующую неизвестность протяженная гирлянда уличных фонарей.

2

Нужный дом отыскался. Не чуя ног, взлетел по лестнице и, не дожидаясь, пока восстановится дыхание, нажал на кнопку звонка. Дверь почти сразу открылась. Считанные доли секунды понадобились Инке, чтобы узнать гостя.

– Ой! Марат! Ура! – закричала она. В одной руке у нее был веник, в другой – савок. Она расставила руки в стороны и назад, словно крылья, вытянула шею, потянулась губами навстречу, по движениям напоминая взлетающую утку, и тут же на пороге поцеловала в щеку. «Тс-с!» – приставил палец к губам и подал ей знак. На цыпочках прошел прихожую, осторожно заглянул в неосвещенную комнату и вернулся к ней.

– Ты кого ищешь?
– Широкоплечего с усами.
– Тебя с лестницы не спустят. Я заступлюсь.
– Тогда повторим нашу встречу!
– Хитрый. Надо было раньше.

И опять, пока соображал, прозевал ее маневр – она снова поцеловала в щеку. Даже рук для объятия не успел поднять и пожалел об этом. Второй поцелуй слаще первого. Возбужденной щекой долго чувствовал теплый и влажный след.
– Снимай плащ, проходи в комнату. Я быстро закончу, – с полочки под вешалкой она взяла огромные мужские тапочки сорок четвертого размера, не меньше.
– Это чьи тапочки?! Кто сюда ходит?! – заревел на всю прихожую, под видом шутки скрывая огорчение.
– Что же я, молодая свободная женщина, не могу принять гостей?

Она подобрала самый сильный и правильный ответ. Никакие опровержения не подействовали бы так ошеломляюще, как эта здравая мысль. Сам виноват. Не писал, не искал встреч, не интересовался. Что ей оставалось делать?

Она сжалилась и объяснила:
– Это тапочки Павлика – мужа сестры. А ты что подумал?
– Самое худшее. Для меня, конечно.
– Пока ничего худшего нет, но если ты не будешь писать и появляться...
– Я еще не переступил порог…
– А ты переступи. Посмотри пока книги.

В комнате было мало мебели: стол, диван, телевизор, книжный шкаф – все необходимое, ничего лишнего, все расставлено, подобрано и убрано со вкусом.
– Я тебя не узнаю. Судя по квартире, ты стала ультрасовременной девушкой.
– Я и прежде была современной. Ты меня не замечал.
– Юбку короткую носишь?
– Если хочешь, одену. Мне все говорят, что у меня красивые ножки.
– Кто это – все? Кончай уборку. Мне не терпится на тебя посмотреть.

Сел на диван и вдруг почувствовал, что отыскал пристанище. На улице темно и сыро, а здесь из трех плафонов сверкающей медью и полированным деревом люстры льется нежный свет, на красной с узорами скатерти переливается хрусталь цветочной вазы, за стеклом книжного шкафа истории древнего мира, новые, новейшие, Тарле, «Петр Первый», «Испанская баллада», «Фараон».

– Как же у тебя хорошо! Ты меня приютишь? К тете нагрянули гости. Я сказал, что переночую у друзей.
– Оставайся, правда. У меня есть раскладушка. Анна Никифоровна обещала приехать. Я купила, а у нее сорвалось, – она собрала наряды и ушла переодеться. Дважды порывался пойти поторопить, но сдерживал себя, перебирал книги и прозевал ее торжественный приход.

Красивые ноги, красивая фигура, юная, стройная, словно вчера с выпускного бала. Она права. Почему же раньше не замечал ее? Не в короткой же юбке дело, не в этих вещах, не в уюте городской квартиры. Здесь книжный шкаф и люстра – в Речицке абажур и этажерка, здесь ваза – там семь слоников, приносящих счастье. Ленинград так повлиял? Но ведь до этого училась в Минске.

Инка, знакомая и незнакомая, стояла рядом. Она хотела нравиться и не могла не нравиться. Почему же раньше ей это не удавалось в полной мере? Она изменилась или изменился сам? Ловил в небе ласточку, набил шишек и стал замечать, что делается на грешной земле? Или она отрастила крылья и научилась летать? Или оба изменились, а, благодаря причудам судьбы, пути пересеклись.

Что же досталось ей за эти годы? Смерть мамы, какая-то история, о которой она упомянула, но не стала рассказывать, и, может быть, самое главное – затяжная война с директором. По-видимому, Инка выходила на пик педагогического мастерства. Штурмовать вершины всегда рискованно. С одной стороны – пассивное сочувствие, а с другой – яростное сопротивление директора и тех, кто с ним. Всегда легче, вместо того чтобы напрягаться, препятствовать тем, кто хочет подняться выше ординара. В свободные часы директор простаивал под дверью класса, а потом делал замечания о дисциплине.

– История – не тот предмет, на котором надо сидеть с закрытым ртом. Я хочу, чтобы наши ученики мыслили и спорили. А он мне: «А я не хочу, чтобы они думали, о чем не положено. Я хочу, чтобы они беспрекословно подчинялись!».

Что тут говорить? Тут все понятно. Сколько за эти годы покинуло Речицк учителей, врачей и прочего думающего люда. Инке еще повезло. Не у всех муж сестры – большой начальник в строительном тресте. «Блат выше Совнаркома», – как говорила мама. Инка еще честно за прописку и квартиру отработала в СМУ, а сколько таких развелось – пришел, увидел и купил.
– В школу возвращаться собираешься?
– Сейчас в школе невозможно работать. Знания не нужны. Нужна показуха.

3

Вспоминали учеников, знакомых, гоняли чаи. Когда-то в Журчанске казалось, что понимал ее. Когда поддерживаешь давние дружеские отношения, невольно в моменты шуток или откровения возникает тяготение друг к другу – тогда приходилось нажимать на тормоза: сам пребывал в мире иллюзий, еще не познал мир и людей и не хотелось прерывать это тревожное познание. Она, не понимая в чем дело, не приобретала той уверенности в себе, которая делает девчонок отчаянно смелыми и женственными, бесшабашно озорными и глубокими, нежными и жизнестойкими – такими, что, помимо воли, возникает притяжение.

Теперь поменялись ролями. Нет необходимости давить на тормоза. Походил, пошагал по свету, но и она не стояла на месте. Теперь она хочет узнать, что за человек перед нею, стоит ли ради него прерывать свое познание людей. Вот так в шахматах, когда схлестнешься с сильным противником. Маневрируешь, готовишь наступление – и внезапно обнаруживаешь, что тебя давно поджидают.

Откатываешься с потерями, в отчаянии бросаешься на прорыв то в одном, то в другом месте, но бесполезно растрачиваешь силы и тогда догадываешься, что для победы требуется больше, чем то, на что обычно способен: проницательность на проницательность и глубина на глубину. Инерция прежних отношений выручала и мешала. Головокружительный круговорот новых чувств трудно выразить в рамках былых границ. Для новых взаимоотношений необходим разбег.

4

– Я до сих пор не привыкла, ночью боязно. Сегодня буду спать спокойно.
Разложили диван, поставили раскладушку. Помогая друг другу, постелили постели. Знакомое чувство стеснительности возникало по временам и исчезало бесследно. Прикрываясь дверцей шкафа, она собрала для себя ночные наряды. «Я переоденусь, а ты ложись».

Ее долго не было. Слонялся по комнате, топтался у книжного шкафа.
Рано утром придется расстаться. Если хотел сказать больше того, что сказал, надо было говорить раньше. Но еще не поздно. Еще можно сказать. Не хотел? Тогда уходи. Дома постель, удобнее раскладушки. Не хочешь уходить? Чего же ты хочешь? Можешь человеческим языком объяснить? Ах, нужно время, чтобы разобраться в себе. А почему не можешь сейчас в эти минуты? Еще не расстался с миром грез и иллюзий? Еще не отыскал принцессу, которой мог бы доверить свое драгоценное сердце.
– Марат, можно? – спросила она за дверью. – Ты не ложился? – сказала, не удивляясь. – Теперь ты погуляй, а я лягу.

Прошел темную кухню. Тускло светились окна в доме напротив. Воздух был насыщен размытой светящейся сыростью. Случайные капли, срываясь с карнизов, тревожно грохотали по жести наружного подоконника. Мелкий дождь к счастью. Ленинградцы должны быть счастливыми, но они охотно поменяют свою погоду на солнце юга. На душе сейчас Ленинград, а не юг, рассыпчатый дождь, а не солнце.

Как все размыто и зыбко в человеческих отношениях – полагаешься на чутье, на догадки, предположения. А может ли быть иначе? Легкого счастья захотелось? Сказочного. Перенесись на светлый простор, на берег озера. Побегай за недосягаемой босоногой подругой вокруг березы. Она подразнивает и поддается... А потом лечь рядом на траву. Плещется вода, пахнет медом, кругом цветы и солнце. И трепетное ожидание объяснения. Она, счастливая, играет травинкой по лицу, и весь мир – в ней.

Так могло быть, но такого не было. Было иное. Одинокая женщина пригласила в гости, сделала полшага навстречу. Вероятно, были робкие надежды, кто не мечтает о счастье. О счастье? О полноценной жизни. Возможно, обманулась. И расставание с болью. Реальность и мечты. Шатание из крайности в крайность. Реальность обжигает, мечты бывают несбыточными.

Пора идти? За стенкой как будто послышался шум, и тут же сразу затарахтел холодильник, успокаиваясь. Представилось, как двигатель затрясся мелкой дрожью. Не выставлен по уровню? Пружины ослаблены?

Подтянешь пружины – отправишься за мечтой? Затянешь канитель? Будешь ждать, когда пойдут навстречу с гарантией на счастье, заверенной нотариусом, как копия диплома. Диплом и тот ничего не гарантирует, кроме права на работу. Чего же ты боишься? Не уверен, что она сделала полшага навстречу? Сделай ответный шаг, попытайся – заодно и узнаешь. Выставит? Здесь и пешком до дома недалеко, за час доберешься.

А это ли останавливает? Нет знакомого гипнотизирующего потрясения, когда теряешь волю и голову, механизм сомнения отключен, и тебе кажется – вот оно то и навсегда. И ничего больше не надо. Потом потрясение проходит, как тяжелая болезнь, и ты жив, и надо жить. Остаются воспоминания – как эталон, как недосягаемая мечта. И ты стоишь и боишься сделать решительный шаг. Боишься, как сложится жизнь? Кто, кроме тебя самого, может дать гарантию? Чего же ты боишься? Грядущих трудностей и ответственности? Только и всего? И из-за этого такие терзания!

– Марат! Можно! Заходи! – позвала Инка. Она лежала, до подбородка укутавшись в одеяло. С порога поискал глазами выключатель. – Ты раздевайся, я отвернусь, – предложила она и честно повернулась к стене.

Погасил свет, повесил пиджак, не спеша, расстегнул пуговицы на рукавах рубашки, а потом, убыстряясь, повинуясь темпу стучавшего сердца, уже зная, что выбор сделан, путь определен, и уже ничто на свете не остановит, разделся и в одних трусах на цыпочках пошел к ее постели. Она прильнула, обняла, обвила, зашептала: «Мой! Мой! Мой! Милый! Любимый! Я знала, что ты придешь».

5

Шагал по сырому асфальту и вспоминал, вспоминал, вспоминал.
– Ай-я-яй! Чужого мужчину пустила к себе в постель. Что бы мама сказала?
– Пора. Возраст уже такой.
– Неужели за эти годы ты не встретила никого лучше меня?
– А ты?
– Встретил я двух девчонок, но они прошли мимо меня. Я человек ниже среднего героизма, они это чувствовали.

– А я женщина среднего ума и красоты.
– Ты не учитываешь благотворное взаимовлияние. Теперь ты будешь женщиной выдающегося ума и красоты, а я – просто герой.
Разговор угасал и вспыхивал с новой силой. Темная сонная ночь кружила по Ленинграду, но даже капли дождя не могли убаюкать. А потом зазвенел будильник. Надевал при ней брюки – только сейчас дошло – не стеснялся, будто подобные манипуляции проделывал при ней много раз.

– Возьмешь почитать «Наполеона?» – спросила.
– Лучше «Тайлерана». В нашем возрасте полезнее изучать психологию, политиков и интриганов, но я ее читал.
– Возьми Шкловского.
– Это же библиотечная книга.
– Я буду знать, что ты скоро вернешься.

Потом сломя голову мчались к автобусу. Водитель подождал, но, как только Инка вошла, захлопнул дверцы. И тут спохватился, что не сказал самого главного. Перекрывая шум двигателя, прокричал ей через стекло дверей:
– Я поступил в аспирантуру! Через месяц приеду в Ленинград навсегда!

Она, как Веня Соломкин, показала большой палец. Мотор тарахтит – не могла она расслышать. На светофоре красный, есть несколько секунд в запасе. Помогая себе разнообразными жестами, соблюдая четкую артикуляцию, снова прокричал:
– Я по-сту-пил в ас-пи-ран-ту-ру! Через ме-сяц... один ме-сяц при-е-ду в Ле-нин-град, сюда в Ле-нин-град навсегда!
Она изобразила губами поцелуй.
– Ты по-ня-ла?
Она радостно закивала головой. Автобус отчаянно фыркнул. Она еще раз изобразила поцелуй, помахала на прощанье рукой – и автобус сорвался с места.

6

Многое за этот месяц в Журчанске предстояло сделать в последний раз. Это был месяц напряженной работы. Надо было выполнить часть программы, намеченной в Ленинграде, надо было завершить журчанские работы, чтобы уволиться с чистой совестью, и само увольнение требовало суеты. В эти последние дни с ребятами установились отчужденные отношения. Для них уже был не свой. Завидовали ли они, сожалели, отнеслись с безразличием? Были и те, и другие, и третьи.

Одни с обостренным интересом расспрашивали о Ленинграде – есть ли связи, какие возможности в будущем? Немногие, самые близкие, сожалели. Чего скрывать. Вспоминали прошлое, обсуждали перспективы Журчанска. Третьи относились проще: уходишь – давай. Кого-то интересовала проза жизни – место в общежитии или возможные перемещения в связи с уходом ведущего. В лаборатории продолжалась обычная жизнь, но привычные споры не волновали, и ребята не привлекали к обсуждению. Ты уже далек от их жизни, жаль или не жаль, для коллектива – отрезанный ломоть.

В последний раз предстояло поговорить с Глебом Житяниным. Для него – не новость, но одно дело – мимолетный разговор и совсем иное – своей рукой наложить резолюцию.
– Бежишь! Дезертируешь! Легкую жизнь ищешь!

Хотел он того или не хотел – попал в самое больное место. Заранее рассчитывал, что разговор будет не из приятных, но такого не ожидал. Прилив неудержимого раздражения на Глеба – есть и его доля вины – прорвался, перехлестнул все тормоза.
– Так и ты, когда бросил конструкторскую работу, не стремился к тяжелой жизни.

Глеб гневно сверкнул глазами, схватил заявление, подписал и швырнул, словно отсек и отрубил – навсегда. Зло на Глеба иссякло, дело сделано – заявление с визой в руках. И вдруг в глазах у Глеба промелькнуло живое человеческое чувство.
– Если у тебя там не сложится, возвращайся. Пока я здесь, я тебя устрою. Я хотел иметь тебя под рукой, но тебя не сделать ручным. Все! Иди! Ты мне не нужен! Я тебя забыл!

После обидных слов, брошенных ему в лицо, у него отыскалось место для дружеского сочувствия, но слишком быстро он исчерпал запасы простых человеческих отношений. Дела, бумаги, запрограммированные заботы звали его к себе.

7

Последний раз прошел знакомым двором общежития. Прощай, двор. На твоих глазах прошли лучшие годы. Запоздалая юность не повторится. Здесь я расстался с Аней, здесь распрощался с Галей, теперь уезжаю сам. Когда-нибудь я навещу тебя, и, может быть, не один. Ты будешь уже чужим, но еще знакомым. Молоденькие березки, которые сажали во время воскресника, станут большими деревьями. Встрепенется ли душа, дрогнет ли сердце, когда пересеку тебя, вспоминая прошлое?

В последний раз проехал на электричке. Давно уже снуют поезда по двухколейной дороге. Строится страна. Сносятся клетушки и бараки. На смену захолустным поселкам возводятся пригородные многоэтажные города. Осели и развалились оставленные без присмотра частоколы заборов. Красивым травяным ковром зарастают летом клочки заброшенных огородов. Исчезает чересполосица кольев и колючей проволоки, но летом и осенью пустует беспризорная земля.


8

Стучат колеса на стыках. Самые пронзительные стоны издаются на узких местах. В последний раз! В последний раз! Так-это-так! Так-это-так!
В последний раз распрощался с Люсей. Встретил у магазина.
– Ты уже все собрал?
– Практически все, остался велосипед. Не знаю, кому пристроить.
– Продай. Если запросишь недорого, я куплю. Сережка без седла уже достает.
– Я друзей не продаю, а в подарок с удовольствием отдам. Он у меня в отличном состоянии. Не всякая новая машина имеет такой легкий ход.

Торопясь, вынес велосипед, почти бегом вел по двору. Не сообразил от крыльца до магазина на прощанье проехать на нем.
– Красивая машина, – обрадовалась Люся. – Это дорогой для меня подарок.
Стояли по разные стороны, разъединенные велосипедом. Хотели сказать друг другу многое, а говорили о пустяках.
– Прощай. Не поминай меня лихом.
– Зачем же я должна думать о тебе плохое, если мои самые светлые дни прошли с тобой.
Вот и все.

9

Стучат колеса на стыках. Так это так, так это так, так это так.
В последний раз распрощался с ребятами. Накануне на машине Виктора Кромкина отвезли и сдали в багаж ящик с книгами, оставили в камере хранения рюкзак и два чемодана, а потом закупили вино и продукты. В день отъезда – прощальный бал.

Девчонки из Галиной комнаты помогали готовить. Приходила, уходила и снова приходила Марина Вещунина. Неутомимо сновали, обслуживая гостей, Саша Подгурский и Веня Соломкин. Пришли: Виталий Ветлугин, Вадим и Илья, Аркадий Кулинич и Боря Смежнев, забежал на минуту и остался до конца Тим Рант, потом заглянула Таня. Витька Кромкин привел Сергея Нурова.

Не безразличной для каждого оказалась судьба Марата Ветрова. Много за вечер было высказано от души и от сердца хороших слов, много искренних пожеланий и напутствий. Не расходились, пока не настало время идти на электричку. Большой компанией проводили на станцию. Трогательным до ноющей боли было прощание. Саша Подгурский и Веня Соломкин порывались сопровождать до вокзала – с трудом уговорил их остаться.
Последние минуты полезно провести наедине. Грусть одиночества может быть поучительной. Завтра закружит, завертит новая жизнь. Пока есть время, полезно окинуть прощальным взглядом былое.

10

Стучат колеса на стыках. Каков бы ни был маршрут, состав дойдет до конечной станции, если в пути не произойдет катастрофа.
Заглянем за перевал, на подступах к которому автор навсегда расстанется с Маратом Ветровым. Пройдет немало лет, и Виталий Ветлугин, ведущий персонаж другой книги, в самый разгар семейных неурядиц поедет в командировку в Ленинград и навестит Марата Ветрова. Он разыщет Краснодонскую улицу и дом с тремя парами полуколонн на фасаде возле трех заколоченных парадных дверей и здесь вспомнит, что Марат присылал открытку с новым адресом.

Он поедет по Среднеохтинскому проспекту – на мосту из окна автобуса откроется вид на Неву, Журчалку за пояс заткнет, и на Смольный. Высокий соборец – деревья ему по пояс. Дверь квартиры откроет юная женщина в плаще нараспашку с хозяйственной сумкой в руках. «Марат Ветров случайно здесь не живет?» – «Марат Ветров живет здесь не случайно». Вместе с Инной Ильиничной пойдет по магазинам, не оставлять же хозяина без обеда, запасется двумя подарочными пистолетами для двух близнецов – Семена и Михаила.

«Больше года мы занимались обменом. Марат уверяет, что это самая сложная задача, какую ему когда-либо приходилось решать. Пришлось доплатить. Все сбережения ухлопали». Инна Ильинична пожалуется, что Марат не торопится делать ремонт. «Он много работает и с мальчишками занимается». – «Натаскивает?» – «Натаскивают тех, кто не хочет, а он умеет увлечь. Мои мужчины живут дружно». Гость готов был поплакаться в чужую жилетку на свои семейные неурядицы, но из Таврического сада вернулся хозяин с детьми.

Испытали друг другу кости на прочность. В зрелом возрасте случаются приступы телячьей нежности. С пацанами устроили сражение, сначала на диване, потом на пол сползли. «Двое на одного – разве честно?» – «Папка, не помогай ему!». Мать вмешалась, прибежала на шум. «Драчуны, у меня все остынет». – «Ах, остынет, мы этого не позволим. Побежали, побежали руки мыть. У нас теперь волчий аппетит».

Прошлись с Маратом по Европе, по Америке, пару раз бегло обогнули Земной Шар. Программа на год дискуссий, а потратили полудень да за это время разделались с обедом и перемыли посуду мужским составом. Хозяйка затеяла пироги, потом во время ужина пришлось их есть – зачем же ели все предыдущее.

На вокзал шествовали – любой официальный гость позавидовал бы. За левую руку держался Семен, за правую Михаил, или наоборот? Пацаны с подарочными пистолетами. Сунься кто. Тут вам не просто так. Идти оказалось всего ничего. Марат рассчитал, что и ждать не пришлось. Инна взяла за руку Семена, Марат Михаила, или наоборот, и все дружно махали руками. «Дядя Виталий! Приезжайте!».

Заскрежетал металл, застучали колеса, качнулся вагон и, убыстряясь, поплыл. Виталий уезжал в Журчанск, в свою незнакомую жизнь, но об этом другая книга, да и сложится ли она? А пока посмотрим в последний раз на Марата Ветрова. Перенесемся мысленно с Московского вокзала Ленинграда на Ленинградский вокзал Москвы. Марат еще не знает, что, по воле автора, ему предстоит стать отцом двух близнецов. Пока другие заботы его беспокоят.

11

С минуты на минуту должны подать состав, надо еще получить в камере хранения вещи, а очередь к телефону-автомату только подходит. Набрал номер – телефонные гудки вызвали учащенные удары сердца. Знакомый и незнакомый голос ответил.
– Галя!?
– Кто говорит? – не узнала она.
– Это я, Марат Ветров!
– Одну минуточку, – ответил не Галин голос. – Я позову.
 Минута отмерялась тревожными ударами сердца. И вдруг мужской голос послышался в трубке: «Алло, Марат?». Ожидал, что трубку мог поднять Андрей. После долгих раздумий решил в таком случае не представляться, а попросить к телефону Галю, но никак не ожидал, что в доме окажутся посторонние. «Ты насчет аспирантуры?». По тому, как Андрей говорил и дышал, можно было догадаться, что и для него звонок, как снег на голову. Не надо было звонить. Не покрылся бы тогда холодным потом.

– Гали нет дома. Позвони через полчаса.
– Через полчаса я не смогу.
– Ну, хорошо. Ты торопишься в Журчанск. Ей что-нибудь передать? Она вышла прожать гостей. У нас праздник – месяц младшему сыну.
Зачем позвонил? Сейчас бы беззаботно прогуливался по платформе. Кому нужен этот долг вежливости, и Андрею зачем былые знакомые?
– Поздравляю, Андрей. Как назвали? Как самочувствие Гали?

– Сегодня первый раз вышла без Максима на улицу, маму проводить и гостей, а мы с бабушкой Оксаной моем посуду. Мама у себя живет, а бабушка у нас. Галя скоро вернется. Ну, позвони через двадцать минут, конечно, она уже будет дома.
– Не смогу, Андрей. Передай ей, пожалуйста: я в Ленинграде поступил в очную аспирантуру. Через полчаса уезжаю в Ленинград навсегда.
Выпалил – и гора с плеч. Она поймет, что хотел проститься. Она все поймет.

Андрей что-то говорил, поздравлял, но слова его в одно ухо влетали, в другое вылетали.
– Надо нам с тобой еще поспорить. Будешь в Москве – обязательно заходи, ну, она, и я будем тебе рады.
– Спасибо, Андрей. Не забудь, передай Гале. До свидания.
– Ну, конечно, передам.
Вот и все.

12

Пройдет несколько часов, улягутся воспоминания о прошлом, остынет и осядет боль расставанья и разлук, но их следы навсегда сохранятся в памяти. У каждого свой путь. Не все, кого хотел видеть рядом, могут пойти с тобой.
За плечами не только груз опыта, за плечами – тяжесть потерь.

Остановился, поставил чемоданы на перрон, дал отдых рукам. Немного богатства скопил за прошедшие годы – ящик книг, рюкзак спортивной амуниции, и свои наличные, не считая маминых денег.

«Счастье у тебя в руках». Что-то узнал, что-то понял, чему-то научился. Еще не взял разбег, но подготовил себя к дороге.

Прерывистая лента освещенных вагонных окон указывала направление. Туннель перрона сливался с небом. Сзади над крышами станционных построек тянулся в звездное пространство шпиль электрического силуэта высотной гостиницы.
– Прощай, Москва. Я не покорил тебя, но и ты меня не раздавила. Прощай. Я на тебя не в обиде.

Через несколько минут застучат колеса на стыках. Две звуковые волны, состязаясь в скорости, полетят в Ленинград сообщать о приезде Марата Ветрова.
«Тебя не подымут гуси-лебеди.
Ты сам войдешь в новую стаю и будешь жить движением, созданным до тебя, для тебя и для завтра».

1978 – 1982 гг.