Жизнь без героев Часть 2-4 Глава 7

Жизнь без героев



Часть ІІ – 4  Глава седьмая

ПРИЗНАНИЯ И ОБЪЯСНЕНИЯ

1

Разговор с Ланиным должен был состояться, и он состоялся. Встретились в туалете, у двух соседних писсуаров. Мальчишками, бывало, соревновались в дальности полета струи. Как во всяком деле, были свои приемы и свои чемпионы. Подросли, от старших переняли – в общественном туалете ничто не напоказ. Вместе вышли в коридор, и Андрей пригласил к себе.

– Кажется, я так и не понял, почему стремятся занимать кабинеты, – сказал, когда устроились на стульях. – Планы, сроки, кадры – все спущено, все, если потребуется, будет перекроено, и моего согласия не спросят. В технике процесс работы доставляет удовольствие. Если процесс правильный, он приводит к результату. В административной работе важен результат, и он подминает под себя процесс работы.
– Должны же быть люди, которые суммировали бы дельные воздействия и разрабатывали стратегию и тактику.

– Ну, понятно, но над административной деятельностью тяготеет какое-то проклятие. Все хотят перемен к лучшему, но никто не хочет никаких перемен. Мне не нравится организовывать работу неорганизованных работников и, с другой стороны, отбиваться от нелепых приказаний.
– Случается, ученый и организатор объединяются в одном лице.
– Хорошо, конечно, но это гении и герои, а я даже не талант.

Андрей огорчился, и вспомнились собственные обиды. Когда-то Толя Боначенко хотел, чтобы Марат Ветров разрешил все технические проблемы сразу, чтобы ему, легче работалось. Любой переворот совершается на гребне общей заинтересованности, а чьи воздействия будет суммировать Ланин? Почему он должен бежать впереди прогресса да еще, как бурлак, волочить за собою остальных? Не просидит Андрей в кабинете тридцать лет и три года, ничто его здесь не удержит.

Душа требует утешения – покатился разговор в отвлеченные дебри. Мышление и интуиция – любимый конек Андрея. Поддакивал ему, а слушал в пол-уха и прохлопал, когда Андрей перешел к измерителю потока. «Над ним придется поломать голову. Мне кажется, следует поиграть ловушками». Когда он произносил последние слова, рассек ребром ладони воздух и слева от воображаемой черты выставил рогатину из пальцев, возникло решение, как делать измеритель.

 Одного его намека без объяснений оказалось достаточно – пара ловушек совершила поворот вокруг оси, чего она раньше себе не позволяла, и сейчас же нити-связи от тех схем, которые придумывал, потянулись к ловушкам, соединились и замкнулись, и это неслучайная полнота и законченность создали непоколебимую уверенность в решении.


2

Удачи ходят табуном. В самый разгар работы над измерителем встретился в коридоре с Аней. Когда все потеряно, терять нечего, и бес удачи придал смелости – не сошел с курса, не прижался к стене.
– Здравствуй, Маратик. Как живешь? Слышала, поход организуешь. Мне нужно с тобой поговорить.
– Идем с нами. В походе поговорим, – сорвалось с языка.
– А если пойду не одна?
– Идем в прекрасные места, на Колоколенку.
– На Колоколенку? – с непонятным испугом удивилась Аня. – Я тебе завтра отвечу.

В те дни, когда готовился к походу, от Инки пришло письмо. Она похоронила маму, продала домик и перебралась в Ленинград. Митьке еще за одной могилкой присматривать. Муж сестры устроил ее бухгалтером в СМУ. Прислала адрес и телефон сестры. «Если захочешь, по этому адресу всегда сможешь узнать о моей судьбе. Писать я тебе не буду. Я, как и ты, решила отделываться поздравительными открытками». Только показалось, что вышел из кризиса, и вдруг предостережение и укор, и Аня обещала пойти в поход не одна.

Как обычно в подобных случаях, не обошлось без осложнений. В поход напросилась Леночка Чикина. Сулил ей золотые горы на будущее, но от Леночки трудно отделаться. Пришлось добывать для нее у девчонок кеды, куртку, верблюжье одеяло – не идти же в поход с ватным домашним. Так и курсировал от общежития до Леночкиной квартиры – то кеды не подошли, то штормовка не понравилась. Наконец, примерив и то и другое у большого зеркала, она осталась довольна. «Марат, посмотри. Я – симпатичная? Куда только мальчишки смотрят?». Слова ее напомнили что-то знакомое. Не так ли у старика Толстого говорила Наташа Ростова? Надо перечитать.

Было еще одно осложнение. В меню записали борщ украинский, а в Журчанске который день не было в продаже капусты, но оказалось, что Саша Подгурский держал в уме совхозное поле за монастырем. Отпускать его одного – душа не лежала. Забросили рюкзаки за спину и оседлали велосипеды.

Вечер медленно наползал на город, на шоссе, на долину излучины, в горловине которой у высокого обрыва на насыпных холмах расположился монастырь. На другом берегу Журчалки от Озерного шоссе до лесистого склона возвышенности, на которой размещался институт, простиралось поле. Узкая тропинка петляла между травянистым берегом и капустной посадкой. Повели велосипеды по тропе, удаляясь за овражек подальше от теплицы, в которой могли дежурить сторожа.

Таких умников на поле побывало немало. Полоса посадки вдоль тропы не раз подвергалась опустошительным набегам. Капуста еще не налилась, рос поздний сорт. Чтобы подобрать подходящие кочаны, предстояло углубиться в поле к возвышенным местам метров на пятьдесят, не меньше. Кругом – ни души. Тишина нависла над полем. Оставили велосипеды на тропе и осторожно, оглядываясь и озираясь, двинулись в поле. Достойные внимания кочаны долго не попадались, а уж до тропы, до велосипедов, далеко. Вдруг какой-то неясный звук привлек внимание – что-то тревожное пронзило чувства. Оглянулся – и остолбенел – от овражка по тропе бежали два мужика и еще двое или трое бежали от теплиц к овражку.

– Саша! Нас выследили! – закричал и помчался через капусту. Последнее, что запомнил – Саша воровато посмотрел из-за плеча и присел на корточки над очередным кочаном. Сознание переключилось на сумасшедший и панический галоп. Почему-то не стал бежать, лавируя между кочанами, а напрямую, перепрыгивая через капусту, высоко, как козел, поднимая ноги. Капуста в рюкзаке догоняла и колотила по спине, дыхание мгновенно сбилось, ноги уставали и деревенели.

Бегущие мужики неумолимо приближались, но капуста пошла ниже и реже. Оглянулся – Сашка, держа рюкзак в вытянутой руке и отмахиваясь в воздухе левой, такими же козлиными прыжками одолевал капусту. Велосипед поднял одним рывком, побежал вместе с ним, но долго не мог попасть ногой на педаль, пинал ее и отбивал ногу. Со стороны мужиков послышался свист. Мужики настигали Сашку, но он был уже у велосипеда.

Пока озирался, потерял скорость, колесо заносило от обочины к обочине. Преодолевая тупую боль в мышцах, приподнялся, нажал на педали из последних сил. Велосипед покатил, набирая скорость, но тут же, как назло, подвернулась плохо заметная из-за крутого поворота и густой травы канавка. В последний момент умудрился проскочить по самой кромке обочины и вывернуть руль, чтобы не залететь в торчащие капустные кочерыжки. За канавой тропа пошла ровнее.

Оглянулся – Сашка кубарем летел с велосипеда, а мужик от него уже в двух шагах. Нажал на тормоза, слетел с велосипеда и побежал к Сашке, на ходу сбрасывая рюкзак. Саша быстро поднялся, но запутался ногой в раме, запрыгал, как петух на одной ножке, а мужик уже почти рядом, за ним – второй. Оба крепко сбитые, с озверевшими лицами, в добротных сапогах, вымазанных землей и навозом. Один из них уже издалека занес для удара руку, и по знакомым признакам, по размашистой координации догадался, что мужики под всеми градусами.

– Ребята! Вы что? Мы заплатим! – закричал на них, но вместо отрезвляющего окрика прозвучала умоляющая просьба о пощаде. Мужик осадил себя – рука с кулаком застыла в воздухе, глаза полезли от изумления на лоб.
– Стой – закричал второй. – Это не они! – в тот же миг залихватский свист раздался от овражка. Трое мужиков махали оттуда руками и звали своих к себе.
– Одного нашего ножом пырнули, мы их догоняем! – выдохнул второй и, опомнившись, крикнул первому: – Бежим назад!
Первый сорвался с места, но тут же неуклюже с разворотом притормозил и крикнул:
– Обознались, ребята, простите! – и побежал по тропе, как заводной.

3

Аня не обманула – пошла в поход и пошла одна. «Где же обещанный друг?» – «Не мог пойти. Я потом объясню».
Как обычно, в последние минуты кто-то опаздывал, что-то забыли, но, наконец, Тим Рант негромко скомандовал, и пестрая толпа рюкзаков различных габаритов и различной спортивной одежды, от изысканной до нарочито примитивной, снялась со двора общежития и покатилась к платформе электрички. Тим Рант задает спокойный темп ходьбы, верный оруженосец Сашка Подгурский размахивает красным полотнищем на палке, кто-то из приближенных к атаманам следит за безопасностью движения и подбадривает отстающих – поход начался.

До берегов Колоколенки добрались без приключений. Предполагаемая поляна на высоком берегу оказалась свободной. Работали дружно: и дров заготовили вдоволь, и лагерь оборудовали до темноты. Над многоместной атаманской палаткой Саша вывесил флаг. Вечер выдался на славу. Тим после ужина пел до глубокой ночи. Когда отложил гитару – никто не зароптал. Народ потянулся спать.

У костра остались те, кому предстояло ночевать в атаманской палатке: Тим с Таней, Аня, Сашка и Алла Зиенко. Леночка Чикина замешкалась в стороне, но девчонки позвали ее к себе. Затухающими огоньками костра мерцали звезды. Сашка экономно подбрасывал сучья, чтобы сохранить тепло углей, но не разгонять полумрак.

Аня задумчиво слушала Тима. Он вспоминал события первого дня женитьбы, а Таня изредка уточняла рассказ. Сразу после загса Тим отправился с Таней кататься на лодке по озеру. Поднялась буря, почти шторм. Таня не умела плавать. Четыре часа боролся Тим с волнами. Он довел рассказ до окончания института и приезда в Журчанск, а уходить от костра не хотелось.

Утром, после завтрака, повел Аню на геодезическую вышку. На предыдущей неделе шли холодные дожди. Природа готовилась к осени. Со вчерашнего дня установились золотые деньки настоящего бабьего лета. Организм, уставший от серой слякоти, пробуждался под действием жизнерадостных красок и солнечного тепла. На вырубке за сосняком ярче березовой желтизны сияли на солнце желтые кусты шиповника. Проторенная в один след тропинка прикрылась лоскутным одеялом всевозможных расцветок – от прозрачной зелени до плотной коричневой красноты.

Кеды гнали перед собою звуковую волну звонкого мелодичного шелеста, звуки подобно маршевой музыке духового оркестра бодрили и звали к движению. Аня обратила внимание на полянку за посадкой коротышек-елочек. Низкая трава на полянке еще сохранила свою зелень нетронутой, но каждая высокая травинка и каждый кустик поддались требованиям осеннего времени. Забавно было видеть среди зелени, желтизны и багрянца кокетливые белые оборочки последних ромашек.

Вышли к дороге за опушкой леса и за возвышением перепаханного поля увидели невысокую издалека вышку. Аня узнала дорогу, поле и вышку. По этой дороге ехали с Гелием Агеевичем и где-то там, на дальнем краю, он свернул в лес. И та поляна, на которой расположился лагерь, вчера вечером показалась знакомой. Возможно, именно сюда той ночью приходили в гости к туристам.

Когда подошли близко, вышка оказалась высокой, но заметно перекошенной и дряхлой. Нижние перекладины отсутствовали. Их заменяли вырубки в бревнах. На первой площадке Аня долго осматривала пирамиду возвышающихся над головою почерневших от старости лестниц. Когда-то сам с опаской посматривал на своды первой покоренной вышки, а она была не чета этой старушке.


 «Полезешь, когда я доберусь до площадки. Находится вместе на одном пролете не рекомендуется. Внизу камни и доски с гвоздями. Падать не советую». Чем выше поднимались, тем ощутимее становилось пьянящее покачивание вышки и манящее к себе притяжение Земли. Вершина вышки морскою качкой отзывалась на каждое неосторожное движение. На последней, на смотровой площадке помог Ане подняться из люка и захлопнул квадрат отверстия деревянной крышкой, чтобы случайно не оступиться.

От кружения по лестницам, от непривычного чувства неограниченного простора и высоты голова у нее, вероятно, закружилась – она крепко вцепилась в перекладину. Земля манила к себе. Нужно было время, чтобы освоиться с необычным состоянием легкости и преодолеть пугающее желание перешагнуть через барьер. Высокая синева без единого пятнышка простиралась над головой. Лишенное конкретных деталей поле выглядело по-своему живописно. Лес вокруг поля сиял всеми красками пламени, зеленые языки елок рассекали его огонь и не позволяли ему вспыхивать и разгораться.

– Как красиво! – воскликнула Аня. Она облокотилась на перила, а Марат, повинуясь неосознанному порыву, склонился рядом с ней и положил руку ей на плечи. Она почувствовала, что наступил подходящий момент, надо сказать – повернула к нему лицо, и искрящийся в ее глазах блеск потух. – Я хочу тебя пригласить… Я выхожу замуж, Марат.
– Ты шутишь!? – с испугом воскликнул он и осторожно убрал руку.
– Нет, Марат, не шучу, это – правда.

Он отвернулся, облокотился на перила и смотрел неподвижно сверху вниз в одну точку. Она облокотилась рядом с ним, чтобы он чувствовал ее присутствие. Два человека стояли, почти касаясь друг друга. Петля дороги кружила вдоль нераспаханного края поля. По дороге, огибая поле, пылил грузовик.

Когда ехали с Гелием Агеевичем, казалось, что пыль сплошной стеной гонится за машиной. Отсюда, сверху, хорошо было видно, как колеса выбрасывали из-под себя пыль и закручивали ее в спираль. Она сплеталась с предыдущими витками в живой шевелящийся канат, и этот канат приподнимался над дорогой, дыбился, клубился, наращивался со стороны машины и распадался с хвоста, оседая пылью по серой обочине.

4

На том краю, куда пылила машина, Гелий Агеевич повернул от дороги в лес. Остановились на поляне у крутого обрыва. Долго сидели под старой сосной, вдыхали запахи леса и слушали тишину природы.

Гелий Агеевич без единой складки поставил оранжевую польскую палатку, на пол уложил два надувных матраца и накрыл их листом толстого поролона. Сверху расстелил плотное одеяло из чистой шерсти и застелил его, вот сюрприз, простыней. Еще одну простыню, сложенную аккуратным прямоугольником, он оставил в палатке у изголовья.

– Денек специально по заказу, – заметил он. – Анечка, ты мне позволишь раздеться по пояс? – он снял рубашку и майку и, наслаждаясь нежарким вечерним солнцем и воздухом, напрягал мышцы и изображал силача.
– Это несправедливо. Я тоже хочу загорать.

– Господи! Какой я остолоп. Вот! – он энергично постучал косточкой пальца по коре сосны. – Вместо того, чтобы предложить тебе озарить природу своим божественным телом, я мозолю деревьям глаза своими мощами. Анечка прости меня за мою невнимательность.

Когда вышла в купальнике из палатки, Гелий Агеевич упал на колени и простер руки.
– Анечка! Королева души моей! Позволь верному рабу припасть к твоим стопам.
Он готов был выполнить свое намерение – пришлось его отвлечь.
– Верный раб забыл обязанности. Королеву надо кормить.

У него было замариновано мясо для шашлыка, припасены помидоры, огурцы, острый томатный соус, прихвачена бутылка шампанского и яблоки. Он разложил продукты на широком пеньке, поставил возле пенька два складных стульчика, развел костер, а потом из припасенного листа жести стал готовить приспособление для жарки мяса на шампурах. Огонь с аппетитом пожирал сухие хворостинки, но превращал их не в угли, а в золу и пепел. На поляне бывали туристы. От них осталось старое кострище и не осталось поблизости дров. Надо было поискать – пошла по тропе вдоль обрыва.

Потоки желтого песка, текущие по склону, показывали направление дождевого стока. Вода из года в год совершала свою разрушительную работу. В одном месте сосна, опрокинутая ветром, покоилась на склоне промытыми корневыми щупальцами к небу, а вершиной – к земле. Внизу у реки буйство зелени и кустарника, а на склоне ни травинки. Корни вековых сосен у края обрыва свисали бахромой. Когда-нибудь наступит очередь и этих красавиц.

Не держится песок без травы и кустов. Дерево могло бы жить, но оно уже обречено. Вот так и человек теряет почву и опору, если заботится лишь о своем пространстве и забывает близких и друзей. Жалко и обидно. Сколько силы и красоты, жить бы и жить. На просторе сосны наряднее, упитанней, в чащобе хуже условия, но прочнее почва и больше хвороста. Каждому от других свое.

Сначала собирала мелочь и складывала на полянках, потом углубилась в лес, хотелось отыскать березовое полено с уцелевшей берестой. Несколько засохших елочек выворотила с корнем, но возвращаться не хотелось – перед глазами возникала перевернутая корнями к небу сосна на крутом обрыве.

Покоя не давала безвременно загубленная жизнь, тревожили смутные ощущения, что важные мысли в связи с этим не додуманы, и какое-то неясное предостережение чувствовалось в застойном колючем воздухе с густым запахом сосновой смолы. И вдруг почудилось, что кто-то смотрит.

Обернулась и замерла – недалеко, у дерева, стоял бородатый мужик, и что-то острое блеснуло в его опущенной руке. В груди перехватило – ни крикнуть, ни отступить, ни позвать па помощь.

– Не бойтесь, – сказал мужик юношеским голосом, – я за дровами. – Он сбросил капюшон и распахнул штормовку. Никакой бороды у него не было. Под штормовкой оказалась матросская тельняшка. – Извините, я вас только что заметил. Лазил под елками за грибами. А вы ищете дрова? Вам нарубить?
– Спасибо, я уже собрала.

– Это ваша машина там стоит? – незнакомец показал топором направление. – Будем соседями. Мы стоим за оврагом. Приходите в гости. У меня гитара.
– Спасибо за приглашение. Я не одна.
– У костра всем места хватит. Я буду ждать вас, – незнакомец направился к оврагу, и сама заторопилась к палатке – скорее одеть тренировочный: в нем не так колко носить дрова и не так страшно встречаться с незнакомцами.

С хорошими дровами дела пошли быстрее. Аппетитный аромат жареного мяса окутал поляну. А потом долго сидели за пеньком на складных стульчиках. Пили шампанское, ели вкусные шашлыки, самые вкусные из всех, какие только могут быть на свете.

Гелий Агеевич предупреждал любое желание, нежно заботился, рассказывал истории за историей. Давно закатилось солнце. Наступил дивный вечер, самый дивный из всех, какие когда-либо бывали на земле. В тумане Журчанска остались заботы и сомнения, и рядом был человек, родной и близкий, готовый ради другого на любой благородный поступок.

Приглушенный неясный крик донесся со стороны оврага.
«Туристы. На той стороне остановилась группа». – «Я встречала в лесу гитариста. Он приглашал нас в гости». – «Пойдем, раз приглашали. Доставим соседям удовольствие». По тропе дошли до оврага. В его гулкий зев Гелий Агеевич посветил фонариком, но свет не добрался до дна. Спускаться приходилось осторожно, держась, где можно, за кусты. На дне оврага переступили через тоненький ручей. Поднялись по другому склону, прошли немного и услышали голоса. Сухая ветка треснула под ногами Гелия Агеевича.

– Стой! Кто идет! Пароль! – раздался громкий голос.
– Соседи! – громко ответил Гелий Агеевич.
Большая группа ребят и девчонок располагалась на бревнах у костра. «Ура! Кашу и чай гостям». Знакомый гитарист вышел навстречу и не знал, где усадить.
– Великий вождь! Окажи честь гостям, – тот, кто спрашивал пароль, протянул знакомому незнакомцу гитару. В другой руке он держал увесистую рогатину. – Девчонки! Уступите место ближе к вождю! – для убедительности телохранитель приподнял и опустил свою секиру на землю.

Девчонки быстро переместились вдоль бревна, освобождая место с краю, ближе к колоде, которая служила троном. Вождь взял гитару, проверил струны – установилась немая тишина. Парни и девчонки – все в разных позах – приготовились слушать. Гелий Агеевич восторженно смотрел на всех, стараясь ничего не пропустить.

Великий вождь достоин был такого звания. Он пел – и шелест листьев замирал. Его негромкий, необыкновенный, передающий все оттенки чувств голос доходил до сердца каждого. Он каждого заставлял грустить, печалиться, терзаться и страдать, и в те роковые минуты, когда страдание доходило до предела, он внезапно находил жизнелюбивые мотивы и убеждал страдание уступить место печали, печаль побеждал надеждой, а вслед за надеждою появлялись шутка и веселье.

Вздох облегчения прокатывался вокруг костра, переходя от одного к другому. Радость торжествовала над печалью, но ненадолго. Вождь отложил гитару.
– У нас гости. Они пришли познакомиться, а мы мучаем их песнями.
– Сейчас бы выпить за знакомство – мечтательно сказал кто-то из парней, и все сочувственно засмеялись.
– У нас есть вино. Я мог бы сходить, – осторожно предложил Гелий Агеевич.
– Мы вас проводим, чтобы не было скучно, – предложила свои услуги соседка. – Можно?
– Великий вождь, ты разрешишь гостям доставить нам хмельные дары? – торжественно спросил оруженосец с рогатиной и вполне буднично добавил: – Отмени на сегодня сухой закон, раз уж такой случай.
– Как хотите, – ответил вождь.

– Дорогой гость, вождь разрешает принести дары, – по-своему рассудил оруженосец.
– Анечка, можно я схожу, а девочки меня проводят? – спросил Гелий Агеевич. В сопровождении двух девчонок он направился к оврагу. Очень скоро оттуда раздался звонкий смех. Гелий Агеевич успел рассказать что-то смешное. Весь лагерь пришел в движение. Кто встал, чтобы размять затекшие ноги, кто отправился за дровами, кто просто так. Вождь подсел рядом на бревно.

– Вы замечательно поете. Я могла бы вас слушать всю ночь.
– Оставайтесь с нами… навсегда. Вы не муж и жена, я знаю. Я много ходил по свету. Я встречал подобные стоянки удовольствия. Чтобы забраться сюда, надо хорошо знать дорогу. Он здесь не первый раз.
– Как вам не стыдно? Вы не имеете право говорить, не зная человека.
– Имею, – ответил он спокойно. – Я – Человек Желающий Счастья.
– А я – Счастливая Женщина!

– Это не ваше имя. Оставайтесь. Я покажу вам нашу страну от Байкала до Нарочи. Я покажу места, где нет следов человеческих.
– Почему я должна тебе верить?
– А почему ты веришь Человеку Машины?
– Я его знаю.
– Ты не знаешь, кем он был до тебя и кем станет с тобою.

– Когда-нибудь человек должен идти на риск, чтобы не оставаться в одиночестве.
– Человек Машины заманит тебя в страну Накатанной Колеи. Идем со мной. Я покажу тебе Мир Нехоженых Троп.
– Сейчас принесут вино. Ты выпьешь с нами и пожелаешь мне счастья?
– Зачем ты надеешься на Жидкость Самообмана?
– Тебе не нравится вино? Сухое?

– Я не верю в Счастье Искусственных Иллюзий. Я доверяю Естественной Природе.
– Почему же она не сделала тебя счастливым?
– Потому что Те, Кто Приносит Счастье, не находят дороги из страны Заблуждений. Богиня Больших Испытаний искажает им зрение, и они принимают Броское Напускное за Действительное и вместо Седьмого Неба попадают в долину Слез и Разочарований.
– Печальная участь. А что же ждет их отвергнутых спутников?
– Долина Одиночества или мутный поток Лишь Бы Кто.
– Ты один из отвергнутых? А ты доказал, что ты Достоин Быть Избранным?

К костру на бревна стали собираться девчонки, и разговор прекратился. Пели хором, пока от оврага не послышался голос Гелия Агеевича и звонкий смех его провожатых. Вождь пересел на колоду и взял в руки гитару. Загремели кружки. Гелий Агеевич пошел с бутылкою по кругу.
– Как он? – спросил кто-то у соседок, когда Гелий Агеевич был на другом краю бревна.
– Мировой мужик, – ответила вторая соседка. – Анекдотов знает – пропасть. Ухохочешься.

Великий вождь ударил по струнам и запел. Теперь его песни были еще печальнее, чем до этого. Грусть и печаль его росла и ширилась. Он запел песню, посвященную памяти альпинистов, погибших на ледяной Безенгийской стене. Слезы навернулись на глаза. Замолк его голос – и непроницаемым лапником нависла над лагерем колючая тишина.
– Эту песню он редко поет, – прошептала соседка Гелию.
– Почему? – спросил Гелий Агеевич.

Вождь услышал шепот и, может быть, поэтому внезапно снова ударил по струнам и запел.
Почему да почему…
А нельзя ль без почему?
А нельзя ли, а нельзя ли...
Нас не взяли… Почему?
Нас не взяли, нас не взяли,
Нас не взяли… Почему?
Он сделал паузу и снова ударил по струнам, и хор очень бережно, в полшепота повторил этот странный припев.
Нас не взяли, нас не взяли,
Нас не взяли… Почему?

В словах песни не было смысла, но музыка и интонации его голоса выражали так много горьких раздумий и страданий, что обычными человеческими словами их невозможно было бы передать, и именно такой вот нелепицей можно было сказать больше, чем внятными словами. Он не пел, он переживал жизнь – ее прошлое, настоящее и туманное будущее, которое то вдохновляло его, то разочаровывало и пугало.

Он выбирал песни, повинуясь капризным переменам настроения, он обуздывал настроение своей волей и укрощал его, но грусть снова одолевала его, и он покорялся ей. Разыгранное представление – борьба воли и чувств, разума и настроения, борьба с переменным успехом, исход которой не мог быть предрешен.

Гостей провожали до оврага. Пока под перекрестным огнем фонариков спускались на дно и поднимались по другому склону, великий вождь, стоя на краю обрыва, пел под гитару песни.

Прежде чем можно было позволить событиям развиваться дальше, необходимо было сбросить с себя грусть, очарования и сомнения.
– Гелий Агеевич, искупаемся?

Воздух после захода солнца остыл, а вода была теплая, насколько может быть теплой вода в подмосковной реке. Песчаное дно не таило никаких неожиданностей. Упругий поток, обтекая преграду, забурлил на уровне груди и, сталкивая с места, потянул за уплывающим лунным светом. Перед поворотом реки над течением нависла толстая ветка. Доплыли до нее и здесь побарахтались и подурачились, пока не замерзли. Гелий Агеевич растер спину вафельным полотенцем «до ощущения приятной теплоты».

Летняя ночь вступала в свои права. Закончили перекличку птахи. Настоявшийся сосновый запах уступил окружающее пространство плывущим с реки запахам свежей листвы и травы.
А потом легли на чистую простыню. Луна, смущенно потупившись, укрылась за набежавшую тучу. Ни один посторонний звук не нарушал покоя и тишины, лишь одинокий заблудившийся комар пел свою песню – искал и никак не мог отыскать потерянную дорогу.

5

– А зачем ты пошла в поход? – внезапно спросил Марат.
Пыль осела и улеглась. Машина проехала знакомый поворот на поляну и укатила дальше, за поле. Марат как будто смотрел в ту же точку, но изменил наклон головы – ждал ответа.
– Хотела вас познакомить, хотела на свадьбу тебя пригласить и попросить прощение. Я дважды виновата перед тобою. Первый раз – когда умерла твоя мама. Второй раз – когда у меня был Левка Цурюпа. Мне и сейчас стыдно за тот поступок.

– Поступок – как поступок. Чуть тоньше, чуть обходительнее, а что бы изменилось?
– Ты пойдешь на свадьбу? Будет Галя, Андрей Александрович, Витька Кромкин. Мне бы очень хотелось, чтобы ты присутствовал.
– Может быть, еще не поздно?
Он понял невысказанный ответ и снова отвернулся надолго.

В то утро проснулась поздно. Гелий Агеевич спал, как ребенок: одна рука под щекой, другая поверх одеяла, губки – бантиком. Осторожно, чтобы не потревожить, выбралась из палатки. Светило солнце, а телу на свежем воздухе сделалось зябко. Костер за ночь погас. Подула на угли, разогнала во все стороны пепел, не раздула огня. Сделала несколько упражнений из своего обычного комплекса, но вчерашняя бодрость не возвратилась.

Спустилась к реке, вымыла лицо и руки до плеч, осторожно, чтобы не забрызгать материю, облила водой живот и спину. От привычной прохлады тело приободрилось, но настроение не улучшилось. Гулкое безмолвие, подозрительный шелест листвы, беспокойное журчание переливающихся потоков, зыбко прозрачный до самых небес воздух – все вызывало нарастающее чувство тревоги, будто случилось что-то непоправимое.

Тревога звучала на тонкой высокой ноте, нарастала до боли в висках, назойливо пела, как заблудившийся одинокий комар. Пока поднималась на высокий берег, заметила, что что-то странное творится в природе. Трава топорщилась и не сливалась с кустами. Каждое дерево стояло само по себе, охраняя свои границы растопыренными во все стороны острыми ветками. Неестественная оранжевость палатки, беж машины, черные пятна кострищ на зеленом фоне – все показалось ненужным.

Гелий Агеевич спал в той же позе. Нарочно с шумом забралась в палатку, но он не пошевелился.
– Гелий Агеевич, проснись! Уже поздно. Новый день наступил.
Он потянулся, не открывая глаз, протяжно со стоном выдохнул и, как ребенок, повернулся на другой бок.
– Гелий Агеевич, ты поступаешь не по-рыцарски. Кто будет развлекать королеву?
– Анечка, прости. Я посплю еще чуточку. Я люблю по утрам понежиться.

– Спать надо было ночью. Уже солнце взошло, уже птички поют, – он повернулся на спину и открыл глаза.  –  Королеве скучно одной, а от скуки на душе тошно, – сказала – и что-то просительно униженное почудилось в собственной покорной позе. Сидела перед ним на коленях, рука невесомо ласкала его грудь, голову безвольно склонила на плечо и глаза отвела, но чувство стыда за свою беспомощность не возникло – он единственный человек, от которого зависела возможность вернуться из нового неприятного состояния в мир вчерашнего дня.

– Я ночью отдал тебе всего себя без остатка. Мне нужен отдых. Иди ко мне, я тебя успокою, – он привлек ее к себе на грудь и стал целовать, но она высвободилась из его объятий.
– Гелий Агеевич, пташки, букашки проснулись и смотрят на нас.
Приятные прикосновения его губ не вызывали вчерашних чувств – они не сопровождались музыкой его голоса и возбуждающим очарованием нежных слов. Хотелось слышать его жаркую речь, чтобы возвратить утраченное спокойствие.

– Анечка, успокойся. Все будет хорошо. Мы будем жить и наслаждаться жизнью.
– Жизнь – трудная штука. Не всегда в ней бывают наслаждения.
– Анечка, я понял жизнь! Я знаю, как сделать, чтобы жизнь была не работой, а наслаждением. Ты веришь мне! Веришь в мою любовь! Я клянусь тебе, у нас все будет прекрасно. Мы проживем счастливо и со вкусом.
– Какие такие секреты ты знаешь?
– Секретов нет, есть одно простое условие. Я тебе потом скажу. Надо понимать жизнь – вот весь секрет.

– Не так это просто. Понимать жизнь – мало кому удается.
– Это потому, что ставят себе ложные цели! – Гелий Агеевич сел, он воспламенился желанием говорить. – Выдумали: жизнь – борьба! Жизнь – это наслаждение! Я хочу жить со вкусом! Я не желаю ни с кем соревноваться и бороться. В школе – борись, чтобы поступить в институт. В институте – борись, чтобы получать стипендию. На работе – борись, чтобы защитить диссертацию, чтобы тебя не съели. Борись, борись и борись. Посмотри, как прекрасен мир, как прекрасна природа, – он распахнул полог, выбрался из палатки и потянул за руку за собой на поляну. – Мир и природа, и эта поляна вечны, а мы пришли в этот мир на секунду, на миг, и полжизни уже пролетело. А что в этой жизни было? Борьба с конкурентами, борьба с борцами. Во имя чего? Во имя престижа и гениальных детей? Все это пустая суета. Я не хочу никого отталкивать и обгонять. Я хочу жить и наслаждаться жизнью. Человек создан для счастья, а счастье – это легкая жизнь, а не тяжелый труд или борьба. Анечка! Я благодарен тебе за вчерашний вечер, за эту ночь. Нам было хорошо – нам будет еще лучше. Я тебе обещаю. На надо торопиться заводить детей, не надо торопиться к пеленкам-распашонкам, и мы будем счастливы.

– Что ты говоришь? Какая это жизнь – без детей?!
Глаза его забегали – куда бы улизнуть, но он уже не мог остановиться.
– Я – гордый человек. Я не способен носить кандалы и цепи. Я хочу жить свободной птицей. Я недавно освободился от диссертации. Я сыт ею по горло. Я только что получил долгожданную свободу – финансовую и духовную. Я жить хочу!
– Вот как?! – от страшной догадки вопрос прозвучал выкриком. – Какое место ты отводишь мне в своей свободной жизни?

– Анечка! Я не мыслю свою жизнь без тебя, но я не хочу детей. Я не умею с ними. Я еще сам ребенок. Я сам хочу, чтобы меня баловали.
– Как же ты так можешь?
– Анечка, прости меня! Прости за то, что без утайки рассказал о себе. Прими меня такого, какой я есть, или, если не жалко, отбрось, как мусор, как пустую породу.

– Что же ты мне раньше этого не сказал?
– Анечка! Мы сейчас неправильно поймем друг друга и напрасно поссоримся. Я не хочу ссор. Я не мыслю жизнь без тебя. Все будет, как ты захочешь. Забудь все, что я сказал. Я по утрам глуп, как пробка. Сколько раз зарекался не распускать язык спозаранку. Давай умоемся, позавтракаем и поговорим на свежую голову. Я окунусь в холодную воду и приду в себя. Прости меня, пожалуйста. Дернул черт за язык. После завтрака в торжественной обстановке я тебе все объясню. Если ты настаиваешь, я полюблю детей.

– Перестань говорить о детях.
– Молчу. Клянусь тебе, все будет так, как ты захочешь, – он взял полотенце и мыльницу и, поминутно оглядываясь, направился к речке. – Анечка, я вернусь к тебе на волне любви! – прокричал он издалека, но его слова смутно доходили до ее сознания.

Он все решил, все продумал, чтобы ему было хорошо, а что нужно другому, как другой человек собирается строить свою жизнь, спросил, поинтересовался? Все нежные слова, и нежные ласки, с которых началось то, что случилось, – все представилось в новом, в ужасном свете. 

Лицо его представилось не любящим и благодарным, как перед коротким сном на рассвете, а самодовольным и сытым. Все то, что ночью воспринималось как продолжение любви, ее развитие, было для него лишь наслаждением, а заверения в дружбе, восторженные слова о «женщине его судьбы» – все было обманом. Пелена спала с глаз.

Розовый свет луны сменился кровавыми сполохами. Тревожное пение заблудившегося комара заглушило грохотом набегающего потока. Обломки досок и камни понесло мутным бурлящим течением, и не было сил уклониться от их несправедливых ударов. Боль разлилась по голове от висков до затылка. Чтобы не захлебнуться в мутной воде, надо было спасаться. Бежать, бежать скорее.

Тяжелые удары в висках отмеряли время, но она слонялась по поляне между палаткой, пеньком и машиной. Блуждающий взгляд случайно упал на купальник, сохший за палаткой на веревке. Она по привычке проверила, достаточно ли он высох за ночь. Бессмысленное занятие вернуло ее в мир привычных действий.

Она разыскала спортивную сумку, собрала вещи, достала лист бумаги и Танину трехцветную авторучку – до сих пор не отдала. Таня будет ругаться. Выдвинула стержень – он оказался красного цвета, но не стала менять. Став на одно колено и приспособив сумку на другом, написала красной пастой записку:
«Гелий Агеевич! Я ухожу пешком.
Если будет скучно, пригласи вчерашних попутчиц.
Они от тебя без ума. Живи и наслаждайся».

Разорвала лист пополам. Записку придавила кружкой к пеньку, а на оставшемся клочке бумаги написала вторую:
«Я ухожу. Записка на пеньке».
Первую записку он мог не заметить, но в палатку-то он заглянет.

Быстрыми шагами, чтобы поскорее уйти от проклятого места, пошла по тропе к Журчанску. У ложбинки, где начинался спуск к реке, от тропы отходила узкая тропка, внизу она сливалась с нижней тропою. Когда на машине ехали сюда и проезжали первую деревню, видела самодельный пешеходный мостик через речку и дорожку до леса. Если идти по нижней тропе, ближе к речке, мостик можно увидеть, а там и деревня близко и шоссе с автобусами.

И уже решив идти по нижней тропе, она постояла и прислушалась – он не бежал вдогонку, не звал ее. Он же все любит делать со вкусом. Куда спешить, что его ждет? Со вкусом поплавает, разотрется полотенцем и, вдыхая сосновый аромат, не спеша, поднимется по склону. Приятных вам наслаждений, Гелий Агеевич.

Сошла по ложбинке и пошла, не оглядываясь и не прислушиваясь. Лопнула любовь. Все кончено, как у многих других. Вы не тот человек, за которого себя выдавали. Вы не артист, не художник, не поэт. Вы обыкновенный донжуан. Вы раскусили мой характер и воспользовались этим. Вот зачем вам надо быть артистом, художником и поэтом. Вот на что вы тратите способности. 

Вы не тот человек, каким я вас представляла. Я рассчитывала на вашу порядочность. Я видела в вас увлеченного человека, способного сделать для себя и для других интересную жизнь, а вы лишь хитрый сластолюбец с душою эгоиста. Вы видите смысл жизни в наслаждении, а я его вижу в другом. Мне нужен человек, который разделил бы со мною трудности, был бы опорой, помощником, другом – был бы настоящим мужем, которому я бы не боялась доверить свою судьбу, но вы не такой человек. Ваша красивая внешность и ваши манеры ослепили меня. Пусть это послужит мне наукой – горькой и несправедливой.

Река оттеснила тропу к высокому берегу. Переправиться бы на другой берег, но к речке не пробраться – кусты и крапива сплошной стеной и на том берегу не лучше, да вдруг за кустами топи. Иногда речка подступала к обрыву так близко, что тропа забиралась на подножие сыпучего склона, а там из-под камней и песочной кашицы сочились грунтовые воды. Такие сырые места приходилось преодолевать по камешкам, с тревогой ожидая, появится или не появится тропа за обрывистым изломом берега.

Несколько раз, если склон был не слишком крутой, пыталась подняться на гору, но попадала в непролазную чащобу. Тревожные поиски пути отвлекали, боль затихала, затаивалась, но вновь и вновь при первой возможности выплескивалась потоком мыслей.

Честный человек начинает со свадьбы. Тем самым он показывает, что согласен с традициями. Традиции не напрасно придуманы. Они проверены веками. Они не помеха честному человеку. Начиная со свадьбы, такой человек показывает всем, что признает общепринятый путь, что он согласен взять на себя ответственность за судьбу и жизнь других людей и готов взвалить на свои плечи мужские обязанности. А вы ищете лазейку.

Вы не хотите ни ответственности, ни обязанностей, а это нечестно, это недостойно мужчины. Зачем вы клялись в дружбе? Зачем говорили про «женщину своей судьбы»? Почему, по какому праву ни разу не намекнули, какие у вас намерения? Я бы поняла, я не такая глупая.

Вам не хотелось ничего упускать. Это подло. Это недостойно мужчины. Я не давала повода для такого к себе отношения. Я верила в чистоту ваших побуждений, верила, если не в любовь, то хотя бы в дружбу, в которой вы клялись много раз. Вы меня предали. Живите, если можете, если вас не замучит совесть от сознания того, что вы – предатель.

Наконец появился склон, на который удалось забраться. Отыскала тропу, прошла немного – пересекла небольшую полянку: недалеко от одинокой палатки парень и девушка играли в бадминтон. Парень не отбил волан, и девушка оглянулась туда, куда он смотрит.

Еще вчера в машине мечтала поиграть с ним, погонять его хорошенько, чтобы не задавался. Ракетки остались в машине. Вчера перед отъездом о них вспомнила, а о деньгах забыла. Придется просить кондуктора или водителя, чтобы в Журчанске подождали, пока безбилетница сбегает домой, а если выставят из автобуса, придется упрашивать водителей попутных машин, чтобы довезли бесплатно или подождали у дома. Не может быть, чтобы кто-нибудь не выручил. Не все такие люди, как Гелий.

Несколько раз тропа забиралась в глухой лес, и тогда становилось не по себе. Уж лучше бы было идти по нижней тропе, пошла бы по воде, если бы река совсем подступила к берегу. Но тропа не долго блуждала по лесу. С очередного обрыва увидела деревню, речку с открытыми берегами и маленький в две доски самодельный мостик.

На столбе у шоссе висело расписание, но, чтобы им воспользоваться, надо было знать время, а часы, как и кошелек, остались дома.
– Скажите, пожалуйста, который час? – обратилась к женщине на другой стороне улицы.
– Рейс туда был, – женщина показала рукой в сторону другой деревни. – Скоро вернется.

Действительно, скоро на подъеме дороги за поворотом показался автобус, но прежде, чем он доехал до остановки, на подъем на бешеной скорости влетела знакомая бежевая машина, обогнала автобус и раньше его затормозила возле столба, обозначающего остановку.

6

– Кто он? – спросил Марат, не оборачиваясь.
– Друг Ланина.
– Друг или знакомый?
Стояли на вышке, касаясь плечами друг друга, и думали о своем.

Гелий Агеевич успел схватить за плечо раньше, чем поднялась на ступеньку автобуса. Пассажиры прилипли к стеклам. Водитель автобуса закурил, перегнулся к окну, чтобы видеть, что происходит. Женщина с той стороны улицы перешла на эту.
– Анечка, ты меня не так поняла! Я тебя не пущу. Я брошусь под колеса автобуса.
– Перестань разыгрывать комедию. Дай мне тридцать копеек.
– Даже убийце перед казнью дают право последнего слова!

Чтобы убеждать, ему надо было жестикулировать, а руки у него были заняты – в одной была сумка, другою он крепко держал за локоть.
Легкий порыв ветра распахнул дверцу машины со стороны обочины. Он успел заблаговременно ее приотворить.
– Ты посмотри, даже машина зовет тебя к себе. Анечка! Прости меня! Дай сказать слово, а потом убивай.

Водитель автобуса дважды протяжно просигналил.
– Шеф! Будь другом! Езжай, – закричал ему Гелий Агеевич. Он отпустил локоть и махнул водителю рукой. Водитель захлопнул двери. Гелий Агеевич сорвался с места и выбежал на дорогу: – Шеф! Спасибо тебе! Извини! Мы сами разберемся.
Автобус уехал, женщина перешла на другую сторону улицы. Гелий Агеевич отбежал к машине, поставил сумку на сиденье. Руки у него освободились, у него появилась возможность жестикулировать.

– Анечка! Хочешь – я на глазах у всей деревни стану перед тобой на колени! Я виноват! Я подлый и гадкий человек! Я привык, что все потакают моим капризам. Меня любили, исполняли любую мою прихоть. Меня избаловали, и теперь я за это расплачиваюсь.
– Я от тебя ничего не требую. Отвези меня домой.
– Анечка, я безумно люблю тебя! Клянусь здоровьем матери! Я не могу без тебя! Я говорю святую правду! Я не связывал любовь с будущим, я не планировал, что будет дальше. Я жил и наслаждался. Клянусь тебе, я не вру. Я изменюсь, я сделаю все, что твоей душе угодно. Я полюблю всех детей на свете. Без тебя мне не жить. Я покончу с собой! Что мне сделать, чтобы ты простила меня?

– Отвези меня домой.
– О господи! Я отвезу, я отнесу тебя домой на руках! Не гони меня сразу. Подумай, я тебя прошу! Ты же умная женщина! Ты все поймешь и простишь!
Он мог бы убеждать и жестикулировать сутки напролет. Пошла и села в машину. В машине его заверения не получались убедительными. Он не видел лица собеседницы, и руки были заняты. Спицы руля не знали покоя – одна поднималась к потолку, другая опускалась к полу. Почва у него под ногами накручивалась на колеса машины – расстояние до Журчанска неумолимо сокращалось.

В очередной раз за эту поездку совершалась переоценка достоинств его персоны. Ночью он был близким и дорогим человеком, утром – чужим, сейчас – уже не чужим, но еще не близким, как прежде, понятным и трудным Гелием Агеевичем Бариновым. Чем ближе к рулю клонилась его повинная голова, тем светлее становилось в машине и легче дышалось. Устрашающее набегание мутных потоков, хаос валунов и досок заменилось бегущей дорогой, долиной речки, высоким лесистым берегом. Тревожный стук в висках прекратился – спокойно стучали детали двигателя.

Гелий Агеевич почти не смотрел на дорогу, хорошо, что ехал медленно, если бы разогнался, угодил бы в кювет или столкнулся бы с встречной машиной. Он – как капризный ребенок. Так же нельзя. Если не поймет, что такое взрослая жизнь взрослого человека, он будет несчастным, и никакая женщина не сделает его жизнь счастливой.
– Анечка, меня не жалеешь, так мне и надо, но машина не виновата. Она вся от горя в серой пыли. Можно, я помою ее?
– Делай, что хочешь.

Он остановил машину на лужайке возле реки, стал вытаскивать в спешке сложенные одеяла и палатку, выколачивать пыль и перекладывать. Назло ему разделась и села загорать. Пусть завидует, сам испортил поездку.

Было тепло и тихо, лишь какие-то звуки, похожие на пение комара, не прерываясь, звучали в ушах. Муравьишка заполз на колено и поднимался выше. Хотела его прихлопнуть и пожалела – сняла травинкой. Одними наслаждениями не проживешь. Любишь кататься – люби и саночки возить. Если не хочешь потерять «женщину своей судьбы», стань другим. Этого от тебя ждут, это будет поступок.

Несколько раз он порывался подойти, но она отворачивалась, и он застывал на месте. У него уже все было готово, уже он умылся по пояс и просох, топтался, выжидал – и дождался. Она посмотрела на него, и он пошел по лучу ее взгляда – подошел, опустился рядом на колени. Это напомнило утро, но теперь он сидел в покорной просительной позе.
– Анечка, прости, если можешь. Я люблю тебя, клянусь! Ты тот человек, которого я искал всю жизнь. Я не переживу, если тебя потеряю.

Слезы внезапно навернулись на глаза – от горя, от недавней обиды, от радости еще не состоявшегося примирения. Отвернулась, чтобы он не видел наполненных влагой глаз. Он осторожно положил ей на колено руку. В ее власти было сбросить руку, но она не пошевелилась. Он стал жарко целовать ее колени и бедра.

– Гелий Агеевич, перестань, не надо.
– Анечка! Поехали в ЗАГС! Сейчас же! Сию минуту!
– Не нужен мне ЗАГС! Как ты этого не понимаешь?! Я же тебе верила.
– Анечка! Прости, если можешь. Какой же я был болван. Если не можешь простить, убей, убей своей рукою, – он вытащил охотничий нож, раскрыл страшное лезвие и протянул рукояткою от себя. – Вот мое сердце. Бей!

Взяла с его ладони нож, занесла его, размахнулась и, как когда-то видела, как делают мальчишки, – ударила тыльной стороной рукоятки под самое сердце. Кольцо под ладонью согнулось, что-то ужасно хрустнуло, он застонал, в предсмертной агонии закатил глаза и зажал ладонью рану.

 Он сыграл так убедительно, что можно было бы поверить, если бы не знала, чего стоит удар. Но, может быть, кольцом рукоятки что-нибудь повредила? Отняла его руку от раны и увидела на теле углубленный фиолетовый полумесяц. Осторожно погладила рану – и он, как ребенок, зарылся лицом в колени. Горячая, влажная его слеза, выискивая дорожку к земле, потекла по голой ноге.
– Анечка! Я больше не могу! Не терзай меня! Едем сейчас же в Журчанск. Я буду просить у твоей мамы руку и сердце ее дочери.

Мама в той же позе сидела в своем закутке.
– Вы уже вернулись? – удивилась она и не обрадовалась.
– Валентина Павловна! Я прошу у вас руку вашей дочери! – торжественно, с дрожью в голосе, произнес Гелий Агеевич.
Мама посмотрела на него с сожалением и повернулась к дочери.

– Мы с Гелием Агеевичем решили пожениться.
– Поступайте, как считаете нужным. Вы уже взрослые люди.
По лицу мамы поняла, что тот назойливый одинокий комар не отыскал дорогу, не улетел, он притаился где-то рядом, но писка его не услышала – другие песни звучали в душе.

7

– Ты так и не ответил на мое приглашение.
– Может быть, еще не поздно?

Гелий Агеевич охотно согласился пойти в поход, но в последний момент ему понадобилось съездить к родственникам – он сам уговорил не менять решение.

– Спустимся, нас ждут.
– Без нас не уйдут. Посмотрим отсюда на Журчанск. Нам кажется, что он расположился на холмах, а он находится в низине. Все реки и дороги стекаются к нему. За нашей спиной сплошной лесной массив и там – такая же, как эта, вышка. Однажды я побывал на ней.

Тогда, майским днем, решил обследовать эту глухомань. В деревне на пустынной улице увидел мужика в цветной байковой рубахе, в сапогах, без указательного пальца на руке. «Иди краем опушки. Слева будет прудец, потом по правую руку болотинка. Там места высокие, дорогу недавно пробили. По ней торнее. К вышке не ходи, занесет, да и непролазно».

Мужик не обманул. И прудец был, и болотинка, и сама дорога, хуже некуда. Но не свернул на развилках, не соблазнился дорогой торнее – без ухабов, без низин, без кристальной талой воды, от которой ногам в сапогах становилось бодрее. В одном месте над дорогой дугою изогнуло поросшее мхом дерево. Поленился пригнуться – и пожалел. Зацепил макушкою ствол, стряс за шиворот куски мха и завыл, заверещал от бесконечных укусов, в немыслимом темпе сбросил рубашку и майку и стал, как сумасшедший, отряхиваться.

Хороша была картина со стороны. Не поленился, вернулся к дереву. Миллиарды муравьев сновали по отжившему стволу. Суета муравьиных орд, даже в глазах зарябило, и сухой шелест их непонятной работы произвели жуткое впечатление. Не дай бог попасть им в жвалы.

Начал подниматься на вышку – большая черная птица с тревожным карканьем снялась с верхней площадки и закружилась черной лентой над шпилем. Звуковой конус отчаянного птичьего крика острием опустился на голову. Поднялся выше – увидел огромное гнездо и понял тревогу птицы.
– Тебя муравьи справедливо наказали, чтобы ты не обижал птицу.

– Видишь деревянный мостик. По нему мы перешли на этот берег. Когда-нибудь вместо него поставят железобетонный. Вышку развалят на дрова, на этом месте построят металлическую ретрансляционную, и следующей паре, которой позарез понадобится расстаться навсегда, придется искать другое место. На свадьбу я не пойду и знакомиться с ним не стану. Веселитесь без меня, – он отворил крышку люка – раскрыл квадратную бездну пространства, погрузился по пояс, оставив туловище над срезом, и сказал: – Спускайся осторожно, не торопись. Я буду ждать тебя на каждой площадке.

Потом шли к лесу по перепаханной земле, и здесь, на земле, мужество его покинуло. Он молчал и не отвечал на вопросы. Там, где кончалась вырубка, он остановился.
– Пройдешь метров сто – будет лагерь. Я скоро приду.

8

За обедом его не было, и о нем никто не вспоминал. И за ужином не было. Уже палатки убрали, уже многие наготове сидели на рюкзаках, а о нем никто не тревожился.
– Ты что сама не своя? – спросила Таня. – Тебе плохо? Тим! Где Марат? – крикнула мужу. Тим усерднее, чем прежде, стал рассыпать дубиной погасшие угли костра, потом виновато пошел к жене.
– Ты чо? – удивилась Таня. – Где Марат?
– Ждет на тропе. Он поведет, – не поднимая головы, ответил Тим.

«Выходи» – раздалась команда, и снялся табор, затрусил по тропе. Прошли совсем немного – поняли, что вышли поздно. Небо затягивалось тучами, наступали сумерки. Очки в рюкзаке, тропу не видно. В любой момент по лицу может хлестнуть ветка и впереди овраги. Опускаешь ногу и не знаешь, на что наступишь. Кругом все серо и размыто. В одном месте поскользнулась, еле удержалась на ногах. К счастью, овраг оказался неглубоким. На том берегу оврага все остановились. Из темноты вынырнул Марат.

– Аня, где очки? – спросил. – Достань и одень.
К своему рюкзаку он привязал что-то белое, возможно, полотенце.
– Саша! Пойдешь последним! – приказал он Подгурскому. – Дави на пятки.
– Понял, – отозвался Саша.
– Тим, пойдешь в середине? Пусть тебя слышат.
– Угу, – согласился Тим.
– Таня! Жива? Три ущелья одолеешь? Я Аню заберу, не скучай без нее.
– А ты не обижай ее, не гони.

В очках за белым пятном на рюкзаке идти было легче. «Перестроиться! Парень – девушка», – скомандовал Марат. Его приказ повторили. Шел он легко и быстро, хотя рюкзак у него был внушительный. Долго шли молча, потом издалека донесся Сашкин голос: «Шевелись, пьянь походная!». Марат замедлил шаг и пошел в новом темпе, пока не услышал голос Тима: «Та-ня!». Таня шла рядом с Тимом, его сигналы предназначались остальным. Внезапно Марат остановился. «Овраг!» – скомандовал он громко. Его слова передали по цепи. Овраг дохнул холодной сыростью. Земля кончилась, оборвалась и вместе с тропой скатилась в темноту.
– Аня! Дай руку! – потребовал Марат. – Опирайся крепче. Я удержу.

На дне он остановился. Прислушалась и услышала внизу переливное позванивание ручья. Из проема, в котором ущелье оврага соединялось с пространством речного русла, доносилось гулкое бульканье. Над головой тихо шумели вершины сосен. Пройденный склон жил движением. Медленно перемещались силуэты, как большие распластанные букашки, догоняли друг друга, шевелились, сползали на дно. Что-то первобытное было в этом слиянии людей с землей.

– Пошли, – позвал Марат и взял за руку.
– Я сама, – попросила его и осторожно потянула руку. Он отпустил и быстро и легко стал подниматься. Поспевать за ним было трудно и не обязательно. «Есть – сказал он наверху. Почти сейчас же с вершины другого склона раздался Сашкин голос: «Шевелись, пьянь овражная!».
– Санька, не подгоняй! – потребовала откуда-то снизу Таня.

С верхней площадки хорошо были видны две извилистые нитки ползущих букашек – на том склоне они сползали в черноту оврага, на этом из черноты карабкались вверх. Одна за другой появлялись головы и рюкзаки. «Та-ня!» – раздалось близко внизу характерное восклицание Тима. «Пошли!» – скомандовал Марат.

Преодолели еще два оврага, а потом вышли на ровный широкий луг и увидели издалека огни города. Прокричали «ура» – и строй нарушился. Впереди оказался Тим с гитарой, а Марат затерялся в толпе.

Прошли по сонному городу, зашли во двор общежития, стали в кружок и протянули руки к теплу воображаемого огня. Постояли, тихо пропели прощальную песню, прокричали вполголоса «до свидания» – и распался табор, рассыпался и растаял. Рядом оказался Марат, без рюкзака, с тремя полевыми ромашками в руках.
– Не провожай меня. Не надо. Мне будет трудно с тобою расстаться.
– Будь счастлива, Аня.
– Не забывай меня, Марат.
И она ушла в темноту.