Жизнь без героев Часть 2-5 Глава 8

Жизнь без героев


Часть ІІ - 5  Глава 8

 Глава восьмая

ОХРАННЫЕ ОБЯЗАННОСТИ

1

Марину Вещунину позвали в приемную начальника отдела к городскому телефону. Звонил сын.
– Мама, я боюсь, – прохныкал он. – С потолка капает.
«Утром воды не было, – вспомнила Марина. – Опять соседи сверху забыли кран закрыть. Опять залили».
– Сережка, что ж ты воды испугался? Не вешай носа. Я скоро приеду, – она опустила трубку и пожаловалась секретарше: – Просто не знаю, что с соседями делать. И ругалась, и просила. Где я сейчас найду сантехника? Вчера у них была зарплата.
– Ты сначала найди, кто тебе подпишет «Разрешение на выход». Ланин на совещании у Стремина.
– Придется мужу звонить, – она набрала номер. К телефону долго никто не подходил. Заснул он там, что ли? Подумаешь, занятый.

«Да», – узнала недовольный голос мужа. У него редко бывали злые интонации, но, если бывали, не предвещали ничего хорошего. На всякий случай заговорила с ним обиженно и ласково – вдруг растает и посчитает домашние дела важнее служебных.
– Марина, я занят, – отрезал Вещунин, и она поняла, что уговаривать бесполезно. Оставалось одно – идти на поклон к кабинщице.

Кабинщица тетя Маруся издалека заметила Марину и своим опытным глазом определила, что ее будут упрашивать.
– Выпустите, пожалуйста, – взмолилась Марина. – У меня квартиру залили, а в отделе некому подписать «Разрешение», честное слово. Я туда и обратно. Заставлю перекрыть воду, а потом вернусь и оформлю.

Тетя Маруся безмолвствовала – изучала стекло кабины.
– Нам не разрешают выпускать! – крикнула вахтерша из соседней конуры.
– Я это понимаю, – обратилась к ней Марина, не теряя из поля зрения тетю Марусю, – но что мне делать? С потолка течет, сын плачет, а в отделе, как назло, никого нет. У Стремина совещание, кроме директора, подписать не у кого.
– И у него не подпишите, он уехал. Сходите к Петлицину, может, разрешит, – посоветовала соседняя кабинщица.
–
Начальник охраны Петлицын был у себя. Он скучал в кабинете и обрадовался посетителю. Развернувшись к гостье крупным и сильным корпусом, он изобразил на умном лице желание терпеливо выслушать, что бы ему ни сказали. Красивый, представительный мужчина, недаром он нравится женщинам, и они прощают ему многие поступки, связанные с обязанностями строгой службы.

О Петлицыне часто возникали споры. Одни называли его главным виновником строгостей на проходной, другие считали, что только с его появлением на проходной установился порядок, третьи говорили, что работа работой, а он – галантный мужчина и интересный человек, даже выступает с критическими разборами новинок художественной литературы.
– Евгений Иванович, я к вам с огромной просьбой. Нашу квартиру залили соседи. Сын плачет. Мне надо съездить, чтобы перекрыли воду, а в отделе некому подписать «Разрешение на выход».

– Почему некому? – удивился Петлицын и приготовился выслушать ответ.
– Я из отдела Ланина.
– Я знаю, что вы из отдела Ланина, это для меня не новость, – перебил Петлицын и снова настроился слушать.
– Он на совещании.
– Я знаю, что он у Стремина, – Петлицын ждал, что скажут еще, а говорить больше нечего, пришлось прибегнуть к маленькой неправде.

– Я бы попросила Лидию Алексеевну подписать у директора, но он уехал. Зайти к Стремину или вызвать оттуда Ланина Лидия Алексеевна не хочет.
Это тоже была маленькая ложь, но очень похожая на правду, в которой трудно усомниться. Лидия Алексеевна предложит самой заглянуть к Стремину, а он может с криком выгнать.
– Я вас очень прошу выпустить меня, я вернусь и оформлю.
– Нет у меня таких полномочий. Разрешение выдает начальник отдела, директор или его заместитель.

– Но что же мне делать? Вчера отключили горячую воду. У меня квартиру залило, ребенок плачет, а я не могу выйти! – в этот выкрик вложила все: боль, просьбу, отчаяние, но это Петлицына не растрогало.
– А почему ваш муж не может поехать? – спросил он с издевкой. – Его начальник не совещается у Стремина.
– У него стендовые испытания, его не отпускают, честное слово. Можно, я от вас позвоню, и вы с ними переговорите.

– Это не входит в мою компетенцию. У меня есть свои обязанности и немалые.
– Можно, его начальник подпишет мне вместо мужа, и вы меня выпустите.
– Я вас по такому разрешению не выпущу, а его начальник за бонапартизм свое получит на всю катушку. – Петлицын улыбался от избытка счастья. Поднять бы телефонную трубку и дать ему по башке. Расселся и издевается от нечего делать. Ему бы землю пахать или в шахте работать, а он штаны протирает. Придется снова звонить Вещунину или умолять Лидию Алексеевну, чтобы вызвала Ланина.
– Евгений Иванович, я вас очень прошу. Я же не могу оставить сына в квартире, когда с потолка горячий дождь идет.

Несколько секунд Петлицын с интересом ждал, что ему еще скажут.
– Я не на облаке живу. Я знаю, что вечером не было горячей воды. Что же мы придумаем? Идите, скажите, что я разрешил вам выйти.
– Спасибо вам, большое спасибо.
Тетя Маруся снова отвернулась и снова превратилась в изваяние.

– Петлицын просил передать, что он разрешает мне выйти. Вы что – не слышите? Петлицын разрешил мне выйти.
– Если бы он разрешил, он бы позвонил, – разъяснила соседняя кабинщица.
– Он только что мне сказал, честное слово! С ума сойти можно, что же это такое твориться? Вы позвоните ему, он вам подтвердит.

Тетя Маруся не повернула головы, а соседняя кабинщица отвернулась, как будто ее просили о чем-то совершенно недопустимом, и Марина поняла, что здесь она ничего не добьется. Почти бегом она побежала назад к кабинету Петлицына. Он с радостной улыбкой на лице ждал ее возвращения.

– Евгений Иванович, они не верят вашему слову – не выпускают!
– Не моему, а вашему. Я специально устроил проверку. Дайте ваш пропуск.
– Какой пропуск? – Марина окончательно растерялась.
– Ваш пропуск. Ваш. Мой мне не нужен. Меня без пропуска выпустят, и меня заливать соседи не посмеют, – он набрал номер телефона. – Сейчас пройдет Вещунина, номер двенадцать двадцать. Пропустите.
– Спасибо, Евгений Иванович, – пролепетала Марина, хотя сказать хотелось другие слова. Как же так можно жить? Где набраться сил и здоровья, а сейчас еще придется разыскивать сантехника и ругаться с ним.

2

Институт посетил Горланов из министерства. На территории предприятия его сопровождал директор Тришин и начальник охраны Петлицын. Тришин шествовал в новом костюме, который висел на нем добротным мешком, отчего Василий Васильевич больше походил на повара, чем на директора. Петлицын, с иголочки одетый, в большей степени сошел бы за директора, если бы не следовал на полкорпуса сзади Тришина. Рядом с ними щуплый Горланов выглядел сопровождающим лицом, но, если присмотреться, можно было догадаться, что именно он в этой тройке главный.

Он был старше своих спутников, но сохранил завидную энергию и подвижность: то устремлялся вперед, то замедлял шаги, то отдалялся от спутников к обочине или внезапно останавливался и впивался глазами в дальние корпуса. Его маневры обескураживали Тришина. Директор невпопад поторапливался, когда Горланов уже замедлял ход, или приостанавливался, когда Горланов ускорялся. Петлицину маневры удавались лучше и получались более естественно.

Он ни разу не позволил себе обогнать директора и ни разу ни на шаг не отстал, хотя временами казалось, что он разрывается между желанием неотступно сопровождать Горланова и обязанностью быть при директоре.
Давние и сложные отношения связывали этих людей, поэтому совсем не случайно встретились они на институтской территории.

Директор вел Горланова к себе домой обедать. Он хотел провести его вдоль липовой аллеи по новой асфальтовой дорожке, но Горланов, пожелав осмотреть хозяйство Петлицына, вывел спутников к боковой проходной и сам определил дальнейший маршрут.

Отсюда до директорского коттеджа было дальше, и путь пролегал через разбитый двор автобазы. Измазанный смазочными материалами двор и утопающие в грязи подъездных путей складские помещения директор не хотел показывать гостю. Можно было из проходной позвонить и вызвать машину, но Горланов пожелал пройтись пешком. Грязь его не остановила.
Зато за обед директор не беспокоился. Баронесса, так звал он жену, не ударит в грязь лицом и постарается, хотя, когда она не старалась?

Елизавета Адамовна ждала гостей. Верный Ванечка, личный шофер директора, известил ее, что званный обед не отменяется, как только Горланов появился в институте. На свой страх и риск Ванечка снялся с места и очень кстати привез с работы свою Надю помочь Елизавете Адамовне.

 Хотя Елизавета Адамовна готовилась к обеду со вчерашнего дня, но по ходу приготовлений планы разрастались и для их реализации проворные Надины руки были не лишними, тем более что Надя не первый раз участвовала в приготовлении званых обедов и с полуслова понимала желания хозяйки.

Петлицын остался у проходной. Горланов пожал ему руку, а директор его как бы не заметил. Преодолевая вымоины и рытвины, Горланов и Тришин направились к коттеджу, а Петлицын преданно смотрел им вслед. Взгляд его и душа нежно и грустно стремились за ними, а тело застыло по стойке смирно. Когда они скрылись за автобазой, он вздохнул, отозвал душу в тело и возвратился к своим повседневным охранным обязанностям.

Давным-давно, в двадцатых или тридцатых годах, довелось Тришину кончить институт. Учиться было тяжело, Математика и электротехника с трудом находили дорогу к извилинам Василия Васильевича, а посетив их, не оставляли заметных следов. Много раз в процессе постижения абсолютных и относительных истин бедный Василь Васильевич был на грани отчаяния. Как манна небесная, были для него слова преподавателя о том, как один древний философ, кто упомнит мудреную фамилию, заявил: я знаю, что я ничего не знаю.

В этом вопросе у Тришина было полное единодушие с великими мудрецами. Воздушных замков Василь Васильевич не строил, большой карьеры себе не прочил. Цели у него были скромные и земные. Из института не вылетел – друзья не позволили. Группа подобралась сильная – умники, как на подбор. Не удивительно, что в такой группе Васятка Тришин оказался козлом отпущения, но он понимал, что его успехи зависят от отношения к нему друзей. Козлом он был не бодучим. На шутки не обижался, и друзья довели его до диплома. С дипломом в кармане отправился Тришин на уральский завод.

Обед удался на славу. Василий Васильевич снял пиджак и галстук, чтобы ничто не мешало святому делу. Гость долго держался в мундире, однако и его проняло, и он последовал примеру хозяина. Ершей Горланов не боялся и не признавал. Пил все подряд, что наливали: домашние наливки и настойки, вина, водку, коньяк – ничего не обошел. И ел он так же, ни от чего не отказывался. Как только столько пищи умещалось в его малом теле.

Молодых цыплят ухрустел сразу две порции – и хоть бы что. Черт дернул баронессу за язык. Далось ей вспомнить, что в былые годы Горланов обожал гусочку. «Вы, – говорит, – в Москве паровых гусочек и не видите. Все мороженые и мороженые, а разве это еда. Василек может достать вам паровую гусочку. Наш знакомый директор совхоза выращивает маленько. Хорошие у него гусочки, жирные. Он их химией не кормит. Специально содержит для ответственных работников. Василек, ты бы мог позвонить Сметанкину?».

Знала, что Горланов все помнит и ничего не забывает. Поначалу он промолчал, да намотал на ус, а через десять минут ввернул в разговор, что, пожалуй, трех паровых гусочек взял бы с собой – себе и нужным друзьям. Вчера бы сказала, когда договаривались.

Накануне Тришин с женой договорился, чего из домашних заготовок отгрузить Горланову: наливок, настоек, капусты, квашенной с антоновскими яблоками, маринованных грибочков в банках и грибов свежего засола, соленых и маринованных помидор, огурцов и ассорти, несколько банок компота – черничного, малинового, вишневого.

Вечером Тришин сам слазил в погреб и выставил все на отдельную полку в гараже. Осталось Ванечке и горлановскому шоферу из рук в руки передать банки – и вези, не растряси. Все бы получилось дешево и сердито, а теперь звони Сметанкину, а тот в лепешку расшибется. У него свой интерес – женил сына и внука родил, с тех пор подкрадывается лисой, чтобы сыну в городе квартиру устроить от института.

Сын, правда, работает в институте, но у него ни стажа, ни положения: лентяй – он и есть лентяй. Попробуй, дай такому квартиру без очереди – на профсоюзной конференции от общественности не отобьешься. Горланову пир с друзьями, а Тришину маята, да и привадит баронесса лису к дармовому складу – потом спасу не будет.
Однако звонить надо, раз проболталась дура.

Сметанкина на месте не оказалось, чему Тришин в душе обрадовался, но опять баронесса встряла, куда не надо.
«А ты, – говорит, – позвони домой, может, и он обедает».
«Верно!» – похвалил Горланов.
Сметанкина и дома не оказалось, да тут его баронесса смекнула про свой интерес и затарахтела: «Это вы, Василий Васильевич, я вас сразу по голосу узнала. Вы мне скажите, что вам нужно, я его разыщу и немедленно передам». –
«У меня к нему нетелефонный разговор».
«А вы, – говорит, да так громко, что и Горланов, и баронесса услышали, – пришлите Ванечку с запиской. Пока Ванечка приедет, я Сметанкина разыщу». 
«Умная женщина и хватка есть», – похвалил Горланов.
«Боюсь, Ванечка напрасно съездит без договоренности». 
«А вы не бойтесь, мы для вас все сделаем. Еще не было случая, чтобы Ванечка от нас уезжал с пустым багажником».

Тут уж лучше прекратить разговор, а то еще чего брякнет. А баронесса уже на балкон, а Ванька только того и ждал. Ох, и шустрый негодяй. Любит, если к рукам дармовое может прилипнуть.

Не успел Тришин написать записку, а Ванечка уже стоял на пороге. Только он ушел исполнять поручение, Тришин с тоской вспомнил, что записку написал многоцветной заграничной авторучкой, подаренной когда-то Ванечкой. Жена Ванечки работала в исполкоме. Кто-то ездил заграницу и привез эти ручки. Ванечка приобрел сразу две – одну себе, одну директору. Каким бы цветом ни написал Тришин записку, Ванечка таким же цветом мог внести изменения.

Надо было цифру пять написать словами. Где три гусочки, там и пять. Коль Горланову три, так и себе, и дочке по гусочке. Ванька-негодяй, по дороге исправит пятерку на шестерку – целых шесть гусочек враз, после такого от Сметанкина не отвертишься.

Мысль директора заработала в привычном направлении. В этом доме Сметанкину квартиру давать нельзя. Общественники раскусят махинацию. Надо договориться с исполкомом и дать квартиру в исполкомовском доме – будто бы городская квартира для директора совхоза, а исполкому вернуть в своем доме, исполкому много чего отдается – сразу не разберут. Горланов еще ни разу не обманул, он еще пригодится.

3

На уральском заводе работать Тришину было легче, чем учиться, но тоже трудно – по ступенькам служебной лестницы перемещался медленно и незаметно. Звезд с неба не хватал, пороха не изобретал, однако чтил начальство, был исполнителен, любил порядок и поскольку ввиду незначительного служебного положения и творческого рвения крупных ошибок не совершал, кресло его до поры до времени было прочным.

Однако надо же было такому случиться, половину дома, в котором жил Тришин, занял ответственный работник НКВД Горланов. Вскоре после приезда Горланова завод стало лихорадить, и Тришин почувствовал это на своей шкуре.

Фамилию Горланова на заводе произносили шепотом. Дорога на завод проходила мимо его окон, и рано утром из-за отодвинутой занавески стеклянным взглядом провожал он людей на работу. Как вода в реке, стиснутая берегами, норовит проскользить скорее, так люди у окон Горланова, подгоняемые тычками его острого взгляда, убыстрялись и норовили прошмыгнуть незамеченными. Вечером после работы таким же манером Горланов встречал возвращающихся работников, а уж потом сам уходил на работу и возвращался на рассвете.

Когда он спал, одному богу известно. Везде поспевал, все знал, обо всем всех расспрашивал, красными глазами пытаясь доглядеться до нутра каждого.
Вот тогда-то начальник Тришина Пименов стал придираться к своему подчиненному. До этого Тришин его устраивал, и он мирился с его творческими возможностями. Тришин мог давать план, мог наводить образцовый порядок, но требовать от него того, что называется творческой инженерной деятельностью, было безрассудно.

Завод долго топтался на месте, и Горланов удивлялся, почему это так, почему завод не в числе передовых предприятий страны, не в числе застрельщиков новых великих начинаний. Его удивление передалось директору, главному инженеру и Пименову в том числе. А Тришин причем? Возьмитесь, придумайте, а Тришин исполнит. Зачем же делать его козлом отпущения?

Для Василия Васильевича наступили черные дни. Как угодить начальству, не знал, что делать, не понимал. В эти самые дни частым гостем его семьи сделался сосед Горланов. Все вокруг его побаивались, а баронессе он понравился, и она его пожалела. Жена у него была не хозяйка, варить и готовить не любила и не умела. Питались они кое-как, а Горланов любил поесть.

Поначалу Тришин перетрухал. В доме водились наливочки, а тогда с этим было строго. Горланов скоро пронюхал про них, но отнесся с пониманием. Нет-нет, а иногда и он причащался.
Вот тогда-то баронесса стала по-соседски жаловаться Горланову на Пименова – он, мол, несправедливо притесняет Васечку.
«Ты бы при нем помалкивала», – попросил баронессу.
«Ничего ты, дурак, не понимаешь, – отвечала жена. – Тебя съедят, а ты молчишь».

Чем круче прижимал Пименов Тришина, тем щедрее устраивала баронесса званые обеды и чаще жаловалась на начальника. Однажды пришел Тришин на работу и понял, что что-то случилось необычное. Потом ему шепнули, что ночью арестовали Пименова. Тришин испугался, но быстро смекнул, что он с Пименовым был на ножах, а, стало быть, он единственный его раскусил. Так и получилось. На место Пименова назначили Тришина, а Горланов, как однажды приехал неизвестно откуда, так однажды и съехал неизвестно куда.

После его отъезда на заводе стало спокойнее, и Тришин прижился на новой должности. Потом случилась война. Многие в первые дни пошли в военкомат записываться. Тришин тоже подумывал сходить, неудобно как-то, когда все идут, но баронесса на него прикрикнула: «Сиди, дурак! Если надо будет, тебя позовут».

Пост, который он теперь занимал, имел бронь, и Тришину не довелось понюхать пороха, но он об этом не жалел. Инженер, который занял его прежнее место, ушел на фронт, и через пару месяцев семья осталась с похоронкой. Василий Васильевич об этом не забывал, а поэтому чужим военным орденам и медалям не завидовал.

В войну ему повезло. Пороха изобретать не пришлось. Надо было давать ту же продукцию, только меньшим числом мужиков. Такая задача была понятна для Тришина. Войну он закончил начальником производства, а там вскоре как-то сразу главный инженер и директор пошли на повышение, и Тришин пару лет походил временным директором, а потом стал постоянным.

На этом посту мечтал дожить до старости. Вторую половину дома, которую когда-то занимал Горланов, присоединил к себе. Участок обнес прочным забором. Построил кирпичный гараж и просторный погреб, заимел дачу, женил дочек, был доволен и счастлив.

С некоторых пор на спущенных сверху циркулярах по кадровым вопросам Тришин с удивлением и тревогой обнаружил подпись Горланова. Не такая это фамилия, как Иванов и Петров, чтобы везде и повсюду были однофамильцы, а тут имя и отчество совпало. Приехал в командировку в Москву – велели зайти к Горланову.

Горланов принял как доброго старого знакомого. Время поработало над ним в лучшую сторону. Держался он уверенно, будто всю жизнь просидел в министерских кабинетах и не бил людям зубы в своих подвалах. И одежа на нем была не хуже, чем у потомственных министерских персон. Из нагрудного кармана импортного пиджака, коричневого со светлой крапинкой, выглядывал край белого платочка. Из рукавов, как положено, выступали манжеты белой сорочки.

Длина рукавов рубашки была для Василь Васильевича больным местом. На правом кулаке у него красовалась татуировка «Вася». Чтобы прикрыть дефект, баронесса покупала ему сорочки самых больших ростов и размеров. Обшлаг рубашки Василь Васильевича вытаскивался вместе с рукавом, как пожарная кишка. На Горланове все было подогнано по росту, густые седеющие волосы были аккуратно подстрижены, глаза-то – глаза не были красными, и говорить стал не возбужденно и нервно, а важно, с достоинством. Когда только научился всему?

– Василь! Хватит отсиживаться в захолустье! – огорошил Горланов Тришина. – Такие люди, как ты, нужны в центре. У нас скоро дырка откроется на ближней околице. Пойдешь директором крупного НИИ.

Тришин перепугался не на шутку. Враз зачеркнуть и сломать то, что своим горбом создавал в течение всей трудовой жизни, и начинать все сначала: новый гараж и погреб, новую дачу, новых людей, приспособленных к его требованиям. На заводе люди простые, умников – раз-два и обчелся, а в НИИ – все умники. Да и зачем это Тришину? В своем районе его все знают, там он сам себе голова, сам бог и царь, и воинский начальник.

Как ни отнекивался бедный Василь Васильевич – Горланов слушать не хотел. Когда он настаивал и заводился, сквозь внешний блеск проступали черты прежнего Горланова. Из глаз вылетали ежовские колючки. Они впивались в самые чувствительные уголки души Василь Васильевича, будоражили ее и заставляли колебаться между боязнью не угодить, заманчивым соблазном подняться на ступеньку выше и страхом прогадать.

– Я говорю, справишься, – заверял Горланов, – значит, справишься. Я за тебя отвечаю. Ты в захолустье потерял классовое чутье. Понюхай время. Замечаешь, что творится? Сопливые юнцы все подвергают сомнению. Все им не так. Не так изысканно и не по совести. Дай им власть, они все вверх дном перевернут. Хватит нам революций в ту или другую сторону. Хватит копаний, кто прав, кто виноват. Нужен порядок. Не тот возраст, чтобы снова в драку лезть. Мы должны крепко держать вожжи в своих мозолистых руках. Открой в себе какой-нибудь талант и эксплуатируй направо и налево. Я вот тебе скажу без хвастовства: у меня феноменальная память. Я один раз посмотрю анкетные данные: надо мне – на всю жизнь запомню. Я могу сказать тебе, какого числа бывший твой начальник, Пименов, русский, 1906 года рождения вычеркнут из списков личного состава вверенного тебе предприятия, какого числа Тришин Василий Васильевич назначен на его место, и все совпадет тык в тык.

Горланов хотел произвести впечатление – и произвел. Не по себе стало Василь Васильевичу. Не намеков Горланова он испугался. За прошлое свое был спокоен, крови на руках нет, и доносов не писал, а за других не в ответе. Крепко его другое смутило. Много, ох, много осталось в Горланове от прежнего, занавесочного, а того он привык бояться.

Взглянул хозяин кабинета в нутро своего протеже довоенным горлановским взглядом и понял, что дело сделано: свободным духом тут не пахнет – осталось закрепить успех.
– Я тебя не ученым сватаю. Управлять – не изобретать. Твое дело командовать. Не бойся гаркнуть. Интеллигент очень чувствителен, когда унижают его достоинство. Будешь миндальничать – будет тянуть резину, а гаркнешь – он тебе даст план да еще мимо пройдет на цыпочках. Я тебе дам верных людей, и будешь жить, как у попадьи за пазухой. Наплюй на умников и в грош их не ставь. Незаменимых людей нет. Если человека заменить некем, закрой его работу к чертовой матери. Придави умников, давай план – и считай, что орден у тебя на груди.

Думал Тришин: похвастается Горланов и забудет. Не такая он большая шишка, чтобы такие вопросы решать, а вышло по Горланову.
В тот приезд встретил Тришин в Москве Раздольскую, с которой вместе учился в институте. Бросилась на шею обниматься.
«Вася, сколько лет, сколько зим. Такая жизнь была. Такая война. Надо нам разыскать всех, кто остался в живых, надо собраться».

Заставила адрес продиктовать служебный и домашний. Потом прислала письмо, дура восторженная. Запечатанный конверт лежал в гостиной, на столе, на чистой скатерти, а баронесса, онемев, смотрела на него, как на муху в молочном супе. Взял конверт с письмом и разорвал его, не распечатав, и клочки над мусорным ведром развеял.

Никого из прежних друзей студенческих лет Тришин не желал теперь видеть. О чем с ними говорить? Где они – умники? Что-то не видно их, а он – Тришин – директор завода и без пяти минут директор крупного подмосковного НИИ.

О том, что друзья могли погибнуть на фронте, Тришин не думал. Судьбами их он не интересовался. Ему казалось, что они где-то рядом, разбросаны по городам страны, но не проявили себя, а он проявил. Будут удивляться, как, мол, так, был таким и сяким, и на тебе раз. Пойдут намеки на блат и длинную лапу, никто не поверит, что Тришин лучше других оказался приспособленным к жизни и всего достиг своим упорством и трудолюбием. Поди докажи это умникам.

4

Из обещанных людей Горланов прислал одного Петлицына. Поначалу Тришин его побаивался, думал, что он приставлен шпионить, пока, наконец, понял, какая большая польза может быть ему от Петлицына.

Петлицын начал с того, что реорганизовал проходную и установил самые строгие правила входа и выхода сотрудников, вноса и выноса оборудования и материалов. Поначалу Тришин отмахивался, когда кто-либо из руководителей высокого ранга просил его разрешения вытащить банку краски, стекло, доски или фанеру, а потом понял, что может знать все про всех, а это очень удобно, когда подчиненного требуется подхлестнуть.

Когда на проходной установился идеальный порядок, Петлицын объявил войну дамским сумочкам. Лица женского пола с сумками больше установленного Петлицыным образца на территорию предприятия не допускались. Затяжная война шла с переменным успехом. Если Петлицын ослабевал контроль, размеры сумочек росли на глазах – женщины хотели в обеденный перерыв и после работы посещать магазины, а сдавать сумочки в камеру хранения было неудобно, и отнимало много времени.
До Тришина докатились слухи о войне, и он рано утром пришел на проходную.

За турникетами на пространстве между кабинами сновал сияющий от возбуждения Петлицын и отдавал распоряжения, как полководец, посылающий в сражение полки. Кабинщицы пропускали мужчин, но задерживали женщин. Размер сумочки определялся на глаз, но, если возникали споры, в ход пускался портняжный сантиметр. Возле камеры хранения образовалась толпа. Она слилась и перемешалась с толпами в кабины – шум, гвалт, Содом и Гоморра.
– Евгений Иванович, – сказал Тришин, – у всех, кто сегодня опоздает, не отнимайте пропуска.

Подобного приказания Петлицыну до сих пор не приходилось слышать. Он так сосредоточенно уставился на директора, стараясь понять ход его мыслей, что Тришину показалось, что за ним кто-то стоит, и он невольно оглянулся. Сзади никого не было.

Наконец-то Петлицын по-своему понял распоряжение директора – он придал ему глубокий и хитрый смысл. Он понимал, что это распоряжение выставляет его по сравнению с директором в невыгодном свете. В душе он не был согласен ни с распоряжением, ни с той неприглядной ролью, на которую, по его пониманию, его наталкивал директор, но многолетняя привычка сработала – жизненный опыт приучил его, что безукоризненная преданность всегда выгоднее собственной гордости.

Петлицын обошел кабины и громко, чтобы как можно больше людей услышали, сообщил о директорской милости.
Герберт Уэллс. Фантаст.

В книжном шкафу у Тришина, как положено, размещалось полное собрание сочинений Ленина, а сверху на объемистых томах лежала тоненькая книга, завернутая в кальку, – «Человек-невидимка» Уэллса. Это – единственная художественная книга, которую Тришин прочел со времен окончания института.

«Мы с Васей читать не любим, – говорила Елизавета Адамовна. – Мы любим телевизор».
Остальную часть шкафа и второй книжный шкаф занимали кулинарные книги.
 «Василь Васильевич! У вас богатейшая коллекция кулинарных книг!» – воскликнул изумленный Ланин, когда увидел в квартире Тришина шкафы с книгами.

А еще пятнадцать самодельных альбомов с кулинарными рецептами и с цветными вырезками из иллюстрированных журналов. Немало пожив, Василь Васильевич не переставал удивляться тому, с какой небрежностью люди относятся к питанию. Сколько кушаний можно приготовить, если есть желание и немного фантазии. Из одной картошки получаются десятки аппетитных блюд: зразы, запеканки, суфле, рулеты, оладьи, вареники. Ее можно жарить ломтиками, половинками, тушить с молоком, со сливками, со сметаной, с грибами.

 А что люди делают? Пюре, отварная и жареная. И все, лишь бы скорее. Зачем торопиться? Для себя стараетесь. О подливах и соусах забыли, кто их теперь делает? А сколько можно наизобретать мясных блюд, овощных, крупяных, мучных. Сколько тортов напечь. Терпение нужно, трудолюбие. Посмотрел бы Ланин, сколько на зиму заготовлено специй, травок и пряностей, сколько солений, сушений и маринада. Такой коллекции позавидовал бы любой московский ресторан.

Это баронесса придумала позвать Ланина в гости.
Елизавете Адамовне давно хотелось показать, что Василь Васильевич не такой простой человек, как кажется. Она остановила свой выбор на Ланине. У Василия Васильевича было на примете несколько других кандидатур, но Елизавета Адамовна считала, что ценитель должен быть самой высокой квалификации – Ланин из хорошей семьи, его мать иногда показывали по телевизору.

Василь Васильевич побаивался, что Ланин не станет хвастаться, и затея провалится, но все-таки пригласил Ланина в гости.
Пока шли к коттеджу директора, Андрей недоумевал, зачем он понадобился, но, как только переступил порог квартиры, он забыл о своем недоумении, а когда его пригласили к столу, у него совсем глаза разбежались.

Ланин не то, что Горланов, который молотит все подряд без разбора.
Ланин смаковал каждое блюдо, накладывал понемногу, чтобы все попробовать, всякий раз долго не мог решиться, что в первую очередь выбрать, но всякий раз выбирал и хвалил такие кушания, которые хозяевам хотелось, чтобы именно они были замечены.

Приятно было смотреть на Ланина. Ученый – а человек, не может устоять против соблазна. Он, как дитя, попавшее в страну чудес. Хочет все забрать, а все – не вместить. Потом баронесса завернула ему с собой, чего он не попробовал: холодной телятины, нашпигованной морковкой, чесноком и хреном, и пирогов трех сортов. Ланин вежливо отказывался, но не настолько, чтобы хозяева от него отстали. Похвала его была приятна Тришину и растрогала до слез.

Андрей потом рассказывал, как был в гостях у Тришина.
Василь Васильевичу об этом несколько раз доложили. К Андрею специально приходили послушать его рассказы. Вот что значит московское воспитание и мать – артистка. Василь Васильевич видел ее в двух постановках. В одной она играла ядреную деревенскую бабу. Такие отпускала смачные шуточки, что он с баронессой поудивлялся: как у такой лихой женщины может быть такой культурный сын.

 В другой раз ничего, она играла образованную женщину, мать образованного сына. Чего-то она весь фильм культурно спорила с невесткой. Баронесса потом говорила: «Мы с Васечкой не поняли, о чем у них был спор». По правде сказать, Василь Васильевич заснул еще до спора, а проснулся, когда передавали последние известия.
«Мы с Васечкой спектакли не любим, – говорила баронесса. – Мы любим оперетту и балет».

Умный мужик Ланин, деликатный, а план давать не может и к порядку равнодушен. Не чета Житянину. Тот – настырный, план даст, зубами вытащит. Целит он на место Ланина, ох, как целит.

Примчался Ванечка, выполнив поручение. По тому, как он, докладывая, поводил языком по губам, Тришин понял, что Ванька забрался в шкоду. Никогда после еды не облизывается, а нашкодит, как кот, языком обметывает губы. Поди, сначала слетал домой, припрятал шестую гусочку.

Надрать бы ему уши да дать по шее, так баронесса заступится. А и то права: кто грибы соберет, кто слетает к Сметанкину, кто полезет в подвал гастронома? Нужен еще Ванька, ох, как нужен. Придется Сметанкину дать квартиру. Шесть гусочек – не шутка. Отбрешусь на конференции, не впервой. Для Горланова не грех постараться. Горланов еще пригодится.

Хорошо бы на старости лет перейти в министерство, квартиру московскую заиметь. Внуки растут, в институт им надо. Будут учиться под крылышком деда и бабы, не в общежитии. Гараж с погребом младшей отдать, дачу себе оставить. Приезжать на лето, а зимой там. В Москве с медицинским обслуживанием и с харчами лучше. Не станешь директором – Сметанкин руки не подаст, не только цыпленка постного. Тяжела шапка Мономаха. Надо держаться за Горланова. Нужен еще Горланов, ох, как нужен.