Жизнь без героев Часть 2-7 Главы 10-11

Жизнь без героев

Часть П – 7 Главы 10 - 11

Глава 10

ЗЕМНОЕ КРУЖЕНИЕ

1

Через неделю после похода, воскресным утром, выкатил во двор велосипед и увидел Галю. Накануне уговаривал ее съездить на озера, но она отказалась. Снова пристал, как банный лист, и она нехотя согласилась.
– Мне надо рано вернуться. На увеселительную прогулку не рассчитывай.

Она села на велосипед и понеслась, только догоняй. С подъема на спуск, с горы на гору. Насколько хватало глаз, луга и леса сочной зеленью молодой листвы и травы, подчеркивали и выделяли гибкую ленту асфальта. Шуршали шины. С шорохом, увеличивая видимый диаметр колеса, слетал с шин сухой песок, набегали кусты и деревья подступивших опушек, а редкие барашки облаков уплывали от догоняющих велосипедистов и создавали впечатление бесконечного движения по длинному коридору леса к бескрайнему небу.

Крути, крути педали. Корпус отрывается от седла, руки посылают руль вперед, словно побуждают велосипед к движению, ноги чутко пружинят на неровностях дороги, наполняя тело упругой силой, дышится легко и свободно. Крути, крути педали. Не бывает в лесу недовольства собой, не бывает в лесу неудачи.

Хотел учить Галю плавать – она решительно отказалась. Годы жизни в Журчанске не пропали для нее даром, она самоотверженно барахталась на мелководье. Увести бы на глубину, поддержать, и она поплыла бы, но Галя не подпускала к себе близко. Возможно, она права – она была свидетелем отношений с Леной в институте и здесь с Аней, но все еще будет. В последнее время часто сравнивал ее с мамой. Ни внешним видом, ни характером она не походила на маму, но ее отношение к людям и то, что она считала главным, напоминало маму, было понятным и близким.

Раздумья о ней, боязнь после стольких потерь потерять и ее побуждали пристальнее вглядываться – внезапно открылась незаметная внешняя красота: глубокие глаза, признающие лишь два полярных состояния – грусть или радость, доброе, умное лицо, заразительно веселое или такое печальное, что хотелось ограждать ее от житейской несправедливости, и ее тело, которое таило в себе столько манящего тепла, что невольно возникало желание прижаться к нему и приласкаться.
– Ладно, барахтайся, а я займусь обедом.

Тихо, сливаясь с легким шумом листвы, волною приливов лениво плескалась вода, спокойно пересвистывались птицы, весело звенели насекомые. Велосипеды стояли прислоненные к толстому стволу старой ели под просторным шатром пышного лапника. Старая ель торопилась жить. Молодые елки вокруг нее были совсем зелеными, а она была усеяна красноватыми и темно-коричневыми горошинами рождающихся еловых шишек – спешила оставить после себя потомство.

Пока колдовал у костра, завершая последние приготовления, Галя незаметно подкралась и плеснула на голую спину горсть холодной воды. Рассыпчатый озноб волной прокатился по коже и вызвал невольное чувство кратковременного неуправляемого испуга.
– Поймаю – уши надеру, – отвернулся к костру, увлекся – новая порция холодных дробинок достигла спины. Для порядка опять погрозил: – Поймаю – отшлепаю. Не посмотрю, что невеста, – сделал несколько прыжков, чтобы догнать ее, – не тут-то было.

– Не поймаешь! Не поймаешь! – дразнила она и показывала язык. И тут внезапно чувствами овладел спортивный мужской задор. Бросился за нею во всю прыть, на какую был способен. Она легко увильнула из-под рук – и началась гонка. Несся наперерез, неожиданно ускорялся, оттеснял к кустам, но она разгадывала ловушки, и сама подстраивала одну за одной – кружила вокруг деревьев, пряталась за кустами, меняла направление бега. Добегавшись до горячего пота, понял, что в честном соревновании ее не догнать. Здесь бы кончить дело шутливыми угрозами, но гончий азарт взвинтил чувства.

– Марат, хватит! Мир! – выбрав удобный момент, попросила она серьезно.
– Нет, не мир! – и снова бросился в погоню. В зверином сознании возник коварный план. Когда бежал за нею по прямой, а она неслась к березе, вокруг которой уже несколько раз водила за нос, громко и тяжело выдохнул «ой!» – и рванул из последних сил. Она обернулась в испуге – секундное промедление дорого ей обошлось.
– Это нечестно! Отпусти, сумасшедший! У меня бюстгальтер лопнет.

Охотничий азарт помутил разум:
– Пусть лопнет, мне только это и надо, – двумя руками прижал к себе ее горячее тело, возбуждаясь от жарких прикосновений. Откуда только смекалка взялась? Резким рывком развернул ее спиною к березе, потянул к себе, чтобы усыпить ее бдительность, а когда она попыталась сопротивляться, неожиданно для нее вместе с нею рванул вперед и прижал к стволу, отрезав пути к отступлению.
– Марат, отпусти! Я тебя прошу! Пожалуйста! – напряжение ее рук ослабело, но игра далеко зашла.

Всем телом прижался к ее жаркому телу, и грубый мужицкий хмель ударил в голову. Со счастливым нетерпением победителя посмотрел ей в лицо. Ее глубокие влажные глаза были наполнены грустью и жалостью. Мгновенно отрезвел и отступил от нее – она не шелохнулась. Как мог так опозориться? Всегда презирал нахальных парней, которые силой демонстрировали свое «хочу». Почему не остановился?

Броситься бы к ней, попросить прощение, посмотреть в глаза, чтобы по глазам увидела не то, что случилось, а иное, но, неожиданно попятился и наступил на сухую ветку. Оглушительный треск разнесся по лесу – она даже не вздрогнула, но руки ее пришли в какое-то непонятное движение – что-то поискали на талии, не нашли и опустились безвольно. Со всего размаха босой ногой отфутболил эту ветку, почувствовал живую боль удара и захромал возле Гали, приближаясь к ней.

Его перемещения наложились на ее картину внутренних переживаний и дали толчок побочным отрывочным восприятиям. Поле сознания расширилось, она вышла из оцепенения – поправила трусики купальника и тихо сказала:
– Силой ты только докажешь свое бессилие.

Ее слова, произнесенные еле слышно, хлыстом ударили по голове. Как же она могла поверить, что способен на гадость? Уйти бы в чащу, лечь, распластаться, чтобы никого вокруг, кроме земли и неба. Пусть жизнь проходит в стороне, а здесь на поляне с дурманящим запахом меда от какой-то травки пусть будет безжизненно – ни людей, ни их капризных нервных отношений.

Она отошла от березы и осторожно оглянулась – он не шелохнулся. В любой ситуации надо оставаться человеком. Подумай хорошенько, тебе это не повредит. Я еще тогда, когда расставались, сказала, что не буду ждать. Такие вещи надо помнить. Я не давала намека, что передумала. Ты остался один и вспомнил обо мне. Прости, но я ничем помочь не могу. Поболит – перестанет. Тебе не привыкать, ты – сильный.
– Идем есть и, пожалуйста, без капризов.

Он нехотя снялся с места и, как упрямый бычок на веревочке, медленно поплелся сзади. Он все успел приготовить к обеду. Поест и подобреет. Положила ему картошки, позвала.
– С тобою нельзя шутить. Ты не понимаешь шуток.
Грубо толкал к березе, так ведь баловались, не в первый раз. Что мог сделать в самом нелепом случае? Обнять, поцеловать. И вдруг полушутка, полудогадка мелькнула в сознании.

– Чего же ты испугалась? Не влюблена ли в кого? – по тому, как застыла, а потом опустилась рука ее с ложкой, понял, что напал на след. – Уж не в Андрея ли Ланина? – спросил, поражаясь противной неузнаваемости своего голоса и уже понимая, конечно, в него, в кого же еще? – А я тебе голову морочу.

Она потупилась и ничего не ответила.
– Придется скрестить с ним шпаги.
– Только попробуй! – зло крикнула ему в лицо. – Я никогда в жизни после этого с тобой разговаривать не стану!

Хотелось сказать еще что-то обидное, но лицо его исказилось от боли, и тут же боль сменилась улыбкой. Если бы он страдал, это было бы объяснимо, но улыбка, мягкая, растерянная, испугала ее. Как могла так на него наброситься? Забыть годы дружбы и его заботу. Зачем он столько времени нянчился с гадкой девчонкой? Как можно пережить такое?

Теперь его улыбка открыла ей новый и страшный смысл. Она следила за ним, ловя каждое его движение. Он обошел вокруг костра и повернулся лицом к озеру – она оказалась на его пути. Он побрел в обратном направлении и, когда снова оказался лицом к озеру, она снова возникла на его пути.
– Ешь, я сейчас приду, – сказал он и попытался обойти ее.
– Марат, не ходи туда! Я тебя прошу!
– Иди, ешь, картошка остынет. Холодная, она невкусная.

– Однажды из-за меня погиб один мальчик. Второй раз я не переживу. Не ходи к воде, я тебя очень прошу!
– Я не буду плавать. Надо умыть лицо.
– Я не хотела тебя обманывать. Прости, пожалуйста. Не ходи туда!

Он пошел к воде, а она семенила за ним и умоляла, и скулила, как собачонка. Он зашел в озеро и близко от берега стал обливать лицо.
Крути, крути педали. Не бывает в лесу недовольства собой… Бывает. Все бывает. Что поделать – так жизнь устроена.

2

В рабочий день отдел направили на строительство первого в Журчанске высотного девятиэтажного дома. Накануне Надежда Житянина, жена Глеба Акимовича, зашла в кабинет Ланина.
– Андрей Александрович, освободите меня от стройки, – немного кокетничая, попросила она. Она не сомневалась, что Ланин не откажет. Как-никак, она – жена институтского секретаря парткома и умеет обходиться с мужчинами. Ланин строит из себя святошу, но, если присмотреться, он нормальный мужчина – в нем чувствуется порода, он и на женщин поглядывает с пониманием. Если его расшевелить и кое-что позволить, из него получится такой озорной мужик, что о-хо-хо-хо!

Ланин посмотрел, как она и ожидала – задержал, где полагается взгляд. Ей это было приятно – полдела сделано. Она без приглашения присела на стул, но не у стола, а у стенки, и оправила короткое платье, будто от жары оно прилипло к бедрам – чего стесняться, если есть что показать. Себе не в ущерб, и мужчинам нравится.

– Я завтра не могу, заболела, – для пущей убедительности она кокетливо покивала головой из стороны в сторону и повела плечами, от чего ее аппетитное тело сверху донизу пришло в плавное волновое движение. – Мало ли что с женщиной может случиться?
– Ну, конечно, – Ланин смущенно потупился. – Рузаев не должен вас посылать.
– Какой вы наивный, Андрей Александрович. Стоит одной женщине заявить, что она больна, как остальные найдут у себя сотни болезней. Вы позвоните Рузаеву и скажите, что от конструкторского сектора можно послать на одного человека меньше.

– Ну, понятно, а потом ваш муж на партхозактиве взгреет меня за плохую воспитательную работу.
– Такая у него сейчас должность. Вы бы на его месте поступили так же, как он.
– Ну, куда мне до него.
– Что вы? – тело ее снова пришло в волнообразное заманивающее движение, взгляд его заскользил, опускаясь, по ее фигуре и фокусируясь там, где не следовало бы фокусироваться. – У вас такой авторитет в масштабах института, – томно сказала она и тут же перешла на игривый тон: – Вам грех жаловаться, – и заиграла глазами – то смело смотрела на собеседника, то, потупив глаза, опускала голову.

Ланин промолчал, но его молчание ее не смущало.
 –   Я вас хвалю, но, я чувствую, мне вас не уговорить. Очень жаль, – она вздохнула и неожиданно снова оправила подол платья, забросив при этом ногу на ногу.
Ланин поспешно отвел взгляд от сверкнувшей интимной белизны ее тела.

–   Вы же понимаете, Андрей Александрович, если вы не можете освободить меня в порядке исключения, я у Рузаева отпрашиваться не стану, – пока она произносила эту фразу, интонация ее голоса прошла три излюбленных ею стадии: томную, игривую и горделивую. Ланин промолчал. – Придется мне завтра таскать носилки, – заключила она. – Раз уж так, вы мне разрешите работать с вами? Вы – мужчина сильный, авось не дадите в обиду больную женщину.

3

Мальчишкам с запасом силенок стройка нравится – они верховодят. Медалисты и отличники уступают и подчиняются. Некоторые пытаются прибрать бразды командования в свои руки. Случаются конфликты, но побеждает не тот, кто учит, как долбить или носить, а тот, кто берет лом или подставляет плечо.

Марат с Ильей подрядились разнести по этажам батареи отопления. Начали с девятого этажа – на нижних легче будет. Андрей передоверил командование Сечкину и пристроился к девчонкам таскать носилки с мусором. Мог бы работать с ребятами, не переломился бы. И напарницу выбрал Надю Житянину, а ей шлея под хвост попала. «Андрей Александрович, нас обходят! Андрей Александрович, вы заснули?»

Ланин – копун по характеру, торопится не очень ловко, смотреть противно. Поначалу соревновались с ними, но потом Марина Вещунина устала. Носить носилки нетрудно – от комнаты до балкона, с которого сбрасывают мусор, недалеко, но на балконе не развернуться и носилки приходится поднимать на перила.

Хотела подменить Андрею напарницу, удачно так получилось, как будто в шутку. Марина сказала: «Да он и не заметит». Все засмеялись, а он замешкался, но Житянина подоспела и оттерла плечом. Потом все устали, и мусор в этой квартире кончился. Андрей достал из авоськи буханку хлеба, кусок сала и домашний столовый нож.

– Вот мы проверим, кому вы симпатизируете, – заявила Житянина. – Нарезайте, а я буду загадывать.
– Какой аппетитный ломтик отрезал, пожалуй, оставлю себе.
– В порядке исключения, – разрешила Житянина. – Кому?
– Люсе Батыгиной.
– Кому?
– Марине Вещуниной.
– Это все мне? – воскликнула Марина. – Ой, спасибо!
– Кому?
– Житяниной.
– Ну-ка покажи, что досталось?
– Любит, уважает, – последовало заключение.
– Не ешь, пока всем не разделишь.
– В моей семье общественные интересы всегда ставятся выше личных.
– Вот и дели, – заметила Тамара Осеева.

– А этот кому? – вдруг ехидно спросила Житянина. На хлебе лежал искромсанный ломтик сала, шкурки на нем почти не было.
– Гале Тугановой.
– Ой, что делается, – воскликнула Марина. – За что же вы ее так?
– Не любит – критикую часто.
– От всей души, – сияя от радости, Житянина передала хлеб с салом.
– Ты ж его теперь хвали, – посоветовала Марина, – а то никогда не достанется хорошего сала.

Житяниной надоела дележка, остальные порции она раздала не спрашивая. Илья привел мальчишек, и они без фокусов поделили остатки.
– Андрей Александрович, расскажите что-нибудь, – попросила Марина.
– Только не про технику, – сказала Тамара Осеева.
– Расскажите о любви. О чем еще можно говорить в такой обстановке? – заявила Нонна и странно засмеялась.
– Как интересно! – воскликнула Марина. – Андрей Александрович, а вы верите в любовь? – она подмигнула девчонкам. – Вы верите, что после замужества любовь остается?

– Какая любовь после замужества? – презрительно сказала Тамара Осеева. – Привычка, а не любовь.
– Не скажи, – усомнилась Житянина.
– Дети – вот любовь, – заметила Люся Батыгина.
– Андрей Александрович, – вдруг вполне серьезно обратилась к нему Нонна, – может быть любовь после замужества или это привычка, чувство долга и дружба?

Хотя поначалу девчонки шутили и хихикали, теперь смотрели на него во все глаза.
– Ну, я не большой специалист в этом вопросе. Вам надо расспросить того, кто был много раз женат, а я один раз – и тот неудачно.
– Андрей Александрович, так неинтересно, – обиженно сказала Марина.
– Ну, я буду говорить длинно и скучно.
– А нам спешить некуда, – заявила Тамара. Ее замечание всем понравилось, а больше всех самой Тамаре.
– Если вам интересно и хватит терпения, я начну издалека. Человек имеет голову, душу и тело.
– А сердце? – спросила Люся Батыгина.

– Не перебивай, а то он забудет, с чего начал, – надо было что-то сказать, чтобы не подумали, что обиделась за сало.
– Ну, сердце и душу я объединю в один механизм. Этот механизм, формирует душевные качества, темперамент, характер. Ум, убеждения, потребности и интересы составляют духовный мир. Все это не так просто и все это не так, но примем для простоты рассуждений. Тело человека... ну, я буду говорить о любви мужчины, как любят женщины, я не знаю. Тело женщины является предметом физической привлекательности.

– Как интересно! – воскликнула Марина и сама испугалась, что перебила рассказчика. – Продолжайте, я не буду мешать.
– Ну, я не знаю, что делать с душевными качествами и с характером. Одни черты украшают духовный мир, другие увеличивают физическую привлекательность. Для простоты я рассеку душу пополам.
– И сердце? – удивилась Люся Батыгина.
– Наука требует жертв, – успокоила Нонна.

– Девчонки, не перебивайте. Рассказывайте, Андрей Александрович, – попросила Марина.
– Физическая привлекательность и душевные качества, доброта, отзывчивость, женственность, создают физическое влечение. Некоторые считают это любовью. Духовный мир и оставшаяся часть души является основой интеллектуального влечения. У некоторых все начиналось с дружбы, а кончалось любовью.

– В узком или широком смысле слова? – спросила Житянина.
– И в узком, и в широком, – ответил Ланин. – У некоторых, наоборот, все начиналось с физического влечения, а завершилось дружбой. Человек так устроен, чувства стремятся к полноте, к согласованности. Если есть интеллектуальная близость, хочется и физической. Если есть физическое влечение, хочется интеллектуальной близости. Мне кажется, что любовь в широком смысле слова – это гармония интеллектуального и физического влечения. Если что-нибудь из этого приглушено, возникает дружба или привычка, чувство любви неполное. Если нет ни того, ни другого, ни долг, ни дети не спасут.

– Андрей Александрович, я понимаю, что и то, и то важно, но что важнее: дружба или физическое влечение? – спросила Марина.
– Ну, это не от меня зависит. В молодые годы я больше признавал физическое влечение, с некоторых пор более важным считаю родство душ.

Девчонки еще хотели задавать вопросы, но всех опередила Житянина.
– Андрей Александрович, а какие женщины вам нравятся? – спросила она.
– Кажется, я в своих симпатиях не оригинален. Мне нравятся высокие, стройные, загадочные блондинки.
– Таких у нас в отделе нет, – разочарованно сказала Марина.
– Почему же? – возразила Житянина. – Была Аня Наследова. Нормального роста, стройная и загадочная.
– Как же это вы Аню упустили? – спросила Марина. Девчонки заспорили, была ли Аня блондинка или шатенка, а он стоял и хлопал глазами. Противно было на него смотреть. Хорошо, что пришел Федя Сечкин и припугнул прорабом.

4

Тебе нравятся высокие, стройные, загадочные? Очень хорошо. Это делает тебе честь. Невысоким, нестройным ты оказываешь внимание по долгу службы? Зачем же? Им не нужны жертвы. У них есть свои поклонники. Очень жаль, но придется тебя разочаровать.

Со стройки отпустили рано. Марат не упустит возможность пойти в магазин, пока не хлынула с работы толпа. Наспех приняла душ и выбежала во двор, чтобы перехватить его. Встретилась знакомая девчонка, поболтали с нею – чуть не упустила Марата. Надо было сойтись с ним так, чтобы Андрей видел. У него появилась привычка перед ужином подолгу смотреть в окно.

Получилось все, как задумала: Андрей уже занял пост, и Марат обрадовался встрече. Улыбнулась ему обворожительно и предложила сходить в кино, а он, чудак, задумался, как будто вспоминал что-то необыкновенно важное.
«Ну-ка посмотри мне в глаза».

Это хорошо. Если бы согласился сразу, и говорить было бы не о чем. Пусть Андрей полюбуется.

«Читал я книгу об Энрико Ферми. Написала Лаура, его жена. За несколько месяцев до свадьбы Ферми в компании рассказал о своем идеале женщины. Он нарисовал образ, полностью противоположный Лауре. Я уверен, что он шутил».
«Хороши шуточки, нечего сказать».
Андрей отошел от окна.
«Так мы пойдем в кино?».
«Ты хороший человек, Марат».
«Не нам судить о себе. Жизнь сама расставит флажки».

5

До конца работы оставалось меньше часа, когда в лабораторию влетел Витька Кромкин и с порога объявил, что Ланин уходит в Москву.
Вот вам и девушки, вот и красавицы. Женька Тогатов смутился и потупился, как красна девица. Степа Метлицкий ничего не понял, смотрел то на Витьку, то на Женьку: один беспричинно радовался, другой огорчился.
– Почему он уходит? – спросил Степа.

– У нас климат сырой, – сказал Женька и покраснел. Степа догадался, что никто ничего не объяснит, и он, прервав витание среди своих хитроумных схем, спустился на землю и задал трезвый вопрос:
– Кем он там будет работать: начальником отдела или лаборатории?
– Пойдемте к нему, он все расскажет, – предложил Витька. Мальчишки гурьбой вышли из лаборатории. Вот вам и Юрьев день.

Галя застыла, глядя на документ с подписью Ланина – знакомые и теперь такие страшные завитушки. Две первые – большие буквы, а завиток третьей перечеркнул себя и их. Все перечеркнуто. Воля и чувства сжались в обиженный комок. Вот-вот пройдет внутреннее оцепенение, и со всех сторон хлынут навязчивые мысли, но, опережая их, послышались тоскующие звуки. Вдруг представилось, как тонкая визжащая пила легко прошлась, надрезав древесину, приподнялась, примерилась, вонзилась и пошла быстрее и быстрее, сейчас пройдется по плечам, по телу и острыми расходящимися на два ряда зубьями надрежет грудь и перепилит сердце.

Бульдозер и экскаватор с самосвалами, которые ломали последний барак перед институтом, давно прекратили работу, но звуки отчетливо доносились. Женька поставил репродуктор в самый угол. Дотянулась до шнура и дернула со злостью. Шнур оборвался, один проводок вытянулся из вилки, пронзительная музыка, зазвучала тише, но не перестала играть. За стенкой, у соседей, включен был репродуктор. От этой противной похоронной музыки не скрыться.

Встретит в Москве красивую и стройную москвичку своего круга и будет жить счастливо. Со мною можно не церемониться. «Товарищ Туганова, зайдите к начальнику попрощаться». Очень было бы красиво. Долго тебе придется ждать. Ты не боишься за это время упустить место в столице? Между прочим, я не маленькая, я знаю жизнь. Тебе было скучно и одиноко – ты морочил девушке голову. А ведь от тебя требовалось совсем немного – проститься по-человечески.

Я не сделала тебе ничего плохого. Если раз-другой уколола, тебе, по-моему, пошло на пользу. Ты так не считаешь? Напрасно. А вообще я огорчена, но пусть тебя это не волнует. Я уже на стройке почувствовала, что твои жизненные интересы круто изменились. Не первый и не последний раз жизнь и люди меня наказывают. Ты не переживай. Живи счастливо.

Можешь забыть меня, я тебе разрешаю, да и зачем тебе помнить девчонку, которая случайно на какое-то время оказалась рядом с тобою. Я сейчас умою лицо, дождусь, когда в проходной начнут выпускать, и пойду в общежитие спать. Ничего же не произошло. Еще одна рана появилась, ну и что?

В туалете могли увидеть свои. Она спустилась на третий этаж.
Вода из-под крана зажурчала, потом засвистела, захрюкала и полилась дождем. Если не набирать пригоршнями, а влажными охлажденными ладонями много раз медленно провести ото лба до подбородка и крепко зажмурить глаза, появляется желание спать. Зашла знакомая девчонка. Уступила место у раковины, отошла к окну и медленно-медленно стала промокать платочком влагу с лица.

Во дворе под окном валялся хлам: груда кирпича, доски, горы искореженного металлолома, большие электродвигатели. Асфальтовая дорога не дошла до черного хода. Виднелась разбитая машинами серая земля. Сколько раз гоняли на уборку территории, а до задворок не дошли. За одноэтажной частью перед новым корпусом газоны и посадки кустов и деревьев, а здесь – полынь и бурьян. Очень красиво, ничего не скажешь.

Можно поторчать в вестибюле и почитать объявления. Надо идти медленно, очень медленно – так легче и сонное состояние не проходит. Может быть, он поговорит с мальчишками, выпроводит их и пойдет в лабораторию? Он не может уехать, не попрощавшись.

Ни в коридоре, ни в лаборатории никого не было. Директор подписал приказ, но еще должны назначить нового начальника. Несколько дней он будет работать. Сходи-ка, голубушка, снова умой лицо, утрись сырым платочком и жди терпеливо, когда начнут выпускать. Что ты ему можешь дать? Сестру в провинции с двумя детьми – все твое богатство и наследство. Он станет доктором наук, профессором, возьмет жену своего круга с машиной и будет гармония – духовная, физическая и материальная.

Он-то об этом знал всегда. Дружил с провинциальной девушкой от нечего делать. У него свой путь, у тебя свой – домой, в общежитие.
Она медленно побрела пешком, утомляя себя старательной неторопливой ходьбой. За мостом повернула не к городу, а к монастырю, прошла возле его высоких стен, потом присела на камень.
Счастье – это удел других. Жизнь еще раз посмеялась. Чем же я прогневила небеса?

6

Когда она пришла в общежитие, девчонки собирались в кино. Не разбирая постель и не раздеваясь, она легла на покрывало и отвернулась к стене.
– Галя, что с тобой? – спросила Вера Енютина.
– Идем с нами в кино, – предложила Алла Зиенко.
– Оставьте её в покое, – сказала Лариса Доманская. – Вы же видели – на ней лица нет.
– А я считаю, в общежитии каждый обязан скрывать свои чувства, чтобы его настроение не отражалось на настроении других, – высказала свое мнение Нонна Бравина.

Нужно было не отвечать и не спорить, чтобы не спугнуть подступающий сон.
Голоса девчонок доносились, как радио – были близко и где-то далеко за пределами комнаты. Девчонки еще поспорили и ушли. Замолк шум шагов. По шоссе проехала машина, затем, тише, другая, почти не слышно – третья. Долгожданная дрема овладевала отравленным сознанием, но внезапно послышался звонок. Он прозвенел чуть слышно за стеной, потом отчетливо раздался в комнате и назойливо с переменной периодичностью повторялся снова и снова.

Поначалу казалось, что позвонят и уйдут, но за дверью проявляли ослиное упрямство. Не уходит – ей же хуже. Злорадное желание излить злобу на эту нахалку подняло с кровати. Радостно предвкушая взрыв облегчающей злости, босиком прошла к двери, распахнула ее и остолбенела – на пороге стоял Андрей. Краска стыда и радости залила лицо, весь гнев перешел в жаркое неуправляемое покраснение. Неожиданно для себя засмеялась и выпалила:
– Дома никого нет. Девчонки ушли в кино.

Она, не сознавая, что делает, торопливыми движениями взад-вперед оправила на талии сбившуюся юбку, чтобы короткая молния стала на привычное место, и заправила в юбку выбившиеся края кофточки.
– Кажется, разбудил. Нонна сказала, что ты дома. Я заходил к тебе в лабораторию и не застал. К тебе можно?

Его взволнованное выражение лица и виноватая поза сказали больше, чем его просьба, смысл которой дошел не сразу.
– Конечно, можно. Заходи, пожалуйста, – пригласила, а сама осталась на месте. Наверно, вид имела нелепый – не причесана, босиком, юбка одета неряшливо. – Проходи, чего стоишь? – а сама стояла и мешала ему войти. Наконец сообразила – пошла в комнату.

Она села на кровать, не сводя с него глаз, босою ногою нащупала туфли на высоких каблуках, надела их, и, глядя на него снизу вверх, улыбалась радостно и растерянно, а он стоял перед нею, склонив голову на плечо, смотрел, как она надевает туфли, и не видел этого.
– Говорят, ты от нас уходишь? Это правда?
– Ну, это неважно. Мне надо многое тебе сказать. Кажется, я волнуюсь, как мальчишка.
– Ты сегодня ел что-нибудь?
– Ты удивительный человек. Ты лучше меня понимаешь, что мне нужно. Ну, конечно, если я не поем, разговор не получится убедительным.

– Тебе важно, чтобы он получился убедительным? У меня, к сожалению, ничего нет. В следующий раз предупреждай, когда будешь наносить визиты голодным.
– Придумай что-нибудь, пожалуйста. Сделай бутерброды или свари картошку. Я начищу. Я люблю чистить, когда волнуюсь. Это меня успокаивает, – и он отправился в кухню, вытащил из-под стола посылочный ящик с картошкой, достал ведро с мусором, уселся посреди кухни на табуретке и принялся строгать несчастные клубни – работничек.

Поставила на электроплитку кастрюльку с водой, осмотрела припасы: ничего не придумаешь – надо бежать в магазин.
– Не надо никуда уходить, посиди со мною рядом.
– Это хорошо, что тебе приятно мое общество, но позволь здесь распоряжаться мне.
– Кажется, я уже не хочу есть. Побудь со мною.

Смотрела на него, и самой уходить не хотелось. Броситься бы к нему на шею, как к папке когда-то, прижать его голову к себе крепко-крепко, чтобы косточки затрещали, но надо идти. По лестнице неслась, не чуя ног под собою, и по двору бежала вприпрыжку. В магазине повезло – редкий случай. Была колбаса и в каждой очереди оказались знакомые. Купила еще голландского сыру, селедку по рубль сорок пять, дома было растительное и сливочное масло и яйца – с голоду не умрет. Когда вернулась, в кастрюльке варилась картошка, а он еще чистил и чистил.

– Недельную норму перевел, работничек. Иди в ванную, вымой руки, я быстро приготовлю.
Он не дождался конца приготовлений. Взял тонкий ломтик белого хлеба, положил на него два кусочка сыра, припечатал все толстым ломтем колбасы и принялся за этот сложный бутерброд, держа его колбасой вниз, а хлебом вверх. Доел бутерброд – подала ему картошку с селедкой в растительном масле с луком, затем яичницу с колбасой. Он ел добросовестно и много. Попробовала составить ему компанию – кусок не лез в горло. Посудите сами – как можно есть в такой день?

– Это у меня от волнения такой аппетит.
– Чем, если не секрет, вызвано твое волнение, – так вот и спросила. А что он все ест и ест. Не очень это учтиво. Мог бы догадаться: пришел нежданно-негаданно в гости – хозяйка проявляет любопытство. Ничего бы с ним не случилось, если бы совместил приятное с полезным.
– Я не злая и не кусачая. Если иногда подпускала шпильки, делала не со зла. Надеюсь, ты на меня не в обиде?
– Ну, конечно, я без твоих шпилек жить не могу.

Сидела сбоку от него и по глазам, по лицу, по его движениям чувствовала, что что-то его беспокоит, что-то он не договаривает. Когда не надо, болтает без умолку, а когда надо, рта раскрыть не может. С Житяниной держался смелее. Так и подмывало сказать ему что-нибудь колючее, чтобы он заговорил человеческим языком, а не притворялся, артист противный.

– Есть вещи, которые я не умею делать. Я не езжу на лыжах и не катаюсь на велосипеде.
– Надо будет – поедешь. Не это в жизни главное.
– Ну, понятно, я даже в простых вопросах не могу разобраться. Без тебя я пропащий человек. Нам нельзя жить в разлуке. Я пришел просить твоей руки и сердца. Кажется, я буду хорошим мужем. Я даже научусь ездить на лыжах и велосипеде.

Вот чудак. При чем тут велосипед и лыжи. Чуть было не спросила у него об этом. Наверно, должна была от счастья прыгать до потолка, но ничего такого не почувствовала. На душе стало спокойно, будто улетучилась давняя тревога, будто что-то важное случилось, а особой радости не было: не удивилась, не покраснела, не отказалась, между прочим.

Он потом говорил, что сначала даже подумал, что я ничего не поняла, – все я прекрасно поняла: артист противный заморочил голову велосипедом и лыжами – такая уж у него манера.
Капельки пота блестели у него на лбу у корней волос – переживал, как мальчишка. Ничего такого неожиданного он не сказал, давно догадалась: раз пришел – скажет что-нибудь важное и приятное, а сказал – растерялась.

Молчала, молчала и спросила в лоб:
– Я это должна понимать так, что ты мне делаешь предложение?
Думаете, покраснела? Нисколько. Почему-то представилась первая встреча в приемной директора. Что это – сватовство? Не дружили, не ухаживали, не ходили на свидания.
– А что, Андрей Александрович, в Москве на одного не дают квартиру?
– Кажется, с квартирой все будет в порядке, – он огорчился и в волнении потянулся вилкой за куском колбасы.

– Не тронь колбасу, дармоед! Порядочные мужчины сначала объясняются, как положено, а потом отъедаются.
– Ну, я поступлю наоборот. Сейчас отъемся, а всю жизнь буду объясняться тебе в любви.
– А ты уверен, что я окажусь хорошей женой для Москвы? Ты станешь профессором – я не смогу сопровождать тебя на приемах: я не умею держаться в высшем обществе. В Москве есть немало светских девушек, красивых, с опытом.

– Ну, Галя. Мне нужен любящий и любимый человек, а не сопровождающее лицо.
– Между прочим, недавно ты уверял, что тебе нравятся высокие, стройные, женственные, а я упрямая, злая и ершистая.
– Ну, я передумал. Теперь мне больше нравятся упрямые и ершистые.
– Если хочешь знать, у меня в нашем отделе самая узкая талия. Мы недавно мерили.

– Вот видишь, какой я дальновидный – мне все будут завидовать.
– Ты и с Асей объяснялся – по ускоренной программе между двумя кусками колбасы?
Наверно, не надо было говорить об Асе.
– Все-таки я глупый и черствый обжора, говорю не то, что нужно.
– Зачем на себя наговаривать? Ты – умный порядочный человек. С тобою можно иметь дело. Иного я от тебя не ожидала.

Он обрадовался, как мальчишка. Не идет ему быть влюбленным. Такой доверчивый и домашний. Не удержалась, потянулась к нему и потрепала его кудри. Кожу руки приятно обожгло мягкой непокорностью густых черных волос. Он потянулся, как бычок, щекой и губами к ладони.
– Без рук! Поцелуями каждый умеет объясняться. Ты словами объясни, чтобы поверили.
– Ну, конечно, я глупый человек. Мне казалось, ты шутишь, играешь... Я был женат, домосед. Я пробовал не думать о тебе и не могу. По вечерам дежурю у окна, чтобы тебя увидеть. Я не могу без тебя, не хочу и не умею.

Он весь преобразился. Капельки пота исчезли, лицо сияло. Он еще был похож на бычка, но на такого, которого трудно удержать на месте.
– Пойдем, погуляем, а то девчонки скоро придут.

Когда она вышла к нему в новой юбке и новой кофточке, он притянул ее к себе за плечи. Тот внутренний огонек, который она заметила, когда он был болен, вспыхнул и разгорелся в нем с новой силой. Он притянул ее к себе за плечи и, погружаясь в ее глубокие черные глаза, сказал:
– Колобок, колобок, кажется, я тебя съем.
Она зажмурила глаза крепко-крепко, так что веки закрыли ресницы.
– Не ешь меня, серий волк. Я тебе еще пригожусь.

На следующий день теща Виктора Кромкина, сотрудница Журчанского загса, зарегистрировала брак гражданина Ланина Андрея Александровича и гражданки Тугановой Галины Юрьевны. За свидетелей жениха и невесты расписался Виктор Кромкин. За свидетелей жениха – левой, за свидетелей невесты – правой рукой. В тот же день молодожены отбыли в Москву. А шар земной по-прежнему крутился в своем бессмысленном полете.

Менялись времена года. Зима сменялась весною.
Пригрело солнце. Зазеленела трава. Распустились веселым шатром листья оживших деревьев. Полетел по асфальту дорог белый пух одуванчиков. Черемуха и сирень развесили гроздья душистых цветов. Над гибкими верхушками травы заалели фонарики маков. Засинели васильки в колосьях хлебов. Желтый хоровод лисичек притаился под елью среди прошлогодней хвои. Поспела темно-красная вишня. Запахло малиной.

Лето прошло, пронеслось, промелькнуло, как тень птицы, улетающей к югу. Только приготовишься получить удовольствие от ожившей природы, а на дворе уже ее багряное увядание. И погрелся, и купался мало, не успел вдоволь походить по грибы, по ягоды, а на улице снова дождь, снова сырость и слякоть и длинные темные вечера. Цепенеющая тоска овладевает душой, пока белый снег не закроет землю и своим ясным холодным светом не разгонит сон, не взбодрит тело, не напомнит о солнечной яркости летнего дня. Вот так и жизнь. Только вошел во вкус – жизнь созрела, отцвела и завяла, а вокруг молодая поросль тянется к солнцу, распускает ветки, оттесняет в тень.

Можно посчитать так, можно иначе. Это ты подготовил ей условия и уступаешь дорогу. Подрывай ей корни, подрезай крылья, чтобы не обгоняла в росте. Или любуйся снисходительно – она занята полезным движением и еще не осознает вклада предыдущих поколений. А всегда ли этот вклад побуждает движение в нужную сторону? Не придется ли последующим дорогой ценой исправлять то, что искривили раньше. Сколько раз бывало, потеряв направление, новая поросль начинала расти в обратную сторону – против движения.

Развитие не укладывается в равномерный рост. Движение – это борьба направлений. В этой борьбе не каждый бывает прав, и не каждый пользуется честными приемами. Цели – разные. Сколько людей – столько отношений к развитию, но есть законы природы. Каждый вырастает на почве, не им самим подготовленной. Рано или поздно надо вернуть долг. Пожил сам – дай пожить другим. Возвращайся в почву, превращайся в перегной так, чтобы последующим сеятелям не пришлось перепахивать землю, выкорчевывать сорняки, восстанавливать плодородный слой.

Цветут алые маки. Краток миг жизни в природе. Жизнь дискретна и непрерывна, конечна и бесконечна. Жизнь – это плоды прежней почвы и почва для новых плодов, награда за труд и труд ради новой жизни. Только в непрерывной цепи живого жизнь имеет смысл.





Жизнь без героев

Часть П Глава 11




Глава 11

ЭПОХА ЖИТЯНИНА

1

Через несколько дней после того, как Глеб Житянин занял кабинет Ланина, он вызвал к себе Марата Ветрова. «Марат Михайлович, – сухо и строго сказал он по телефону, – зайди ко мне». Дружба дружбой, посты врозь, да и дружбы не было. Редкие встречи происходили на нейтральной территории. Чтобы судить о том, каким его сделал кабинет секретаря парткома, надо было видеть в работе, но он пребывал в сферах, далеких от жизни отдела. Но один эпизод помог увязать прежнее представление о способностях Житянина с его новой деятельностью.

Ездили в колхоз – случилась рядовая история. Привезли на одно поле, потом пешком перегнали на другое. Пока ждали, когда отогреется земля, никто не побеспокоился о мешках и ведрах. И надо же, именно в это утро нагрянуло высокое начальство – институтское, райкомовское и областное. Выходят из машин – светит солнце, носятся по полю трактора, а на обочине толпа, и никто не работает.

Житянин с побелевшим лицом набросился на Илью Журавского. Уж его-то он знал. У Ильи голосок на взводе – трактор перекричит, он ему все выложил: как шли три километра по ледяной траве в резиновых сапогах, как в прошлый раз питьевой воды не привезли, как автобус сломался, а другой не прислали. Толпа собралась вокруг начальства и хором Илью поддерживает. Оказался Глеб между двух огней.

Выручил Тришин стариковским миротворством. «Надо послать машину за мешками и ведрами», – решил директор, и Житянин понял, в каком удобном направлении ему суетится. Он поспешил к машине, пригласив с собой совхозного управляющего. Подобную идею высказывали, но у совхозных свое начальство и своя неразбериха. Водитель и на этот раз не проявил горячего рвения, и, как недавно Илья, воспользовался трибуной для изложения своих взглядов на совхозные порядки. Управляющий терпеливо слушал, а Житянин побежал к институтскому газику.

По кочкам и колдобинам помчался газик напрямик к дороге. «Становитесь на борозды! – скомандовал Житянин. – Собирайте в кучи, пока не привезут ведра». – «Напрасный труд: легче убирать сразу, а это двойная работа», – усомнились некоторые, но Житянин не был бы Житяниным, если бы не умел преодолевать сопротивление неверующих. Через десять минут на поле любо-дорого было смотреть.

 Соревнуясь друг с другом, массы устремились к конечной колхозной цели – к другому краю своей борозды, и в первых рядах, не разгибая спины, утюжил поле Житянин. Десяток минут начальство любовалось захватывающей картиной чужого труда, а потом, позвав Житянина, сели в три черные «Волги» и отчалили. Когда привезли мешки и ведра, оказалось, что скептики были правы, но это уже издержки энтузиазма.

Несколько раз приходилось наблюдать Житянина на профсоюзной конференции. Как только разгорались страсти, Житянин терялся, но зато, получив списки в руки, умел, как никто другой, довести их до последней точки. Не его стихия – искать новые пути, но, если ему показать направление, он добросовестно проутюжит трассу. Впрочем, была у него своя дорога, на которой он был глазастей многих – дорога карьеры. Ради нее он готов был бросить или утюжить десятки других.

– Проходи, Марат Михайлович, – пригласил Житянин и нажал на кнопку звонка. Звонок существовал со времен Марянова, но он им не пользовался, а во время какой-то перестановки даже оборвал. Житянин потребовал восстановить проводку. Кроме звонка и пепельницы, нововведений в кабинете не было, если не считать распахнутого за его спиной окна. Зимой, в лютый мороз, он никогда не закрывал створку наглухо. В кабинете стоял собачий холод. Посетители стучали зубами и ежились, а он за всю зиму ни разу не кашлянул.
На звонок вошла секретарша.

– Я буду занят с Маратом Михайловичем, – строго сказал ей Житянин. Марат присел возле стены. Раз предложена дистанция, надо соблюдать. Вместо разбросанных книг и журналов, как бывало у Ланина, на столе стопками лежали папки с отдельской перепиской, актами и договорами. Глеб с папиросой в руках просматривал документы, вид у него был – куда до него Нильсу Бору. Вжился в роль за прошедшие годы.

– Приборы не пошли? Заказ закрывают? – Житянин указал сигаретой на папку с документами.
– Первая партия успешно прошла испытания, но в столице после междоусобных состязаний победили политические соображения. Кому-то хотят отщипнуть кусочек пирога с дальним прицелом. Меня оттерли, но два последних прибора цех делает.
– Зачем они? Тебе для науки? Кстати, ты лично что, получил от прибора? – Житянин умел ставить вопросы резко, но сейчас спросил с оттенком обычного житейского любопытства.

– Заявку на изобретение, статью в журнале и доклад. От прибора выиграла и лаборатория. Головной институт убедился, на что наш коллектив способен. Аренин, начальник отдела головного института, который нас курирует, хочет еще раз испытать прибор. Если не станцуются с новыми партнерами, можно будет возвратиться к старому.

– Понял. Цех сделает в срок. На следующей неделе мы с тобой туда сходим.
– Бесфамильный знает, что у прибора туманное будущее, и цеховой послушник Старолатов в упор прибор не видит.
Житянин поморщился, как будто услышал ненужные подробности.
– Как ты представляешь себе свое будущее? – спросил он, подчеркнув тем самым, что предыдущий разговор закончен.

– Ланин договорился о новой работе. Задание уже выслали. Вероятно, его задержал Стремин.
– Опять Ланин! – вскипел внезапно Глеб. – Ланин – то! Ланин – это! А что он сделал? Развалил общественную работу, развалил отдел, который когда-то занимал призовые места. Не наладил отношения с головным институтом, профсоюзное бюро отдал на откуп крикуну Журавскому. Где его работа, я тебя спрашиваю?
– Работа лаборатории Нурова – его работа. Без него и моего прибора не было бы. Основополагающую техническую идею он подал.

– Прибор закрывают. Работа лаборатории Нурова дышит на ладан. Вместо того чтобы брать задания, которые головной институт поддерживает, Ланин доказывал, что он не глупее Москвы. Нам не умники нужны, а работы, которые приведут отдел под знамя. Не улыбайся и не спорь. Люби своего Ланина, но мне о нем не напоминай. Он меня не интересует. Все! На эту тему закончено. Не для этого я тебя вызвал, – Житянин придавил потухший окурок и закурил новую сигарету. 

– Не с Ланина, а с Буркова надо брать пример или с меня, если хочешь. Приз достается победителю. Я это запомнил. Что будет, если ты на дистанции передашь свои лыжи другому? Игра на публику! Судьи оценивают не поступок, а результат. Ты сам добеги до финиша первым. Мне наплевать, что обо мне подумает крикун Журавский. Мою работу будет оценивать Стремин, партком и вышестоящие. Они – судьи, а для них важен результат, – Житянин сделал затяжку, выпустил дым над собой и развеял его рукой, в которой держал сигарету. Еще одна тема растаяла, как сигаретный дым.

– У тебя есть воля. Ты умеешь утюжить и таранить, а чего ты достиг? Ты до сих пор не вырос из коротких штанишек инженера. Масштабно мыслить не научился! Ориентиров у тебя нет и цели. Я дам тебе штаны, достойные мужчины! Пойдешь ко мне заместителем по научной части!

Доставай кошелек: благодетель нашелся – смотрел горделиво в открывавшуюся ему даль, как орел с мелкой кочки. Впрочем, если не брезговать шубой с чужого плеча, предложение можно считать лестным. Акции растут. Нет смысла лезть в бутылку.
Время шло. Житянин не мог не видеть холодной маски на лице собеседника – он начал догадываться, что его восторги пролились на каменистую почву.

– Ты не хочешь быть заместителем начальника отдела?! – воскликнул пораженный Житянин. От его недавней гордости не осталось следа. Лицо его окостенело от недоумения. – Тебе не придется иметь дело с хозяйством и с кадрами. Я договорился с Тришиным. У меня будут два заместителя. Ты будешь сидеть и думать, куда идти, как строить мост.
– Я на себя как на разработчика еще не поставил крест, а советы, если они понадобятся, могу давать, оставаясь инженером.
– Опять бежишь от ответственности. Прячешься в кусты от борьбы. Как дело до схватки – ты в сторону от баррикады.
– Не надо соблазны украшать лозунгами. Меня призы не интересуют. Я готов отдать свои лыжи другому. Я, пожалуй, пойду пешком.

– Тяжело мне с тобою. Который раз я протягиваю тебе руку, а ты взбрыкиваешь, как норовистый конь. Сам не идешь вперед и к другим приставать не желаешь. Всю жизнь хочешь играть в детские кубики и в сборно-разборные конструкторы? Научился, слепил два прибора – займись работой мужчины: делай карьеру. Ты думаешь, одна разработка интересна? Думаешь, мне в парткоме было скучно? Я иду вперед. Я расту – значит, живу. Мне все подвластно. Думаешь, в научном мире не то же самое? Когда ученый продвигается в доктора или в академики, разве он не идет по моим стопам? Дать тебе сутки срока?

– Стоит ли тратить время?
– Все! Забудь! Вторично я предлагать не стану, – он погасил недокуренную сигарету, достал из пачки новую, закурил и задумался.

 Часть дыма, клубясь над ним, пошла в сторону собеседника. Житянин потянулся и энергичными взмахами руки отогнал дым себе за спину, к окну. Не обиделся, слава богу. Был бы обижен – не проявлял бы заботу о чистоте атмосферы. Он порылся в папках и достал сколотые скрепкой листы бумаги.

– Головной институт предлагает работу, а она нам не нужна. Я тебя прошу: напиши техническое заключение с отказом.

Взял документы, бегло взглянул и узнал.
– Это то задание, о котором я говорил.
Во взгляде Житянина появилось знакомое выражение растерянности.
– Стремин считает, что прибор ничего отделу не даст, и Мещанников с ним согласен.
– А когда он был за, если Стремин против? Давай вместе пойдем к Стремину, я попробую его убедить.

– Прежде чем идти, я должен знать, с чем идти. Я не могу требовать от заместителя директора работу потому, что она нравится Ветрову. Мне нужны доводы. Все, не спорь, а давай идеи. Что можно предложить?
– На первых порах созвать НТС отдела. Пусть НТС решает, –  сказал и пожалел об этом. Житянин увидел дорогу.
– Я разделаюсь вот с этим, – он показал сигаретой на папки, – и издам распоряжение о новом составе НТС. Старый меня не устраивает – не совет, а черт знает что. Представителей партбюро и общественных организаций нет, народу много, а толку мало. Я вытряхну оттуда больше половины. На первом заседании я поставлю твой вопрос.

Ситуация складывалась так, что пройти собственный НТС не легче, чем уговорить Стремина. Представители общественных организаций и конструктора поддержат начальника отдела. У Нурова – свои трудности. Ему нет смысла обострять отношения с новым начальником. И собственная лаборатория не выступит единым фронтом.

3

Через неделю Житянин повел в цех к Старолатову, но, прежде чем зайти к самому начальнику, он обошел участки. С каждым начальником и мастером поздоровался за руку, каждого обстоятельно расспросил. Когда зашли к Старолатову, Житянин знал о состоянии дел в цеху не хуже начальника: у него одновременно в работе десятки изделий – Житянин интересовался одним. Старолатов юлил. Не мог же он сознаться, что Бесфамильный предложил ему плюнуть на этот прибор и растереть.

– Вызвать тебя на совещание к директору – спросил его Житянин. – Тебя и Бесфамильного. Я это устрою в два счета.
Старолатов в этом не сомневался. Бесфамильный не заступится, а ему что кукарекать?
– Ладно, Глеб Акимович. Где наше не пропадало.

У Ланина так успешно не получилось бы. Толку от его походов к Старолатову было мало. Старолатов лил крокодиловы слезы ему в жилетку, а он, добрая душа, входил в его положение: выслушивал чужие горести, вникал в производственные несуразности и, в конце концов, соглашался, что в цеху положение швах, а Глеб ничего, кроме своего прибора, знать не хотел и посторонние жалобы пресекал немедленно.

Еще один трудный вопрос он разрешил с блеском. В конце месяца он поехал в головной институт в отдел Аренина закрывать этапы квартального плана. Аренину нужно было закрывать собственный план, да еще у него в этот момент на испытаниях какая-то работа горела, и он попросил Житянина подождать. Возможно, он не хотел устраивать спектакль, но по отделу разнеслась весть, что у Аренина сидит новый Журчанский начальник и наш его укрощает.

У всех разом появились срочные вопросы, без конца звонил телефон, несколько раз директору требовались сведения, дважды Аренин уходил и возвращался не скоро. Вероятно, Аренин считал, что время работает на него, но время сработало на Житянина. Его уязвленная гордость заглушила призывы разума к терпению и осторожности. Житянин внезапно встал и громко, к чему в этом кабинете не привыкли, заявил:
– Я прошу уделить мне три минуты внимания, а всех присутствующих на три минуты оставить кабинет.

– Оставьте нас, – как обычно негромко, но очень требовательно сказал тягучим голосом Аренин, и его сотрудники испарились.
– Я потратил три часа, у меня больше нет времени, – громко заявил Житянин. – Я оставляю документы. Завтра за ними приедет мой сотрудник. Если до девяти ноль-ноль они не будут подписаны, мы продолжим разговор в райкоме партии.

Так громко еще никто не говорил в этом кабинете. Аренин прочно сидел на своем месте. Только директор и первый зам могли повысить на него голос. Даже начальники смежных отделов, люди одного с ним ранга, старались говорить при нем спокойно – он любил негромкую речь. И вдруг – на тебе такое. На уши Аренин не жаловался и на громкий голос Житянина мог бы не обратить внимания, но он знал, что Житянин вышел из партийных кругов, он, как рыба в воде, в тех сферах, которые для Аренина – книга за семью печатями. И знал он еще, что, если по его вине директора в неурочный час вызовут в райком, ему не избежать взбучки, знания и авторитет не спасут.

– Глеб Акимович, извините, вы же видели, что я занят, – как можно вежливее произнес Аренин, но ему самому показалось недостаточным оправдание. – Успокойтесь, пожалуйста, – он усадил Житянина за свой стол, взял его документы – в этот момент кто-то заглянул в дверь. – Я просил нам не мешать, – обиженно-требовательным голосом произнес Аренин. Голова исчезла, и ни одна живая душа больше их не тревожила.

С тех пор, как только Житянин появлялся в головном институте, Аренин и его сотрудники бросали свои дела и занимались делами Житянина. С приходом Житянина московский отдел лишился возможности перекладывать свои грехи на чужие плечи, однако проницательный Аренин быстро раскусил, что сотрудничество с Житяниным сулит иные преимущества.

Технические вопросы Глеба не интересовали, он всегда готов был таранить и утюжить, и с ним легко было сторговаться. Аренин избавлялся от того, что ему было не нужно, Житянин набирал очки и балы, так как сосредоточивал в своих руках большой объем выходных производственных работ и подставлял плечо под самую неприятную часть груза.

4

Глеб, как и обещал, издал распоряжение о новом составе НТС. Короткий список фамилий обеспечивал ему абсолютное большинство. Начальник отдела, конструктора… Новый прибор – дополнительная для них нагрузка. Начальники лаборатории?.. Зачем Мещанникову сложный прибор, против которого настроены заместитель директора и начальник отдела? Ни Ветлугина, ни Метлицкого, ни Тогатова в списках нет. Недавно в отдел перешел дремучий человек Утешин. Работал без году неделя, а в состав НТС включен, Житянин знает его по общественной работе. Своя рука – владыка.

Боначенко проголосует, как большинство, Вадиму из-за Ильи проще промолчать и воздержаться. Еще при Ланине состоялся занятный разговор с Ильей. Он долго расспрашивал о новом задании, что-то пытался выяснить, на что-то натолкнуть, и, наконец, раскрылся – попросился в помощники. Как не обрадоваться – первый человек за все годы выразил желание вместе работать, пролил бальзам на застарелые раны, но мысль о Вадиме приостановила бездумное ликование.

– Я сам договорюсь с Вадимом, – заверил Илья. – Не пошла у меня работа, а у него я не научусь – мудреные схемы выдумывает.
Беда многих, что они хотят немедленно что-то получить за свои труды: повышение, почет – что-либо осязаемое, а работа требует терпения и не торопится приносить отдачу. Из-за этого пропадает интерес и иссякает трудолюбие. Вот и поглядывают по сторонам – чем бы заняться, чтобы скорее приобрести полный карман счастья.

– Займись организаторской деятельностью. Она в сто раз сложнее и важнее нашей и, по-своему, интересная работа.
– В нашу эпоху, в наше время ничего интересного в этой работе нет. Массам ничего не надо. Мне дай, а от меня не требуй. Тогда ты хорош. Массам отбили охоту на подъем. Сейчас интересно тому, кто делает карьеру, а я хочу быть с теми людьми, которых я уважаю. Я хочу работать, как ты, как Вадим, как Нуров. Если я когда-нибудь смогу самостоятельно разработать прибор или хотя бы узел к нему, я буду счастлив.

5

Кто мог тогда знать, как оно обернется? Доклад понравился, посыпались вопросы. Даже Мещанников, забыв, что он против, что-то спросил. Житянин не вмешивался, сидел с важным лицом и скучал. Вопросы мало-помалу начали иссякать, все почувствовали, что приближаются решающие минуты обсуждения. Вадим стал проявлять еле заметную нервозность: обсуждение подходит к завершающей стадии, его мнение спросят.

Житянин обратил внимание на перемену в настроении членов совета и терпеливо готовился перехватить бразды ведения заседания из рук докладчика в свои руки. Боначенко поглядывал то на Мещанникова, то на Нурова, Кромкин, позабыв, зачем он здесь, ел глазами Утешина – завтра по отделу разойдутся новые рисунки.

– Вопросы кончились? – спросил Нуров и повернулся из стороны в сторону, стараясь увидеть всех в своем ряду. – Можно высказаться? – спросил он, не дождавшись ответа. – Работа серьезная, но Марат так основательно к ней подготовился, что все принципиальные вопросы по существу разрешил. Остается брать ее и делать.

– Я не разделяю оптимизма Нурова! – выкрикнул Вадим. Нуров улыбнулся – его хитрость разгадали. Он-то лучите многих понимал, что все изложенное – лишь интуитивные соображения, сама работа – впереди.

– Над прибором придется поработать, – продолжил Нуров, – но он стоит того. Такие приборы создадут лицо отдела и помогут нам отстоять техническую самостоятельность. Если мы самостоятельно разработаем несколько приборов такого класса, Москва будет вынуждена говорить с нами другим языком. Я – за эту работу.
Слова Нурова произвели впечатление. Наступило молчание. Никто не хотел выступать – ждали, что скажет Житянин или хотя бы Мещанников.

– Прошу слова, – сказал вдруг Вадим и встал. – Я не разделяю оптимизма Нурова, но я его поддерживаю. Я за то, чтобы отдел взял эту работу.

– Я хочу внести справку, – внезапно объявил Мещанников. – Стремин против этой работы. Он специально вызывал меня к себе и говорил об этом. Работа большая, надо, сами понимаете, создавать группу, а это коснется тебя, Вадим. Если мы возьмем эту работу, я передам Марату несколько человек, в первую очередь Илью.

– Я предвидел такую точку зрения, – парировал Вадим. – Илья меня предупреждал. Это его личное дело. Раньше я считал, что лаборатория должна иметь одну общую работу, но это не значит, что мы должны сидеть с паяльником вокруг одного прибора.

– Кто еще желает выступить? – спросил Житянин и посмотрел на высокочтимых членов совета. Турецкий диван безмолвствовал. Одну сторону выслушали, чтобы поддерживать другую, надо услышать ее аргументы. Кто поведет противников? –

– Никто не хочет? – удивился Житянин и покосился на Мещанникова. Мещанников поерзал под его взглядом, но промолчал. И тут Житянин удивил всех, а больше всего тех, кто собирался скрестить с ним шпаги. – Кто за то, чтобы принять данную работу? – объявил он и первым поднял руку.

– Стремин будет возражать, – напомнил Мещанников.
– Сейчас мы вырабатываем решение нашего НТС, – ответил ему Житянин. – Ты будешь голосовать или считать тебя воздержавшимся?
– Я – как все, – ответил Мещанников и поднял руку.

6

Сразу в двух направлениях при Житянине закипела в отделе жизнь – в общественном и производственном. Во все выборные общеинститутские организации выдвигались от отдела кандидатуры. Наглядная агитация на этаже достигла показательной высоты – из парткома приходила комиссия перенимать опыт.

Несколько человек подали заявления в партию, в их числе Нуров, Мещанников, Боначенко и Утешин. Лишь с профбюро, а точнее с его председателем Ильей Журавским у Глеба не сложились отношения, но всем было ясно, что дни Ильи на посту председателя сочтены.

Казалось бы, родственные души, должны понимать друг друга, а они питали друг к другу активную неприязнь. Илья видел в Житянине голый карьеризм, Глеб считал Журавского демагогом, не признающим конкретных требований обстоятельств. Уже когда Илья не был председателем профбюро, место его занял удобный для Житянина Боначенко, на каждом собрании находились любители, которые, зная отношения Ильи и Глеба, предлагали Илью на различные должности.

Житянин морщился, как от зубной боли. Илья возмущался и требовал самоотвода. Возможно, ему, бессменному до сих пор общественному деятелю, хотелось, чтобы его избрали вопреки желанию Глеба и как бы вопреки его собственной воле, но все получалось не так. Самоотвод отклоняли большинством голосов, а на выборах с треском прокатывали. Илья в отместку не пропускал ни единого промаха Житянина и громогласно трезвонил о них на собраниях.

В институте проводилось повышение. Поскольку Житянин знал эту кухню, был вхож к директору и имел на него влияние, он получил максимум возможного. Илья не интересовался повышением, не без основания считая, что Мещанников за него грудь не подставит. Каково же было его удивление, когда он оказался в списках наравне с Боначенко и другими, но его изумление не шло ни в какое сравнение с огорчением ярых сторонников Житянина. Они рассчитывали сорвать банк, но получили прибавку на общем основании, а кое-кто даже остался с носом. Хотя характер Ильи не изменился к лучшему, Илью не за всякие деньги купишь, но на какое-то время Житянин выбил почву у него из-под ног.

Несколько раз отдел получал весомую премию, и это не могло не отразиться на моральном духе большинства. Глебу лучше, чем Андрею, удавалось решать социальные вопросы. Работать с Андреем был приятно, а люди из отдела уходили. Житянин установил жесткую дисциплину. Лишний раз в кабинет к нему не заглянешь, с просьбой без острой необходимости не обратишься, за промах в общественной работе спуску не даст, а люди не уходят – харчишки лучше.

И еще крючок. Житянин хватал работы в расчете на рост отдела, поэтому многие стали ответственными исполнителями. Когда сам себе голова, с самого себя и спрос, а от этого повышенный интерес к работе. У Аркадия и Бори Смежнева заметно выросла квалификация.

«Ликбез, – заметил Виталий Ветлугин. – По чужим следам свою походку не отработаешь».
Так-то оно так, но пока настроение Аркадия и Бориса было лучше, чем у Ильи Журавского, которому нелегко приходилось в роли ученика. Борис и Аркадий на виду, а Илью заслонила тень ведущего. Собрался в далекий путь – наберись терпения, привыкай и к пинкам, и к срывам. Полдела отыскать свою дорогу. Хватит ли сил пройти до конца?