1.
Виктор Васильевич Любоч снова весь в раздумьях стоял у окна своего кабинета. Кажется, он начинает «сдвигаться с мертвой точки». Рассказ Лиляны Смиренской о муже; рассказ Дремова; дневниковые записи Марины Чередниченко перед гибелью – особенно последние… Все эти «прямые», образуя «веер», сходились в одной точке – на Георгии Смиренском. Так-так… А ведь с ним еще не пришлось поговорить даже как со свидетелем.
Нет, надо сначала узнать о нем самом побольше. Но куда податься? Кто о нем может рассказать спокойно и трезво? Конечно, те, кто знает его с детства! Ведь Лиляна рассказывала и об однокласснике мужа, который живет в одном с ней доме… Завтра суббота, выходной… Только вот у работников милиции выходных не бывает. Итак, решено. Завтра он идет к Юрию Ожечко – так, кажется, назвала его Лиляна.
На следующий день Виктор Васильевич приехал по интересующему его адресу после одиннадцати. Мало ли что ему нужно; а людей-то чего с ранья будоражить… У извечных завсегдатаев лавочек во дворе без труда выяснил номер нужной квартиры.
Открыл ему невысокий, коренастый мужчина. Не скрывая удивления, поздоровался, пригласил войти в квартиру.
- Здравствуйте, – Любоч переступил порог. – Я – внештатный корреспондент нашей районной газеты. Я знаю, что школа, в которой вы учились, вступает в «бальзаковский возраст». А к даме, сами понимаете, надо относиться с особым почтением. Вот я и собираю материал для статьи о «виновнице» предстоящего торжества. К тому же, как я уже успел узнать, мы – корреспонденты – народ дотошный – именно в этом году исполняется десять лет, как ваш выпуск окончил школу, а ваш класс был самым дружным. Вот я и хочу в своей статье главный акцент сделать на рассказе о вашем классе. А вы были старостой класса.
Ожечко улыбнулся.
- Ну, если именно наш класс удостоился такой чести – прошу в гостиную.
Они прошли в скромно, но со вкусом обставленную комнату. Ожечко пригласил Виктора Васильевича сесть в кресло у журнального столика под изящным торшером. И уже через минуту Любоч слушал рассказ Юрия об одноклассниках. Говорил он с нескрываемой гордостью, и Любоч понял, что бывший староста и сейчас не порывает связи с друзьями своей школьной юности. Когда он на минуту умолк, Любоч спросил:
- Я слышал, что некоторые ваши одноклассники обладают незаурядными способностями…
Ожечко рассмеялся.
- О-о, ну если вас интересуют такие личности, то тут на первое место я, конечно, поставлю Жору Смиренского. Но боюсь, что рассказать вам о нем я смогу очень немного. Но вот уж где воистину незаурядность «в тени».
В школе никогда в отличниках не значился. Но если у доски разбирался новый материал по физике или математике, отличники наши под парты «пропадают», чтобы блеском своим никого не изумить, а он «мел крошит – что на физике, что на математике. На уроке химии выйдет к доске» – опять же все наши отличники «бледненькие-бледненькие». А девчонки за ним «табунами» бегали, но он ни-ни. Даже для «отвода глаз» ни на одну девчонку не смотрел: не то, что встречался.
И вдруг я встречаю его с девчонкой под руку. Присмотрелся, а у «девчонки» уже «арбуз растет». Ах, ты, говорю, пузырь надутый! Значит, втихаря женишься, а друзья-одноклассники – ни сном, ни духом. – «Виноват, каюсь, – смеется. – Но исправиться никогда не поздно – ресторан рядом». А я действительно встретился с ним у ресторана «Волна». Ну, зашли, посидели; Георгий все расходы на себя взял. Уже в полночь прощались. «Ну, бес, говорю, чтоб на крестины сына позвал!» – «Клянусь – лично тебя кумом возьму!» И… опять исчез. Я снова увидел его, когда Кешке его уже полтора года было. «Ах, ты, Барбос, где же твои клятвы-то?» И вижу – не расположен он к шуткам. И тут он меня как обухом по голове. «Разводимся мы: жизнь не сложилась, любовь разбилась». Вот как хотите, а чувство у меня было такое, что это была только «проба» на роль мужа, игра в «мужа-жену»: у детворы – в «дочки-матери», а у взрослых, видимо, так называется. И это при его серьезности, основательности. И тут меня на свадьбу пригласили. Одноклассники наши – Мирошник Витя и Ира Дрибина – женились. Свадьба была в «Прибое». А на эстраде мы увидели – кого бы вы думали? Нашего Смиренского! Все обомлели. До сих пор никто понять не может: заставило его что–то или легкой жизни захотел? Но если бы вы послушали, как он играет! Виртуоз! Но… как он сам же сказал – с матерью теперь как чужие. А потом саму Виолетту Викентьевну встретил. И она, пока мы с ней в трамвае ехали, все убивалась: «Привила с детства любовь к искусству, чтобы он теперь в «кабаке» играл! Ну и сиди там – мне сейчас все равно!» Вот меня теперь и преследует мысль, что «кабак» – это основная причина его развода с женой и разлада с матерью. Ну, наговорил я вам!
Любоч улыбнулся:
- А говорили – мало знаете! Да только на основе ваше рассказа о нем одном целую статью написать можно.
- Что ж, желаю успеха! – Ожечко улыбнулся. – Видно, наш Жорик снова на весь город прославится.
- Но я же вам сказал, что, прежде всего, обо всем вашем выпуске хочу писать. Спасибо вам.
2.
Вот уже пятый день, как Алла Витальевна дежурит у постели племянника. Правда, Галя уходит из палаты часа на два – не больше. Только вчера она поспала шесть часов, и то потому, что Константин Петрович ввел ей снотворное.
Алла Витальевна вошла в палату. Тимур спал. Гали Витальевна сидела у его постели и, чуть не плача, смотрела на сына. На шум открывшейся двери она обернулась.
- Подмена прибыла! – стараясь быть бодрой, Алла Витальевна поцеловала сестру. – Как наши дела?
- Ночь прошла нормально, - ответила Галина Витальевна. – Только что капельницу ставили: видишь, спит.
- Ну, а мама, конечно, ни минутки не спала. Иди, Галочка.
Может быть от ласковой интонации сестры, а может быть от незатухающей душевной боли Галина Витальевна снова разрыдалась.
- Ну, вот тебе на! Ты что – сына разбудить хочешь?
Они вышли из палаты.
- Знаешь, Галина, ты уже учись не плакать по каждому поводу. Ты же видишь: ухудшения состояния нет. Так чего же ты себя изводишь?
- Оно само «плачется», Аллочка, – вздохнула Галина Витальевна. – Я уже сама устала от этих слез.
- Я думаю. Иди, поспи. Тем более, что Тимур тоже спит.
Галина Витальевна ушла в кабинет Константина Петровича, а Алла Витальевна вернулась в палату. Подошла к постели; тихонько поправила одеяло; прислушалась к дыханию племянника.
Внезапно Тимур проснулся. Увидев сидевшую у постели Аллу Витальевну, улыбнулся:
- Добрый день, тетя Алла. Опять от меня никому покоя нет…
- Добрый день, – перебила его Алла Витальевна. – Тебе привет от моих девчат и от Михаила. Сказал, что после школы зайдет.
- Вот это сюрприз! – Тимур улыбнулся. – Мы уже сто лет не виделись! Тетя Алла, ты скажи дяде Косте – пусть он пропустит ко мне Мишку…
В палату вошел Константин Петрович.
- Дядя Костя, а я только что сказал тете Алле, чтобы она попросила темя Мишку пропустить…
- Пропустим, – согласился Константин Петрович. – Только пусть побеспокоится о пропуске. Давай-ка, друг мой, я тебя поколю немного…
Он начал подготавливать шприц для внутривенной инъекции. Тимур косо наблюдал за действиями Константина Петровича. Тот подмигнул Алле Витальевне.
- Видишь, Аллочка, какими косыми взглядами встречает меня любимый племянник…
- Не тебя, дядя Костя, а вот это, – Тимур кивнул на блестящий предмет в руках Константина Петровича. Как они мне надоели, если бы кто знал…
- А здоровым быть хочешь? Так вот именно «они» помогают тебе быстрее его обрести. – Константин Петрович ввел иглу в вену Тимура. – Это еще твое счастье, что у тебя вены точно пластиковые.
«Все равно – боль дикая», – подумал Тимур и, как всегда, закрыл глаза: так ему почему-то было намного легче переносить «внутривенные» процедуры.
Алла Витальевна смотрела на бледное лицо Тимура, на длинные, пушистые ресницы, лежащие на щеках, красивые, сейчас страдальчески изогнутые брови.
«Смерть не хочет щадить красоты, – вспомнила она вдруг строчку из песни. – Но встают у нее на пути люди в белых халатах…» Эту песню в прошлом году пела ее Надя, когда вместе со школьным хором принимала участие в концерте, посвященном Дню медработников. Но тогда они еще не знали, что беда накроет и их семью своим черным крылом.
- Ну, вот и все, – Константин Петрович согнул в локте руку Тимура. – Сегодня я тебя мучить больше не буду. Только таблетки, как всегда.
- И на том спасибо, – Тимур вздохнул. – Все-таки, как ни крути, а сам во всем виноват…
В палату вошла Галина Витальевна – отдохнувшая, даже посвежевшая.
- Ну вот, Тимур – теперь твоя мать стала совсем другим человеком, - бодро сказала Алла Витальевна.
- Чуть-чуть, - Глина Витальевна присела к сыну на кровать. – А тебя, мой хороший, совсем «закололи»?
– Я же говорю – сам виноват…
В это время открылась дверь; в палату вошел Миша.
- Гостей принимаете? Здравствуйте!
- Таким всегда рады, - просиял Тимур. – Сколько лет, сколько зим!
Миша подошел к постели, крепко пожал протянутую руку друга.
- Да уж – давненько не виделись. Тебе от всех пламенные приветы; особо пламенный – от Татьяны Нагиной. А у тебя что новенького? Когда встанешь-то?
- Ох, Миша, о чем ты говоришь? Каждый день одно и то же. Надоело все до смерти…
- Ну, еще до чего договоришься? – нахмурился Миша. – Дядя Костя, вы тут развлекайте его побольше.
- Прикажешь клоунскую труппу из цирка выписать?
- А хоть бы и так. Мне для друга ничего не жаль…
- Слышишь, дядя Костя, - усмехнулся Тимур, - на какую жертву ради твоего племянника идут?
- Подумаешь – жертва! Да, ты знаешь, кто твоим здоровьем обеспокоился? Ни за что не догадаешься. Быстрова. Даже предложила деньги на лекарства собрать.
- Я подозреваю – без тебя там не обошлось… - Тимур усмехнулся.
- Да, сказал ей я. А чего же, на самом деле? Она же сама болела – ты тогда еще неделю ходил, когда ее Владимир Максимович начал замещать.
- Хороший мужик! – вздохнул Тимур. – Жаль, что он в нашем классе только замещал…
- Короче: хорошо я ее тогда «обушком» по головке стукнул. И сейчас еще как пришибленная ходит…
- Ну, Мишка, не ожидал я от тебя этого…
- А ты думал, я с ней «цацкаться» буду или так радостно объявлю: «Дорогая Наталья Викторовна…» - Миша сплюнул. – Не дождется. Самой человеком надо быть, если хочешь, чтобы к тебе по-человечески…
Тимуру стало даже смешно смотреть на Мишу, сейчас искренне проявлявшего так не свойственные ему чувства.
- Ладно, не злись: ты не умеешь.
- Как это – «не умею»?
- А вот так. И, по-моему, это совсем неплохо.
- Ладно. Заговорил я тебя совсем. Пойду. Отдыхай. – Миша дольше чем обычно задержал руку друга в своей. В его карих глазах на миг блеснули слезы. Попрощавшись со всеми, Миша вышел из палаты.
Вскоре ушла домой и Алла Витальевна. После ужина Тимур почувствовал себя хуже. А ночью стало совсем плохо. Повысилась температура; жгучим огнем боли горела рана. Выпроводив из палаты заходящуюся в слезах Галину Витальевну, Константин Петрович подготовил капельницу.
Тимура привел в сознание укол в вену. Он с трудом приподнял отяжелевшие веки. У изголовья снова стояла капельница; над ним склонился Константин Петрович.
- Дядя Костя… - Тимур кончиком языка облизнул пересохшие губы. – Я не хочу… чтобы мама… видела…
- Она спит, - соврал Константин Петрович.
Прошло не меньше половины ночи, прежде чем Тимур успокоился. Подождав пока он заснет, Константин Петрович пошел в кабинет.
- Что, Костя? Неужели… - встретила его Галина Витальевна.
- Что – неужели? – Константин Петрович сам так устал за эту ночь, что у него не было сил как-то реагировать на слезы Галины Витальевны. – Заснул. И тебе надо.
- Костя, разве я могу сейчас спать? Когда мой мальчик…
- Я же сказал тебе: в данное время твой мальчик спит.
Он присел за стол, устало прикрыв глаза. И вдруг Галине Витальевне показалось, что она смотрит на него совершенно другими глазами. Какая же она все-таки эгоистка… Ушла «с головой» в свое горе; привыкла, что Костя – ее извечный «хранитель-утешитель». А ведь сейчас ему тоже ой, как нелегко! Да и когда Тимур «бузил», она только сама искала утешения у Кости с Аней. А они делали все, чтобы ей было легче пережить свой позор. А она? Что сделала она, чтобы было легче им – в общем-то, уже пожилым людям? Да ничего… Галина Витальевна вытерла глаза, прилегла на диван, почувствовав вдруг навалившуюся усталость и в то же время испытывая непонятное облегчение, и через минуту она уже спала.
3.
Расставшись с Ожечко, Виктор Васильевич Любоч чувствовал, что не может не повидать Виолетту Викентьевну Смиренску. Ему хотелось до конца понять, почему вдруг мальчик, которого она обожала в детстве, повзрослев, стал для нее «чужим». И он поехал в культурно-просветительное училище, где она читала лекции по эстетике.
Он приехал туда, когда закончился очередной час занятий. Поднявшись на второй этаж, он постучал в кабинет завуча по учебной работе. Услышав приглашение войти, он открыл дверь.
- Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с Виолеттой Викентьевной Смиренской…
- Виолетта Викентьевна сегодня выходная, - улыбнулась встретившая его в кабинете завуч. – Но, уверяю вас: если вы хотите с ней поговорить, вам надо это сделать в любом случае. Разговор с ней оставит только приятные впечатления. Ведь она не только прекрасный и талантливейший преподаватель. Районный литературно-музыкальный клуб – наша гордость – был создан по ее инициативе. Она была режиссером самых первых литературно-музыкальных вечеров; и вот уже девятнадцатый год она – бессменный руководитель. С каким восторгом ребята идут на каждую репетицию! А какой чудесный сценарий бал однажды написан Виолеттой Викентьевной для своих выпускниц библиотечного отделения! Они представили на вечере библиотеки всех эпох, начиная с античности. Под руководством Виолетты Викентьевны девочки сами шили костюмы, соответствовавшие всем эпохам. А с каким упоением читали выпускницы стихи, которые сами написали и посвятили каждому преподавателю. Сколько удовольствия было доставлено старшим товарищам, когда разыгрывались дружеские шаржи! Теперь такие выпускные вечера – настоящие театрализованные представления – ставятся ежегодно совместно с клубным отделением. И вы знаете, сначала никак не могли мы вовлечь мальчишек, но потом именно они поражали всех особенно остроумными и веселыми высказываниями. И все это есть у нас благодаря Виолетте Викентьевне Смиренской. Так что главной героиней вашей статьи должна быть именно она.
- Ну что ж, - улыбнулся Любоч, - значит, поедем к главной героине домой. А вам спасибо за рассказ.
… Дверь Любочу открыла Виолетта Викентьевна. Она была очень маленькая с милым, приятным лицом женщина.
- Здравствуйте, - Любоч решил, что менять свою «марку» не стоит; только теперь он сказал, что собирает материал для статьи о литературно-музыкальных клубах.
Виолетта Викентьевна улыбнулась:
- Очень приятно слышать, что корреспондента газеты в числе других заинтересовал мой клуб. Наш клуб, извините…
- Ну, вы-то имеете полное право так говорить, - улыбнулся Любоч. – Ведь клуб организован Лично Вами…
- Ну, в общем-то, да. Но уверяю вас: одна бы я ничего не сделала.
Она с гордостью стала рассказывать о своем литературно-музыкальном клубе – своей «Лире», о его участниках – своих учениках.
Улучшив момент, Любоч как бы, между прочим, спросил:
- А сына своего вы не пробовали в свой клуб завлечь? Я ведь слышал, что он тоже незаурядно талантлив.
Виолетта Викунтьевна горько улыбнулась.
- Видимо, я привила ему любовь к искусству, чтобы он теперь в «кабаке» штаны протирал. Ну, да пусть живет, как хочет. Он для меня теперь не существует. Умер, понимаете?
- И все же он жив. А вы – его мать; именно потому, что вы мать, вы никогда не сможете «выбросить» его из своего сердца.
Она вздохнула.
- Тяжело мне о нем говорить. Ведь он был для нашей семьи солнышком в окошке. Думали, что он всю жизнь за нас «держаться» будет – вернее хотели этого… - Она задумалась. – Дед его до девятого класса «сопровождал» в школу – как бы чего не случилось с Жорушкой. Ну из школы встречал, конечно. Правда, класса с пятого он уже стеснялся такой откровенной опеки: так дед начал его встречать будто «случайно». Я тогда поражалась его умению находить вполне правдоподобные причины для таких встреч. Но он, видимо, все равно знал, что за квартал от школы, поджидая его, бродит дед. Языки мой сын знал. Французский – в совершенстве; на всех «языковых» вечерах, начиная с седьмого класса, ведущим был. Английский знал похуже, но тоже почти без словаря любой текст мог перевести. Институт окончил. И казалось нас, что «слепили» мы из него, что хотели. Женился неожиданно рано. Девочка такая хорошая попалась. А два года назад его назначили заместителем заведующего комбинатом бытового обслуживания. Не каждому в двадцать семи лет такую ответственную работу доверят, правда? Я гордилась и тем, что он тремя музыкальными инструментами владеет.
- Ну, тут, я слышал, он – виртуоз… - вставил Любоч.
- Может быть… Да где он свои таланты использует – вы знаете?
- Знаю. Вы мне в начале нашего разговора сказали…
- Действительно. Ну, а кабак есть кабак. Все эти ночные рабочие часы сделали свое дело. И как же тут не «загулять»? да если бы у него внешность была попроще… А тут от прекрасной половины отбоя нет…
- Да-а, в такой ситуации, дейтсвительно, забудешь, что жена при тебе.
Виолетта Викентьевна вздохнула.
- И незаурядность есть. И ум, а вот самого малого как раз и не хватает – «пресловутой» порядочности. Правда, и тут есть одно «но». Иной «гуляет» на «всю катушку», как говориться; а мой, я знаю, только к одной бегал, хотя за ним, как я сказала, представительницы прекрасной половины «табунами» «бегали». Правда я уже давно о ней ничего не слышала от сына. Но с Лиляной у него теперь все равно ничего не получится.
После этих слов Виолетты Викентьевны Любоч едва удержался, чтобы не сказать ей, кто он на самом деле, и зачем пришел. Торопливо простившись с ней, он ушел.
4.
Незаметно наступил март. В свои права вступала весна. Все ласковее пригревало солнце; его теплые лучи заливали утром палату. Ласково стучала в окно ветка тополя с набухшими почками. А вот и звонкие птичьи трели напоминают о том, что пробуждается от зимнего сна все живое. В этом году весна, кажется, пришла раньше обычного. Но ее всегда ждешь; всегда надеешься, что с ее приходом что-то измениться и в твоей жизни…
А Тимур, напротив, все чаще думал о своем прошлом, о том, что привело его сюда – на больничную койку. Было больно и стыдно. Разве не понимал он, к чему может привести такая жизнь? Понимал… Понимал, что ничего хорошего от такой «дружбы» ждать не приходится. Знал, что надо отойти от этой шайки… Но только несчастье у Миши – гибель Марины – «привело его в чувство»…
Только здесь, в больнице, Тимур понял, что в придачу ко всем его тогдашним «достоинствам» был отъявленным трусом… Неужели это так и было? Но разве он отступил перед шайкой «Князя», когда защищал от них Таню? Но это было потом. И он даже сейчас не мог бы объяснить, откуда у него взялись тогда сила и смелость.
Может быть, именно из-за этого он находится сейчас здесь? Но даже если бы все повторилось, он не поступил бы по-другому. Потому что он сам уже не прежний. И Тимур был в какой-то степени даже рад, что все получилось именно так, и он не «покупал» свое здоровье такой страшной ценой. Пусть он сейчас в больнице; пусть ему сейчас очень плохо, но он теперь знал, что стал настоящим человеком… И только мысль о матери, о ее страданиях не давала ему покоя. Сколько она пережила, сколько слез пролила за время его «двухлетней спячки»… и вот теперь опять… Теперь прибавилась преждевременная седина… А ведь ей всего тридцать семь лет.
Он очнулся от своих мыслей, когда к нему на постель присела Галина Витальевна и взяла его за руку.
- О чем задумался, сынок? – спросила она, поправляя под его головой подушку.
- Да все о том же, мама. Что этого могло не быть, и я не лежал бы здесь сейчас; и твоих слез тоже могло не быть – прошлых и теперешних.
Тимур не сдержался. Его большие черные глаза мгновенно наполнились слезами; по щекам покатились два прозрачных шарика, оставляя за собой мокрые, блестящие дорожки…
- Тимурушка, сыночек… - Галина Витальевна осторожно вытерла ему лицо. – Не волнуйся, мой хороший – тебе же нельзя сейчас… - она замолчала, чувствуя, что если скажет еще что-нибудь, то сама разразится жгучими, клокочущими у самого горла слезами.
Через несколько минут в палату вошел Константин Петрович.
- Доброе утро, - поздоровался он, подходя к постели Тимура. Тут же он заметил на лице мальчика следы недавних слез. – Дорогой мой, на улице весна – тепло и сухо, а ты мне тут сырость разводишь. Отрицательные эмоции тебе сейчас строго противопоказаны.
- Дядя Костя, они сами в голову лезут; с противопоказаниями не считаются. – Тимур вздохнул. – Конечно, их могло не быть…
- Понял, - перебил племянника Константин Петрович. – Но сейчас их у тебя не должно быть; иначе ты не встанешь так быстро, как тебе хочется.
Он сел у постели; взял руку Тимура, нащупывая пульс. Пока Константин Петрович слушал Тимура, Галина Витальевна сидела рядом; но когда он повернул племянника на бок, чтобы посмотреть рану, она, не выдержав, встала и, еле сдерживая слезы, подошла к окну.
- Галя, - позвал ее Константин Петрович, - пойдем со мной…
Они вышли из палаты. Побледневшая Галина Витальевна прислонилась спиной к стене.
- Костя, только правду. Я готова услышать… что угодно…
- Вот тебе моя правда, - с расстановкой произнес Константин Петрович, - чтобы при сыне у тебя ни одна слеза больше не скатилась… Ты думаешь – мне легче? – неожиданно он скрипнул зубами. – Знал бы я, кто нам с тобой такой «подарочек» преподнес… собственными руками растерзал бы. Кстати, их не нашли еще?
- Нашли их, Костя, сразу почти… А ударил Тимура… - она запнулась.
- Говори! – потребовал Константин Петрович.
- Андрей… Людин…
- Кто?! Галя, я не ослышался?
- Нет, Костя… он…
Побледневший Константин Петрович долго смотрел куда-то вдаль. Потом взглянул на Галину Витальевну и, проглотив просившиеся на язык слова в адрес Званцевых, сказал:
- А я-то никак не мог сообразить, почему Геннадий, часто ведь встречаю его – кроме «здравствуй», на более пространный разговор со мной не способен. Ну все: теперь он от меня и это не услышит…
- Костенька, но они с Людой при чем? И потом… у них же сейчас у самих горе какое…
- У них горя могло бы не быть, не причини их чадо горя нас с тобой… и, чувствуя, что сейчас ему надо побыть одному, Константин Петрович тихо добавил: - Иди к Тимуру, Галя. А то оставили его одного…
Константин Петрович вернулся в кабинет; сел за стол, прикрыв лицо руками. Долго сидел так и никак не мог освободиться от мыслей о Тимуре, он видел его маленьким; вспоминалось почему-то, как Сергей учил сына плавать. Маленький Тимур панически боялся воды. Боялся настолько, что не мог даже подойти к воде.
Однажды, когда они, как всегда, все вместе были на пляже, Сергей все-таки уговорил сынишку подойти вместе с ним в воду. Он взял Тимура на руки и пошел. Тимур судорожно обхватил обеими ручонками шею отца и широко открытыми черными глазами с ужасом смотрел, как отец подходит все ближе и ближе к воде. Войдя в воду, Сергей несколько раз брызнул ею на ноги сынишке, потом окунул мальчика в набежавшую волну.
- Хорошо? Поплывем? – предложил он.
- Я не умею, папа, - заикаясь от страха, прошептал Тимур.
- Ну, я же научу тебя, и мы поплывем, - Сергей улыбнулся. – Жить у моря; бояться его и не уметь плавать… Стыдно, брат… Я держу тебя, ложись на воду…
Дрожа от страха, Тимур старательно повторял то, о чем говорил ему отец.
- Ну, вот видишь, какой молодец. А говорил – не умею. Теперь сам…
Сергей отплыл в сторону. Тимур забарахтался в воде, пытаясь подплыть к отцу. Тот наблюдал за удивительно точными движениями сына, и когда он подплыл к нему, подхвати его на руки.
- Ну вот: а говорил, что не умею. Ты просто трусишка – вот и все… в кого только – не знаю…
- Нет! – Тимур рыбкой скользнул из рук отца в воду и снова, но уже увереннее, работая и руками, и ногами, задвигался в воде.
Потом эти уроки повторились еще не раз; к концу лета Тимур уже неплохо плавал…
… Мысли Константина Петровича были прерваны стуком в дверь.
- Войдите! – вставая, отозвался Константин Петрович.
В кабинет вошел невысокий, плотный человек.
- Здравствуйте. Старший следователь районной прокуратуры, капитан милиции Литвинов. У вас в больнице лежит мальчик, на жизнь которого было совершено покушение…
- Да, - вздохнул Константин Петрович. – Как я понял, вы говорите о Тимуре Белоглядове…
- Да, о нем, - подтвердил Литвинов.
- Это мой племянник…
- Значит, и вы можете рассказать мне о нем?
- Очень много… Он рос у меня на глазах.
Слушая рассказ Константина Петровича, Литвинов пытался понять, как могло случиться, что Тимур попал в такой страшный переплет.
… Вы знаете, я и сам не могу до сих пор понять, что же произошло тогда. Учился он очень хорошо; мы с ним никаких хлопот не знали. Отличником не был, но два года подряд он был победителем на общешкольных олимпиадах; занял второе место на областной олимпиаде… Многие удивлялись, как Гале удается растить без отца такого парня?
- Константин Петрович, - Литвинов вздохнул, - а как вы узнали об этой… перемене?
- Меня тогда четыре месяца не было дома – в командировке в Волгограде был. Приезжаю: жена вся в слезах встречает… Что, спрашиваю, случилось? Так и так – у Гали беда. Тимура на учет в инспекцию по делам несовершеннолетних поставили… Связался с отщепенцами… Не поверил я ей: помчался к Гале. Приезжаю – и она от слез опухла. Долго мы с ней говорили: она рассказала мне, что Тимур совсем невозможным стал. Грубит; когда ему вздумается, уходит и когда захочет – приходит. А тут и он как раз является. Поздно уже было – около двенадцати. Правда, когда увидел меня – побледнел немного. Ну, я прямо без подходов спрашиваю: в чем дело? И… не узнал его… Никогда таким не видел: глаза, как всегда такие открытые, сузил; губы сжал; потом улыбочка такая ехидная появилась… у меня даже мороз по коже пошел – холодно стало. А дело в том, отвечает, что я уже не маленький и имею право не консультироваться с вами – так и сказал, вы представляете? – с кем мне дружить… Ну, говорю, раз ты не маленький, то обязан думать и отдавать себе отчет своих поступках. А он: хватить, перед вами сколько отчитывался, а теперь не трогайте меня – я свободы хочу. Хотел я ему еще что-то сказать, но он слушать не стал: ушел в свою комнату, да еще дверью хлопнул… Естественно, учиться хуже стал – если не сказать, что совсем учебу забросил. А теперь вот… - Константин Петрович встал, подошел к окну.
- Константин Петрович, - спросил Литвинов, - а у вас дети есть?
- У нас с Анютой, Юрий Тимофеевич, их могло быть четверо, но, видно, не судьба. Так что Тимур остался один на две семьи. А сейчас уже поздно нам детей заводить: мне – пятьдесят четыре; Анюте моей – пятьдесят два…
- Константин Петрович, насколько же лет вы старше брата? – спросил Литвинов. – Ведь я знаю, что Галине Витальевне всего тридцать семь…
- На пятнадцать лет… Сереже в этом году исполнилось бы тридцать девять. А его уже десять лет нет в живых…
Они помолчали.
- Константин Петрович, - нарушил печальное молчание Литвинов, - а с Тимуром я могу сейчас поговорить? У меня к нему всего два вопроса – я ведь понимаю, что ему сейчас не до посетителей…
- Хорошо, - после некоторого молчания согласился Константин Петрович. – Но, Юрий Тимофеевич, на десять минут – не больше.
Литвинов согласно кивнул.
Они вошли в палату. Сидевшая у постели Галина Витальевна обернулась и, увидев незнакомого человека, вошедшего вместе с Константином Петровичем, встала. Она почему-то сразу поняла, кто это, и зачем он пришел.
- Здравствуйте, Галина Витальевна, - тихо проговорил Литвинов. – Как Тимур себя чувствует?
- Здравствуйте. – Она помолчала. – Уже лучше немного…
Литвинов подошел к постели. Он никогда раньше не видел Тимура и теперь был удивлен. Раньше ему как-то не приходилось сталкиваться со столь красивыми людьми. А уж такого красивого парня он вообще видел впервые. «Что тебя ждет? – невольно подумал он. – Отбоя от девчат не будет… если сам не будешь серьезно относиться к жизни». Он присел на предложенный Константином Петровичем стул, взял руку Тимура в свою ладонь. Тимур открыл глаза.
- Здравствуй, Тимур, - поздоровался с ним незнакомый человек.
- Здравствуйте, - ответил он, - только я вас не знаю…
- Меня зовут Юрием Тимофеевичем. Я сейчас занимаюсь пренеприятными персонами. Надеюсь на твою помощь. У меня к тебе всего два вопроса. Расскажи мне, что ты помнишь о т о м дне? – он сделал сильное ударение на слове «том».
Тимур вздохнул.
- Я в магазин шел… Магазин недалеко от нашего дома – на соседней улице. Уже почти дошел; и тут они набросились… Я пытался вырваться, но их человек шесть было. Почувствовал боль; все стало уплывать куда-то… Нет, помню, мне показалось… что кто-то тащит меня куда-то… И все… больше ничего не помню… Очнулся уже в больнице… И потом… я же с ними два года был…
- Я знаю, перебил его Юрий Тимофеевич, - но не об этом разговор у нас. А кто тебя ударил, ты знаешь?
Тимур молча прикрыл глаза, не зная, как назвать имя Андрея. На его щеках проступили багровые пятна.
- Я же все равно знаю, - как сквозь вату услышал он голос Литвинова, - они все уже у нас. Я только от тебя хочу услышать…
Тимур открыл глаза. У него в ногах, опираясь на спинку кровати, стояла Галина Витальевна. По щекам ее беззвучно катились крупные слезы.
- Андрею… Званцеву… приказали… - с трудом проговорил Тимур.
- Да, правильно, - Литвинов опять вздохнул. – Это твой двоюродный брат – так?
- Вы и это знаете? – побледнел Тимур. – Откуда?
- Что – жалко стало? – Юрий Тимофеевич усмехнулся. – По-моему, жалеть его не стоит. Он тебя не пожалел… свою шкуру спасал… - он заметил выразительный взгляд Константина Петровича. – Ну вот, меня уже просят освободить помещение, - он улыбнулся и встал со стула.
- Юрий Тимофеевич, - остановил его Тимур. – А что с Андреем теперь будет?
- А это уж суду решать… Что ты за него так переживаешь?
- Юрий Тимофеевич, но… его же заставили это сделать…
- Да, заставили… И, как он сам сказал, если бы он этого не сделал, они бы «его пырнули». Он просто дрожал за свою отнюдь не драгоценную шкуру. Дрожал за себя, а скольким людям горе принес… - Литвинов попрощался и вышел из палаты.
5.
Придя домой в тот день, Алла Витальевна обнаружила на столе телеграмму от матери: Валентина Андреевна извещала о своем приезде. «Неужели что-то почувствовала?» - холодея, подумала Алла Витальевна. Ведь ей никто не сообщил о трагедии у Галинки. Пожалели. Галина Витальевна очень просила не сообщать матери о том, что произошло. Впервые в жизни у Аллы Витальевна не было желания увидеть мать. Увидеть сейчас. Из комнаты вышла Вика.
- Мама, от бабушки Вали телеграмма. Приедет скоро…
- Я видела, - едва слышно отозвалась Алла Витальевна.
Она обняла присевшую рядом дочь за плечи.
- Мама, а может быть, написать бабушке, чтобы не приезжала?
- Куда? – посмотрела на дочь Алла Витальевна. – Завтра утром она будет уже здесь.
- Что ты говоришь? – ужаснулась Вика. – А я только увидела слово «встречайте», а дальше и не стала читать. Как Тимур? Надо же случиться: день рождения на больничной койке встречать…
- Андрей еще лучше – в тюрьме.
- Я одного не могу понять: как Андрей смог? Дело даже не в том, что брат… А просто поднять руку на человека…
- Значит, смог, - вздохнула Алла Витальевна.
В комнату вошла Надя.
- Мама, ты уже дома? – только сейчас она заметила странное оцепенение матери. – Что случилось? Вика…
- Бабушка Валя завтра приезжает… Телеграмма пришла.
- А что же делать? Она ведь ничего не знает…
- В том-то и дело… - Алла Витальевна вздохнула. – Она едет внуков с днем рождения поздравлять. Как бы там не было, а завтра надо идти встречать.
Алла Витальевна не спала всю ночь. Мать едет к ним с полной уверенностью, что дочери готовят большой праздник в честь дней рождения своих сыновей. Тимур и Андрей родились в одном месяце – в марте. Тимур всего на десять дней старше Андрея. Алла Витальевна вспомнила, как ликовал Сергей, когда Галя подарила ему сына. На радостях он один выпил бутылку водки. А Геннадий в тот день, когда встречали Галю – только поздно вечером – отвез в роддом Люду. И она родила ему сына.
Алла Витальевна подошла к секретеру, где за стеклом стояла сделанная лет пять назад фотография. С нее смотрели на Аллу Витальевну и улыбались их – всех трех сестер – дети. Мальчишки в обнимку – что же ты, Андрей, наделал? – сидели на корточках. А позади, тоже обнявшись, стояли Наташа, Вика и Надя. Если бы только можно было вернуть это время!
На следующее утро так и не сомкнувшая глаз всю ночь Алла Витальевна хлопотала на кухне – надо было до ухода на вокзал приготовить завтрак. Вошла Надя. Она внимательно посмотрела на мать.
- Ты не спала? – Надя вздохнула.
- Не спала, - ответила Алла Витальевна. – Всю ночь вспоминала, как тетя Галя и тетя Люда родили своих мальчишек почти одновременно…
- А теперь и та фотография, что в секретере стоит – соль на раны, - вздохнула Надя. – Надо ее в альбом спрятать.
Алла Витальевна посмотрела на часы.
- Пора на вокзал ехать. Вика, ты идешь? – позвала она старшую дочь.
- Иду.
На вокзал ехали молча. Говорить было не о чем. Приехали за десять минут до прибытия поезда. Втайне Алла Витальевна страстно хотела, чтобы он опоздал. Но мечтам ее не суждено было сбыться. Поезд прибыл по расписанию. Девчонки увидели Валентину Андреевну еще в окно поезда. Она, улыбаясь, помахала им рукой. А через две минуты она уже обнимала дочь и внучек на перроне.
- Ну, встречайте лягушку-путешественницу. А почему меня только одна треть тех, кто должен встречать, встречает? А-а, ну понятно – две трети готовят грандиозный праздник…
…Как приехали домой, Алла Витальевна не запомнила. Едва переступили порог, Валентина Андреевна стала распаковывать чемодан. Одарив гостинцами внучек, она вынула из чемодана еще два больших пакета.
- это – новорожденным. – Валентина Андреевна посмотрела на дочь. – Что же ты молчишь – как Галя, Люда?
Стараясь сделать это незаметно, Алла Витальевна вздохнула:
- Мам… Лучше будет, если ты сначала приляжешь…
- Аллочка, - Валентина Андреевна обняла дочь, - да как же меня могла утомить дорога – если ты об этом думаешь? Ведь я к своим детям и внукам ехала. А завтра – успела я – у одного из внуков день рождения…
- А если не об этом? – Алла Витальевна уже с трудом удерживала слезы. – Ты все-таки приляг…
- Алла, да что случилось? – уступая настойчивой просьбе дочери, Валентина Андреевна прилегла на диван. – Людка «довертелась», Геник ушел?
- Если бы… - на этот раз скрыть вздох Алла Витальевна не смогла.
- Ну раз нет, - приободрилась мать, - то послезавтра пойдем Тимура поздравлять. Как он? Не «добузил» еще до тюрьмы? Или и Андрея в свои «игры» втянул?
- Пойдем… в больницу.
- Как? Или Галя…
- И Галя там. Но не потому, о чем ты думаешь, - она помолчала, устремив какой-то невидящий взгляд в окно. – Горе у нас, Тимур едва жив . с ножевой раной уже два месяца лежит… - Алла Витальевна заплакала.
- Что?! – Валентина Андреевна даже села на диване.
Алла Витальевна вытерла глаза.
- Да, мамочка… А Андрей… Его пойдем… в тюрьму поздравлять… Суд скоро…
- Вот так новости… Я готовила себя к тому, что это ты мне о Тимуре скажешь… А что же Андрей натворил?
- Бабушка, это он Тимура «приласкал». Правда, ему приказали это сделать, - вступила в разговор Вика. – Он ведь «спутался» с теми, от кого Тимур отошел. А Тимур уже нормальный, хороший парень, каким и был…
- Та-ак… Приехала к внукам на день рождения… Поехали в больницу… - Валентина Андреевна встала с дивана. – Они где – у Кости?
- Да, - вздохнула Алла Витальевна. – Бедная Галка – из огня да в полымя…
Через полчаса они были в больнице. Едва поднявшись на третий этаж, Валентина Андреевна увидела идущего по коридору Константина Петровича. Он подошел к ним.
- Здравствуйте, Валентина Андреевна, - они обнялись, - с приездом!
- Д вот видишь, Костенька, - ехала к внукам на дни рождения: по шестнадцать лет все-таки исполнилось – уже парни! А куда приехала? Как Тимур?
- Да как, - он вздохнул. – По-всякому… Аллочка знает…
Они подошли к двери в палату. Почувствовала, что у нее закружилась голова, Валентина Андреевна закрыла глаза, прислонилась спиной к стене. Переждав головокружение, она сама открыла дверь. Галя сидела у постели сына спиной к двери. Валентина Андреевна с ужасом увидела, что пышные черные волосы дочери словно посыпали пеплом. Когда они вошли в палату, Галя обернулась.
- Мама! – воскликнула Галина Витальевна, вскакивая со стула. Она бросилась в объятия матери, и они зарыдали на всю палату.
- Разбудите парня, - громко прошептал Константин Петрович.
Взяв себя в руки, Валентина Андреевна подошла к постели внука. Она увидела лежавшего перед ней красивого парня. «Уже парень, - подумала Валентина Андреевна. – А ведь я его маленьким мальчишкой последний раз видела… Копия Сергей…»
Тимур открыл глаза.
- Бабушка Валя… - едва слышно прошептал он. – Здравствуй… Когда ты приехала?..
- Сегодня, мой хороший, - Валентина Андреевна поцеловала внука. – Ехала и ничего не знала… Кто же с тобой так обошелся?
Тимур слабо улыбнулся.
- «Друзья»…
- Что же это за «друзья» такие?
- Не Мишаня, ба, - усмехнулся Тимур. – Да и если правду сказать, - если бы не несчастье у него, твой внук вряд ли за ум взялся бы…
- Да, я знаю, - вздохнула Валентина Андреевна. – Мама мне писала. Как Майя? Не нашли еще, кто убил девочку?:
- Ищут, - Галина Витальевна снова чуть не заплакала.
- Как бы там ни было, - вмешался в разговор Константин Петрович, - поезжай сегодня, Галя, домой. Не бойся, я останусь…
- Правда, мама, - поддержал Константина Петровича Тимур. – Ну, что ты около меня как приклеенная сидишь?.. Отдохнешь хоть немного…
И вместе с матерью Галина Витальевна впервые за два месяца поехала домой.
- Видишь, мама, в какие игры жизнь с нами играет? – сказала Галина Витальевна, когда они уже были дома. – У Майи дочь отняла, и меня хочет без сына оставить…
6.
Чтобы дочь еще острее не ощутила свое горе, Валентина Андреевна не стала у нее спрашивать, как все произошло. «Костя или Алла мне все расскажут», - подумала она. Галина Витальевна присела рядом с матерью.
- А мне в тот вечер, как говорят, и сердце не подсказало, что очередная беда в мою дверь постучится… - она вытерла слезы. – Наоборот, когда пришла домой, - так хорошо на душе было. В трамвае мы с Майей встретили классного руководителя класса, в котором Миша и Тимур… учатся… Знаешь, мама, когда еще свежо в памяти, как я в школу за три квартала обходила, боясь встретиться с кем-то из преподавателей, потому что знала, что ничего, кроме того, какое очередное «чудачество» сотворил мой сын, мне не скажут, всегда больше ждала чего-то плохого…
- Это же всегда так, Галочка, - кивнула Валентина Андреевна.
- Да. Но Татьяна Максимовна, ничего из того, к чему я себя готовила, не сказала. Наоборот, сказала, что Тимур учится все лучше и лучше. Домой пришла, а он полку в кухонном шкафу укрепляет. – Галина Витальевна открыла дверцу. – Вот эту, - ее глаза снова заблестели слезами. – А потом я стала ужин готовить: он попросил молочной каши – еще пошутил: «Экзотики хочется…» А молока не оказалось – я совсем о нем забыла. Ну, и пошел мой сынуля… на нож… А мне и тут сердце ничего не сказало. Наоборот: зло взяло – опять, мол, «закрутило».
- А как же ты узнала? – Валентина Андреевна посмотрела на дочь.
- Костя позвонил… А я – он мне еще и слова не успел сказать – обругала моего мальчика: мол, снова его где-то «носит»…
Валенти6на Андреевна обняла дочь.
- Кто же его нашел? – тихо спросила она.
- Девочка, с которой он дружит…
Валентина Андреевна невольно улыбнулась:
- Совсем взрослым мой внук стал… Уже и девочка у него есть.
- Да… Так вот, она вместе с отцом как раз мимо того места… - Галина Витальевна едва удержала слезы, - где… они его… бросили, проходила…
- А девочка – кто? Из вашего дома? Каждой, поди, хочется, чтобы такой красавец внимание на нее обратил…
- Нет. Одноклассница. – Галина Витальевна слабо улыбнулась. – Наверное, мой сын и тут в отца пошел… Девочка-то далеко не красавица. Правда, и у нее своя изюминка есть. Фигура хорошая… маленькая такая… дюймовочка. А красавицы все с «носами» остались. Если они и дальше вместе будут… получится пара вроде нас с Сережей…
- Ну надо же! – порадовалась Валентина Андреевна. – И этот Сережин ген ваш сын унаследовал! Впрочем, это и лучше. Я рада, что мой внук своей внешностью не кичится. А то знаешь, как бывает: иного можно только очень симпатичным назвать, а он цены себе не сложит…
Раздался звонок в квартиру. Галина Витальевна открыла дверь. Это пришла Майя Владимировна и Миша.
- А я с балкона увидела, как вы шли, - здороваясь с Галиной Витальевна и Валентиной Андреевной, сказала Майя Владимировна.
- Я же говорю, Майечка, - вздохнула Валентина Андреевна, - я ехала внуков поздравлять, а приехала… Но у тебя, я знаю, тоже горе…
- Да, Валентина Андреевна, нет больше моей Мариночки… А Тимур как? Я смотрю – ты, Галочка, домой приехала: значит…
- Костик с ним остался, _ Валентина Андреевна присела к столу. – А мы приехали торт на завтра испечь – именинника поздравлять…
Майя Владимировна вздохнула.
- Валентина Андреевна, а вы уже знаете, кто Тимура…
- Знаю, _ Валентина Андреевна о чем-то задумалась. – Я сейчас Людмиле позвоню…
Она набрала номер телефона средней дочери. К телефону подошла сама Людмила Витальевна.
- Здравствуй, доченька, - услышала она голос матери.
- Мама! Откуда ты звонишь? – Людмила Витальевна едва не выронила из рук телефонную трубку. – Тебя так хорошо слышно…
- От Гали. Я сегодня приехала.
- Мама, ты уже все знаешь? – запинаясь, спросила Людмила Витальевна.(Продолжение следует)- Знаю, Люда, - вздохнула Валентина Андреевна, - но это не телефонный разговор. Я завтра приеду к тебе, и тогда поговорим…
- Я знаю, что во многом виновата, - раздался захлебывающийся в слезах голос Людмилы Витальевны. – Но что Андрей может докатиться до такого…
- Ну, успокойся, Люда… Это уже случилось; значит, надо смириться…
- Легко с казать, - слышала Валентина Андреевна прерывающийся голос дочери. – Да лучше бы они его… тогда я знала бы, что не от стыда, а от горя слезы…
…Положив трубку, Валентина Андреевна долго видела, думая о средней дочери. В комнату вошла Галина Витальевна.
- Мама, ты сходи завтра в Люде. Утром поздравим Тимура, - Галина Витальевна едва удержала готовые хлынуть слезы, - А потом поезжай к ней. Ведь ей еще хуже, чем мне…
- Конечно, Галочка; я уже и ей сказала, что приеду.
Галина Витальевна пекла торт для сына, а из глаз ее сами собой катились слезы. А вот выложить из кусочков миндаля цифру «16» так и не смогла…
Валентина Андреевна обняла заходящуюся в рыданиях дочь; понимая, что слова утешения бесполезны, она только гладила ее волосы, ожидая, когда Галя успокоится сама. Затем закончила выкладывать цифру.
На следующий день Галина Витальевна и Валентина Андреевна встали рано: правда, Галина Витальевна почти не спала. Хотя вчера вечером, когда они позвонили в больницу, Константин Петрович бодро сказал, «что все в порядке. Новорожденный готовится принимать поздравления и подарки».
Раздался звонок в квартиру. Валентина Андреевна открыла дверь. На пороге стояли Майя Владимировна и Миша. В руках у Миши был большой пакет.
- Мы уже готовы поздравлять новорожденного! – бодро сказал Миша. - А вы готовы? Ну, сегодня Тимка «утонет» в подарках. Ведь и ребята из нашего класса придут…
Они приехали в больницу перед завтраком. Когда они вошли в палату, на тумбочке у кровати Тимура уже стояла ваза с букетом цветов. Накануне Галина Витальевна подстригла сына – за два месяца его густые, кудрявые волосы отросли чуть ли не до плеч.
В палату вошла Анна Васильевна.
- Ну как, не завалили еще новорожденного подарками?
- Да ну, тетя Аня, смущенно возразил Тимур, - рано еще…
- Тогда я первая тебя поздравляю!
Вскоре в палате собралось чуть ли не все отделение: врачи, медсестры, сверстники Тимура из соседних палат…
- Это еще не все посетители… - подмигнул Тимуру Миша. – С днем рождения!
- Спасибо вам всем! – растроганный Тимур смущенно принимал подарки.
Галина Витальевна начала резать торт, повернувшись к сыну спиной, чтобы он не видел ее залитого слезами лица.
Дверь снова открылась; в палату вошла Татьяна Максимовна, а за ней – весь класс.
- Я же говорил тебе, что пришли все, - сказал Тимуру Миша.
- С днем рождения, Тимур! – Татьяна Максимовна положила на постель возле Тимура большой сверток.
Таня Нагина, едва не плача, улыбнулась Тимуру.
- А это – от нас, - она положила на кровать пакет. – Тебе передают большой привет и поздравляют с днем рождения мои папа и мама… от папы вчера радиограмму получили. Спрашивает, как двое здоровье…
Тимур поднял глаза на Валентину Андреевну.
- Бабушка, это Таня Нагина – моя соседка по парте. Таня, а это моя бабушка – мамина мама. Приехала в гости…
- Здравствуйте, - еще сильнее смутилась Таня.
- Да вот видите, куда приехала… Ехала – думала: готовится грандиозный праздник в честь новорожденных, а тут… - Валентина Андреевна вздохнула.
…Прямо из больницы Валентина Андреевна поехала к Людмиле. Ей открыла Наташа.
- Здравствуй, бабушка, - Наташа обняла Валентину Андреевну. – Входи.
Из комнаты вышла Людмила Витальевна. Валентина Андреевна заметила, как изменилась дочь. Уже не было в ней той яркой красоты; не было кокетства, которое так не нравилось Валентине Андреевне.
Они вошли в комнату.
- Садись, мамочка: сейчас Гена придет – ужинать будем…
- Спасибо, я только что из-за стола, - ответила Валентина Андреевна. – И вам привезла – Галя передала торта…
- Ой, это же у Тимура сегодня день рождения! – спохватилась Наташа.
- Да, а двадцать пятого – у Андрея, - Людмила Витальевна смахнула набежавшую слезу. – Что нам делать, мама? И Галя, наверное, в обиде на меня за то, что ни разу не пришла. А я ведь ходила в больницу; только увидеть Галю не смогла себя заставить… А она, видишь, и торт нам передала – подсластить нашу горькую участь…
В прихожей защелкал замок. Это пришел Геннадий Львович. Наташа вышла навстречу отцу.
- Бабушка Валя у нас…
Геннадий Львович прошел на кухню.
- Здравствуйте, Валентина Андреевна! С приездом…
- Спасибо, Геночка.
Людмила Витальевна и Наташа захлопотали с ужином, а Валентина Андреевна и Геннадий Львович вышли на балкон.
- Только вот приезд этот невеселый, - вздохнул Геннадий Львович. Ну, как наш шалопай докатился до такого? Впрочем, этого, наверное, и следовало ожидать… Я «проработал» сына: все для семьи старался заработать как можно больше. А работа моя какая? В вечных разъездах. А мать… Наталья – девчонка; думали – сама растет. А ей ведь мать нужна была. И, фактически, нашла она себе мать… в другом доме. Считайте, все детство у подружки провела… а родной матери некогда было дочерью заниматься… Извините, Валентина Андреевна, что я так о вашей дочери говорю…
- Да ведь правда же, - Валентина Андреевна вздохнула.
- И я как мог, старался поддержать женщину – ведь у нее при живой матери моя дочь растет… Ну и естественно, что теперь тетя Алла нашей Наталье в сто раз ближе матери. Да-а, если бы и на Андрея нашлась такая тетя Алла, наверное, не был он сейчас там, где находится…
7.
Совещание в одном из поселковых отделов милиции, куда Виктор Васильевич Любоч был приглашен в качестве консультанта, затянулось. И когда Любоч подошел к остановке, автобус, которым он должен был вернуться в город, лишь «показал ему хвост». Ждать следующий надо было четыре часа, и Виктор Васильевич решил пешком добираться до трассы, ведущей в город, а там «ловить» попутную машину. С каким удовольствием, стоя на обочине дороги, думал Любоч, он «ловил» бы всю жизнь «попутки», а не преступников.
Вскоре он увидел белую «Газель», которая приближалась к нему, начала медленно тормозить… Когда машина остановилась, Любоч узнал в водителе одного из бывших своих «подопечных», когда-то известного в преступном мире под кличкой «Кавказец». Но человек потихоньку «выздоравливает»: делает теперь радость и себе, и людям – с увлечением работает в студии звукозаписи; растит двух сыновей… Единственное, что в нем так и не исчезло – некоторая нагловатость в обращении с представителями органов правопорядка. Но тут Виктор Васильевич видит долю и своей вины. Всю жизнь старался он видеть в каждом оступившемся л т ч н о с т ь; первые допросы велись, как доверительные беседы, основанные на полном доверии друг другу. Отсюда и было теперь у «бывших» убийственное панибратство в обращении с ним.
- Ну что, начальник, продвинулось твое дело, над которым ты уже чуть ли не год бьешься? – спросил «Кавказец», трогая машину, когда Любоч захлопнул дверцу.
Виктор Васильевич растерянно развел руками.
- В том-то и дело, что темный лес…
- Начальник, а ты в моем понятии – да и не только в моем – до сегодняшнего дня умнейшим мужиком был… А теперь – «темный лес», «темный лес»… Ты же сколько уже работаешь. Что – двух «мокрушников» знаменитых не знаешь? Вот я не знаю только: сами ли они этим делом занимаются…
- Интересно, - вставил Любоч. – «Мокрушники» они, значит; а занимаются не они…
- Да нет: ты вот опять меня не понял. Я имею в виду, что они, видимо, чьи-то исполнители. Правда, на первый взгляд – ни в жизнь не скажешь. Один из них – лучший диск-жокей в городе…
- Кому же это так повезло? – усмехнулся Любоч.
- А он свои «горячие» таланты жертвует «Черноморочке». Ну и в баре: в то, что… - «Кавказец» кивнул головой в сторону пляжа.
- Ну, что ж, спасибо за консультацию…
Любоч вышел из машины.
- Даже сам удэвляюс, пачему минэ такое известно, - засмеялся «консультант». – Нэ пуха!
- К черту, к черту! – засмеялся Любоч. – Только вот где он – этот черт прячется?
Не переживай, начальник: найдешь, - «Кавказец» завел мотор, и через минуту лишь клубы рассеивающей пыли напоминали о том, что здесь только что останавливалась «Газель».
…В тот вечер Виктор Васильевич пришел в кафе «Черноморочка». На эстраде гремел джаз; зал был заполнен до отказа. Когда заканчивался очередной танец, на эстраду поднялся подтянутый молодой человек в отлично сшитом цвета кофе с молоком красивом костюме. Судя по описанию, полученном от «Кавказца», это и был Владик. Он с увлечением рассказывал публике очередную музыкально-джазовую историю. Любоч и сам заслушался. Да, действительно, это один из лучших диск-жокеев. В зале стоял хохот: его остроумные шутки воспринимались публикой с огромным удовольствием; когда же он начинал говорить о серьезной музыке, зал притихал, с каким-то особенным почтением ловя каждое слово диск-жокея; весело оживлялся, когда предлагалось потанцевать…
Любоч дождался конца дискотеки, невольно дивясь мастерству диск-жокея. В то же время в нем росло негодование на этого человека – надо же, в нем одном «совместились» два столь несовместимых начала: незаурядный талан организатора-массовика и…
Зал опустел. Только диск-жокей долго проверял аппаратуру, из которой только что гремела музыка.
Виктор Васильевич подошел к нему.
- Отработали? И как – довольны своим действом?
Владик скупо улыбнулся.
- Всегда, по-моему, радостно на душе, если знаешь, что людям только что то же самое доставил…
Любоч вынул из нагрудного кармана свое удостоверение.
- А если знаешь, что у девушки жизнь отнял, а ее мать слезами умывается, тогда на душе – что?
Владик присвистнул.
- Докопались, значит?
- А вы ведь должны бы знать, что не в бездушном пространстве и не в пустыне находитесь…
Любоч жестом подозвал стоявших поодаль двух сотрудников. Подождав, пока Владик запрет зал и сдаст ключ дежурному. Виктор Васильевич повел его в машину. Через полчаса Владислав Копельков сидел в кабинете Любоча.
- Я человек маленький, - нервно затягиваясь сигаретой, говорил он. – Мне приказали; правда, не скрою, каюсь – большие деньги получил. И как видишь, начальник – не отказался…
- А чей же посул тебя так из седла выбил? – спросил Любоч.
Владик усмехнулся.
- Первое такое дело было – только пособничал. Но тогда, начальник, веришь, только звания преступничьего удостоился, а ни «копья» не получил. А тут – прямо озолотили. Честно говоря, думал: опять буду только руки заламывать, а душечку в рай кто-то отправит… Ан нет… До сих пор мурашки по телу. Я думал, что это в детективах для красного словца пишут, что «мокрушники» звереют. Я две раны ей нанес, вторую – чтобы добить. Но потом как начал ее «полосовать», хотя видел, что она уже мертва…
Любоч встал, прошелся по кабинету. Остановившись перед подследственным, сказал:
- Ты все-таки открой мне секрет: за чьи «бабки» ты так расстарался?
- У-у, начальник, тебе так не жиьб, как тот человек живет. Даже если ты и переловишь всех «мокрушников» в республике. И мне – тоже. Ну, получил я эти «бабки» - так ведь один раз. И вот попался… тебе на крючок.
- Ты давай не крючки считай, а ответь на мой вопрос.
Копельков усмехнулся.
- Управляющего лови; он находится чуть южнее того места, где мы с тобой сейчас сидим… Вернее, сидеть-то мне…
- Верно рассудил, - усмехнулся Любоч. – Эх, диск-жокей, умная у тебя голова; только вот тогда мозги не в ту сторону повернулись… - Любоч вызвал конвой и приказал доставить арестованного в камеру.
Уже на пороге Владик обернулся.
- Я понимаю, что мне «хана». И, в общем-то, поделом, конечно. А вы карасика подсекли – а радости! А я тебе, начальник, щуку – этакую царь-рыбу – подсеку.
Любоч посмотрел на Копелькова.
- Вот ты сейчас самолично изрек, что тебе хана. А тот, значит, пусть вольно дышит, сладко ест-пьет и в море купается? А ты будешь за двоих – я так тебя понял?
- Дошел, наконец-то, что карася поймал, и рад: а я тебе должен, по твоим понятиям, царь-рыбу подсечь? А ты, значит, только тянуть ее будешь; а потом пальцы от удовольствия облизывать? А у самого ни в жизнь не сработает… - он повернулся к Любочу. – А-а, губки, начальник, уже раскатал, а мне сто за это будет? Полагается мне за помощь следствию что-нибудь, але как?
- Да чего ты торгуешься? – не выдержал Любоч. – Мужик ты, в конце концов?!
Владик усмехнулся:
- Дорогой мой, кт о торгуется? Да только за одну фразу вам бы мой срок вполовину урезать…
Любоч присвистнул.
- Первый раз такого вижу: на нары идущего и цены себе сложить прямо никак не могущего…
- Не сложу, да; потому как кто ж до этого додумается, и мыслимое ли это дело…
- Ой, ну какие же вы все мастера душу вытягивать, - покачал головой Любоч. – Ну, барышня кисейная, да и только: то он торговаться начинает, а то вздыхает, как красная девица…
- Ладно, все: и правда, хватит мне вздыхать, - посерьезнел Копел ков. Он внимательно посмотрел Виктору Васильевичу в глаза. – А вот тебе, начальник, сейчас вообще под чистую кислород перекроет, потому как… Прости, но тут без чувств сказать ну не возможно… Ведь ах, как он ее любил!
В кабинете тяжело повисла тишина. Копельков поднял голову.
- А-а, даже красноречие проорало! Кто же теперь торговаться будет? Столбняк, говоришь, напал? А все удивлялся и поражался: и чему это я цены сложить не могу? То-то! Другого я и не ожидал!
«Да-а, нечего сказать: полнейшая ясность, - выходя из оцепенения, подумал ошеломленный следователь, когда за Копельковым захлопнулась дверь. Как бы сами собой у него перед глазами поплыли «кадры», а в ушах зазвучал голос тети Лизы – кормилицы Георгия. Она к визиту Любоча отнеслась очень доброжелательно и теперь с большой охотой говорилая:
- Дорогой мой, я бы с превеликим удовольствием что-то сказала. Но дело в том, что совсем недавно я «влипла» в такую неприятность! Выходим с Виолеттой Викентьевной из дома, и надо же было мне «брякнуть»: «Как у Жоры дела? Как он? Что он?» А она мне: «За Лиляну спрашивай; о крошечке нашей все расскажу, а за… не знаю и знать не хочу». Оборвала так меня; с тех пор и не интересуется никто. Видим только: то невестка к ней, то она к невестке бежит. Но теперь уже и не удивляемся: привыкли.
- Елизавета Васильевна, с этим все ясно, - сказал Виктор Васильевич. – Мне бы узнать побольше мнение о нем…
Она вздохнула.
- Горе ворвалось в эту исключительно порядочную семью тридцать лет назад. У Кларочки – матери Жоры – еще в годы студенчества обнаружилось серьезное заболевание почек. Настолько серьезное, что выполнялись все врачебные предписания – и, причем дотошно. Одного Кларочка не в силах была выполнить. Вышла замуж, а значит, стала матерью – тут уж вопреки самым наистрожайшим запретам. И все равно громом среди ясного неба стала для всех ее смерть. Ведь их уже готовили к выписке; Жорику десять дней было, когда он без матери остался. Вы можете себе представить: десятидневная крошечка – и без матери! Отца они через год с миром отпустили, сказав: «Зачем тебе идти на добровольные сложности? Наше горе с нами». А тесть попытался убедить: «Мужичок ты молодой: устроишь свою жизнь, дети будут и, наверное, не один. А эту кроху позволь мне усыновить». На это о, конечно, согласия не дал, но мальчонку оставил. Так что, кроме всего прочего, лишился Жорушка и отца. Был момент – предлагал он Виолетте выйти за него замуж, а они посему-то восприняли это оскорблением. И не то от неловкости перед зятем, не то – и сама не знаю, как сказать – но положила тетушка жизнь на алтарь благополучия обиженного дитя. Да и разве могло быть иначе? Был ведь такой, что годами за ней ходил, но потом понял, что хорошей женой она быть не сможет; да, наверное, и сам усомнился: сможет ли выдержать постоянно и неотступно следящие за ним глаза убитых горем стариков, да и самой женушки: только и будут «фиксировать», как глянул на дитя, да каким тоном что сказал.
Да и потом – как можно было запросто решиться? Семья-то была… Викентий Яковлевич был всю жизнь – во всяком случае, не одно десятилетие первым замом главного архитектора области. Но, несмотря на полнейшую материальную обеспеченность, архитекторша барынькой была лишь по внешнему виду. Всю жизнь занималась она репетиторством. Так и налаживали девчушки через нее свои «отношения» с языками, да настолько, что большинство из них не просто учителя иностранно, а первоклассные переводчики. Ну и между делом обучала еще игре на фортепиано. Но это уже не ради заработка, а для души, так сказать. Вот так он и рос, не доставлял никому никаких неприятностей. Разве что нацеливали они его чуть ли не с пеленок, что должен он быть везде первым, а значит, центральной фигурой, - она добродушно улыбнулась. – Что ты – не спал, не ел; как вы думает, почему? Он, видите ли хотел в спектакле Петенькой быть, а Гарика, он понимал, внешность не позволяет изобразить. Вот так и вышло, что занят он был только в массовках – это же для него было смерти подобно, причем в самом что ни есть серьезном смысле. «Четверок» в младших классах – да и средних – не «выносил».
Все это звучало в ушах Виктора Васильевича и лентой кинофильма «бежало» перед глазами; а душа, да и все существо его кричали: «Да неужели же в семье истинных интеллигентов…»
8.
…Что было потом, Любоч запомнил плохо. Кажется, все сели в машину, поехали в Тирасполь…
Георгия Смиренского арестовали в его рабочем кабинете. К удивлению Виктора Васильевича, он не сопротивлялся; более того – он имел вид обреченного человека. Да, он, несомненно, был готов к тому, что его вот-вот арестуют…
Когда уже ехали обратно, Любоч, сидя напротив Смиренского, снова думал о превратностях судьбы: «Вот и «раскрутил» я тебя, «Ромео». А удовлетворения – ни на копейку. Ведь совсем недавно я был бесконечно рад ошибке стажера. Но теперь у него на душе было невыразимо гадко. И глядя на Георгия – этого вконец измотанного, заросшего, молодого сильного мужика, Любоч чувствовал – не выдать бы себя! – как поднимается в нем волна щемящей жалости. Ведь и Ира говорила ему, как ей рассказывала Марина о нежнейшей привязанности Георгия к сыну, о его муках от сознания, что Кешенька от него оторван. И он, как любящий отец, страдает.
А Георгий был поглощен одной-единственной мыслью, вспоминая сына. Сейчас все его мысли были только о мальчике. Почему-то особенно ярко ему вспомнилась прогулка с сыном прошлой зимой. В тот зима была необыкновенно снежной, непривычной для их южного города. «Папа, папа, смотри, - слышал он голос сына, - как снежинки свой танец танцуют! А ночью бродит по снегу Чудило-Мудрило в своем кафтане и колпачке и топорщит косматые брови. На поясе у него связка ключей – он запирает на замок колокольчики и дождик, чтобы они не будили спящие леса и луга». А утром проснулся и, захлебываясь от восторга, закричал: «Папа, папа, Мороз-художник окна нам разукрасил! Посмотри, какой мастер!»
…Все ехали молча. Но, погладывая на сотрудников, Любоч понимал, что и и ими владеет это удивительное чувство – жалость к арестованному. Человеку, полетевшему в пропасть, но не потерянному окончательно… И Виктор Васильевич поклялся себе в том, что сделает все для того – пусть даже он «вывернется наизнанку», пусть его фамилия будет читаться в обратном порядке – чтобы суд определил минимальный срок заключения, предусмотренной статьей, под которую попадал Смиренский.
Да, но что покажет очная ставка? Как они встретят друг друга – «обличитель» и «изобличенный»?
Они приехали в город к вечеру. Выйдя из машины следом за конвоиром, Смиренский остановился, поднял голову. Небо уже окрасила вечерняя заря. Ее нежно-розовый отсвет разлился по всей голубизне. Если бы только Виктор Васильевич мог знать, что в эти минуты Георгий мысленно говорит «прощай» этой заре, этой земле…
- Сейчас проведем очную ставку, - сказал Любоч, когда они вошли в кабинет. Виктор Васильевич предложил Смиренскому сесть. – Приведите арестованного…
Едва Владислав Копельков переступил порог кабинета, с Георгием произошло что-то невообразимое. Его заросшее щетиной лицо мертвенно побледнело; потом приобрело сероватый оттенок.
Два конвоира, предвидя, что может сейчас произойти, встали рядом с Георгием, положив руки ему на плечи.
Он резко рванулся вперед; его синие глаза вмиг стали черными, и он, задыхаясь, прошипел:
- Не убил – четвертовал бы я тебя, изверга, а тогда уж и сам себя порешил без сожаления! Хотел – да, хотел! – чтобы только моею была; но я же одним ударом просил!… Эту ночь Валентина Андреевна провела в семье средней дочери. Вчера состоялся суд, на котором рассматривалось дело ее внука – Андрея Званцева.
Придя домой, Валентина Андреевна задремала незаметно для себя в кресле. Проснулась, как от толчка. Было уже около двух часов ночи. Валентина Андреевна увидела, что из-за двери в кухню пробивается полоска света. Она торопливо встала, пошла на кухню…
Людмила Витальевна сидела за столом, положив перед собой руки. Валентина Андреевна знала эту позу своей средней дочери. С самого раннего детства Люды она означала, что ей очень тяжело. Правда, тогда это «тяжело» заключалось: не дали понравившуюся ей игрушку; с ней не согласились подружки; все сделано не так, как хотела она – Люда. Детство давно ушло, а вот привычка осталась, и сейчас она мгновенно сказала Валентине Андреевне, что дочери действительно тяжело.
Людмила Витальевна не заметила, что вошла мать: сейчас она заново переживала вчерашний день. Как же вышло, что они – родные по крови сестры – оказались по разные стороны баррикады? Галя – мать потерпевшего; она – Людмила – мать подсудимого… Нет, она не хочет, чтобы все было наоборот, но почему именно на нее свалилась эта непосильная ноша?
Да, именно он – вчерашний день – «повернул лицом» ее, Людмилу Витальевну, к ее детям – уже почти взрослым людям. А когда же успело промчаться мимо нее их детство? Неужели Андрей был вчера прав? Она снова услышала голос сына, когда ему предоставили последнее слово перед вынесением приговора.
«Меня всегда старались хорошо накормить и получше одеть, но не воспитывали. Никто и никогда не интересовался, что у меня на душе; как сосуществую я со сверстниками в классе; кого выбрал себе в товарищи, и каковы мои отношения с ними. Одним словом – моя жизнь никогда и никого не интересовала. Даже Наташка – и та только копошилась в выкройках; читала и глубоко изучала технику шитья. Я же постоянно был одинок. Я все время ужасно завидовал Тимуру. Завидовал их загородным поездкам по грибы, походам на пляж… Но больше всего я завидовал тому, как запросто он мог объяснить единицу в дневнике за подсказку. Да и мало ли, что могло произойти в школе за целый день. Были и порванные рубашки, и «фингал»: и его всегда понимали.
Зато мне был куплен магнитофон; я не помню лета, которое проведено не в лагере отдыха – причем в три потока. Думали, что этим доставляется какое-то особое, несравнимое удовольствие…
- Скажите, подсудимый, - услышала Людмила Витальевна голос одного из заседателей, - вот вы только что сказали, что «бешено» завидовали Тимуру. Значит, так завидовали, что решили пырнуть его ножом?
- Нет, - Андрей опустил голову, - если честно сказать…
- А как же еще? – перебил его тот же заседатель.
- Испугался я…
- Испугали – чего? – подал голос председательствующий.
Андрей вздохнул:
- Что если я его не… они меня могут…
- А вообще, зачем вы пошли с ними? – спросила пожилая женщина-заседатель. – В тот вечер. Вы знали об их «планах»?
Андрей опустил голову.
- Знал. Стеценко сказал мне, что «надо проучить одного»; передал нож…
- А кого он «учить» собирается, не сказал?
- Нет.
- Значит, вы до последнего момента не знали, что объектом нападения будет ваш двоюродный брат?
- Да.
- Но вы ведь не сразу обрушились на него с ножом? Вы же увидели, что это ваш брат. И все-таки пустили нож в ход.
Андрей молчал. Через полчаса объявили перерыв.
- Я не знаю, что на меня нашло тогда, - говорил Андрей в перерыве. Поесть он отказался. Людмила Витальевна смотрела на сына, и впервые за всю, пожалуй, жизнь ею овладела настоящая материнская жалось; ее впервые переполняло горячее материнское чувство.
- Ничего, сынок, - шептала Людмила Витальевна, гладя сына по бритой голове. – Все образуется…
Андрей горько усмехнулся:
- Отсидишь лет десять…
…Людмила Витальевна плохо запомнила момент вынесения приговора. Единственное, что она расслышала, были слова: «…Суд приговорил… Званцева Андрея Геннадьевича к семи годам лишения свободы с отбываем наказания в воспитательно-трудовой колонии общего режима…»
Как увозила Андрея, Людмила Витальевна тоже не запомнила. К ней подошла Наташа; за ней – Геннадий Львович. Он обнял ее за плечи, прижал к себе.
- Ничего, мать, переживем… все вместе переживем… Зато потом у нас все будет на самом высоком уровне, правда?
Смахнув застилающие глаза слезы, Людмила Витальевна слабо улыбнулась: она не одна в своем горе; рядом – самые близкие люди – ее семья…
…Эти грустные ночные размышления сейчас растущим комом копились в душе Людмилы Витальевны, не давая ей ни минуты передышки… Снова и снова как в кошмарном сне, в памяти всплывали картины пережитого дня… Лишь одна «картина», к счастью Людмилы Витальевны, не могла сейчас «всплыть» в ее памяти: она только помнила, что мельком увидела в зале суда Аллу Алексеевну Борисенко вместе с двумя соседками по дому. Но в тот самый момент как раз привели подсудимых; мысли Людмилы Витальевны тот час же отвлеклись от Аллы Алексеевны, и больше она о ней не вспомнила: она видела только сына, который сидел – по чьей вине? – на скамье подсудимых…
…А Алла Алексеевна шла сейчас вместе с женщинами домой.
- Видели? – нарушила она первой тягостное молчание. – Похожа Людмила на ту Людмилу, которую мы знаем? – Алла Алексеевна всплакнула…
- Нашла кого жалеть! – негодующе перебила ее одна из спутниц. – Все «курсировала» Одесса-Рига…
Вытерев слезы Алла Алексеевна невольно улыбнулась:
- Таллин, Ниночка, Таллин…
- Аллонька, не столь существенно. Ты же лучше меня знаешь то, о чем я хочу сказать…
Алла Алексеевна вздохнула.
- Ну что будешь делать, ежели свет Людмила всю свою молодость «несла себя» дамой из высшего общества…
- Да уж, - вмешалась вторая соседка Аллы Алексеевны. – Ей было за кем собой красоваться. Это мы – простонародье: все лето ежегодно «варишься» в собственном соку; пожалуй, дольше и сильнее пузыришься, чем те заготовки. С одного «вылезаешь» в другое. А у нее об этом и мыслей не было. Геннадий все, все в готовом виде доставлял. А она «большие» дела делала. А ну-ка, мастера экстра-класса Таллинского Дома мод ежегодно корпели над ее гардеробом. Она у Геннадия, чай, бесценная. Вот какая она теперь – и то: разве выглядит она на ее годы. Галина – и то старше ее на вид кажется…
Все помолчали. Потом заговорила, как ее все в доме называли, тетя Лида.
- Не хотела я, девчата, в разговор встревать. Да уж больно за живое задели…
- Оно сейчас у всех, живое-то, задето, тетя Лида, - вздохнула Нина.
- Да, так вот что я хочу сказать. Вот вы ее молодости завидуете. В с чего ей стареть?! Наталка, дитя, выросла в нашем дворе. А вы мамочку ее видели?
Алла Алексеевна вздохнула:
- Да разве ж это… Как-то выехала она под самый конец лета: за неделю до школы. Прибежала: «Аллочка, выручи, солнце! К первому вернусь…» Но уже и тридцать первое августа на исходе, а мама Люда все «в бегах». И вот уже перед самым седьмым ноября идут девчонки от меня. А погода – жуть. Ветер; дождик срывается. Она в кожаном своем шикарнейшем полупальто «метется» на встречу. Иринка моя ей: «Здравствуйте!» Она не глядя: «Здравствуйте, девочки!» Правда, темень была – прямо хоть глаз коли.
Женщины возмущенно загудели:
- Ну, это предел! – кипела от возмущения Нина. – Это же надо: родное дитя не узнать! «Экземпляр» она еще тот!
- Да, я переживала этот момент, как никогда: но это летом… И фрукты самые разные. Для Наталки это – основа питания. А тут – октябрь. Какие же в это время фрукты! Она маленькая была – ела ужасно… вот почему я «надергалась»: первое она не ест; второе – «лизнет» чуть-чуть и все.
В ответ на эти слова Алла Алексеевна услышала дружный смех.
- Алла, при всем уважении к тебе – чудо ты ходячее, да и только! Кормила, да еще и переживала! – Этот «комплимент» был сделан сослуживицей Людмилы Витальевны Натальей Александровной.
- Ну, к чему вы так? – заговорила Алла Алексеевна. Геннадий-то сверх-совестливый. Деньгами не сорил никогда, зато овощами-фруктами попокормил.
- Да чего там! – снова вступила в разговор тетя Лида. Разве мы видели такую клубнику или малину – одна в одну?
- Да, как-то привез он малины, - снова заговорила Алла Алексеевна. «Алчонок, это на варенье». А ее и варить жаль: ягодка к ягодке – хоть по туесочкам раскладывай – и на продажу. Нет, говорю ему, я ее с сахаром перетру. Будете в свежем виде только на случай болезни. Ну, ушел. А в обед – звонок. Отрываю – Леха, шофер его с кульком сахара килограммов на десять. Она же потом кому – детворе, конечно. И все равно я была довольна. Знал ведь: если закрывать – я лучше в собственном соку сделаю. Вот от него внимание ощущалось. Зимой к новогоднему столу всегда – или печень трески, или печень минтая; лимончики, коробочка конфет хороших или торт «Киевский»… Ну, ладно, - словно спохватилась, «подвела черту» под разговором Алла Алексеевна. – Чего это мы бедной Людмиле взялись «косточки перемывать». Ей, поди, сейчас и так совсем не сладко…
10.
Виктор Васильевич Любоч плохо спал эту ночь. Да, развязка наступила. А Смиренский выдал себя. Если бы он не кинулся на Копелькова; если бы не произнес тех слов, все было бы по-другому. Пришлось бы еще доказывать, что именно он – пусть чужими руками – убил Марину. Да, завтра первый допрос. Казалось бы – все ясно: в том числе и мотив преступления… Об этом тоже невольно, одной фразой поведал сам Смренский. Но теперь ему, Любочу, надо доказать самому подследственному, что он хочет ему только добра. «Эх, сынок, сынок, зачем же ты это сделал? – билась в самое сердце Виктора Васильевича щемящая мысль. – Тебе надо было как-то иначе добиваться ее; объяснить… Ну, ничего, ты еще будешь жить как все люди. А там, может, с женой сойдешься – ведь любит она тебя… Да, собственно, вы и не разведены…»
…Чуть свет Любоч помчался в тюрьму.
- Как мой подследственный? – спросил он у конвойного по коридору, получая ключи от камеры.
- Прижух, как мышь, - усмехнулся тот. – Знает, гад, что натворил…
- Да нет, - вздохнул Виктор Васильевич. – В том-то и дело, что он не конченный.
Они вошли в камеру. Смиренский лежал на нарах и, казалось, спал. На нем была белая рубашка; и у Виктора Васильевича мелькнуло страшное подозрение… Он торопливо шагнул к нарам… И сразу же увидел валявшуюся на полу раздавленную капсулу – длинненькую, похожую на детскую конфетку-леденец…
Виктор Васильевич поднял глаза… На груди Георгия лежал лист бумаги. Он торопливо схватил его и вдруг увидел, что уголок воротника рубашки, которая была надета на Георгии, словно распоролся… Он принес свою смерть с собой… среди вещей…
- Виктор Васильевич, да как же мы… - начал было ошеломленный конвоир.
- Да, вот так… Вот и подтвердились мои слова, правда?
Вернувшись в кабинет, Любоч сидел за столом часа два. В пепельнице росла гора окурков; а Виктор Васильевич снова был в плену у той же мысли: «…Да… «полнейшая ясность» … ничего не скажешь…»
Он снял телефонную трубку. Мгновение держал ее в руке, слушая длинную песню гудка; затем набрал номер.
- Я слушаю, - услышал Любоч через секунду голос Лиляны.
- Здравствуйте, Лиляна. Это Любоч. Вы можете сейчас ко мне придти?
- Да, конечно, если это нужно…
- Это очень нужно, Лиляна… - не сказав больше ни слова, Виктор Васильевич повесил трубку.
Он встретил Лиляну у подъезда.
- Мы сейчас пойдем в… Не пугайтесь, но, наверное, у следователей доля такая – сообщать людям одни неприятности…
- Что-нибудь случилось с Жорой? - Лиляна побледнела.
- Да, Лиляна… – Любоч помедлил. – Его больше нет…
- Как?!
- Отравился. Пронес в камеру, зашив в воротник рубашки, капсулу с ядом…
По щекам Лиляны покатились слезы… Они пришли в тюрьму…
Лиляна со страхом шла вместе с Любочем по тюремному коридору мимо одинаковых дверей с решетками; отличали их друг от друга только номера… Когда они вошли в камеру Георгия, Лиляне, как и Любочу, показалось, что он спит… Виктор Васильевич остался стоять у двери.
С трудом передвигая ноги, Лиляна подошла к нарам, на которых лежало тело любимого ею человека, отца ее ребенка. Словно во сне она протянула руку, провела по небритой, уже окоченевшей щеке; потом, словно надеясь оживить его, рука опустилась ему на грудь… И сразу наткнулась на торчащий из нагрудного карманчика кончик листа бумаги… Она вытащила его, развернула и сквозь слезы начала читать:
«Дорогая, милая, родная моя! Вот и пишу я тебе; пишу первый раз в жизни. Если какая-нибудь гадалка предсказала мне, что первое и последнее письмо к тебе будет написано мной в камере, я бы, наверное, сошел с ума.
Да, так уж получилось, что не разлучались мы с тобой. Самая первая разлука – это мой отъезд в Тирасполь; но каждое воскресенье я спешил повидать тебя. Это продолжалось до тех пор, пока не пригласили меня в «кабак»,, как с ненавистью называла ты мое «место подработок». Когда же я дал согласие руководителю ансамбля, наши встречи сократились до минимума, а потом и прекратились совсем – не сами-собой, не то стали итогом окончательного надлома наших отношений.
До сих пор у меня в памяти тот ужаснейший день, тот час, когда наши отношения дали «трещину», которая затем превратилась в пропасть. Но тогда она была так мала, что, очевидно, ты даже не заметила; более того – не можешь понять до сих пор.
А ты и сейчас у меня перед глазами. Сидишь, закрепляешь пуговицы на моей рубашке. Я взял тебя за плечи и несмело начал: «Мам, подработать хочу…» Я, начав с тобой этот разговор, жутко волновался, но почему-то первый раз в жизни ты это не почувствовала. И это было обидно, но еще обиднее стало, когда ты обозвала меня «спекулянтом». Мама, ты помнишь это или нет: когда я взял в руки резную шкатулку, ты посмотрела на меня так, будто я творил что-то невообразимое. А я хотел со шкатулкой в руках начать разговор о моем разводе с Лиляной. Я и сейчас помню, как я начал: «Мам, что касается моих дел «сердечных», не вставляй ты мне в этом смысле ума…» Ты бросила мне в лицо одно-единственное слово… Нужно это тебе или не нужно, но уходя, я считаю необходимым объяснить тебе причину развода. Я смертельно устал есть вкусные обеды и делить постель с женщиной, абсолютно чужой мне. Я пытался тебе рассказать, что в ненавистном тебе «кабаке» я нашел близких мне по духу людей. Ты до сих пор не знаешь, что руководитель ансамбля не кому-то, а именно мне подарил бесценную для него вещь – саксофон; когда я попытался отказаться, в глазах нашего старичка заблестели слезы, и он, очень стесняясь, добавил: «В моей семье если есть эта вещь и заинтересует кого-то, то исключительно в материальном смысле; а мне очень больно, что вдруг вечного спутника не только моей жизнь, но и жизни моего отца, начнутся разговоры: «Сколько же за эту бесценную вещь можно взять?»
А через полгода у меня с ножом у горла потребовали документ, свидетельствующий… И я пожалел, что наш разговор с Григорием Марковичем не был записан на магнитную ленту… Вот это и оставило надолго твоего сына в «кабаке»… С той поры прошло три года; а твой «бепутний» сыночек так и не собирался покидать ненавистное тебе «заведение». Так думала ты. Но один я знаю, как, пробыв дома целую неделю, я взвешивал со всех сторон, как сказать тебе… А как можно было «заикнуться» о растрате на работе?! Естественно, оставалось лишь потуже затягивать «узелок»; завязывать «морским узлом», так как на то, что выпутаться честно, всякая надежда была потеряна.
Прости меня, мамулька, это видно, от страшной безысходности все это написал я тебе. Ведь перед смертью даже самому страшному грешнику позволяют исповедоваться.
И сейчас, стоим мне на несколько секунд закрыть глаза, как встает перед глазами дед. Маленький, коренастый, совсем «лунный», глядящий мне вослед. Помнишь? В пятом классе я уже стеснялся ходить в школу с сопровождающим. Но вечером, если становилось «свежо», бежал деденька встречать внука; нес теплые вещи. И «чихал» он на все мои самые бурные протесты. А вообще, выходя из школы, как бы «нечаянно» меня встречая. Наверное, именно это и дает мне права жить на свете. На коленях перед тобой твой страшно и окончательно запутавшийся сын. Целую тебя крепко, нежно, хотя вряд ли имею на это право. Знаю, что сделаю тебе больно; зато избавлю от позора присутствовать на заслушивании дела. Перед тобой на коленях с последним «прощай»
Георгий.
P.S. Единственное, о чем я тебя очень прошу – пусть мой сын не знает, где я умер. Я сам вынес себе приговор. Мне нет прощения. И все же, если возможно, найдите в себе силы забрать мое тело домой. Не ради меня, а ради Кешки, потому что мальчику отец необходим. Пусть в его сознании я останусь хорошим отцом. Это необходимо прежде всего ему.
Простите и прощайте. Георгий».
Последние строчки письма Лиляна почти не видела из-за застилающих глаза слез. Любоч подошел к ней, отечески обнял за плечи.
- Вам надо пойти отдохнуть, Лиляна; у вас впереди трудный день, - тихо сказал Виктор Васильевич.
- Да, конечно… - автоматически, не сознавая, что говорит, произнесла она…
…Лиляна не запомнила, как дошла до дома; вошла в квартиру… Губы всю дорогу шептали одно и то же:
- Жора, Жора… как я к маме пойду; что я ей скажу?!
К ней резко повернулась Елизавета Васильевна, которую она не заметила, когда вошла в квартиру. По виду Лиляны она сразу поняла, что произошло. Она прижала молодую вдову к груди.
- Дорогая моя деточка, вдовушка ты моя! – говорила Елизавета Васильевна, гладя Лиляну по голове.
Лиляна подняла к ней залитое слезами лицо.
- Тетя Лиза, разве он не пытался открыть мне глаза на то прекрасное, чем жила его душа?! А до меня никоим образом не доходило, как можно любоваться «картинной мазней» или самозабвенно слушать всю эту классическую музыку… Да, он был прав – мне, действительно, в смысле эрудиции было до него как… - она вытерла слезы. – И все же он любил меня. Он называл меня Лилянушкой-смуглянушкой. А теперь меня так никто уже не назовет…
Елизавета Васильевна вздохнула:
- Моя дорогая Виточка: всю жизнь положила на алтарь благополучия сироты. Ведь его мать умерла, когда ему было всего десять дней. А Виолетточка так и посвятила себя ему: и замуж не вышла, и своих детей у нее никогда не было.
- Да, одного мама не хотела понять, что всю жизнь была дорога ему. Если бы было по-другому, он бы не написал в письме то, что я прочла…
- Какое письмо?
Лиляна протянула Елизавете Васильевне листки, исписанные до боли знакомым ей почерком. Елизавета Васильевна читала, и из ее глаз тоже текли слезы..
- Да, теперь думай не думай, плачь не плачь – нет нашего Жорушки. Одного не придумаю: как Вите об этом сказать… Пойдем ко мне – ты вон дрожишь вся…
…Лиляна не смогла сказать, как во дворе, где стоял гроб с телом Георгия, собрались люди… Не слышала разговора не узнавших ее сотрудниц:
- Девочки, а где наша вдовушка? – оглядываясь по сторонам, спросила одна из них.
- Да ты присмотрись…
- Ой, бог ты мой! Как ты ее узнала?
- Вычислила… Ну, кто может сидеть в головах у покойника? Конечно, мать должна бы…
- А где же она?
- В «психушке»…
- А что же с нею?!
- Ну, милка моя, у тебя и вопросы… На курорте…
- Я тебя серьезно спрашиваю…
- А как ты думаешь, что там можно делать? Наверное ж, положили соответственно душевному состоянию…
- Ой, кошмарище!!!
- Вот вам и «кошмарище». Исключительно порядочная она; потому и не по силам ей вынести эту непорядочность…
…Лиляна не слышала этот разговор. Наклоняясь к самому лицу Георгия, она то гладила его волосы, то рука ее скользила по его любу; а она все говорила и говорила ему, как будто он мог ее слышать:
- Когда мама поняла, что «разбежались» мы на полном серьезе, так и помутилась рассудком. Не могла я утешить ее и совершенно откровенно сказать, что давным-давно узнала… Намного раньше, чем ты думал, узнала я об… Ты «заикаться» с некоторых пор начал, помнишь? Я все была у тебя «Ма… Лилянушкой». Я тогда поняла все, но ждала, ждала и надеялась, что придешь ты, повинишься… сойдемся мы и будем жить, как и не было ничего. Но не стало ее, и для тебя все померкло, как для меня сегодня…
…Но все кончается. Закончилась жизнь в общем-то еще молодого мужчины; кончается и этот трудный день. Галина Витальевна возвращалась с кладбища вместе со своими сотрудницами. Когда уже ехали в автобусе, она откровенно призналась:
- Верно все-таки сказал кто-то: и в печали можно отыскать крупицу радости. Вот и я рада, что Майя не пошла с нами.
- Да, она бы не выдержала…
11.
…Семь трудных и долгих месяцев провел в больнице Тимур. Семь месяцев дядя Костя и другие врачи делали все возможное и невозможное, чтобы спасти его жизнь… А потом еще два месяца он провел в лесном санатории за городом…
Тимур сидел за столом в своей комнате. Перед ним лежал раскрытый учебник, а он не мог заставить себя сосредоточиться на работе. Сегодня первый раз за девять месяцев он переступил порог школы. А вчера он почти полночи не спал…
…Разбудили его какие-то странные, жалобные звуки. Он открыл глаза. Галина Витальевна сидела у его постели и, не в силах справиться с собой, горько плакала.
- Мама! – он вскочил с постели. – Ну, уже, наверное, пора успокоится. Я, когда твои письма в санатории получал – такие веселые – радовался, что ты больше об этом не думаешь…
- А если бы тебя уже не было? – продолжала всхлипывать Галина Витальевна. – Что бы я сейчас…
- Но я-то есть, - перебил Тимур мать. – Да, дяде Косте пришлось со мной повозиться – не отрицаю…
- Да если бы не Костик… - Галина Витальевна еще сильнее заплакала.
Тимур помолчал, пережидая этот взрыв рыданий матери. Улучшив момент, когда она чуть стихла, он обнял ее за плечи.
- Ну ладно, мама, хватит. Тебе на работу завтра во вторую смену – ты выспишься; а мне-то в школу – в первую…
Вскоре Галина Витальевна успокоилась. Тимур проводил мать до ее комнаты, поцеловал и, подождав, пока она ляжет, вернулся к себе.
…Когда Тимур проснулся, Галина Витальевна еще спала. Стараясь не шуметь, он оделся, вышел на кухню; поставил на газовую плиту чайник и сковородку с оставшимися от вчерашнего ужина макаронами.
Внезапно раздался телефонный звонок. Тимур торопливо прошел в комнату: снял трубку.
- Доброе утро! – услышал он голос Константина Петровича. – Ну, так что – сегодня первый раз в десятый класс? Как дела?
- Доброе утро, дядя Костя. У мен-то все нормально. Вот, собираюсь – первый раз в десятый класс…
- А у кого – ненормально? – поинтересовался Константин Петрович. – Мать чем занимается?
- Спит. Полночи надо мной прорыдала…
- Ну, тут уж ее понять можно…
- Да всея понимаю, дядя Костя… Но все равно: неужели снова надо изводить себя… за семь месяцев не нарыдалась…
- Ну, ладно. Я попозже позвоню ей… А тебе – ни пуха, ни пера!
- К черту, к черту! Вот знаешь, дядя Костя, такое ощущение у меня, будто я не в десятый, а в первый класс иду…
- Ничего, и до десятого скоро доберешься! – засмеялся Константин Петрович.
«Действительно, я сейчас как первоклассный баран у новых ворот», - подумал Тимур, снова углубляясь в учебник.
12.
Над природой властвовал золотисто-коралловый листопадник-октябрь. Подходила к конце первая четверть. Все самое страшное осталось позади и, как кошмарный сон, казалось, навсегда ушел. Жизнь входила в нормальное русло. Для этих уже ставших совсем взрослыми детей она была полна надежд, самых дерзновенных планов… Ведь совсем скоро они навсегда уйдут из детства и должны будут занять свое достойное место в этой большой непростой и совсем уже взрослой жизни.
А сейчас они пока еще просто школьники, и мысли их почти всецело занимают предстоящие экзамены. Для многих это чуть ли не самое серьезное испытание. Для многих – но только для тех, чья жизнь была по-детски беспечной и безоблачной.
Тимур же считал это испытание очередной проверкой силы своего характера. Не раз, усаживаясь за уроки, он ловил себя на непокидающей его мысли: «Не сорвусь – значит, характер есть». А порой приходилось нелегко. Очень нелегко. Именно сейчас с большей чем когда-либо силой почувствовал он крепкое, надежное плечо рядом идущих товарищей. Помогали все. Но больше всех, конечно, «доставалось» Михаилу и соседке Тимура по парте. Да и при всем его уважении и любви к товарищам не было для него в классе более влиятельной личности, чем Таня Нагина – эта «необыкновенная» в его глазах девчонка. Теперь их редко видели врозь.
А между тем шли недели и месяцы. Все учили, учили. Пришел звенящий , дурманящий синий май. Вместе с весной, пробудившей все живое, пришла весна и в их юные сердца. Та лучшая весна, что зовется любовью.
Первый экзамен. Темы сочинений были самые разные. И каждый писал о том, что ему было ближе. Кто-то тихо и мирно беседовал с классиками, а кто-то смело высказывал свои дерзкие, не очень верные мысли о простом человеческом счастье; о своем месте в жизни; о любимом деле. В ряду таких дерзновенных оказались Таня и Тимур.
«Что такое счастье? – писал в своем сочинении Тимур. Счастье – это когда тебя понимают; понимают всегда – даже в том случае, когда ты здорово оступился; не просто понимают, а готовы помочь тебе с радостью.
Для того, что понять дерзкого, оступившегося подростка, нужен какой-то особый дар. Какой? По-моему – видеть в каждом, на первый взгляд самом испорченном, добрые человеческие начала. А если их все же недостаточно, - суметь разбудить их в нем. А для этого, по-моему, надо просто любить людей; любить дело, которому ты служишь. Счастье – это когда рядом с тобой идут настоящие, верные друзья, понимающие тебя порой с первого взгляда, с первого слова и готовы придти к тебе на помощь в любую минуту».
Разумеется, слова эти, идущие из самых глубин исстрадавшегося сердца, не могли не вызвать слез у всех кто прочитал это сочинение. Так единогласно было принято решение оценить литературное содержание высшим баллом.
Затем были одержаны еще две нелегкие победы: экзамен по физике был выдержан с таким блеском, что это стало сенсацией для всей школы. Быстрова же была буквально сражена. Она пыталась уверить всей присутствующих на экзамене, что это просто-напросто чистая случайность. И действительно, трудно было поверить, что курс физики был освоен Тимуром с таким блеском; и произошло это фактически за период обучения в десятом классе. Этим он доказал силу своего характера не только себе: все увидели, какое у парня самообладание. Путь к этой «пятерке» отнюдь не был легким. Всем было известно, что у Тимура, кроме математики, совсем исчезли «тройки». Физика же, как у любого парня, интересовала его особенно, а текущие оценки колебались между «четверкой» и «пятеркой». Но тогда завуч оценивала его ответы «пятеркой» более спокойно. Но на экзамене его отличный ответ был для нее так же неожидан, как снег в середине июля.
Так же достойно был выдержан экзамен по истории и обществознанию. Но это уже не было удивительным ни для кого, так как здесь всегда «спорили» между собой текущие «четверки» и «пятерки».
Немалым испытанием явились экзамены для, казалось бы, всегда спокойной и уверенной в себе Тани. Это была окончательная проверка: по праву ли ты имел место лидера среди товарищей? Она с честью выдержала это испытание.
…Да, экзамены, волнения – все это позади. А сегодня – их праздник: немного грустный – ведь они прощаются с детством, со школой и… друг с другом. Неужели им, десять лет шедшим вместе – плечом к плечу – придется теперь каждому мерить версты своей дороги?
Таня молча переводила взгляд с одного лица на другое. Какие они сегодня особенные – лица одноклассников. Только что им были вручены аттестаты зрелости. И она вновь переживала то волнение, с которым только что поздравляла выпускников с окончанием школы как председатель школьного учебного комитета:
«Кончилась пора дневников и тетрадок; завтрашний день заставить сдавать новые экзамены. А этот вечер – наш! Ничего не поделаешь: вся жизнь состоит из встреч и расставаний. Сколько печали обрушит на нас этот вечер! Но настоящие друзья расстаются не со слезами, а с благодарностью».
А через несколько минут начнется удивительный, их первый взрослый бал!
Вот рядом с ней – Таней Нагиной – стоят, переговариваются, пытаясь вовлечь и ее в свою беседу, Ира Селезнева и Наташа Изюмова. Самые близкие ее подруги – их дружба началась еще в первом классе. Тут же что-то рассказывает Римма Казарцева – самая красивая девочка в их классе. Кажется, уже с восьмого класса многие мальчишки пытались добиться внимания Риммы. Если у кабинета, в котором должен проходить очередной урок в их классе на перемене собралась «кучка» мальчишек – значит, в центре этой самой «кучки» непременно Римма Казарцеваа. И только Тимур Белоглядов – самый красивый парень не только в их классе, но и во всей школе – смотрел на нее, как и на всех девчонок… На всех, кроме нее - Тани Нагиной. Ох, да не серьезно все это… И мама ей об этом же говорит. А почему же это длится уже два года?
- А сейчас, дорогие юноши, пришло время пригласить наших очаровательных девушек на первый вальс! – очнувшись от своих мыслей, услышала Таня голос Виктора Романовича – директора школы.
Увидев, что Тимур идет к ним, Таня на мгновение замерла: кого пригласит? Нелю? Наташа и Ира могут ему принципиально отказать. Ради нее? Господи, да ей абсолютно все равно!
- Вы танцуете, девушка? – услышала Таня голос Тимура. Вздрогнув, она подняла голову. Он, улыбаясь, стоял перед ней. – Разрешите пригласить?
- Разрешаю, - это получилось у Тани так сурово, что Тимур засмеялся:
- Ох, надо пойти бронежилет надеть!...
…- А ты надеялась, что я буду танцевать с Риммой или Нелей?! – говорил ей Тимур, плавно ведя ее в вальсе.
- А почему бы и нет? – стараясь говорить как можно равнодушнее, задала встречный вопрос Таня.
- Потом, может быть, - он сделал особое ударение на этих словах, - и приглашу… если тебе это так хочется…
Таня удивленно подняла брови.
- Что значит – мне хочется?
- Ты же твердишь мне это весь танец, - усмехнулся Тимур.
…После танца Тимур увлек Таню из зала. Они вышли в школьный сад. Остановившись у березы, той самой, у которой два года назад он предложил Тане дружбу, Тимур, глядя ей в лицо, спросил:
- Ты помнишь это место?
Таня украдкой приложила ладони к щекам. Она смотрела на него и не узнавала. Ведь это он – тот же Тимур Белоглядов; ее сосед по парте в течение пяти последних лет, ее друг; и в то же время что-то в одно мгновение до неузнаваемости изменило его…
- Таня… - он смотрел куда-то в сторону. – Я давно хочу тебе сказать, - он резко повернул голову, посмотрел ей в глаза. – Я… люблю тебя…
Она вздрогнула. Наступило молчание.
- Нет, - едва справившись с собой, заговорила она. – Не говори мне этого, Тимур. Мы с тобой хорошо дружили; я буду помнить это и буду благодарна тебе всю жизнью… - каждое новое слово давалось ей все с большим трудом. – Но я знаю и то, что для дальнейшей жизни я просто тебе не пара.
Он молча слушал и, не отрываясь, смотрел на нее. А она уже почти сквозь слезы продолжала:
- …У тебя все впереди. Недалеко то время, когда ты встретишь красивую девушку… Тебе нетрудно это будет сделать, Тимур… Девчонки сами за тобой побегут; стаями полетят – выбирай любую. Они сами, наверно суть ли не турниры между собой будут устраивать – только бы твоего внимания добиться… - она была уже не в силах справиться с непрошенными слезами, крупными каплями бежавшими по ее щекам…
Тимур внимательно смотрел на нее.
- Вот видишь – плачешь. Значит, тебе нелегко это говорить… А зачем тогда говоришь?... Ты думаешь – мне просто слушать?
Таня невольно улыбнулась сквозь слезы.
- А ты, оказывается, психолог…
- Ты все сказала? – Тимур пристально смотрел ей в глаза. – Я ни разу не перебил тебя; выслушал все твои неопровержимые доводы и аргументы. Теперь ты меня послушай и тоже не перебивай, хотя я буду опровергать… Так вот… Собери мне хоть всех самых красивых девчат – и все они померкнут моих глазах рядом с тобой. Потому что я знаю, что люблю и буду любить только тебя. – Он печально улыбнулся. – Надо у дяди Кости спросить: когда отец маме в любви объяснялся – она ему тоже приводила подобные «неопровержимые» доводы?
Опустив голову, Таня молчала. Тимур никогда не узнает, как она ждала этого мгновения. И в тоже время, она еще не знала, верить или не верить его словам… самым главными словам на свете… Наконец, она подняла голову, посмотрела ему в лицо – как он преобразился!
- Пойдем к ребятам, Тимур. Может быть, кого-то мы больше никогда не увидим…
13.
…Как только дочь переступила порог, Вера Николаевна сразу поняла – что-то произошло. Бросилась в глаза растерянность и , как ей показалось, подавленный вид дочери.
И жалящим пчелиным роем у нее зашевелилась мысль: «Протанцевал весь вечер со всеми подряд, а к тебе, доченька, и не подошел, небось. А я это и предвидела… Но как мне утешить тебя?...»
- Как прошел вечер? – стараясь говорить бодро, спросила Вера Николаевна. – Ведь я ушла почти сразу после торжественной части…
- Все было великолепно, - улыбнулась Таня. Она снова о чем-то задумалась. Потом посмотрела на мать. – Мама, сегодня, вернее, вчера ночью объяснились мне в любви…
- Кто?! – само собой вырвалось у Веры Николаевны.
Таня горько улыбнулась.
- Мама, можно подумать – у меня куча поклонников… Ну, кто, кроме Тимура Белоглядова, смотрел на твою дочь? Я попыталась убедить его, что ему только кажется… но он стал такие сногсшибательные аргументы приводить – даже своих родителей вспомнил – что я и растерялась: а вдруг и правда я его сердце задела?
- В этом надо еще убедиться, Таня, - сказа Вера Николаевна, присаживаясь рядом с дочерью. Ей было и радостно, и, в то же время, досадно: ну вот, так и будет продолжать кружить девчонке голову – не «наигрался» еще, оказывается… А потом наплюет в душу с высоты птичьего полета – и все…
- Поэтому я ничего ему и не ответила, хотя…
-… Он, конечно, мне нравится, - закончила фразу Вера Николаевна.
Таня резко повернулась к матери.
- Да, мама, да! Я ничего не могу поделать с собой – это сильнее меня! – она встала с дивана.
Таня ушла в свою комнату. Сеяв платье, она задержала взгляд на своем отражении в зеркале. Да, она не красавица; только рот – мамин. «Ох, мамочка, не сказала я тебе – да ты все равно не поверила бы – что этот рот узнал вчера вкус первого поцелуя…»
… Они стояли у березы, и Таня была не в силах отвести руку Тимура, вытирающую слезы, катившиеся из ее глаз. И вдруг он потянулся губами к ее губам… Это было неожиданно, что она едва успела отклониться.
- Не надо, Тимур, прошу тебя, - испуганно прошептала она. – Не сейчас.
- А когда?
Она даже улыбнулась, видя его нетерпеливость.
- Потом… скоро… когда я буду ждать это… А сейчас не ждала… Пойдем.
Таня закрыла глаза, из которых катились счастливые слеза. А где-то в глубине ее существа пела душа: «Любит… Он - мой. И ничему другому я не верю…»
«Слышите, снова наш вальс исполняется; вспомните бал выпускной!...» Да это , это было так недавно! А теперь оно вдруг сразу превратилось в перевернутую страничку большой жизненной повести. Отзвенел задорный и до слез грустный последний звонок; открутились в прощальном школьном вальсе совсем уже взрослые дети. Впереди – жизнь. Что готовит она для каждого из нас? Кто-то осуществляет свою давнюю, самую заветную мечту – становится на путь, выбранный еще в таком «трудном» подростковом возврате.
Что касается резко выделяющейся среди одноклассников Татьяны, то выбор ее ошеломил почти всех учителей, у которых она училась. Ведь в их памяти Таня, как любознательная, пытливая, относящаяся с одинаковым интересом ко всем предметам; но все же всем была видна ее утонченная натура, любящая все прекрасное: музыку, поэзию, театр… И никто не ожидал, что она вдруг отдаст предпочтение медицине. Имея медаль, она, после сдачи на «отлично» единственного экзамена, была зачислена на фармацевтический факультет Кишиневского медицинского института. Ей самой это было более чем ясно: трагедия с Тимуром; перенесенные им физические страдания – вот толчок к выбору этой самой гуманной профессии, самому лучшему на свете искусству – искусству врачевания.
Но измученный перенесенными физическими страданиями Тимур просто не позволил дорогому для него человеку идти туда, где каждый день – людское страдание, людские слезы… Но переубедить ее он так и не смог. Поэтому и предложил ей поступить на фармацевтический факультет Кишиневского мединститута.
Сем Тимур, хотя и твердо знал сой выбор, подать документы в университет сразу после школы не решился.
14.
Да и не то, чтобы не решился; просто ему хотелось – пусть всего на три года срочной службы во флоте – осуществить сою месту стать моряком. Ведь он уже твердо знал, что ему не суждено связать свою жизнь с морем. Пусть один-единственный эпизод в его жизни – но именно он выбрал уже ему профессию ему, Тимуру Белоглядову…
Но до призыва в армию был еще целый год; и чтобы не «баклушничать», Тимур устроился на судоремонтный завод учеником токаря, как-то не подумав о том, что скажет Таня. Эта мысль пришла позже. Он подлился своей тревогой с Мишей. Но тот только расхохотался: «Боишься, что «отошьет»?» - «Не боюсь, но опасаюсь». «Капитанская дочка; студентка вуза, - начал перечислять Миша «привилегии» Тани. – Еще что?»
«- Не ерничай, огрызался Тимур. – Ты думаешь, ее матушка в восторге от того, что за ее умницей дочкой ухаживает какой-то работяга? А я вот не отступлюсь – и все!»
«- Матушка! – фыркнул Миша. – Ты же не за матушкой ухаживаешь».
«- Ну ладно: не будем гадать. Уже послезавтра приезжает – вот тогда и посмотрим».
Через два дня Тимур с трепетом ехал к постоянному месту их свиданий – небольшому, но уютному скверику недалеко от дома, где жила Таня.
Он нарочно пришел за полчаса до назначенного времени и теперь то сидел на скамье под платаном, задумчиво глядя на синевшую вдали гладь моря – да, не бороздить ему эти волны; то вскакивал и начинал ходить взад-вперед по аллейке, не замечая восхищенных взглядов проходивших мимо девушек.
И вдруг будто что-то толкнуло его в спину. Он оглянулся. По аллейке к нему бежала Таня. Он бросился ей навстречу; подхватил ее на руки; закружил.
- Ну, а теперь рассказывай – как и что? – он поставил ее на землю.
-Давай сядем, - Таня увлекла Тимура к ближайшей скамейке. – Ты думаешь – если один экзамен сдавать, то все просто? Пришел; взял билет; ответил… Получил «пять» - и можно бить баклуши, пока другие дальше «потеют»?
- Нет, я так не думаю, - он не сводил с нее глаз.
Таня внимательно посмотрела на него.
- Тимур, ты что? Что с тобой творилось в мое отсутствие? Не «отнекивайся» - я же вижу…
- Ничего со мной не творилось, - Тимур смотрел мимо нее. – Просто я готовлю себя к тому, что скоро… Кто ты? Студентка вуза. А я? Рабочий. Я ведь на судоремонтный завод устроился учеником токаря… Теперь же стыдно на маминой зарплате сидеть. Хоть ученические рубли и небольшие, но все-таки… я знаю, что не на иждивении теперь, - он помолчал. – Ну, вот ты мне скоро и скажешь: «Знаете что, сударь, поворачивайте-ка вы на сто восемьдесят градусов…» - он не договорил. Горячая и неожиданная пощечина обожгла левую сторону лица. На мгновение он зажмурился, а когда снова рот крыл глава увидел перед собой потемневшие настолько, что они стали почти черными, глаза Тани.
- Ты все понял? – едва переводя дыхание, спросила она.
- Прости. Не подумал, - Тимур спрятал лицо в ладонях.
Они помолчали. Потом Таня погладила пальцами щеку Тимура, по которой пришелся удар, поцеловала.
- Тимур, милый мой, ну, причем здесь профессия? Какое значение имеет, кто ты – рабочий или академик? Ведь я люблю тебя, а не твою профессию, - он усмехнулась так грустно, что Тимуру даже стало не по себе. – Это мне бояться надо…
- Чего тебе бояться надо? – Тимур удивленно посмотрел на нее.
Она опять усмехнулась.
- Ну, неужели ты не замечаешь, как на тебя девчонки смотрят? Вон – уже мимо прошла; а аж «вывернулась» вся…
- Да пусть хоть морским узлом завяжется; мне-то, что до нее? У меня ты есть…
…Время, оставшееся до отъезда Тани в Кишинев, пролетело незаметно для обоих. Да и как можно заметить, как оно «лети», если Тимур был целыми днями на работе. Мастер цеха, в котором работал Тимур, и его наставник были им довольны. «Сразу видно, что парень не просто «убивает» время до армии, а старается вникнуть во все тонкости профессии токаря, - говорил о нем мастер цеха, проработавший здесь уже более двадцати лет. – Наверное, я предложу ему досрочно на разряд сдать. – Скоро очередная аттестация; вот и погори с ним».
Так что на встречи они могли надеется только вечерами и в выходные дни Тимура.
Пролетело лето. Рыжим лисом подкралась очень. Падая на землю, с треском лопались округлые зеленые коробочки, усаженные острыми шипами, и роняли крупные тесно-коричневые плоды каштанов. Сыплет и сыплет «золотой» дождь. Стоишь, не шелохнувшись, - зачарованный и умиротворенный – под таким дождем, пока не покроется земля многоцветным шуршащим, пышным ковром…
Ярко расцвеченные красками осени листья, как пестрые бабочки в знойный полдень, разлетаются в разные стороны. Безжалостный ветер всюду разносит красоту осеннего наряда лесов. «Лапчатые» листья клена окрашиваются особенно ярко и пестро. Идешь и любуешься и золотисто-желтыми, и кораллово-розовыми, и красными «звездами», которые роняет это чудо-дерево.
…Тимур проводил Таню в Кишинев. И только разлука дала им понять до конца: да, они любят друг друга. Теперь они ловили любой момент, чтобы встретиться. Тимур старался заработать время от времени хоть недельку отгулов, чтобы съездить в Кишинев. Таня, несмотря на положение первокурсницы, умудрялась вырваться домой на выходные дни.
Приближалась весна – время призыва в армию, но предстоящая разлука была лишь основательным испытанием, которое должна выдержать их любовь…
15.
…И опять пришел май. Тот май, который опускается на землю каждый год. Но этого никто и никогда не замечал. И действительно. Сколько бы раз ни приходил к нас этот чарующий месяц, он неустанно продолжает свое волшебное действие: пенные «пожары» яблоневых вьюг, карусель вишневых «метелей»; дурманом акаций, неповторимым чудным костром сирени, который кое-где разгорается ярким пламенем, а кое-где чуть тлеет… Цветет каштан. Земля «поет» свою самую чарующую песню. А потому в иных, восторженных сердцах уже властно звучит это вечно прекрасная мелодия, именуемая любовью.
Шел второй год того времени, когда вместе были они лишь в снах, мелькавших теперь подобно ускоренной перемотки киноленты, которую прокручивают в обратную сторону. Школа, с ее теперь уже детскими проблемами и своими неповторимыми заботами; торжественный выпускной бал с предрассветным катанием на катерах; прогулка в Лунопарке…
…В том, что Таня во что бы то ни стало будет на проводах Тимура в армию, уверены были все. Самим же влюбленным короткая встреча казалась сном, который так торопился кончиться…
Еще бы! Ведь они бродили по майской Одессе только вдвоем и целый день! Разве кто-то мог быть счастливее них?! Самых счастливых людей на земле! Совершенно ошалевшие от счастья, одурманенные вечной покровительнице влюбленных во все времена, первый раз в жизни целовались они всерьез – страстно и жарко. Порой – даже до беспамятства, до одури... Именно тогда возвратился к ним в воспоминаниях – как нечто дорогое, никогда не забываемое – их первый поцелуй на выпускном балу, знаменующий скорее рубеж прощания с детством, со школой, нежели их «кристальную» любовь.
Перед катанием на катерах они всем классом любовались ночным морем, в котором с удовольствием «плескалась» луна, щедро разбрасывая свое сияние. Затем – шумной толпой, с гитарой – «двинули» к Французскому бульвару. Бриллиантовые россыпи каскада фонтанов взлетали в небе яркими звездочками и оседали в разных местах. Отстав от толпы, Таня и Тимур остановились по ветвистой акацией и, вдыхая ее дурманящий , неизъяснимый запах, совсем неожиданно для себя поцеловались и тут же, ужасно смутившись произошедшим, побежали догонять одноклассников… Нечто романтическое и возвышенное кроется в первом поцелуе. Своеобразным ореолом окружен он во все времена. Но их память свято будет хранить и день сегодняшний. Да разве можно забыть то время, когда ты бал бесконечно счастлив?!
Официального разрешения на поездку домой, чтобы проводить Тимура в армию, Тане получить так и не удалось. И дома все знали, что ее лишат стипендии по случаю самовольной отлучки даже тогда, если сессия и будет сдана без единой «тройки». Но произошло то, что никто из домашних не ожидал и не мог предвидеть. Окрыленная поездкой, Таня сумела «собраться», как никогда! Сессия была сдана только на «отлично»! не предвидели такой блестящей сдачи экзаменов и преподаватели, хотя и знали Таню, как студентку, претендующую на повышенную стипендию. Но даже «смертельнейшую латынь» она сдала на «пять»! хотя в письмах к одноклассникам не раз жаловалась на «этот ужас», вновь и вновь вспоминая одни и те же строчки:
«…Всех вас, други, обниму,
Если на чужбине
Я случайно не помру
От своей «латыни»!»
А сейчас ею был сдан на «отлично» предмет, который запросто может «свести с ума».
16.
…Прошел год. Целый год разлуки. Для влюбленных – это же целая вечность. И, наверное, именно поэтому особенно часто вспоминали они свою встречу во время зимних каникул Тани. И происходило это от того, что никакие, пусть даже самые подробные письма не могли сравниться с радостью встречи. Таня и Тимур описывали друг другу чуть ои ни каждый день. И пусть они писали друг другу, «перемигиваясь» с фотографиями, стоявшими рядом, но всего этого было явно недостаточно, чтобы они считали себя полностью счастливыми.
А однажды Таня почувствовала во сне то, в чем потом боялась себе признаться. Она проснулась с каким-то неведомым ей раньше чувством, туманящим ее ясный взор и крепкий разум – разомлевшая во сне под ласками далекого любимого. И тогда она впервые поняла слова дерзкого, огневого цыгана Забара Лойко: «Что сладостно, то и бессовестно». Она испугалась пришедшей ей в голову дерзкой мысли. «Дочиталась, девочка, о возвышенных чувствах, - пробормотала она, - ничего не скажешь…» й стало ужасно стыдно; ведь душа была чиста и непорочна, а в голову пришло бог знает что.
Двадцать девятое мая. Субботнее утро. Разбуженная ярким солнечным лучом, Таня потянулась и, весело улыбнувшись, прошептала:
- Милое солнышко, ты первое меня поздравляешь? Да, девятнадцать – дата! – она вздохнула. – Но папа – в рейсе; мама была у меня совсем недавно.
И хотя мама рядом – она сейчас поехала к бабушке, Таня не ждет ее к себе, потому что приболела бабушка. А много ли надо старушке?
Отгоняя от себя эти мысли, Таня вскочила с постели и заспешила со сборами на занятия. И вот странно: почему-то именно сегодня, сейчас пришло ей на память прошлогоднее шестое мая. Громко рассмеявшись, вспомнила она и откровенный – даже глупый – упрек матери; ее обиду на то, что приехавшей на майские праздники дочери не терпелось поскорее побежать к дяде Косте; вспомнила она, как мать выговаривала ей: «Почти все зимние каникулы там «проторчала»! А как было «не торчать» там, если приехала на зимнюю сессию племянница тети Ани Наташка со своей маленькой Анюткой, с которой Таня нянчилась целыми днями. Да и как же иначе? Ведь Наташка – такая же солдатка. Только поженились они с Петром до армии – сразу после школьных выпускных экзаменов. Наташа поступила в Одесский пищевой на заочное отделение. А через год Петра вот так же весной, только в апреле, проводили в армию. Тогда Анютке было лишь четыре месяца; теперь она вполне «самостоятельный» человек – скоро ей год!
Вот и сейчас Таня думала о том, чтобы непременно дозвониться дяде Косте; поблагодарить за присланный учебник. Наконец у нее появилась возможность «долбить» «смертельнейшую латынь» относительно спокойно. Свой учебник! Сколько хочу – столько и учу! Каждую субботу с замиранием сердца ждет она звонка. А мама: «Паршивка, буду я тебя дома видеть?! Сессию досрочно сдала – я же это чувствую!» «Свекровь» все же пытается «просветить»: «Тимура нет; я же ее как доченьку жду». И действительно, вот уже год, как проводила она его. Но по-прежнему праздники, выходные, большую часть каникул «пропадает» она у Белоглядовых. Главным образом, от того, что никуда не ходит, и здесь об этом знают; потому и ждут ее как свою.
…Ничего не подозревая, возвращаются девчонки с занятий; но – бодрый мужской голос, донесшийся до них из-за забора! Они все, как и в прошлом году приехали поздравить ее! Но ведь если в прошлом году были у нее и папа, и мама, и даже бабушка, то в этом году не смог никто; они же приехали!!!
Да и если честно, прошлый год – это был прошлый. Тогда со дня проводов не прошло и месяца, а сейчас пошел второй год, но ее любили, о ней помнили, а значит, все так же бережно относились к их первой любви…
Именинницу ждала большая плоская коробка конфет-ассорти с изображенными на крышке судными розами; а большую корзину таких же чудесных живых роз ей преподнесли со словами: «А это искорка вашей любви!» Таня вспомнила, насколько она смутилась: «Дядя Костя, тетя Анечка, меня вашими стараниями и так вон какой пир ждет; а вы еще в расход с этими розами…» Константин Петрович обнял ее за плечи: «Дитя мое, как я мог, если поздно вечером уже получил я «молнию»: «Дядя Костя, только на тебя надежда: и только тебя прошу…» Я, по-моему, понял как надо».
Громадные серые глаза ее наполнились слезами безмерной благодарности: «Я бесконечно тронута вашим отношением к нашим…» - она запнулась. Но тут же почувствовала на своих хрупких плечиках сильные руки дядя Кости: «Ой, как же много их у вас!» Быстрым движением он прижал Таню к себе и с улыбкой на ухо ей прошептал: «Уже год прошел!» Таня, поспешно кивая и улыбаясь, ответила: «Немножко осталось».
…Подобно торжественному аристократическому напитку, его пене, отгремела музыка; стих хохот – словом, праздничная суета улеглась. Была уже глубокая ночь, когда Таня, наконец, ощутила приятную прохладу своей постели. И все же ей было не до сна. Два года шла она с радостью в этот дом. И как же иначе? Ни один выходной день не проходил с тех пор, как они стали дружить, без того, чтобы Тимур не привел Таню к себе домой. Здесь ей были искренне рады. «Вечной дружбой связаны школьные товарищи…» Все так. И все же жизнь берет свое. Полкласса – кто в институтах, кто в техникумах. Что ни говорили, как ни говорили – у всех были свои компании. Город-порт; город-студент. Мальчики – если не учатся, то работают: главным образом, в порту. Девчонки же спешат на эстрадные, либо новые представления, благодаря либо стараниям своих молодых людей, либо щедрых (местных) сокурсников, большая половина стипендии которых рассчитана именно на культразвлечения. Вот и тянет теперь сюда Таню больше, чем прежде.
Но сейчас она одна. Здесь сейчас были свои гости. Совсем недавно дом дяди Кости ожил в самом, что ни есть, прямом смысле. К нему по окончании первого курса «прислала» сестра свою красавицу-дочку. Хотя девушка своим поведением не внушала никаких опасений, однако «периферийная» сестренка Константина Петровича решила: «Береженного бог бережет». Да и в самом деле: что значит – девочка из совхоза в Ростове? Поэтому и продержалась она в папе-Ростове один год.
…И сегодня Ксеня вместе с подружкой впервые шла в Дом кино. Какое счастье; как здорово! Искусством «звезд» эстрады во Дворце спорта они наслаждались уже не раз. А сюда – идут впервые.
Беспечные, с веселым, заливистым смехом, перемигиваясь, кокетливо «крутились» они перед зеркалом, примеряя броши, клипсы; то и дело меняя в волосах заколки и не скрывая праздничного настроения. И, как всегда, будто и не замечали сидевшую в комнате напротив на краешке дивана Таню.
Так продолжалось неделю, другую, третью. Потом Таня была уже не в силах скрывать свою обиду. И, когда, девчонки, собравшиеся в очередной «кульпоход», уже выходили из дома, Таня вдруг упала лицом на подушку и расплакалась. И, то ли Ксеня услышала ее рыдания, то ли просто почувствовала ее состояние; они с Ларисой уже вышли из дома, как вдруг Ксеня вернулась.
- Ксенечка, вы что-то забыли – раздался голос тети Ани.
Ксеня покраснела.
- Забыли, тетя Аня. Таню «забываем»… - она прошла в комнату. – Тань, пошли с нами… И… не обижайся на нас, что мы такие… «толстокожие»… У вас тут и голову где-нибудь «забыть» можно – столько всего необычного…
Сразу успокоившись, Таня улыбнулась:
- Да ладно, девчата: не будем…
Лариска подхватила ее под руку, и они ушли…
Зато потом они стали неразлучны. Если Таня почему-то не могла пойти с ними, то и девчата отказывались от «культпохода».
А потом случилось то, что, наверное, давно должно было случиться. Собралась замуж Лариса. Правда, встречалась она со своим женихом всего полгода. Вспомнив это, Таня невольно улыбнулась: «А мы с Тимуром сколько уже «встречаемся», а мама все с подозрением на него косится…» А здесь – всего полгода; зато никаких подозрений…
Перед свадьбой Лариса смущенно подошла к Тане.
- Танюшка, дай сначала слово, что согласишься…
- С чем? – Таня улыбнулась: ведь теперь именно Лариса стала для нее здесь самой близкой подружкой. – Ну, ладно, соглашаюсь…
- Я хочу, чтобы ты была старшей «дружкой» у меня…
Таня засмеялась:
- А Ксеня?
- Ксеню я тоже пригласила – не беспокойся… Но «дружкой» будешь ты.
- Ладно, Лариса; я ведь уже согласилась…
«Вот Лариса уже и замужем», - думала сейчас Таня, вспоминая свадьбу. Она посмотрела на часы – было уже около трех часов ночи. Ну, вот как «ударилась» в воспоминания… Надо же хоть немного поспать – завтра в институт… С этими мыслями Таня, наконец, уснула…
17.
…Шла вторая половина службы Тимура на Балтике, когда он, наконец, получил разрешение известить родных о предстоящей с ним встрече. В тот же день он отправил две телеграммы с радостным сообщением: в Одессу родителям и в Кишинев – Тане…
В тот же день получил от Тани еще одно, на этот раз восторженное письмо: «Раиса Васильевна продолжает «развлекать» нас удивительными сказками…» Что это значило, Тимур прекрасно знал. Еще с самых первых своих письмах, где Таня жаловалась на то, что, оказывается, почти два года здесь будут повышать их общий уровень до высшего образования, и потому из спецпредметов у них сейчас лишь «латынь», анатомия да ставшая профессиональной ботаника – эта со школьного детства знакомая, но только теперь ставшая чудесной наукой. И с особым уважением писала Таня о преподавателе, представившей этот предмет в таком удивительном свете.
До сих пор Тимур прекрасно помнил поэтическую легенду о розе. Именно с легенды начинала всегда Раиса Васильевна подробное ботаническое описание любого из характеризуемых растений. Вот и сейчас продолжает она «открывать» им глаза на то, как воистину «полна чудес могучая природа».
С особым нетерпением ждал Тимур их приезда, отсчитывая дни и часы этой недели. И, наконец, настал день, когда, получив увольнительную, он отправился на вокзал.
…С большим удовольствием каждый день они все вместе путешествовали по Кронштадту – этому овеянному легендами славы русского флота городу. Каждый камень, каждый уголок напоминал здесь о великих подвигах наших моряков, начиная с того времени, когда была заложена крепость, и кончая днями сегодняшними… Не могли, конечно, упустить возможности свидания с городом на Неве: побывали в Эрмитаже, Русском и других музеях…
Так пролетели две недели. Скоро, совсем скоро они расстанутся снова… И в эти последние дни, несмотря на то, что в предыдущие они много были вдвоем, и как бы предчувствуя и готовясь к скорой разлуке, влюбленные не могли насмотреться друг на друга. И в тот один из последних дней они с особой остротой почувствовали, что сдерживать нахлынувшие на них подобно морской волне эмоции они просто не в силах… Как во сне, помнил Тимур то мгновение, как подхватил сброшенную Таней шубку, до боли в сердце ощутив переполнявшие все его существо неведомое доселе, никак не объяснимое чувство не то нежности, не то страсти…
…На вокзале Тимур отозвал Константина Петровича в сторону. Слезы предательски блестели в его громадных глазах…
- Дядя Костя, я ни на минуту в вас не сомневался. И тем не менее обстоятельства складываются так, что дома у нее вполне может быть буря. Причем буря – не то слово; может быть самый настоящий «шторм». Я вас умоляю – не дайте этому шторму обрушиться на это мое хрупкое существо, можно сказать – бесконечно дорогое для меня. Если что – немедленно заберите ее к себе.
Константин Петрович иронически посмотрел на племянника.
- Все понял. Молоток – ничего не скажешь. Будет сделано!
18.
Тем временем Вера Николаевна, наконец выбрала пару недель для того, чтобы наведаться к маме, откуда «рукой подать» до Кишинева. Спеша устроить долгожданную встречу, первым делом направилась она в институт. Но встретившая ее здесь всегда приветливая и обходительная Раиса Васильевна с первых минут дала понять, что хотела бы поговорить очень о многом. «Я ничего не понимаю, - горячо возмущаясь, чуть ли не взахлеб говорила эта добрая, милая женщина. – Два года идти на повышенной стипендии в таком институте, как наш… У нас, сами понимаете, одна «латынь» чего стоит, а кроме…
Ведь все на усердии основано. Танюшка всегда была на редкость старательной и, в чем все всегда были уверены, очень увлеченной; а теперь ее не волнует даже стипендия! Если на первом курсе она «пороги обивала» для получения официального разрешения на поездку домой, то теперь, не объяснив конкретной причины, она пришла ко мне и сказала все как есть, дав при этом слово, что на сессии «выложится» вся. И не подвела, умница. Но тогда я ведь знала все. Сейчас она «сорвалась» втихую – и все тут. Смотрю день нет, другой, третий. Еле «выпытала» у Машеньки: они, оказывается, в Кронштадт махнули – этак, недельки на две. – И, увидев столь неожиданную реакцию Веры Николаевны, продолжила: - А как же – на разрешенную командованием встречу! Я все могу понять; но ведь столько зачетов в декабре!»
Вера Николаевна заверила, что все наладится. Обе они надеялись на силу любви: дескать, приедет после встречи – горы свернет!
…Побывав у мамы, Вера Николаевна не могла не побывать еще раз у дочери. Ведь вместо предполагаемой недели, пробыла она у мамы около трех месяцев. Ведь вот как бывает! Она ехала повидать мать; а приехала – так получилось – к лежачей больной…
Хотя и прошло столько времени, но Вера Николаевна считала, что «провести профилактику» «вольному студенту» - всегда ко времени. Но оказалось, что устраивать ее было уже некому. Искренне любящая всех своих девочек женщина на этот раз встретила Веру Николаевну мягко сказанной, но поразившей родительницу наповал, вестью: «А Танюша уже дома.» Но слова эти прозвучали так, что Вера Николаевна поняла: несмотря на то, что экзаменационная сессия была в разгаре, а Татьяна уже «спихнула» все зачеты и экзамены, радоваться было нечему. «Честное слово, нечеловеческими усилиями на этот раз взята была ею эта «крепость». Мы с вами не ошиблись: ведь Танюша с настроением взялась; и старалась – я видела ее такой, как всегда. А до этого ли ей, бедолаге? Когда у нее сил нет на занятиях сидеть…
Вера Николаевна вздрогнула.
- Что с нею? Зачем матери – вокруг да около? Говорите прямо!
Взгляд этой проницательной, чуткой женщины задержался на лице Веры Николаевны.
- Да. Вы – мать. Так постарайтесь ее поддержать. Нелегко ей сейчас. Месяц целый прошел; а от него – ни строчки. А Танюша ведь поверила. – Раиса Васильевна и сама испугалась этих своих слов. – На лекции сидит бледная, как стена. А на перерыв выходит – тут она тебе хлоп, и сознание потеряла. А иной раз смотришь – и вовсе не пришла. Машенька и говорит: «Встать не смогла. Есть ничего не может, а рвота – постоянно. И я, и девочки – все ведь медики. И поняли. Стали меня всей группой упрашивать: «Раиса Васильевна, родненькая, скажите ей – пусть сдает в подгруппе досрочников». Ведь измучилась; неужели ей «три» не восставят?» Как сдала, но – сдала. Проводили мы ее; в поезд посадили. А я ей сказала: «Зимняя сессия у тебя сдана. Придешь в себя – приезжай».
Злобно смахивая слезы, Вера Николаевна, фальшиво поблагодарив за все, вышла…
19.
Совсем скоро будет три месяца, как Галина Витальевна с дядей Костей и Татьяной возвратились из Кронштадта, но сердце матери все еще там – рядом с сыном. Она любит погружаться в эти воспоминания и порой не слышит, что делается рядом. Из полузабытья, в которое она погружена и сейчас, ее вывел стук захлопнувшейся двери. «Таня, соседка: «посидеть», - мелькает у нее.
- Это ты, Танечка?
- Я, мама, - вдруг слышит она неожиданный ответ и родной голос.
Но поняв, в чем дело, Галина Витальевна вышла в коридор. У входной двери с вещевой сумкой у нон стояла Таня.
- Доченька, Танюшка, любонька моя, - осыпая невестку поцелуями, радуясь встрече, говорила растерявшаяся свекровь. – Каникулы-то с десятого, а завтра – первое. К чему эти сдачи «экстерном»?! Ты же на себя не похожа. Зачем не жалеешь себя?
- Мам, вы же ничего не знаете…
Галина Витальевна не стала у нее ничего спрашивать; поторопилась отправить ее мыться с дороги; сама хлопотала на кухне. Услышав, что Таня входит, Галина Витальевна, не поворачиваюсь и, продолжая делать свое дело, весело и удивленно сказала:
- Я буквально перед твоим приходом с мамой по телефону разговаривала. Насколько я теперь понимаю, о том, что ты приезжаешь, она ничего не знает…
- Да. Я к вам…
Бросив все, Галина Витальевна испуганно обернулась. Согнувшись, Таня попыталась встать… Галина Витальевна подхватила ее под руку.
- Танечка… Вот тебе и дорожная еда в вагонах! Пирожочки – три дня, как с огня… Сколько раз тебе говорила: «Не бери ты ничего там…»
Галина Витальевна вывела ее на балкон, посадила в плетеное кресло.
- Ну, лучше? А теперь давай вспомним, что же ты съела?
Таня слабо усмехнулась.
- Да ничего я не брала… - она вдруг еще сильнее побледнела; глаза стали закатываться…
- Танечка! – Галина Витальевна подхватила ее. – Да что с тобой? Я сейчас «скорую» вызову!
- Что угодно и кого угодно – только не «скорую»…
- Да Кости-то дома нет. А дело – к вечеру. Что мы с тобой делать будем? Тогда давай сами желудок промывать… Пошли-пошли…
- Мам… если бы в этом было дело, я бы уже давно начала… Съездили, посвиданничали; особенно некоторые…
- Ну, что ж… На то она и молодость…
- Что обидно: оба держались почти что до последнего. Сколько дней только вдвоем были; он же себе ничего лишнего не позволял… А потом, в последние два дня, – как с тормозов оба слетели, - на глазах Тани заблестели слезы.
Галина Витальевна прижала ее к себе.
- Ну, успокойся, успокойся! Разве можно детей слезами встречать? В старое время грехом считалось – слезы по этому поводу лить, - она заулыбалась.
- Напрасно вы, мам, про старое время… Ни под венцом, ни в загсе – не грех ли?
- Ладно, ладно. Не согрешишь – не покаешься. Оформим – будет все, как надо.
- Мам, только у меня дома никто ничего не знает. Не надо – ладно?
В ответ на этот вопрос Тани раздался звонок в квартиру. Галина Витальевна открыла дверь. На пороге стояла… Вера Николаевна. Уже один ее внешний вид «кричал» о том, что ей все известно. Галина Витальевна невольно посторонилась.
С непроницаемым лицом, не ожидая приглашения, Вера Николаевна пошла прямо в комнату. Увидев вошедшую с балкона на шум дочь, - Таня замерла – она издевательски бросила:
- Съездила, значит, привезла; и прямым ходом к свекрови – если ты ее еще будешь иметь право всерьез так называть.
Таня горько заплакала.
- Ну, зачем вы так? – заговорила Галина Витальевна. – И к чему о свекрови?
- Замечательно! Вы – свекруха; значит, любите и жалуйте. Учтите: ей сейчас покой нужен.
- Ну вот и хорошо! – облегченно вздохнула Галина Витальевна. – Значит, иди, мамочка, и не издевайся.
…Стол, как всегда, к приходу мужа из рейса Вера Николаевна накрывала, как самому дорогому гостю. А Виктор Павлович тем временем направился в ванную.
- Как Татьяна? – задал он свой самый первый вопрос.
- Та ополаскивайся спокойно; да сначала пройдешь – сядешь…
Шумно выходя из ванной, вытираясь, Виктор Павлович с улыбкой спросил:
- А стоя – нельзя?
- Да… пожалуй…
- Неужели Молдова ее «перевоспитала»? Неужели «хвосты»? - Виктор Павлович подмигнул Вере Николаевны. – Любовь, мать, она такая…
- Как в воду смотришь, дед Витя…
- А ты, женуль, с этим не шути… С чем другим; а это не заржавеет…
- Пошутила бы – да не до этого…
И Вера Николаевна сквозь слезы рассказала, как она буквально вчера отчитала дочь за непристойность и сказала, что не хочет ее видеть. Виктор Павлович гневно сдвинул тарелку, отшвырнул вилку; изо всех сил стараясь держать себя в руках, произнес:
- Забываем, мать, свою молодость – начисто забываем. А ты вспомни, дорогая моя, какую я тебя оставил, а сам в рейс ушел… В Риге стояли – так приехал, забрал; там оформились. Хорошо – в союзном порту стояли; а то бы тоже – ушел и – ни сном, ни духом, потому как ты тогда тоже ничего не знала. Вот и выходит: вернулся, а на берегу-то, оказывается, - дочь, - он внимательно посмотрел на примолкшую жену. Так-то мать… помнить и себя надо…
20.
…Прислушиваясь к тишине в комнате дочери – Виктор Павлович сумел по-мужски трезво расставить все на свои места – Вера Николаевна тоже начинала погружаться в сон.
Эту благодатную тишину безжалостно нарушил переливчатый звонок. Полусонная хозяйка нехотя поплелась к двери. На пороге стояли Надя и ее девчата.
- Дорогие мои, месяц не писать – думай, что хочешь; а они вон – сюрпризом явиться надумали…
Взволнованная и обрадованная Вера Николаевна кинулась ко всем сразу, перецеловывая их и приговаривая:
- Ну, надо же!
За всей этой суетой не замечала хозяйка, что бурно радовалась встрече лишь она одна. А сестра ее – Надя – через силу улыбалась, украдкой вытирала слеза. А Вера Николаевна продолжала:
- Я их летом жду; а они – вот тебе! Ну, мойтесь, мои хорошие, а я ужином займусь. Витя! Иди, вместе ужин сообразим.
- Вера, милая, - вздохнула Надежда Николаевна. – С горем – за помощью мы к тебе… - она не выдержала и зарыдала.
…Ночь прошла незаметно. Плакали и говорили… Они с Надеждой Николаевной сидели в комнате Веры. Как ни тяжело ей было пережить это еще раз, сестре Надежда Николаевна изложила во всех подробностях сложившуюся ситуацию. А Вера Николаевна, слушая сбивчивый рассказ сестры, прекрасно представляла себе всю эту картину…
…Она сидела у него на коленях, нежно обвив его шею правой рукой. Пальцы левой несмело перебирали его каштановые локоны; а его сильные руки обхватили ее тоненькую талию. Время от времени погружала она свое личико в эту шикарнейшую темно-каштановую копну. Когда рука его случайно оказалась на ее животе, она сразу встрепенулась и, заливаясь нежно-розовым румянцем на белом личике, зашептала: «Не надо нас беспокоить – мы формируемся». На лице его появилась гримаса радостного удивления, и он, покрывая ее поцелуями через платье, с жаром зашептал: «Потерпи, моя женулечка, потерпи, голубочка! При первой же возможности заберу, заберу, заберу! Сил моих нет! Но раньше зимней сессии ничего не получится, слышишь. А «спихнешь» - добивайся перевода на заочное. З каникулы я тебя перевезу и будем ждать весны. Может, весною успеешь сдать – и второй курс будет закончен. «Буду стараться» - «Чистоглазочка моя, а жить как будем? Трое на одной зарплате? А тут я с бригадой не сработался; что, если рассчитываться придется?» - «Жень, я маме сказала и даже не ожидала, что услышу такой ответ: «Только бы между вами был лад; а мы, коль уж так, будем вас кормить; а на свои худо-бедно одевайте себя. Не нужен клад, коли в семье лад». А мы с тобой поладим – а, Жень?» И Анька улыбнулась ему своей невинной, детской улыбкой. Заявление о браке лежало в загсе с августа месяца; но они никак не могут оформить свои отношения, как положено. Заболел Женькин дед; и свадьба была отложена на октябрь. Но с пятнадцатого октября Женька должен быть там, куда завербовался как неженатый, объяснив будущей теще: «Аннушку я все равно заберу». Поэтому известие Ани было воспринято ею как нечто должное; на руках у них были деньги, данные невестке на подвенечный наряд кроме того, Анюта уже была представлена всей многочисленной родне.
Как казалось чистой Анюте, - они оба очень ждали таких встреч, когда можно нисколько не скрывать то, что фактически было давно ясно.
…Он уехал, даже не простившись; больше того – от него не было писем. Но Аня ни о чем не догадывалась, хотя чуткое сердечко подсказывало ей: «Ты просто очень хочешь, чтобы он был страшно загружен и поэтому не писал тебе. От усталости был не в состоянии написать о себе хоть пару слов, уверить, что помнит о нас».
И, когда она приехала домой в предновогодний вечер, ей никак не хотелось признаться себе в том, что она стала просто не нужна ему. Наигравшись вдоволь, мальчик выкинул игрушку. За праздничным столом она старалась вести себя весело и беспечно, хотя вскакивала на каждый телефонный звонок. Этого нельзя было не заметить. Увидела мама и то, как ее Аннушка пошла смыть тушь и долго и беззвучно сотрясалась от слез. Мать, поняв все, пошла за нею; и в тот момент, когда слезы застряли в горле, и Аня громко закашлялась, у матери уже не было сил наблюдать за нею у приоткрытой двери. Обнявшись, они молча плакали, не стесняясь своих рыданий. Выручал «оравший благим матом» «телик» и шум застолья. «Мамуль, я пойду, лягу. Отец с мужиками; а ты со мной посиди». Был уже четвертый час; всех сморило; и мать была рада, что может посидеть со своей страдалицей, которая, захлебываясь слезами, рассказывала о своих подозрениях: «Ма, - всхлипывая, говорила она. – Я дура; его просто нет! Мамочка, скажи, что его нет, и мне станет легче. Мамочка, ч то делать, как быть?! Как жить? Скажи, мамочка, как жить? Как, как, как?!! Хотя бы глянуть, где он; что с ним?! Женечка, милый мой, любимый мой! Нет-нет, с ним что-что случилось! - едва разбирала мать сквозь рыдания. – Так, как я его люблю, я никого не голублю!»
Мать беспомощно гладила ее по голове, тихонько смахивая слезы со своих глаз, и думала: «Моя ты дочечка, как же хочется тебе, чтобы этот твой самообман оказался действительностью. Как невыносимо тяжело для тебя найти в себе силы и назвать подлость подлостью. Не находишь ты в себе сил крикнуть: «Как жить?! Как верить людям?!»
Она целовала мокрое от слез лицо дочери и сжимала в объятиях содрогавшуюся от рыданий тоненькую фигурку… Наконец, Аня стала затихать… Но и засыпая, она продолжала вздрагивать…
…Вера Николаевна тщетно пыталась заснуть. Перед глазами «бежали» непрошенные «кадры» воспоминаний о такой совсем еще недавно беспечной Аниной юности…
…Вошедших Любашу и Анечку встретил мотив милой, известной песенки: «Где любимая живет, липы шелестят…» Таня сидела за столом, писала письмо, время от времени поглядывая на стоящую перед ней фотографию видного юноши в морской форме, как бы «проверяя» его реакцию на то, что она только что ему написала… К ней мотыльком «порхнула» Аня.
- Татьянка, Татьяночка, Татьянушка! Чего сидишь? – весело затараторила она скороговоркой, прижимаясь своей щекой к лицу сестры. – Мы по парку прошлись – и уже почти все морячки – наши.
- Дуреха ты, Анька, - стараясь казаться суровей, заговорила Люба.
Вера Николаевна с нескрываемым неудовольствием в голосе возразила:
- Любань, ну ты, честное слово, хочешь, чтобы ребенок в семнадцать лет воспринимал жизнь…
- Ребенок я еще – понятно? И потом, шучу же я; шучу, Любанечка, - тихо прошептала Анюта.
- Анька ты, Анька… - с нежностью прижимая к себе свою младшую сестренку, проговорила Люба.
- Была Анька; а теперь – Анна Станиславовна. Как ни крути, а студентка КГУ – причем вне конкурса зачисленная…
С седьмого класса знали в Элисте Анну не просто как участницу олимпиад, а как почти постоянную берущую первенство.
Она бабочкой порхнула к инструменту, села и заиграла попурри на тему самых известных песен, начиная с «Ах, Одесса – жемчужина у моря…»
Какая она была! Истинный мотылек! И где что ни скажет – везде ее шутка к делу и к месту.
21.
Поговорили обо всем Галина Витальевна и Таня абсолютно спокойно; Таня убедилась, что ее поддерживают и понимают – пусть не в родном доме, а в доме свекрови. А обеспокоенная известием свекровь почти не спала. И к утру ею было принято пусть дерзкое, но абсолютно окончательное решение. Первым же трамваем решила отправиться Галина Витальевна к Константину Петровичу, хотя прекрасно сознавала, что толкает этого исключительно порядочного и честного человека на вынужденную аферу. И все же в своей правоте она была твердо убеждена.
…Тем временем нелегкая флотская служба продолжалась своим чередом. Наступил очередной ее день; обычный февральский день, обещавший быть точно таким же, как тысячи уже прошедших и будущих – со своим невозмутимым флотским порядком и железным режимом. Но сегодня, сразу после поднятия флага, Тимур почему-то был вызван к командиру боевого судна. Тот вручил ему телеграмму со словами: «Держись, моряк!» Казенное послание заключало в себе семь чисто канцелярских, но вконец леденящих его душу слов: «Срочно отбыть к месту жительства в связи с…» «Поигрался в пору школьного детства, нечего сказать. А у бедной матери зашпоры и сейчас не отошли. Только бы она была жива». Эти мысли неотвязно пульсировали в его сознании, о чем бы он ни старался думать…
Несмотря на то, что он был выведен из равновесия, мозг его смог выдать единственно верное: «К дяде Косте!» И вот он уже преодолевает кажущееся ему ужасно далеким расстояние до третьего этажа. Остановился у двери с табличкой: «Зав. Терапевтическим отделением». Сердце бьется так, что его удары, кажется, отдаются во всем теле. В ответ на стук в дверь раздался ровный, спокойный голос: «Войдите». И вот уже Тимур в объятиях, не предвещающих ничего ожидаемого. В полном замешательстве он пробормотал:
- Дядя Костя, что было с мамой?
Но дядя, будто ничего не слыша, обнимает племянника и шепчет:
- Родной мой, обрадовать мать тебя срочно решила; а военкомат перепугал до смерти. Беги, сынок, беги – она ждет. Мама все объяснит! А я после дежурства – сразу к вам. А сейчас, беги, отец семейства!
Х Х Х
…Ма! В чем дело? – пробубнил продвигающийся вслед за матерью Тимур. Кто так шутит?! – целуя мать, в недоумении выдохнул он. – Хорошо – я сразу к дяде Косте помчался.
- Третью неделю дома, сынок. Сердце «раскапризничалось». Будто заранее чувствовало, что ему вынести предстоит. – Тут она будто осеклась. – Таня уже две недели дома. А первую неделю у меня жила, - произнося эти слова, она в упор смотрела на сына.
- А что тут особенного? Она что – первый раз сессию досрочно сдала?
- Эту сессию, сынок, она не сдавала, а «сбывала» - только бы с плеч. Замучили ее бесконечные приступы дурноты; на себя не похожа. Но все равно: семестр начнется – опять думает ехать. Летнюю - так же весною сбыть. А потом надо будет оформлять годовую «академку».
- Что с нею, мама? Говори – не вытягивай мне душу!
- Правильно. Она тут настрадалась, - Галина Витальевна показала «крышу над головой», - а до него все никак не доходит в «положении» она, - подчеркнуто медленно проговорила мать. – Дальше тоже объяснять?
- Ну что – мать, конечно, виновата, - проговорила Галина Витальевна.
Тимур чмокнул мать в щеку.
- Спокойной ночи!
22.
Подтянутая, энергичная фигурка морячка остановилась у двери в квартиру Нагиных. Рука его потянулась к кнопке, и полилась непрерывная, переливчатая песня звонка. На что хозяйка сквозь сон простонала:
- Вить, разберись – кому не спится; кто там с ума сходит?..
Нехотя надевая «шлепанцы», с полуоткрытыми глазами хозяин поплелся в прихожую, при этом «отвешивая» нечто самое крутое и крепкое. Подойдя к двери, он громко выругался:
- Пить меньше надо! – и, открывая, продолжил: - По пьянке чего не наделаешь; а уж квартиру с пьяных глаз перепутать – закон!
Но в ответ он неожиданно услышал:
- Ничего подобного! Широту, долготу точно рассчитал; так что никак не мог ошибиться, товарищ капитан второго ранга!..
А когда капитан понял, в чем дело и открыл дверь, Тимур, взяв под козырек, отчеканил:
- Здравия желаю, товарищ капитан второго ранга! Срочно прибыл к месту жительства! – и, сняв козырек, добавил: - Для не менее срочного решения вопроса сугубо личного порядка – в положительную сторону, разумеется. – И, переступив порог, с нежностью в голосе спросил: - Где женуля? Нетерпеливый стук в дверь нарушил тишину Таниной комнаты, где лежала она, измученная своим состоянием. Выворачивающая наизнанку тошнота если и отступала, т на какие-то минуты. Есть она толком ничего не могла, но голода не чувствовала и поэтому, услышав стук в дверь, не без раздражения подумала: «Мама со своим: «Танюшечка, возьми же ты, наконец, хоть что-нибудь в рот».
Дверь тихонько отворили, но Таня не открыла глаза даже тогда, когда ее тоненькую ручку накрыла сильная мужская ладонь; и раздался едва слышный, переполненный нежностью голос:
- А папе можно?
Таня встрепенулась:
- Во сне, что ли?!
Нет, наяву. Она видит его; слышит его голос. Он рядом с ней!
Наступило утро со своими хлопотами. Вера Николаевна и Таня перешептывались на кухне, в самом что ни есть приподнятом настроении.
Надежда Николаевна направлялась в ванную комнату. Дверь отворилась, и… на нее смотрел, смущенно улыбаясь, несостоявшийся, непутевый зять ее. Надежду Николаевну словно обожгло; она почувствовала что-то вроде толчка в грудь… она негромко вскрикнула:
- Женечка… - первые две буквы она произнесла во весь голос; все остальные буквы имени она произнесла шепотом. Но, к сожалению, это был обман – перед ней стоял совсем незнакомый ей подтянутый молодой человек.
На шум вышел хозяин квартиры.
- Ты чего, Наденька?
- Витя, кто это?
- Зять мой будущий.
- А я, ты знаешь, даже испугалась. Ты веришь – одно лицо…
- Отчасти – да. Но, по-моему, у тебя просто мозг в этом направлении включен.
23.
Когда все было куплено в магазине для новобрачных, и молодая чета уже направлялась в обратный путь, Таня, как показалось Тимуру, вдруг ни с того, ни сего заявила:
- Едем к дяде Косте; домой я не поеду!
Тимур понял, что в доме Нагиных сейчас творится что-то неладное. У них гости, но ни одой, ни другой стороне эта встреча радости не доставляет, хотя это очень близкие друг другу люди – ни у тех, ни у других роднее и ближе никого нет. Теперь же Тимур знал, что этот Танин каприз – ни ч то иное, как нежелание лишний раз сталкиваться с приехавшими родными. Это более чем просто поражало его; он безоговорочно согласился с Таней. А лезть «в дебри» родственных распрей он не счел добропорядочностью. Но, как назло, ни дяди Кости, ни тети Ани дома не оказалось. Таня с нескрываемой нервозностью везла свой подвенечный наряд именно домой. В чем дело, Тимур понял только после того, как Таня, не скрывая своей предельной вздернутости, совсем-совсем без какого-либо желания это делать все же «насильно» облачилась во все эти сверхромантические одежды. Конечно, позабыв на минуту обо всем, она засияла; легкий, нежный румянец загорелся на ее щеках; ее свежее, сейчас милое личико было как чудесный цвет яблони. Тимур, завороженный, не сводил с нее своих влюбленных глаз… Аннушка сидела напротив зеркала, на диване; в самый первый момент по ее лицу, пусть едва заметно, но скользнула искренняя, добрая улыбка. И тут же она заметила встревоженный взгляд Тимура на свою… жену. Лицо ее стало серьезным; затем задергалось, и она не смогла сдержать горьких рыданий, которые не утихали, а вылились в истерику. Теперь всем уже было не до разбора внешности невесты. Все были поглощены безысходными страданиями. Плакали и мать, и тетка, и сестры; «тянул» папиросу за папиросой дядя Витя. Больше часа прошло, прежде чем, содрогаясь от рыданий, Анютка стала засыпать тяжелым, нездоровым сном.
Изнемогающую от нервной крупной дрожи Таню тоже пришлось поить отваром валерианового корня; она плакала и все время твердила:
- Ведь знала я; знала, что будет!
Тимур понял все по-своему. Уже вечером он несмело спросил:
- Давно похоронила Анна мужа?
Таня с недоумением посмотрела на него.
- Чего-о?
- Разошлись? – продолжал Тимур.
- Если бы сошлись – тогда бы и расходились, - вздохнула Таня. И, видя явное недоумение своего суженого, с ноткой не то усмешки, не то раздраженности добавила:
- Не понимэ? Ну, ты, честное слово, ребенок-праведник, как Мышкин у Достоевского, - и медленно, по слогам произнесла: - От-ка-зал-ся, отказался он от нее…
- Тань, бедолажка она, конечно – слов нет, - вдруг попытался Тимур оправдать несостоявшегося мужа Ани. – Но и ей нужно же осторожней быть…
Таня сузившимися глазами смотрела на Тимура.
- Интересные у тебя рассуждения, милый мой…
- Это как понимать? – удивился Тимур.
- А так и понимай. Вот точно так же, как мы с тобой сегодня, оставили они заявление в загсе. Деньги на подвенечный наряд у них на руках были. И «двинули» они за всем этим великолепием аж в Элисту, потому как Женька там платье видел сногсшибательного пошива, фасона и прочих достоинств; а фату мы с мамой ей брали. Видите ли, он на ком-то молдавскую видел; и Анюте строго-настрого: «Мы все оплатим, а вы приобретите». Ну, когда все это уже висело в шифоньере – они и «отметили» соответствующим образом: не за столом. Так что у нее, милый ты сой, были все основания. Она была, как говорят, без пяти минут в женах. А он – взял да и «двинул» из солнечной Калмыкии в снежный Магадан, а ей напел: «Устроюсь, мигом заберу, а пока, ласточка, подожди». Вот она и дождалась. Сам видишь – чего. – Таня усмехнулась. – А вот кем я была, и что мы с тобой «отмечали» - я тебе и сейчас никак прямо сказать не могу. Сватовство – или что это было?
Тимур обнял Таню за талию.
- Всплеск любви; но прошу учесть – я вас и сейчас люблю…
Таня на секунду замерла от счастья. Но тут же, не желая выдавать своего истинного состояния, строго произнесла:
- Ловим на слове…
… И они застыли, слившись воедино в долгом и сладком поцелуе…
ХХХ
… Этот вечер оказался последним из всех, что провели Надежда Николаевна и девчата у сестры и тетки, но был он таким же суетным и нервным, как и все предыдущие. Нет, пожалуй, самым печальным, так как именно сегодня рухнули последние надежды; и «Смельчата» выезжают домой.
Виктор уже успел «смотаться» в аэропорт за билетами; Таня со всей душой хлопотала на кухне, собирая дорожный «термосок» и откровенно мучаясь, вкусно ли она приготовит; в Вера Николаевна подробно объясняла сестре, как пить успокоительные, без которых нельзя было их отпускать.
Аннушке же была выдана ею «зеленая» безвредная аптечка, содержащая все необходимое. Любаня, храня внешнее спокойствие, собирала небольшую дорожную сумку. Со всем этим возились допоздна.
24.
Первая попытка «спрятать концы в воду» закончилась «мертвым делом» - другого названия невозможно подобрать: врач, который согласился «помочь» бедняжке, совершенно неожиданно отошел в мир иной… И случилось это буквально позапрошлой ночью… Бывает же так! Вечером Вера Николаевна «смоталась» к нему на дом. Не взяв ни копейки, он сказал: «Ну, что ж – будем выручать, - и со вздохом добавил: - Приводи утром. Постараюсь все сделать. Н что бы были у меня не позже половины восьмого». А утром – они только начинали собираться – раздался телефонный звонок. Решив, чтобы звонит сам «батька», чтобы согласовать, что ввести – принесет ли Вера Николаевна; или ему подготовить наркозную маску из своих препаратов. Она сняла трубку. И первое, что услышала в трубке, - всхлипы. Звонила Ниночка: «Тетя Вера, вы сможете быть сейчас же в отделении?» - «Нина, Ниночка, а что случилось? Семи ведь еще нет». – «Комиссию создает по организации…» - «Какая организация? Нина, успокойся; объясни толком?» - «Батю хоронить…» - «Что?! – закричала Вера Николаевна, но в ответ раздавались холодные, безжалостные короткие гудки… Дрожа как в лихорадке, она копалась в аптечке в поисках валокордина…
- Наденька… - чуть придя в себя, позвала сестру Вера Николаевна.
- Что такое, Верочка? – Надежда Николаевна подбежала к сестре.
- Все, Надюшка! Все рухнуло!
- Что? – не могла понять Надежда Николаевна.
- Нету нашего батьки…
- Как? – Надежда Николаевна даже привстала.
- Ночью…
… Зная, что Вера Николаевна вот-вот должна возвратиться с похорон, и это для нее нелегко, Надежда Николаевна поспешила ей навстречу. Но почему-то ее долго не было. Наконец, она увидела идущую сестру и прибавила шагу, направляясь ей навстречу.
- Моя ты бедная сестреночка, - увидев сестру, вздохнула Вера Николаевна. – Ты меня, наверное, заждалась? А я уже у сватов была. – Она увидела умоляющий, вопросительный взгляд своей Нади. – Ой, Надюха, дубль пусто. Молодец у меня сват – выслушал от начала до конца. И веришь – при мне начал звонить одному своему… Дозвонился – и что же? Я думала – меня там кондрашка хватит. Там ему ответили: «Дорогой ты наш Константин Петрович, где ты раньше был?! Выехал он отсюда неделю назад.» - «Как?!» - «Да что ему, пенсионеру, стоит на расчет подать? Сегодня заявление оставил, а завтра его тут уже нет» - «Куда уехал?» - «С женой к детям; к детям поближе». – Больше, моя родная, не знаю я, куда идти. Не знаю…
- Ну, что ж, - со вздохом произнесла Надежда Николаевна. – Значит, жить дитю. Теперь только мамку суметь настроить – и все.
… Вот они и дома. Но лифт оказался занят; и на шестой этаж пришлось топать пешком. Но Вера Николаевна, как никогда, была рада этому. Добравшись до третьего этажа, она немножко сжала пальцы сестры.
- Бабушка Надя, зайти в эту вот квартиру не хочешь? Тут имеется редкой красоты детское приданое.
- Здравствуйте, Вера Николаевна, - раздался вдруг голос хозяйки квартиры, в которую та только что звонила.
- Здравствуй, Нилочка. Мы к тебе.
- Пожалуйста, проходите.
Три дня назад, когда Вера Николаевна бежала на срочную пятиминутку, связанную с трауром в отделении, ей преградила путь эта милая, миниатюрная женщина.
- Вера Николаевна, вы меня извините. Но вчера я совершенно случайно слышала – ваша квартира буквально содрогалась от женских слез. Что у вас случилось? Сожжет, я смогу быть полезной?
До сих пор молчавшая Вера Николаевна Ниле рассказала все. Она была почти уверена, что это будет, пожалуй, самый подходящий вариант. Она прекрасно знала о горе этой сверхъобеспечной семьи. Пять лет Нила и ее муж прожили во Франции – в Париже, где был он работником посольства. Знала она и самое главное: все годы самоотверженно и терпеливо добивалась Нила того, чтобы стать матерью. И ее старания, в конце концов, увенчались безмерной радостью. Вернулась она домой будущей мамой; а значит, для долгожданного чада было привезено все абсолютно «до нитки». Но – увы! Тяжелое двухстороннее воспаление легких – и…
Когда они вошли в квартиру, Вера Николаевна спохватилась:
- Вы тут начинайте рассматривать, а я за мамой сбегаю…
И когда будущая мама пришла, Нила стала доставать пакеты. Они ложились на диван – горы детского великолепия; и Аня невольно вскрикнула:
- Ой, до чего же все красивое!
Нила присела рядом с Аней.
- Аннушка, девочка – ты же цветочек: тебе себя успокоить нужно. А мы возьмем на любых условиях. Мы с тетей Верой поговорили; она полностью со мной согласна. Ты доучиваться будешь здесь – крошечку свою видеть будешь ежедневно. А закончишь – вдруг уедешь домой; так все равно будешь приезжать каждый год не к тете Вере – ко мне. Захочешь взять туда на все лето – пожалуйста. Мое условие одно: чтобы дитя знало, что я – мать. А ты – тетя Аня, тетя Люба, бабушка Надя – родственники…
Окаменев, Аня молчала. И вдруг… она будто услышала из глубины своего тела необычайно сильные толчки: «Мама, не отдавай меня!» Губы ее задрожали; лицо стало белее мела; и она начала погружаться в темноту…
25.
… Наконец, пришла эта волшебная суббота. Неповторимый день, который порой с замиранием, а порой с готовым «выскочить» из груди сердцем ждут все влюбленные. Ночь, предшествующая этому дню, Таня почти не спала. Она никак не могла расстаться с воспоминаниями о прошедшем дне.
С утра перевезли постель невесты в дом жениха. Чуть позже пришла соседка – тетя Лиля. О ней по всему дому ходила слава, что она печет необыкновенный «хворост».
Улучшив момент, она подошла к Тане, которая доставал из шкафа свое воздушное одеяние.
- Танюша, а кто же твой суженый? – спросила она. – В институте нашла?
- Берите еще раньше, тетя Лиля, - Таня не смогла удержать счастливой улыбки. – В школе мы вместе учились; одноклассник мой. И не только. Пять лет за одной партой сидели…
- Надо же! И такое, оказывается, бывает! Значит, и мама с папой его родителей даже знают?
- Да! – Таня снова улыбнулась.
… Раздался звонок в квартиру. Пришли девчонки-подруги.
- Ну, невеста, давай одеваться! – громко объявила Раиса Васильевна. – Уже время. Скоро суженый за тобой прибудет…
- Успеем, Раиса Васильевна! – подмигнула Маша. – Он еще наши преграды преодолеть должен; до шестого этажна добраться!
Таня оделась. Невесту вывели из комнаты, где она одевалась; посадили за стол…
… И вот в открытую форточку уже доносится «пение» сразу нескольких автомашин. Все ближе… ближе… Под окнами слушать стало не под силу. Внезапно все стихло.
Пытаясь унять дрожь, Таня ждала… Прошло не меньше получаса – небось, на каждой лестничной площадке задерживали жениха девчата – прежде чем Таня услышала, как Тимур входит в квартиру.
- У вас товар; у нас – купец. И уже половину своего состояния мы за товар отдали, - раздался голос Константина Петровича.
- А вам известно, что нашему товару цены нет? – услышала Таня голос Люды. – Так что – стоит ли торговаться: все равно не отдадим!
- Ну, раз так – пусть сам купец к товару подойти попытается!
Все вошли в комнату, где сидела зардевшаяся от смущения невеста. Как и тогда, когда Таня впервые надела свадебный наряд, Тимур замер в восхищении. Таня же была просто ослеплена… Как ей и хотелось, он был в парадной морской форме. Большие черные прекрасные глаза его сияли.
И невольно на миг Таню ужалила непрошенная мысль: «За своего ли замуж иду?» Но она тут же прогнала ее прочь.
Она не слышала, как шел торг жениха за место рядом с невестой. Но знала, за сколько Света «продала» это место.
… Наконец, Вера Николаевна начала «выводить» дочь из родного дома; теперь ей предстоит быть женой, хозяйкой в доме мужа. Как встретит ее т о т дом? Будет ли ей там тепло и уютно? Окажется ли она за мужем, как за каменной стеной, надежно защищающей ее от всех горестей и бед?
Когда они оказались на ступеньках подъезда, Тан, взглянув на головную машину, замерла. Крышу машины украшали чучела двух лебедей. Один из них, красиво распустив крылья, сидел; второй же, словно защищая от всех неприятностей, распростер крылья, и головка на красиво изогнутой шее склонилась над подругой, которая подняла свою головку к нему. А в клювах блестели переплетенные кольца.
- Нравится? – улыбнулся Тимур, поймав восхищенный взгляд Тани.
- Почему ты мне ничего не сказал?
- Но это уже не было бы сюрпризом, правда?
Миша Чередниченко – «дружко» - распахнув перед ними заднюю дверцу этой сказочно украшенной машины. Тимур нежно и бережно помог Тане сесть в машину; сел рядом. Миша, который усадил «дружку», захлопнул дверцу и сел впереди.
… И вот они уже во Дворце бракосочетаний. Их приглашают в комнату жениха и невесты. Проходящие мимо молодые сотрудницы Дворца украдкой бросают восхищенные взгляды на Тимура. Таня делает вид, что ничего не замечает; и все же невольный вздох облегчения вырывается у нее, когда дверь за ними закрывается.
Подруги в последний раз придирчиво оглядывают ее; поправляют фату, шляпу, волосы. Краем глаза Таня видит, как причесывает свои густые черные кудри Тимур…
Наконец, дверь в зал распахнулась. Под торжественные звуки марша Мендельсона они входят в Зал торжеств; за ними входят все, кто приехал вместе с ними во Дворец. Где-то позади них вытирает, должно быть, слезы мама. Ох, мамочка… Как хорошо, что ты ошиблась! Трудно себе даже представить, что бы «осталось» от бедняги Тимура, если бы оправдалось хотя бы одно твое подозрение!
- Готовы ли вы всю жизнь быть опорой и защитой Татьяне? – очнувшись от своих мыслей, как во сне услышала Таня голос сотрудницы Дворца, регистрирующей их брак.
- Да! – раздался взволнованный, но твердый голос Тимура.
- Согласны ли вы Татьяна, быть женой Тимура Белоглядова?
- Да!
Как в тумане, Таня вслед за Тимуром поставила свою подпись с новой уже фамилией – Белоглядова – в книге регистрации брака.
… Как будто сильнейший разряд тока прошел через все тело Тани, когда Тимур взял ее руку, надевая кольцо на палец. Перед глазами стоял образ как так безжалостно обманутой Анютки. Таня на мгновение закрыла глаза; потом, наполовину придя в себя, надела кольцо на палец Тимура.
- Объявляю вас мужем и женой! – вывел ее из этого шока голос сотрудницы Дворца. – Поздравляю вас! А теперь поздравьте друг друга.
И только тогда, когда к ее губам крепко прижались губы Тимура в этом поздравительном поцелуе, Таня окончательно пришла в себя…
После регистрации поехали в фотоателье; долго фотографировались. Затем, правда, кроме них, поехала еще только одна машина – остальные отправились к месту свадебного торжества, чтобы встретить молодых там – поехали возложить цветы к памятнику Неизвестному Матросу.
В ресторане их хлебом-солью встретила Галина Витальевна и Константин Петрович. Начались поздравления…
Бесконечные крики «Горько!»; море цветов; водопады поздравлений и пожеланий; первый семейный вальс… И все-таки Таня смогла заметить, что ее двоюродный брат, племянник отца, не отходит от Вики – двоюродной сестры Тимура. Неужели он «положил на нее глаз»? невероятно! Этот «неисправимый» холостяк, которому уже тридцать лет! Он всегда был «головной болью» матери именно по этой причине. «Уже тридцать, а у него еще и девушки нет!» - недавно в очередной раз сокрушалась Светлана Павловна, придя к ним. «Ну, про то, что совсем не… Откуда ты знаешь?» - пыталась успокоить ее Вера Николаевна. «Так ведь он жениться и не думает!» - «гнула» свое Светлана Павловна.
Правда, Вика – девушка красивая; не то, что она – Татьяна. От этой мысли – искал покрасивее; другие девчата – не такие; не достойны внимания его – Игоря – Тане стало так горько, больно и обидно, что она закусила губу, чтобы не расплакаться. На собственной свадьбе – этого еще не хватало!
И, словно поняв, о чем она думает, Тимур зажал – неожиданно для нее рот поцелуем; таким долгим, что она едва не задохнулась. Но она была бесконечно благодарна Тимуру за этот поцелуй: именно он разом «отмел» все горькие мысли…
На следующий день, в воскресенье – после безумной, страстной, бурной ночи любви – они почти не спали; но Таня ни разу не сказала «Нет», - они поехали в дом Виктора Павловича и Веры Николаевны. На Тане было шелковое, цвета морской волны платье. На Тимуре – белая рубашка, синий галстук и такого же цвета, только чуть темнее, костюм.
Но теперь за столом были только самые близкие.
Часа два спустя Таня почувствовала себя плохо. Она тихонько встала из-за стола; Тимур поднялся вслед за ней. Обняв ее за плечи, он увел Таню в ее теперь бывшую девичью комнату.
- Хорошо, хоть вчера без этих «сюрпризов» обошлось, - усмехнулась Таня.
Она прилегла на кровать; Тимур сел рядом. Она взяла его руку; положила ладонь под свою щеку… Она видела, с какой нежностью смотрит на нее ее муж; свободной рукой он гладил ее голову, волосы… И, может быть именно это проявление любви с его стороны убаюкало ее… Незаметно она задремала…
Таня не слышала звонка в квартиру. Дверь открыла Вера Николаевна. На пороге стояла дальняя родственница Виктора Павловича. Но так получилось, что не навещали они друг друга уже лет пять.
- Вот так сюрприз! – воскликнула Вера Николаевна. – Какие люди! Витя посмотри, кто нас осчастливил!
Из комнаты вышел на зов Виктор Павлович.
- Ба! Наталья! Откуда ты взялась? А мы уж думали – вы нас совсем забыли.
- Люди, но не из Голливуда, Витя, - Наталья Михайловна обняла троюродного брата. – А еще, знаете, есть: незваный гость хуже татарина…
- Не говори глупостей, - прервала ее Вера Николаевна. – Анжелочка, как ты выросла… Ну, проходите, садитесь.
- Какие же «глупости», коли так и есть? У вас вон пир горой…
- Может, и не горой, - улыбнулась Вера Николаевна. – Ер что-то вроде… - она посмотрела на девочку. – Анжелочка, сколько же тебе лет сейчас?
- Тринадцать, тетя Вера, - улыбнулась девочка.
- Короче, уже «порхать» начинает. Мальчики-с-пальчики…
- Ты на меня, пожалуйста, не наговаривай. Один; и тот – только и внимания, что на мопеде прокатит раз в пятилетку…
- Ну, ладно, ладно!
Наталья Михайловна очень хотела спросить о Тане, но вовремя, как ей показалось, «прикусила язык» - ведь Тане уже не тринадцать… Вредная девчонка: и надо же ей было уродиться похожей на Виктора! Какие уж у нее «мальчики-с-пальчики»! они, паразиты, сейчас такие «переборчивые»! Вон и Игорь – Светланки сынок – с какой красавицей рядом сидит; зачем только привел ее сюда? Хорошо, что хоть Танечки дома нет! Но матери-то ее каково эту красотку «лицезреть»?
- Красивая какая, - прошептала Анжела.
Неожиданно в эту праздничную атмосферу ворвался непрекращающийся телефонный звонок.
- Междугородка, - прошептала Анжела.
Вера Николаевна сняла трубку.
- Да?!
- Здравствуй, Верочка, - отчетливо услышали Наталья Михайловна и Анжела из трубки телефона женский голос.
- Наденька! Здравствуй, моя родная! – заговорила Вера Николаевна. – Как вы доехали? Как Анечка?
- Как хорошо слышно, - прошептала Анжела. – Мама, а кто это звонит?
- Насколько я поняла – родная сестра тети Веры – тетя Надя, - тоже шепотом отозвалась Наталья Михайловна.
- Верочка, я все тебе расскажу, - снова услышали они голос Надежды Николаевна, - но сначала я хочу поздравить Танечку и Тимура. Я правильно «вычислила» - они у вас сегодня?
- Правильно, - бодро согласилась Вера Николаевна. – Сейчас Витя их позовет. «Поплохело молодычке» нашей – прилегла.
- Как оговорилась… - вздохнула Надежда Николаевна. – Анна моя тоже весь день лежит… Ну, твоей, слава Богу, хоть на душе легче…
Наталья Михайловна невольно и изумленно прислушивалась к разговору сестер…
- На душе, да, - тоже вздохнув, согласилась Вера Николаевна.
В комнату вошла Таня, а следом за ней вошел молодой человек. Наталья Михайловна отметила про себя, что он не высок: может быть, чуть выше Тани. Но лицо! Да, такого красавца даже она видит впервые…
Таня взяла телефонную трубку.
- Здравствуй, тетя Надя!
А он взял стул, подставил его Тане: потом, взяв ее за плечи, бережно усадил. Сам остался стоять за ее спиной.
- Здравствуй, Танечка! Поздравляем вас с Тимуром с днем свадьбы, желаем всего самого хорошего… Будь счастлива, детка, и за себя, и за Анечку…
- Спасибо тебе, тетя Надя, - Таня улыбнулась, - но не только от меня зависит…
- Да, я понимаю. Дай-ка трубочку супругу…
Таня протянула телефонную трубку молодому человеку.
- Надеюсь, ты слышал, супруг? – с нотками иронии в голосе сказала она.
Он взял трубку.
- Здравствуйте, Надежда Николаевна!
- Здравствуй, Тимур! Поздравляем вас и желаем, чтобы жизнь ваша сложилась, как песня. Берегите друг друга. А мы, женщины, - существа особенно капризные… А Танечка доверилась тебе; и одно е е доверие ты уже оправдал… Низкий тебе за это поклон за мою племянницу… - она уже плакала.
- Да ну, Надежда Николаевна, - смутился он, - просто мы давно знаем, что друг без друга мы – половинки. А вот когда вместе – одно целое…
Поговорив, Таня передала трубку матери, а сама подошла к Наталье Михайловне.
- Тетя Наташа, это мой муж – Тимур Белоглядов. Правда, только со вчерашнего дня…
- Ты забыла сказать, дорогая, что до этого нас школьная парта связывала, - поправил он Таню.
- Ах, да: прости, пожалуйста, своей жене ее сверхранний склероз!
Все, кто слышал этот разговор, засмеялись.
Положив трубку, Вера Николаевна долго сидела наедине со своими отнюдь не «свадебными» мыслями, украдкой наблюдая за любующимися друг другом молодыми. Порадоваться бы сполна, а мозг «сверлила» мысль: «Какое счастье, что Надежда со своим горем и обидой за дочь уже дома. А ну, как вчера пришлось бы им все это «зреть»! с ума сойти! Лебедей вчерашних они вряд ли на картинках видели. А все это – как «продавали» девчата Татьяну; да как те откупались. А ну-ка, надо же было придумать: с самого первого этажа на каждой лестничной площадке торговались только для того, чтобы подняться на следующую… И вот это все вынуждена была бы «зреть» так безжалостно обманутая девчонка. Стас бы тоже; чтоб он «мордой в грязь» – да ни в коем разе – отгуляли бы на славу. Вот ведь дрянь же несусветная! Не соизволил просто забрать: тихо, без грома, суеты и свиста. А там кто бы проверял – гуляли, не гуляли? Да они бы и там отгуляли. Разве дело в этом? Сколько бы прожили – в данном случае не важно. Тут никто не виноват. Поди их разбери – молодых! Запросто женятся; точно так же запросто «разжениваются». Не зря же среди теперешних «молодушек» ходит выражение: «Сбегала замуж».
… На днях Анна отправится на учебу, но ничего утешительного в этом нет…
Дня шли за днями. Своим чередом пришла весна. Девчата одна перед другой «щеголяют» в современных модных платьях, костюмчиках – демонстрируют, стараясь подчеркнуть достоинства своих фигурок…
Надежда Николаевна пробегала балки, кладки. Ранее приветливая с односельчанами, старалась теперь пройти огородами, избегая встреч с женщинами, которые будто нарочно останавливали ее расспросами: «Ну, как оно, будущая теща? Надюшка, признавайся: когда свадьба?» - «Гудеть будем – я же не скрою. Свадьбы «шепотком» не бывает же» - не останавливаясь, с деланной улыбкой отвечала Надежда Николаевна. И как она была теперь рада, что нашла себе «отдушину»: здесь она не пыталась удерживать своих горючих слез – плакала в голос. Обида за дочь истерзала ее сердце, жгла душу беспощадным огнем…
Х Х Х
Было уже далеко за полночь, но оба они лишь создавали видимость, что спят. Наконец, Надежда «сдалась»:
- Слышишь, Стась, - смело обратилась она к мужу, прекрасно зная, что нисколько не нарушила его покой, - ты только послушай, что Любаня привезла «Академку до последнего оформлять не буду. А там обещают «малосемейку» в «общаге» выделить, как матери-одиночке. И будем мы здесь себе потихонечку. И вам легче: от соседей глаз не прятать. Будете приезжать проведывать нас, если захотите. Я все-все продумал. На два-три месяца сдам в Дом малютки – только чтобы третий курс закончить. А там на заочное переведусь. Словом – проживем. Все ж позора меньше. Знайте, как ответить если спросят, почему домой не езжу: «Семейка молодая. Заботы-хлопоты – ездить некогда. Зато мы со сватами наперегонки продовольствие подбрасываем. А будут «подковыривать»: «Почему свадьбу зажали?», скажите: «Студенческую отгуляли; какая «гулька», когда занятия в разгаре?»
Станислав Кондратьевич непривычно колким, холодным взглядом смотрел на жену.
- А что, Стась? – Надежда Николаевна вкрадчиво, но многозначительно смотрела мужу в глаза. – Уж вот и «майские» на «носу», а значит двадцать седьмого, двадцать восьмого уже и выеду к ней. И буду около них три месяца. Зимние подойдут – опять же на десять дней смотаюсь. И в марте опять же можно. Да и так: нет-нет да и смотаюсь.
«Надо же, целый план разработала! Буду прятаться; дитя сдам временно… Предлагали ведь «сто двадцать пять удовольствий». Она, моя умница и мысли не допустила», - с нежностью думала Надежда Николаевна о дочери.
- Не «ерундит» пусть! – нарушил ее душевную идиллию неожиданно гневный голос мужа. – Горе свое она должна вдали от дома переносить, чтобы прятаться от нас, что ли? Завтра же еду; слышишь – завтра! – взорвавшись, заорал Станислав Кондратьевич.
Надежда Николаевна недоуменно и испуганно смотрела на мужа; за всю свою жизнь она помнила два – ну, может быть, три – таких гневных окрика.
- А после майских сам поеду и «академку» ей оформлю! – продолжал бушевать Станислав Кондратьевич. – Есть возможность – значит, она туда ни ногой! Тоже мне стратег; и придумала же – кошмар! Ты – мать, или кто ты? Кто же ей поможет справиться с собой во всей этой… если не мы?
- Стасенька, я ведь что думала? Ей, в первую очередь, ей там легче будет… только ради нее, а ты… - и опять из глаз ее полились такие уже привычные горючие, безудержные слезы.
Стаислав Кондратьевич прижал жену к себе.
- Ну, ты уж прости меня, мать; я ведь тоже не железный, и мне ой, как больно за нее! Ну, вот подумай сама: как же это может быть, и как мы с тобой можем это допустить?..
- Что? – плача, Надежда Николаевна ничего не могла понять. – Допускай, не допускай – а через каких-нибудь полтора месяца она станет матерью.
- Как же можем мы ее там оставить, если на днях этот… возвращается на учебу?
… Черное мягкое крыло тихой апрельской ночи укрыло село, не оставив света даже в самых укромных заулочках. Уверенным, хозяйским жестом Константин Дмитриевич отпер замок на калитке и ввел во двор своего «коня». «Москвичок», хотя изрядно поработал, но имел вид на зависть. Вот и сейчас хозяин привычно «наладился» приводить его в порядок. Анечку еще дорогой начало «выворачивать»; и вот сейчас, несмотря на столь позднее время, мать была вынуждена бежать за крестной Ани. И, наконец, получила все, в чем нуждалась, Анна заснула.
А дни неслись неумолимо. Дома уже все смирились с тем, что произошло; более того – Аня чувствовала, что никто из семьи не стыдится ее положения. Здесь она ясно видела, что вместе с нею переживают, стараются как-то ее утешить; и в то же время были рядом с нею и соседи, и бывшие одноклассницы, и просто односельчане. Чего только не услышала Аня за спиной! Как-то сидела она в беседке за ручной швейной машинкой. Из-за забора до нее ясно донесся громкий голос Кузьминичны:
- Оце б у нашу молодисть – так не токме сусидам на глаза, а и матери да батькови дивчина не показалась бы. Оце сбыв бы батько, - нараспев говорила Кузьминична. – А вона ж ходэ по сели – як так и трэба. Бач - Надежда пид семачки колыську брала! Коасыву! Та я б ей таку колыську! Що за время такэ?!
И так пришлось Ане услышать не только от Кузьминичны. Старушонок в совхозе было немало. Но самое тяжелое было то, что говорилось это так, чтобы она непременно услышала.
Х Х Х
Через месяц Тимур получил немало изумившее его письмо. На штампе отправителя значилось: Молдавская ССР, г. Кишинев. Танюшка писала, что не без активного участия дяди Кости было принято решение: пусть как-нибудь, а все же во что бы то ни стало «добить» третий курс. Им же самим были созданы для этого все условия. К Тане была «приставлена» тетя Аня, которая будет с нею до тех пор, пока третий курс не будет «добит». И только накануне нового учебного года они оформят академический.
В письмах своих Таня и Тимур по-прежнему описывали друг другу каждый день. И все же в каждом письме сквозила теперь та особая нежность к тому, кого еще нет с ними, но кто уже властно взял в плен все их помыслы; кто стал их живой совестью.
27.
…Смоленский шагал по темному переулку своей матросской походкой. Да-а, сегодня пришлось ему поработать!.. На ферме случилось «ЧП» - у лучшей, самой высокоудойной коровы Зорьки вдруг отнялись ноги, и, «продрожав» над ней, никто не заметил, что время приблизилось к полуночи. Станислав Кондратьевич, занятый этими невеселыми мыслями, и не заметил, как подошел к своему дому. Но едва он вошел во двор, им овладели другие, но ничуть не лучше прежних, мысли. На днях он станет дедом. Давно, давно пора внуку или внучке осчастливит дела своим появлением; не только осчастливить, но и бегать… А вот Анино состояние его не радует. Сердце его невольно сжалось при мысли об искалеченной предательством первой любви судьбы. Да, она, злодейка, также безжалостно подшутила над его сынком-дочечкой. Ведь с замиранием сердца ждал отец продолжателя рода. И когда родилась Аня, и ему сообщили, что у них родилась вторая девочка, он даже думал, что над ним решили подшутить. Ведь не только он – никто не ждал девочку. Вся родня Нади, любя зятя, ждала Смоленского. По всем приметам предсказывали им хлопца; обескураженная Надя была настолько расстроена, что даже имя девичье выбирала с каким-то безразличием, что ли; хотя потом не раз хвалила себя за недурственный вкус.
Время бежало неумолимо. Была радость за согласие и покой в семье; за счастье; за то, что вырастили девчат на славу. Скромными, трудолюбивым; дали образование Любе. А тут и жених не заставил себя ждать. И надо же было такому случиться! Уже шла подготовка к свадьбе, когда Люба и Виктор поехали однажды в соседний колхоз к родным Виктора за арбузами. И … на их машину наскочил пьяный лихач… Виктор разбился; а Люба полгода лежала в гипсе…
Вот так и стали звать Любаню вековухой. Ну, что ж… Ее вины в том не было. И год, и два в тоске по Виктору Любаня то и дело «отшивала» парней, делавших ей предложение. А теперь – и рада бы, да уж среди ее сверстников холостяков не осталось…
Станислав Кондратьевич подошел к своему дому. Через открытое окно до него донесся тихий голос жены и вслед за ним – их кумы, Анюткиной крестной:
- Наденька, - услышал Станислав Кондратьевич мягкий голос, - плюнула я на все твои наказы и – к Тайке. «Тая, ты бы знала, что у наших было! «Не хочу, не буду ничего делать! – и как зайдется: «Женечка, так, как я тебя любила, я никого не полюблю, и никогда не смогу!» ну, забрали они ее домой». А она: «Они так решили – их дел. Слава Богу, одумался. Правильно рассудил: ну к чему, к чему она, женитьба, в такие-то годы! Пусть повольничает! А они люди денежные; захотели быть дедом и бабкой… Как же! Любане там уже двадцать шесть и – ни детей, ни плетей. А им – зачем в их двадцать лет все эти ночные концерты с бесконечным «Уа-уа!»; все эти пеленки, стирки и т.д. и т.п. И вообще, к чему так рано вешать это ярмо себе на шею…»
Продолжения разговора Станислав Кондратьевич уже не слышал. Бешено стучало сердце; темнело в глазах; невозможная тахикардия не позволяла дышать… Задыхался он настолько, что казалось – вот-вот остановится сердце; а в ушах звучало это дикое: «Люди они денежные…»
«Зараза же ты паршивая, - не выбирая выражения, думал Смоленский. Ну ладно: раз мы люди денежные – вырастим! А вам наши слезы еще отольются».
Мысли его были так далеко от дома, что не видел он, стоя у открытого окна, струившегося из-за занавески мягкого, теплого света… И вдруг до его слуха донесся какой-то невыносимо тяжкий и в то же время облегченный вздох. Он направился к крыльцу; и не успел он и войти по ступенькам, как тишину прервал страдальческий, пронзительный крик:
- Ма-а-му-леч-ка-а!!!
- Моя девочка, приедет папа – и поедем, - раздался голос Нади, - моя ты ласточка!
Но «ласточка» уже ничего не могла слышать, корчась от нарастающей боли и пытаясь схватить материнскую руку.
И, слыша эти страдальческие крики, отец думал лишь об одном: «Только бы не парень! Безотцовщина, мой ты дорогой!» Но в то же время он был почему-то уверен, что у Ани родится непременно мальчик. Коль уж взялась судьба бить его девчат, то и тут «сработает» закон подлости: а, дескать, раз дитя несчастной любви – на тебе парня; пусть живет, радуется!
Но родилась девочка. Все облегченно вздохнули: хоть в этом повезло!
На следующий день Люба позвонила Вере Николаевне:
- Тетя Вера, Асенька у нас! – радостно сообщила она, а Вера Николаевна облегченно вздохнула: начинают потихоньку успокаиваться… - А когда родилась – знаешь?
- Вчера – двадцать девятого мая! Да-да, в один день с Танюшкой. Как она там?
- Да ничего. Вот – ждем: скоро должна приехать в «академку»…
- Когда ей-то рожать?
- Довольно-таки нескоро, Любочка – в сентябре.
- Супруг-то часто пишет?
- Говорит – не успевает на письма отвечать: по два в день получает. А правда это или нет – не знаю…
- Ну, тетя Вера, ты даешь! – не удержалась Люба. – Ну почему ты думаешь, что неправда? Все не веришь парню? Ну, а если бы было, как у нас?
- Да я бы его убила к чертовой матери! – закричала, не выдержав, Вера Николаевна.
- Но мама-то не убила Женьку и не собирается! А ты думаешь, у нее меньше душа болит за нас, чем у тебя за Таню? Это просто ты у нас женщина «сверхтемпераментная». Ну, ладно. Да, вы же нам фотографию свадебную пришлите, пожалуйста. Мы хоть счастью сестренки нашей двоюродной порадуемся…
- Ладно, Любочка – пришлем, - вздохнула Вера Николаевна.
В тот же день она сделала «пробежку» по магазинам; накупила детского приданного, и в тот же день отправила посылку в «Комсомолец».
28.
Время бежало неумолимо. Казалось – только недавно отгремела свадьба. А Таня уже едет домой в академический отпуск. Сегодня вечером Вера Николаевна и Галина Витальевна едут на вокзал, чтобы встретить будущую маму. А в Кишинев поехал за ней и Анной Васильевной Константин Петрович. Два дня назад он позвонил Вере Николаевне:
- Еду за дочечкой…
Неделю назад пришла огромная посылка от будущего отца с детским приданным. «Ты гляди, - думала Вера Николаевна, - как старается!» И тут же какой-то внутренний голос неотвязно зашептал: «Неужели ты больше обрадовалась бы, если бы все получилось, как у Ани?» Тут же «подключился» другой – «голос разума», как подсознательно называла это Вера Николаевна, но ни за что не хотела признаться себе в этом: «Ну за что ты так парня?» Он же не виноват в этом, что природа его такой внешностью одарила. И в том, что его сердце полюбило твою дочь, - тоже не виноват… Сердцу ведь не прикажешь. Ты радоваться должна, а ты…» - голос обиженно замолчал.
На вокзале Вера Николаевна не сразу узнала вышедшую следом за Константином Петровичем из вагона дочь. Еще бы! Ведь когда Таню провожали в Кишинев после свадьбы, еще почти ничего заметно не было. А сейчас даже очень свободное платье не могло полностью скрыть ее располневшую, округлившуюся фигуру.
Приехав домой – Вера Николаевна приехала вместе с ними, - Таня, приняв душ, стала распаковывать чемодан.
- Замучили меня там девчата, - шутливо говорила она, выкладывая свои вещи. - Все гадали: кого рожу. Да какая разница? Кого бы ни родила – все наши… - заметив недоуменный взгляд Галины Витальевны, она улыбнулась. – Мам, тебе не понятно, почему это я вдруг во множественном числе заговорила? Твой сыночек постарался – два сердца прослушивается…
Она распахнула дверцу шкафа, чтобы положить белье; и сразу ей бросились в глаза три нижнее полки, «под завязку» набитые полиэтиленовыми пакетами с чем-то цветным и красивым.
- Ой, что это?
- Это – приветствие из Кронштадта… своих будущих, - пояснил Константин Петрович. – Восемнадцать «кг» весила посылочка…
- С ума сойти! Он там что – свихнулся? – невольно вырвалось у Тани. – На радостях, что двоих «сконструировал»?
- Ничего не «свихнулся», - поспешил оправдать своего любимца Константин Петрович. – Нормальная реакция ноомального отца!
Раздался необычный телефонный звонок – таким он бывает, когда звонят с переговорного пункта телефонистки. Сидевшая в кресле у телефона Таня сняла трубку.
- Але?
- Квартира Белоглядовых? – услышала она незнакомый женский голос.
- Да, да!
- Будьте у телефона. Через полчаса соединю вас с Кронштадтом.
- Да, да, конечно; спасибо! – по ликующему голосу невестки Галина Витальевна поняла: звонит сын!
Положив трубку, Таня посмотрела на всех сияющими глазами.
- Через полчаса соединят с Кронштадтом… Оказывается, мой муж еще и телепатическими способностями обладает…
Тане показалось, что прошел целый час, а не обещанные тридцать минут; с таким нетерпением ждала она этот звонок. И когда, наконец, телефон захлебнулся непрекращающейся трелью, она поспешно схватила трубку.
- Але! Але! – услышала Таня родной, сейчас такой далекий, но от этого еще более нежный, чем всегда, голос Тимура.
- Я не знала, дорогой, что ты обладаешь способностями телепата.
- Танюшка?! – услышала она ликующий голос мужа. – Ты уже приехала? Когда? Как себя чувствуешь?
- Приехала часа три назад; чувствую себя прекрасно – особенно сейчас…
- А как поживает наш ребенок? Уже дает о себе знать?
- У тебя есть все основания гордиться собой и своим способностями, дорогой, потому как не «ребенок» у нас будет, а «ребенки»…
Таня услышала, как Тимур даже присвистнул.
- Вот и свисти теперь… Я «выдаю» только то, что в меня «вложили». Да, ты же еще не знаешь – у Ани девочка родилась…
- Пусть растет дитя… А мы с тобой давай погадаем, кто у нас будет…
- А ты бы кого хотел?
- Мне все равно. Дети – мои.
- Если бы так же сказал Женька…
- Тебе, моя родная, нужны сейчас только положительные эмоции; медик – должна знать…
- А мной сейчас только они и владеют – я с тобой разговариваю.
Около полутора часов продолжался этот радостный, беспорядочный разговор. Трубка переходила из руки в руки…
Они еще не успели «остыть» от переполнявшей их радости, когда раздался звонок в квартиру. Галина Витальевна открыла дверь. На пороге стояла Майя Владимировна.
- Ну, что – встретили будущую маму? – спросила она, входя в квартиру и с улыбкой оглядывая Галину Витальевну.
- И будущую маму встретили, и с будущим папой уже поговорили…
- Я так и подумала – ты вон светишься вся…
Она прошла в комнату.
- Здравствуйте, тетя Майя, - Таня привстала и тут же виновато улыбнулась. – Тяжеловато мне двигаться. Ну, ничего: скоро рожу – полегче будет. Тетя Майя, а почему Риты на нашей свадьбе не было?
- Шашель съела нашу Риту, Танечка, - печально улыбнулась Майя Владимировна. – Мой сын не такой; лучше нашла… А Михаилу написывала, чтобы он забыл, что знал ее…
«И потянули же меня черти за язык», - думала Таня, сидя в кресле. Она не заметила, как осталась в комнате одна; словно понимая, что ей сейчас надо побыть наедине с собой, все вышли. А она, чуть не плача от обиды за Мишу, думала: каких только поворотов ни делает жизнь. Какие же они – девчонки – особенно, если знает, что она чуть «покрасившее черта», - бывают… И Ритка решила от таких не отставать. На тебе! Дружила-дружила с парнем; никого другого знать не хотела – и вот нашелся какой-то ушлый тип, который, как говорится, только палец в суставе согнул – рванула к нему… И, словно поняв, о чем она думает, внутри энергично зашевелилось, Таня невольно положила руку на: не волнуйтесь; я люблю только вашего папу, и ни один «палец» не сумеет меня приманить…
Тане казалось, что вместе с нею живет нетерпением ожидания появлению на свет – уже ясно, что двух – крошек вся семья. Нет, не «казалось»: она с радостью чувствовала это.
В письмах они с Тимуром уже договорились, что, если родятся мальчики, - они назовут их Константином и Сергеем. Но никому Таня об этом не сказала: пусть это будет сюрпризом…
Но до появления «сюрприза» было еще два месяца. И Таня видела, что ей создаются все условия. Не проходило и дня, чтобы ей не были куплены свежие фрукты… Правда, у Галины Витальевны это всегда выглядело так:
- Та знаешь, Танюша, - шла я сегодня домой, вижу – продают на улице. Ну и почему бы не купить?
Два раза в день – утром и вечером – приходил Константин Петрович, и они шли на прогулку. И – Таня удивлялась этому, но ни разу не возразила – он, если они были вдвоем, непременно рассказывал ей о Тимуре. В глубине души Таня была благодарна Константину Петровичу за эту «информацию». Он помогал ей наперед узнать характер Тимура; ведь он рассказывал ей все, как есть, ничуть не приукрашивая – честно и прямо. Если же к ним присоединялась Галина Витальевна, они, конечно, говорили о другом – тогда Константин Петрович превращался в остроумнейшего шутника; только когда сама Галина Витальевна начинала говорить о сыне, они поддерживали ее в разговоре – и только. Чувствовалось, что ей хочется поговорить о нем; рассказать ей, Тане, какой он… хороший – ведь даже она этого еще не знает…
Но всему приходит свой черед. Наступил и день, который Таня ждала с замиранием сердца и сладким томлением…
Первого сентября у нее родилась двойня – мальчики. Одного из них она родила через два часа после того, как ее привезли в родильное отделение; второй родился уже вечером. И все это время от нее не отходила акушерка – мамочка, небось, постаралась…
А на следующее утро ей, едва мама унесла своих внуков после того, как Таня покормила их, нянечка принесла записку. «Танюша, - писал Константин Петрович, - какая же ты молодец – наша дюймовочка! С двумя парнями справилась! Что батя – стахановец, это еще не все: надо еще родить. Молодец! Как назовешь – договорились с мужем?» - «Договорилась, дядя Костя, - написала в ответ Таня. – Того, что первым выскочил Костей зовут; а второй – Сережа».
Прочитав ответную записку невестки, Константин Петрович даже прослезился.
- Ну и племянник у меня!
- Он тебе всем, что у него есть, обязан, - ответила Галина Витальевна. Она помолчала. – Даже самой жизнью, - тихо добавила она.
Но Константин Петрович долго не мог заснуть в ту ночь от все еще переполнявшего его радостного волнения.
… Вера Николаевна сидела у постели заснувшей дочери. Только что она покормила своих двойнят… А Константин Петрович, небось, уже и телеграмму отбил новоиспеченному папаше… Ну, да пусть. Дай Бог, чтобы этот папаша к детям вернулся. И опять с ней заспорил «голос разума»: «Опять двадцать пять! Ох, теща; еще надо подумать, как все эти твои подозрения «переваривать»! Парня хоть бы пожалела!» - «А они наших дочерей здорово «жалеют»? – «А что он твоей плохого сделал? То-то!»
А через два дя Вера Николаевна, которая спешила к дочери, у двери в отделение увидела Константина Петровича и Галину Витальевну.
- От папаши ответ доставили, - здороваясь, сказал Константин Петрович. Он протянул Вере Николаевне бланк телеграммы. Вера Николаевна развернула ее и прочла: «Спасибо за мальчишек, моя родная! Отдыхай, набирайся сил. Считаю дни, когда мы будем вместе; когда я увижу наших карапузиков. Крепко тебя целую. Твой Тимур». Она на секунду закрыла глаза. Да, наверное, она ошибается в своих подозрениях, здорово ошибается…
… Проснувшись, Таня сразу увидела стоявшую на тумбочке у ее кровати вазу с цветами и прислоненный к ней развернутый лист бумаги. Она взяла его в руки. Это была телеграмма от Тимура. Она прижала ее к губам. Потом, снова перечитав, прижала к груди.
В палату вошла Вера Николаевна.
- Уже прочитала?- она с улыбкой посмотрела на дочь.
- Прочитала – а что? – бодро ответила Таня.
- Ладно. Сейчас я тебе твой «приплод» принесу – кормить пора. Да, тебе привет от Галины Витальевна и Константина Петровича – это они телеграмму принесли и цветы…
29.
И снова «побежали» дни, замелькали, наполненные теперь уже новыми заботами. По-прежнему жили ожиданием писем из Кронштадта. Крепли малыши. С каждым днем становилось все яснее, что уродились они в папу. Когда Галина Витальевна брала кого-то из них на руки, на нее смотрели глаза сына. Да и овал лица, форма бровей, высокие лобики… Унаследовали от отца даже «ямочки» на щечках – правда, неизвестно, сохранятся ли они в будущем. Ведь у Тимура такие «ямочки» были только в пору младенчества; с возрастом они исчезли. И только ротики – мамины; небольшие. Все самое лучшее «взял» Тимур у своего отца, а вот рот – широкий, с длинными губами – ее, Галины Витальевны.
… Наконец Галина Витальевна выбрала время, чтобы позвонить сестре. К телефону подошла сама Надежда Николаевна.
- Верочка! – обрадовалась Надежда Николаевна, узнав голос сестры. – Не дождалась, бедная, звонка от нас – неблагодарных. Да мы ведь только недели две как дома. Анечка два месяца пролежала в клинике, в Элисте – очень плохо ей было. Но, слава Богу, все обошлось. Она так благодарна тебе за такой шикарный подарок! Ну, ладно: я сразу так «обрушилась» на тебя со своими новостями – уж прости меня! Вы-то как? Как Танечка?
- Вот и звоню, чтобы похвастать, что теперь я тоже бабушка. Только у нас – парни…
- Не поняла…
- Ну, чего ты не поняла? – невольно улыбнулась Вера Николаевна. – Двойню мой зять «схряпал»…
- Ну, Танюшке твоей не страшно и двоих иметь, - постаралась скрыть вздох Надежда Николаевна. – У нее муж есть… Верочка, а как же назвали; на кого похожи?
- Зовут нас Константином и Сергеем. Похожи мы на папу; так что если вздумает от нас отказаться, ничего у него не получится – его портрет; оди6 в один копия…
- Насколько я знаю – отказываться от них он и не думал. Вера, перестань ты себе душу травить. Ты радоваться за дочь должна. Правильно пословица говорит: «Что имеем – не храним; потерявши – плачем».
- Ну ладно – радуюсь, радуюсь я, - перебила сестру Вера Николаевна.
30.
… Сегодня, впервые за это время, Галину Витальевну слегка «уколола» иголочка недовольства, когда она увидела, что покормив и уложив малышей, ее невестка улеглась и сама. Галина Витальевна на секунду даже застыла на месте, пытаясь понять, откуда вдруг взялась эта самая «иголочка». Ведь так было всегда… А через месяц возвращается домой сын…
Секунду поколебавшись, она все же прошла в комнату молодых.
-Таня, выйди ко мне на кухню, пожалуйста.
Уже привыкшая к тому, что в это время ее не тревожат – она отдыхает вместе со своими малышами – Таня вышла, стараясь угадать, для чего именно сегодня она понадобилась свекрови.
- Мама, что ты хотела?
Галина Витальевна внимательно посмотрела на невестку; подойдя к ней, обняла за плечи.
- Понимаешь, Танечка, если я теперь буду кормить Тимура своими обедами и не только – он, мягко говоря, меня не поймет…
Таня замерла: да, действительно, это ей и в голову ни разу не пришло! Что она умеет готовить? Торт, пирожное испечь – это, пожалуйста; мама ее этому научила. Суп из пакета отварить: чего там его варить – засыпь в воду содержимое пакета, подожди, пока закипит – вот и суп; пожарить мясо – это она может. А вот варить борщ ей ни разу не приходилось. Нет, она, конечно, их ела – особенно вкусные готовит тетя Аня; да и у Галины Витальевны борщ – объедение. С ее слов Таня знала, что Тимур их любит особенно. Приедет, наверное, за борщом больше соскучится, чем за ней! (Ну вот – к борщу мужа приревновала!). А ведь общеизвестно истина: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Ничего не поделаешь: придется постигать и эти азы.
И Таня заставила себя забыть, что такое подушка днем; весь оставшийся до приезда мужа месяц она, все свободное от возни с сыновьями время, «пропадала» на кухне.
Наступил, наконец, день, который они ждали целых три года. Накануне Таня, нарочно отослав Галину Витальевну к малышам, почти весь день провела на кухне. Ей хотелось к завтрашнему дню приготовить любимые Тимуром блюда. Да и не только; встретины моряка ведь – стол-то надо накрыть?
На следующее утро Таня встала рано. Часов в девять надо уже на вокзал отправляться, а до этого требуется на завтрак что-то «сообразить». Встретины-то встретинами; но все соберутся часам к трем – ведь им так хочется первые часы «без посторонних глаз» провести… А там пусть и гости приходят…
Наконец они стали собираться на вокзал. Галина Витальевна слышала, как Таня, одевая Костика, говорила:
- Сегодня папа наш приезжает. Сейчас оденемся и пойдем папу встречать – нарядные-нарядные.
И Галина Витальевна увидела, как малыш тотчас же скосил глазки на фотографию Тимура, стоявшую на трельяже. Она улыбнулась: ведь Таня, как только малыши стали держать головки, по нескольку раз в день то одного, то другого подносила к этой фотографии и подолгу что-то рассказывала, как будто они все понимали…
Уже на вокзале они встретились с Константином Петровичем и Анной Васильевной. Сережа сразу протянул ручонки к Константину Петровичу. Тот взял внука.
- Ну, так. Значит, сегодня батю встречаем…
- Я что-то плохо себе представляю, каким он стал, - засмеялась Анна Васильевна. – Мне кажется – изменился до неузнаваемости…
- Ничего не изменился – увидишь, - вступила в разговор Галина Васильевна.
- Разве что солиднее стал, - засмеялся Константин Петрович.
И вот объявили о прибытии поезда. Чтобы малыши в первый момент не испугались громады приближающегося электровоза, Таня и Константин Петрович отошли подальше от платформы. И тут Константин Петрович увидел, что Галина Витальевна, наоборот, подошла к платформе вплотную; казалось, сделай она еще один шаг – и окажется на рельсах… Она с нетерпением смотрела на приближающийся поезд, Константин Петрович грустно улыбнулся:
- Что значит – мать... Подожди, Танюша; у тебя все это еще впереди – придет время, сполна поймешь…
Таня улыбнулась.
- Я и сейчас очень хорошо маму понимаю…
Яркие вагоны понравились и Костику, и Сереже. Таня и Константин Петрович подошли к вагону, по ступеням которого уже спускался Тимур. Сразу же попал в объятия матери; не чувствуя катившихся по щекам слез, Галина Витальевна гладила волосы сына… Потом она неохотно отстранилась от него; он обнял Таню и при всех крепко и долго целовал в губы…
- Не испугается? – улыбнулся Тимур, протягивая руки, чтобы взять сына.
- Папа, я – Костик, - с улыбкой сказала Таня.
Тимур увидел, что малыш нахмурил бровки – они в точности повторяли форму его бровей, разглядывая его; и вдруг он улыбнулся, издал гортанный ликующий звук и всем тельцем потянулся к нему – отцу…
И Тимур вдруг почувствовал, как в нем будто что-то надломилось – то самое, что еще как-то сдерживало его эмоции. Глаза защипало; дышать мешал какой-то ком, вставший поперек горла… Не сдерживаясь, он схватил сына на руки, прижал к себе. «Ну как можно отказываться от таких крошек?» - закрыв глаза, думал он, а из-под век скупыми каплями катились по щекам слезы…
- Ну, что-то наш папик совсем расчувствовался, - усмехнулся Константин Петрович.
- Все понятно, дядя Костя, - Таня прильнула к мужу. – Переполнение души эмоциями…
… Ну вот, наконец, они и дома. И хотя Галине Витальевне очень хотелось побыть с сыном, она ушла накрывать на стол: пусть Тимур эти первые минуты побудет со своей семьей… Да, она вырастила его; но теперь он оторвался от нее – и это надо признать принять как должное… Теперь надо, чтобы к нему как можно быстрее привыкли его мальчики…
31.
Скрепя сердце, почти через год выполнила Вера Николаевна просьбу сестры – выслала им свадебные фото. Подбирала она их с особой осторожностью. Не стала высылать фотографии, которые отражали церемонию регистрации, а послала групповую; Таня и Тимур вдвоем; и с ними – родителями.
… Надежда Николаевна повертела конверт в руках – плотный; значит, кроме письма – еще что-то. Она осторожно надорвала, и … глянул на нее, теперь уже с фотографии, несостоявшийся зять ее. В комнату с Аськой на руках вошла Люба.
- От тети Веры? – спросила она, подходя вплотную. – Что пишет?
- Двойнята растут; уже у них зубки режутся… Тимура встретили.
- Ну, и как он к детям?
Надежда Николаевна горько улыбнулась:
- А это понять не сложно. Нужно знать характер моей сестрицы. Раз об этом ни слова, ни полслова – значит, все хорошо. Будь иначе – она бы на двух листах написала.
В комнату вошел Станислав Кондратьевич
- От тети Веры письмо получили, - поспешила сообщить Люба. – Наконец-то фотографии свадебные прислала. Я уже не раз…
Она осеклась, увидев, как отец, держа в руках одну из фотографий, мгновенно изменился в лице: казалось, оно потемнело от гнева.. он с силой швырнул фотографию на стол.
- Сволочь!!! – выдохнул свое самое страшное ругательство Станислав Кондратьевич.
- Кто?! – опешила Люба. – Папка, ты чего?
- Ну, ты парня-то не сволочи, - сделала попытку охладить гнев мужа Надежда Николаевна. – Кроме внешности у него с … ничего общего. Похожи – верно. У меня, когда я его увидела, самое первое, что вырвалось: «Же…». А потом всмотрелась внимательно: вижу – нет. Да и Витя внес ясность.
В комнату своей тихой, старческой походкой «вплыла» старенькая «прабабуля» Уля. Она подошла к столу, села и вдруг застыла, вглядываясь подслеповатыми старческими глазами в лежавшую прямо перед ней фотографию.
- О, Господи, Иисусе, - она мелко закрестилась. – Виткиля вин туточки?
- Не, бабуль, - наклонилась к ней, прошептала Люба. – Это Верин. Верин зять.
- А цэ ж ее Татьяна.
- Надичка, прости мэнэ: яки вы з Вепрю, а дочка еи не дужэ. А ось вин хлопец – ох, и гарный!
Они не услышали, как вошла Аня.
- Бабулечка, наша ты красатулечка, - и в тон ее речи спешила подтвердить: - Не можэ буть поганым, так как вин на Женьку похож, - она поспешно покрывала старческую щеку поцелуями, приговаривая: - Бабулечка ты моя, бабулечка.
И Аня вдруг почувствовала солено-горький вкус слезы. Она глянула на фотография, почувствовав вдруг сводившую горло судорогу…
С рождением правнучки семидесятисемилетняя прабабушка помолодела теперь чуть ли не на все десять лет. Целыми днями «толкалась» она теперь там, где был главный человек их семьи. С удовольствием рассказывала она соседкам:
- Поночалу воны менэ все провожалы: «Идите, идите отдыхать». Хоть и знаю, шо бедете ж звать. Но провожають – ухожу. Час проходэ, другый: дэвлюсь – бежит Любаня. «О, ба, не знаемо вжэ, що робыть! Другый час кричить». «Беж уз нею; та вжэ в их и ночую. Теперь я з ими насовсем. А у двори Цыганок на хозяйстве.
Да и могло ли быть иначе? Если даже так недавно лютующий дед с бесконечной любовью относился теперь к этому невинному созданию. И однажды позвонившая в очередной раз сестре Вера от души возмутилась:
- Надька, это мыслимо – я третий день дозвониться не могу! Где можно ходить?!
- Ничего подобного! Мы дома. Но когда их Величество спят, дед выдергивает провода изо всех розеток; тем более от телефона. Когда она, сонная, от телефонного звонка вздрагивает – дед всем дает разгон…
О Любане вообще говорить не приходится.
- Чего ты убиваешься? – старалась утешить, а еще больше – втолковать она своей младшей сестричке. – Вырастим! Вырастим одного на двоих! Что толку выйти! Сейчас они если попадается один путний на десять тысяч – уже хорошо…
- Ну, попался же…
- И чей же это? – несказанно удивилась Люба.
- А у Татьяны…
- Ну, значит, ей повезло. Она нечаянно нашла иголку в стоге сена.
- Нашла же ведь…
- Ну, и «ладушки» давай за Татьяну сделаем. А вообще они детей своих годами могут не видеть; и видеть не хотят… Так на фиг, ты меня прости, он такой нужен? Муж официальный – вот и вся его «ценность». Откуда ты знаешь, что ту же Татьяну ждет? Конечно, дай Бог – пусть живут; да кто знать может – будут жить или «разбегуться» через год-два? Кто возьмется это утверждать?
… Воскресенье – это день, когда Любаня брала на себя попечение над Аськой. Во время прогулок досужие, увидев шикарный фаэтон, выруливший из двора Смоленских, во что бы то ни стало, пытались дознаться:
- А что же это с вашей мамашей?!
- Приболела: ни с того, ни с сего затемпературила, - спокойно отвечала Люба.
Порой это была истина; а чаще всего в этой фразе крылось душевное состояние молодой мамочки, которое до сих пор не покинуло ее, хотя дочечке шел уже девятый месяц. Любаня – вот кто был безмерно счастлив сучившимся.
32.
Порадовалась Таня на своих двойняшек; но никак нельзя забывать о своих студенческих обязанностях.
… - Мам, я сейчас за учебниками срочно бегу. Свекровь во вторую и тетя Аня с ними одна – ты можешь себе представить? Пойди, посиди – а?
- Ты давай, сама сядь. Присядь-присядь; остынь! Студенточка выискалась, в девочки ей захотелось! Ты теперь прежде всего мать и жена. Три курса института у тебя есть. Завтра срочно выезжаем, чтобы до начала занятий подать документы в наше «фарм». Насколько я знаю – соответственно документам зачислена ты будешь на последний курс. Следовательно, уже через год будет у тебя в кармане диплом. И брось ты дурочку ломать – ехать куда-то; ты при муже, при детях. Ну, скажи, мозги у тебя работают?
Вера Николаевна, оглянувшись на дочь, поймала ее недоуменный взгляд.
- Это же надо додуматься! – «кипела» она возмущением. – Молодой, красивый – и оставить одного!!!
- Ма… - начала было Таня.
- Знаю, знаю! – усиленно, призывая не возражать, - зажестикулировала распаленная мать. – Мужскую порядочность в нем взрастили? Да, вырастили. Но ты учти: он сам не уйдет – так его девки, бабы молодые «разнюхают» - вмиг уведут! Или, скажешь, не слыхивала про такое?
И, можно сказать, впервые в жизни Таня почувствовала убийственную убедительность этих таких пусть очень колких, но точных и мудрых материнских слов.
Когда Таня вернулась, Тимур был уже дома. Войдя в комнату, она увидела, что отец лежит на диване, а по нему визжа от удовольствия, ползают малыши. Когда кто-то из них оказывался на диване, - заливался веселым смехом. Мама несколько секунд с улыбкой смотрела на них.
- Мамуличка пришла! – обрадовался Тимур.
Сережка поднял головку и тоже улыбнулся, показав все шесть, «имеющихся у него в наличии» зубов. И Таня снова про себя отметила: «А улыбка-то у них, отцовская».
- Я вот что думаю, - начала она, когда все сели за стол. – Поеду я, заберу документы. Три курса есть; значит, в наше фармучилище – без волокиты. На последний курс возьмут. Год – он пролетит; «корочку» получу, и буду я обыкновенным аптекарем.
- О… - Тимур даже поперхнулся. – Мамуличка, с чего ба это такой крутой вираж?!
- Вот они, мои «виражи» сидят: один у тебя, второй – у меня.
Таня ужасно боялась, что муж может догадаться, о чем говорили они с матерью. Ведь до этого она ни разу не «заикнулась» о своем намерении бросить институт. А тут на тебе! Пришла от матери… Но тут лицо ее посветлело, и она добавила:
- И потом – тебе-то надо что-то в руки или нет?! Я в институт на училище сменю; а ты? А вот с этими «консультантами» - о какой учебе?! – она беспомощно развела руками.
Костик посмотрел на своего «бытю» и улыбнулся ему его же улыбкой, показав тоже шесть зубов.
- Не дано женщинам понять великую вещь – мужскую солидарность – да, сынок? Так что, мамулька, езжай, учись и не волнуйся. И потом – с такими бабушками, как у нас…
… Тимур поступил на заочное отделение исторического факультета университета. И что там говорить – ему приходилось теперь трудновато. Особенно нелегко было на первых порах. Работа; а тут «установочные» лекции в университете; за ними – контрольные. На все это нужно было время.
Но тут теща решила «продемонстрировать» свои «душевные качества».
- Бог ты мой! – ворвалась как-то во двор переполненная «эмоциями» Вера. – Сват, смеетесь вы тут все, что ли? На измор мужика решили взять?
- Сваха, ты присядь, остынь; давай я налью тебе газированной водички, а ты мне толком объясни – да что ж такое?
- Никаких моих слов! Да вы хоть кто-нибудь подойдите, гляньте на моего зятя! Вот же бедолага! Одной рукой кашу варит; другой – ползунки меняет; и все равно сопли до колен – третьей-то руки нет! Петрович, я вполне серьезно: там уже перепрыгивать надо.
- Сваха, вот сейчас идем, разбираем; таким образом предоставляем молодому мужику не то что свободу – полнейшую волю. А через неделю с тебя первой искры сыпаться начнут; будешь орать: «Загулял, паразит!» А что я могу сделать? Зятю дорогому теща создала все условия!
Константин Петрович прищурился:
- Ты знаешь, Николаевна, хочешь верь моим словам; хочешь – нет, а я рад, что он, добравшись до подушки, падает, как срезанный колос. Ему, согласись, ни до кого и ни до чего… Ты тут прибежала: «Ой, ой, ой!» А я рад, что он терпит. Никогда он и не намекнул, что, дескать, кошмар, кошмар, ой, как тяжело!
Но когда подходило время сдачи очередной сессии, Галина Витальевна и Анна Васильевна «принимали огонь на себя». Еще в самом начале Анна Васильевна с необычной для нее твердостью заявила, что на время сессии они с Константином Петровичем забирают Галину Витальевну с малышами к себе.
Но каждый раз, оставаясь без малышей, Тимур тосковал. Пока он был занят своими дневными заботами – консультации, экзамены – было ничего, терпимо. Но возвращался домой, повидав своих парней, - накатывала тоска за малышами. Особенно сильно – когда ложился спать. Хотя рядом и стояли детские кроватки, но они были пусты. Как же так? Ему не нужно к ним вставать; менять ползунки; бежать за водичкой для своих «мужичков»…
В скитаниях между Кишиневом и Одессой прошли два года. Мама была лишь гостем: в каникулы, в праздники, выходные… и только лишь одно Тимур тщательно скрывал от Тани. Уже подходила к концу ее учеба, когда оба их сына «подхватили» бронхит. И Тимур вместо матери улегся в ними в больницу. Правда, вместо папы хотела лечь бабушка Вера. Но он категорически отказался: «Я хочу быль правильно понятым. Я, я – отец; и это моя обязанность. Я не хочу на старости рвать на голове седину от горя, думая при этом день и ночь, почему мои парни меня не понимают? А как же они меня поймут, если в младенчестве он почти не ощущали моих рук и не слышали возле себя моего голоса, обращенного только к ним?»
И все равно все эти дни дошлая бабушка проводила в больнице. Домой ходила только спать.
Но самое удивительное было, что не только заболевшие малыши удерживали ее здесь. Недремлющее око тещи наблюдало за зятем. Придраться, однако, было не к чему. И как-то раз, идя в больницу, встретила Вера Николаевна старую-старую нянечку их, работавшую теперь в детском отделении.
- Ты знаешь, Верочка: вот много лет уже я здесь с детворой. А такое впервые вижу. Скажу – ты сама не поверишь. Но факт есть факт. Лежит у нас с дитем – кто бы ты думала? – папа! Это в коем-то веке можно было мужика с дитем уложить? А этот еще иной маме сто очков вперед даст. А молоденький!
- Знаю и верю, - второй раз в жизни при мысли о зяте улыбнулась Вера Николаевна. – Зять мой!
- Да что ты? И когда же Танюшка твоя замуж-то вышла?
- Да, вот вышла – живут… правда, нет ее сейчас здесь. Кишиневский институт кончает.
«Надо же, - думала Фоминична, расставшись с Верой Николаевной. – Я же ее Таню с детства знаю. Ведь несимпатичная же; ну, что в детстве, что – сейчас. А вот надо же, отхватила какого. На него же не только смотреть приятно; он же еще и человек. Видно хороший…»
33.
В тот день Вера Николаевна получила письмо от Любы: «Приезжайте, посмотрите, как мы живем». Эта ее радость была более чем понята тетке. Потому что, как сама Люба, так и многочисленная родня их давным-давно «записала» эту обаятельную, милую девушку в «старые девы». Но судьба распорядилась иначе. И. Не успев стать женой, заимела Люба пятилетнего сынишку. Ведь вышла она замуж за папу-одиночку. И вот только теперь могла она неподдельно искренне радоваться жизни.
И Вера Николаевна, радуясь за племянницу, поехала к ним; тем более, что втайне она надеялась, что и Надя тоже приедет к дочери. Она не ошиблась. На вокзале ее – вместе с Любой, Николаем и их сынишкой – встречала и Надежда Николаевна, которая приехала не одна – с Асенькой.
- Тетя Вера, знакомься с моей семьей! – радостно объявила Люба после первых суматошных и радостных минут встречи. – Это – мой Коля, а это – она оглянулась: невдалеке, рядом с Асенькой, держа ее за ручку, стоял мальчик постарше и что-то с увлечением рассказывал ей. – Так… Наш «Князь Владимир», оказывается, занят с дамой; так что просьба не беспокоить «Их Светлость», - она засмеялась. – А вообще – не разлей водой.
- Николай, - представился Вере Николаевне высокий, молодой мужчина.
Она уже привычным, оценивающим взглядом – тем не менее, стараясь сделать это как можно незаметнее – окинула его. Да-а, если сравнивать с ее зятем, внешность Николая – более чем обыкновенная. «Вот этот как раз моей Татьяне подошел бы. И не надо было бы «дрожать»» за дочь, что с ней…» Она, как всегда в таких случаях, забыла, что ей, в общем-то, грех жаловаться на зятя.
Занятая этими мыслями, Вера Николаевна не заметила, как они подошли к дому. Она вошла в не просто очень ухоженный – а в очень красивый двор. И, глядя на зеленый, сочный бархат молодой травки, шикарный цветник, в котором красовались самые разные цветы – начиная от скромной ромашки и кончая великолепием розовых кустов самых разнообразных сортов, Вера Николаевна не смогла скрыть восхищения.
- Это еще не все, - заметив взгляд сестры, с гордостью сказала Надежда Николаевна. – Ксюшка наш – большой любитель цветов. У нас уже целая библиотека по цветоводству.
- А что? – включился в разговор Николай. – Я ведь техник. Вот и вожусь целыми днями со своими железками. Вовке нашему тоже ничего, кроме них, не надо; поменьше был – прижмет к себе, особенно, если покрупнее деталька, - буквально обнимет ее, и целый день может так проходить. А мне кажется – не будь у меня этой «сотрудницы», я бы сам уже давно в железку превратился. А душа и раньше бы «заржавела». А что может быть хуже ржавой души?
- Коленька, - Люба обняла мужа. – Да кто же тебе что говорит? Кто против красоты может возражать?
За спиной послышался детский смех; затем визг; и снова – взрыв смеха. К ним, раскинув ручки в стороны, бежала Ася; за ней, видимо, нарочно замедляя бег, - Вова.
- Аська, сейчас догоню! – кричал он на весь двор.
- Нет, нет, нет! – хохотала девочка. Черные глазенки ее горели; она разрумянилась, а на ветру «плескались» ее кудрявые, белокурые волосенки.
А когда вошли в дом и прошли в комнату, она упала на синий палас и, захлебываясь от восторга, завизжала:
- Моля, моля, Ася «паваить»!
- Такая девчушка – прелесть! – восхитилась Вера Николаевна.
- Тетя Люба из этой «прелести» профессиональную манекенщицу хочет сделать. Чего только не «намоделировала» ей, когда она только родилась! В сейчас уж… И ты думаешь, парчу да бархат берем? Ничего и близко.
- Каждый пустяк, если он сотворен со вкусом и большим жеванием, от всей души, может превратить Золушку в принцессу.
Надежда Николаевна махнула рукой.
- Анка видит, как тетушка из ее девочки принцессу делает и стонет: «Ты мне девчонку избалуешь своим швейным искусством!»
- Чем я избалую? – засмеялась Люба. – Сатиновой дедовской рубашкой? Чуть-чуть фантазии – и сарафан! Я ведь хочу воспитать у девчушки хороший вкус!
- Так, хватит, - вмешалась Надежда Николаевна. – Соловья баснями не кормят. Давайте перекусим.
«Перекус» оказался чуть не шикарным пиром. Еще бы! Одна «летняя обеденная зала» чего стоила! Они сидели под великолепным шатром из повители и вьющегося винограда.
- Да, - восхищенно вздохнула Вера Николаевна. – Море – морем, а в умелых руках и баян – музыка. Вот вам и степи калмыцкие!
- Что, сестренка, хорошо у моей дочечки?
- «Хорошо», сестричка – не то слово!
Люба стала собирать со стола посуду.
- Как хотите, - продолжила Вера Николаевна свою мысль, - а я не ожидала.
- Здравствуйте! – воскликнула Надежда Николаевна. – Ты у нас почти каждый год бываешь; у нас, значит, хуже?
- Надечка, - Вера Николаевна обняла сестру. – Не хуже у вас; не хуже. Н от кого не ожидала – от молодежи. Я представляла блочный дом – «скворечню типовую»; но поскольку республиканский центр – вот это и радует!
- Спасибо! – засмеялась Люба. – Ну, раз у нас так шикарно – сидите, «курортничайте» дальше, а я пошла посуду мыть.
- Насколько я разбираюсь в людях, - заговорила Вера Николаевна, когда они остались одни, - Любаньке – повезло. Долго ждала, но – дождалась. И внучек твой – мальчик хороший; но вот у Аннушки девчушечка – просто чудо! Дай Бог дитюшке счастья – красивая будет…
- Можно подумать – твои внучата хуже…
- Да там, сестренка, понятно, - в чью породу. А здесь – нашего, березняковского – ничего…
- Смоленских тут тоже: если и подхвачено, то одна тысячная.
- Да что ты: неужели?
- «Ужели», «ужели», - подтвердила Надежда Николаевна и, помолчав, с жаром зашептала: - Анна, буквально в середине мая, возила учеников на олимпиаду. Пробыла здесь больше недели. А он-то там, в ординатуре – видишь ли, из особо одаренных, консультантом был у ребят-математиков. Ну и… Как начал встречи добиваться! Проходу не давал. Она сказала, как отрезала: «Нет!» Так он через третье лицо письмо додумался передать – сразу видно – башка «варит». На семи страницах! Там уж себя – и такой я сякой, и вон какой рзъэдакий!
- Надюша, а вдруг?
Надежда Николаевна махнула рукой.
- Этой крохе нашей только два года; а там уже дважды женился и двадцать раз разженивался. Одним словом – речи, как в театре; словами передать трудно. Если хочешь – вышлю тебе письмо…
- Вышли, вышли, - перебила сестру Вера Николаевна. – Если не сожгла.
- Да, Бог ее знает. Если она его вообще при себе держит. К сердцу поближе.
34.
А в доме Белоглядовых снова принимали такую всегда желанную гостью. Приехала Валентина Андреевна – может быть, теперь она спешила не столько к дочерям, сколько повидать своих правнучат. Ведь последний раз виделись они на свадебном торжестве внука. И хотя Галя всегда старалась написать матери подробнее, при этом ни одного плохого слова о своей невестке не написала. Но Валентина Андреевна хотела сама убедиться, что ее внуку с женой хорошо. И сейчас она только что пришла от младшей дочери, где с удовольствием наблюдала за «молодняком». И глядя на то, как ее внук – Бог ты мой – уже отец! – и его женушка возились с малышами, верила этому и не верила. Ведь с одной стороны: вот он – отец семейства; и все же она не сможет забыть его – беспомощно лежащим на больничной койке; не сможет она забыть опухших от слез глаз дочери…
… - Ну, Аллочка, на сегодня я на своих правнучат налюбовалась. Завтра снова пойду…
- Ну и как?
- Да парни мировые! Только не верится, что меньшая моя – уже бабушка!
- Мамочка, раз детвора наша уже выросла, значит, мы стареем…
- Вам не знаю, как нравится, а меня уже «в степень» возвели – я – прабабушка!
- Теперь ничего: мама дома уже. А что было – не передать! Я один раз заглянула – было чем угостить; понесла папе «на временном холостяцком положении». Страшное дело! «Не перепрыгнешь» - разве только воздушным путем. В кухне – париловка; баней пахнет – ну можешь себе представить: а восьмом этаже, в этой «кухнюшке» вываривает детское белье. Я начала было рассказывать ему, как обрабатывать марганцовкой, а он: «Мне так больше сподручнее». Я ему прямо в глаза: «Бедный ты наш мужичок; гляди, как уже разбираешься!» - «Да, научился немножко».
- Ничего, ничего, - заговорила Валентина Андреевна. – Внучочек мой цел и невредим, а детки ему только дороже будут. А то ведь как выходит? Он пришел – дети его уже спят; а уходит, когда они еще спят. Вот и получается, что на старости лет такие, извини меня за выражение, батьки волосья на себе рвут: «Ой-ой-ой, да почему ж они у меня такие выродки?»
- Ну, сила! – восхитилась Алла Витальевна.
- А что такое?
- Чтоб ты знала, вы со своим внучком мысли друг друга даже на расстоянии как по нотам читаете.
- Молодец, если и он точно так же думает!
- Да, наверное, если бы иначе думал, он не улегся бы со своим дитем в больницу, начисто отказавшись от помощи тещи.
- Ой, а что с ними было-то?
- Да, простудились. Но видишь же – живы и здоровы.
- Хорошие ребятки, - снова улыбнулась Валентина Андреевна, - хорошие.
Незаметно спускалась на город ночь. И хотя было уже довольно поздно, спать не хотелось – может быть, от переполнявшей душу старушки радость за внука, которому если не предрекала тюрьму, то все-таки было время, когда им думалось: вряд ли выйдет из паренька стоящий человек. Душа «рвалась» на части за всех. Прежде всего, конечно, за него самого; а потом и за его мать; за Костю – особенно. Ведь во время той подростковой «бузни» он был уже немолод, а потому и ужасало сознание того, что, что понимали: парень просто «заблудился»; но кто знал, на сколько серьезно это его «заблуждение». А вдруг все это «зашло» так далеко, что рухнут все планы и надежды всей жизни этого степенного, исключительно порядочного человека?
И эти невеселые мысли Валентины Андреевны вдруг прервал тихий, но зато от всей души, смех дочери.
- Мам, я уже и выспалась, - словно извиняясь, заговорила Алла Витальевна.
- Да не сплю я, не сплю, - успокоила дочь старушка.
- Слышь – Галина недавно вспоминала, как два года у сына один только «курс» был – Кишинев-Одесса. А он, бывало, встретит ребят; они начинают «трунить»: «Какая у вас в школе «прогрессивка», какие премиальные?» А он спокойно так: «Детворе на каши зарабатываю; на поездки к жене хватает». А то нет-нет, да как «напирает» детей везти – так тут хоть стреляй! А мать – есть мать; уж больно скучала она за ними и не учитывала, как это непросто. Только плачет, умоляет: «Привези!» Тут Костя «подключается» - безотказный же хоть кому, а тут… - и Алла Витальевна развела руками. – Ну, поехали. Продуктов из детской кухни набрали – «под это дело» сумку-холодильник купили. И вот проводишь – знаешь будто бы, что там уж особый глаз. И накормят, и спать вовремя уложат; а все ж изведешься вконец.
35.
«Белоглядики» мои золотые, зайчики вы наши», - встречала словами нежности ненаглядных внуков своих бабушка Вера. Глядя на нее, казалось, что бабулька хочет обласкать обоих сразу, осыпая то одного, то другого частными поцелуями. И какой бурный прилив чрезмерной нежности ее воспринимался, как нечто обычное.
… И вот чуть больше полугода, как растут они с папой и мамой. К бабулям ходят лишь в гости. Но вот беда: дедушка Костя и бабушка Аня никак не могут к этому привыкнуть.
А тут еще «молодята» скоро совсем отделяются, так как их семья вот-вот станет именоваться многодетной. Таня решила: без помощницы никак нельзя и ждет девочку.
С просветленным лицом рассказывает Таня матери о том, какими делами «проворачивает» ее муж сам, без малейшей посторонней помощи, взялся он основательно обновить дядюшкин «теремочек». Так издавна с доброй улыбкой величает вся родня этот домик – небольшой, но выручающий и согревающий всех в минуты большой необходимости. Дочери, зятья обеих сестер его; да и хозяюшкина родня – попытку устроиться в жизни делали именно здесь. А самое интересное, когда вся родня с обеих сторон стекалась на отдых к морю. И всем хватало места. Одно теперь тревожит всерьез: неугомонный дядя Костя собрался-таки как хозяин руководить «парадом», быть помощником работнику. Но не то, надышавшись краски, не то от усталости потерял он однажды сознание и, упав, сильно ушиб голову. И все дело в том, что ушибленная голова порой сильно болит и по сей день. А кажется, недавно он был хозяином на два дома.
- Это, так сказать, программа-минимум, - продолжала Таня, - а вообще, если все благополучно; да будет нас уже пятеро, - вот тогда он планирует и у нас «отгрохать». Мам, но я бы оттуда, наверное, и не ушла. Вот сейчас – какое мне облегчение! Ведь что такое четырехлеточки? Это же и поиграй с ними, и побегай; возле себя их привязать невозможно. Они играют-играют; а потом смотришь – как «зафинтилили»! А куда мне за ними? Дни до декретного считаю. Одна была бы – умом бы тронулась, честное слово! Сейчас же, сама понимаеш8ь, нервы на пределе. Вот хотя бы за стол сядем – Костик ест, а Сережке не впихнешь; а я чувствую, как «дергаться» начинаю. А вдвоем с бабушкой Аней – такая красота! Вечерком их уложим; тут и сами выйдем пройтись перед сном часа на два. А у меня одной разве хватило бы энергии на обязательный вечерний «мацион»? а муж у меня какой умничек: устроился в порт – по ночам грузит…
- Ты здорово не переживай: не переломится. Все лишнюю копейку в дом принесет.
Х Х Х
… Таня не могла нарадоваться деятельности мужа; а Константин Петрович наметанным отцовским глазом – ведь уже давно называл Тимура про себя «мой племянник-сын»; особенно после того кошмара почти десятилетней давности, когда Константину Петровичу удалось буквально вырвать племянника из цепких лап смерти – с недавних пор стал замечать некоторые, мягко говоря, странности в поведении своего любимца. Ведь теперь, отправляясь к месту «подработок», он старался одеться как можно тщательнее и … красивее. Это в таком-то виде разгружают суда?! Позже, чем обычно, возвращался из школы по субботам, когда не нужно было вечером спешить на работу в порт. А туда он просто «летел». «Всех денег не загребешь, но надо к этому стремиться!» - неестественно смеялся он… И – снова хорошо одетый – спешил на «ночную» смену.
«Что с ним происходит? – терялся в догадках Константин Петрович. – Хорошо еще, что Татьяна ничего не замечает: не до того ей… Молодой мужик, как-никак; а жене сейчас не до него в известном смысле».
Так продолжалось всю осень; наступила зима. Меньше чем через два месяца в их семье появится еще одна крошечка.
Но мало-помалу наступали перемены. Нет, Тимур по-прежнему спешил по вечерам на «ночные заработки». Но Константин Петрович видел и то, в каком постоянном напряжении пребывает его племянник, хотя тот внешне, казалось бы, держался как обычно.
А Тимур с каждым днем все яснее чувствовал: еще немного – и он надломится. Не мог он теперь спокойно смотреть на жену; с великим трудом заставлял себя беспечно болтать о пустяках; говорить с Таней об их будущем ребенке, который вот-вот появится на свет. «Знала бы ты, дорогая, чем занимается твой «благоверный» «в перерывах» в тяжелой работе…» И потом, ведь ей так хочется, чтобы муж, придя «с работы» домой, как прежде, ласково провел рукой по ее пышным каштановым волосам; погладил, как бывало, ее лицо… А ему теперь страшно было прикоснуться к Тане нечистыми, как он считал, руками. Неделю назад он привез жену с малюткой из родильного дома. Но всю неделю он бешено прометался между «удовольствием» и взбудораженной совестью; каждый раз, идя на свидание со своей «пассией», говорил себя, что видит ее в последний раз. Долго так продолжаться не могло. И сегодня, проведя совершенно без сна очередные сутки, хотя, когда он приходил «с работы», Таня каждый раз, забрав малышку в другую комнату, уговаривала его «поспать», он ждал Геллу на месте их постоянных в эти полгода встреч. Наконец, он увидел спешившую к нему эту яркую, красивую молодую женщину. Увидев его, она побежала и с разбега повисла у него на шее; потом, притянув к себе его голову, крепко поцеловала в губы.
- Ну, куда сегодня пойдем? – спросила она.
Он нетерпеливо разомкнул ее сцепленные у него на шее руки, опустил вниз.
- Никуда не дойдем, - услышала она неожиданный ответ. Он помолчал. – Я больше не могу, Гелла. Надо нам расстаться…
- Что это ты так вдруг? Или жена твоя…
- Она здесь ни при чем. Ее можно только пожалеть, что ни о чем не догадывается…
Гелла подняла голову, посмотрела своими прекрасными синими глазами ему в лицо.
- Я не могу отказаться от тебя… Да, раньше я зарабатывала этим колоссальные деньги – только. А тебя… Ты ранил мое сердце… навсегда… Я люблю тебя! Ты останешься при ней. А я пойду на любые условия! Скажешь – раз в месяц – будет раз в месяц. Раз в год – так и будет. Но я не смогу…
- Я понимаю тебя, - перебил ее Тимур. – Но… постарайся и ты меня понять. Если бы я не любил ее, мне, наверное, было бы легче. Хотя из-за детей я никуда от нее не ушел бы… Но я люблю, понимаешь, люблю эту женщину. Люблю – и у меня нет больше никаких сил лгать ей. Это тем более дико, что, ты представляешь, ничего не подозревает…
Гелла смотрела куда-то мимо него. Потом взглянула ему в лицо и сказала:
- Тимур, расскажи мне о ней… Она что – как красива?
Тимур невольно улыбнулся; какова «философия» таких вот красивых, как эта, женщин: если любить, то непременно красивую женщину…
- Нет, Гелла. Если говорить о красоте внешней, то здесь она отстанет от тебя на много порядков.
- А как вы встретились?
- Мы учились в одном классе… А в девятом я понял… Я не знаю, что именно привлекло меня в ней…
Гелла усмехнулась:
- Это не любовь, когда знаешь, что тебя привлекает в женщине; да и вообще – в человеке… А если и возникает какое-то чувство – на полгода, самое большее…
- Вот-вот. Видишь: ты сама понимаешь…
Гелла помолчала. Потом посмотрела на молодого человека, которого она по-настоящему полюбила – и вот он уходит от нее…
- А как ее зовут?
Его прекрасное лицо преобразилось – казалось, оно засветилось каким-то внутренним светом.
- Таня… Татьяна… - с нежностью в голосе сказал он.
Гелла вздрогнула. «Как нежно произнес он ее имя, - подумала она. – Да: мне он никогда не принадлежал… Даже когда он ласкал меня, он все время думал о ней…»
- Божественно счастливая женщина… - вздохнула она. – Как ты думаешь: она считает себя счастливой?
- Эти полгода – нет, - помолчав, ответил Тимур. – Потому что мы с тобой нагло лгали ей…
- Но она же не знает этого? – напомнила ему Гелла.
- Зато я знаю, - с необычной для него злостью ответил Тимур. – И только я знаю, как я переступал порог дома своего дядьки, возвращаясь со свиданий с тобой! Как в пропасть шагал…
Они помолчали; потом Тимур поднялся.
- Прощай!
- Постой! – желая задержать уход своей первой и, может быть, единственной настоящей любви, вскинулась Гелла.
- Нет, Гелла, все кончено! – Тимур уже не смотрел на нее. – Я знаю, что кругом один я виноват… Перед Таней, перед своими детьми, перед торбой… Я вообще не имел права делать то, что сделал. Прощай!
Он круто повернулся, и ей ничего не оставалось делать, кроме как смотреть ему вслед, с невыносимой болью выбрасывая его из своего сердца.
Х Х Х
… Тимур шел домой, чувствуя, что на душе стало легче – словно он разом освободился от какой-то страшной тяжести. А впрочем, разве не так? Никому, кроме него, не дано знать, какой груз «таскала» на себе его душа последние полгода. И надо же было этой «портовой красотке» приманить его и – главное – понять и «зацепить» на этой «слабости»! Впрочем, у них глаз наметан…
А он не смог устоять. И опять же – как по закону подлости – в постели она «учила» его тому, о чем он не имел и понятия, хотя он – отец уже троих (!) детей! И было ему с ней… хорошо. Нет, не лучше, чем с Таней. Но ведь новое, неизведанное всегда влечет к себе неудержимо. «А-а, стараешься оправдать себя? – спрашивал его какой-то ехидный голос. – Перед кем? Жена ничего не знает… Перед собой хочешь чище быть? А вот тут-то ты ошибаешься, не скоро… - Не скоро, согласен» - не смог подавить вздох Тимур.
Занятый этими мрачными мыслями, он не заметил, как подошел к дому. Все окна были уже темны; и только одно – кажется, окно кухни – отбрасывало блики света во двор. Он подошел к крыльцу, и из открытой форточки ему в лицо ударил вкусный запах печеного теста.
Тимур вошел в прихожую; открыл дверь кухни. На столе уже стоял большой тазик с испеченными пирогами; гибко наклонившись к духовке, Таня вынимала очередную порцию. «Мужа ждешь? Не знаешь, чем и побаловать… - думал Тимур, прислонившись спиной к коридорной стене. – Ох, женушка моя! Знала бы ты, откуда явился твой «благоверный», все эти пироги – с пылу с жару которые – полетели бы сейчас прямо мне в морду…»
- Тим, это ты? – услышал он ее голос. – Уже все семейство спит; а я вот завозилась… Ужин я уже разогрела, а сейчас чайник закипит – чаю со свежеиспеченными попьешь…
Он едва понимал смысл слов, которые слышал…
- Спасибо, моя родная, - заставил он себя заговорить. – Я сейчас поужинаю, а свежеиспеченные завтра буду есть…
Она подошла к нему, обняла за шею – словно добела раскаленное кайло приложила…
- Какое же это «свежеиспеченное», если его завтра есть?
- Не хочу на ночь желудок «нагружать»…
- Вообще-то, правильно…
36.
… Вечером Вера Николаевна ехала с работы домой. Недалеко от нее, придерживаясь за спинку сиденья, стояла молодая, красивая женщина. На одной из остановок в трамвай вошел Тимур. Он почти сразу заметил эту женщину; Вера Николаевна увидела, как в его красивых черных глазах вспыхнуло удивление.
- Привет, моя радость! – услышала Вера Николаевна голос зятя. – Куда ты пропала; кажется, уже сто лет не виделись?!
Вера Николаевна забыла, где находится и куда, собственно, направляется. Она не сводила глаз, стараясь, однако, чтобы они не почувствовали ее взгляд, с женщины в красном плаще и ее спутника. Они о чем-то оживленно разговаривали, то и дело, фыркая от смеха. Уже подъехали к остановке, на которой Вере Николаевне надо было выйти; но она не торопилась. Когда трамвай снова тронулся, вагон сильно качнуло; женщина, не устояв, пошатнулась. Тимур мгновенно поддержал ее, обняв за талию, и они снова переглянувшись, расхохотались.
Вера Николаевна была не в себе. В ней кипела огненная лава ненависти и презрения к зятю. Завтра же надо ехать к ним и раскрыть дочери глаза на того, кого она безумно любит и кому слепо предана. Нет-нет, все, все! Он никогда не любил ее девочку – она знала это с самого начала! Да и неизвестно – одна ли у него эта любовница; это смазливый «светофор»? надо разбить их сразу, сейчас – может быть, Таня так легче перенесет все? Трое детей?! Ничего, воспитают! «Бедная девочка, моя ты дочечка, вот почему ты решила родить еще одного ребенка! - Вера Николаевна задыхалась; гнев рос в ней, заполняя собой все ее существо. – Ты решила этим третьим удержать возле себя этого слишком красивого кобеля. Нет в нем ничего красивого!» - сейчас он стал не просто противен Вере Николаевне – она его ненавидела! Трамвай остановился; они вышли. Вера Николаевна тоже поспешно вышла и направилась следом за удаляющейся парой. Вот они остановились у девятиэтажного дома. Они стояли под неоновым фонарем, и Вера Николаевна хорошо видела их лица – веселые, красивые (как противна была ей эта красота обоих в этот момент!). вот женщина протянула Тимуру руку; он пожал ее и… не отпустил… Она, не отнимая руки, стала отходить от него. Он снова на мгновение удержал ее руку в своей; потом разжал пальцы. Рука женщины лежала на его ладони. Когда она соскользнула вниз, и он поднял освободившуюся руку, посылая прощальное приветствие, и ответно поднялась рука женщины, из глаз Веры Николаевна вдруг хлынули слезы. «Сегодня уже поздно; она, наверное, уже спит… Господи, как мне продержаться до завтра? – думала Вера Николаевна, идя почти интуитивно. – Нет-нет, все! Своих решений я не меняю1»
Когда Вера Николаевна вернулась домой, она еще на лестничной площадке услышала телефонный звонок. Поспешно отперев дверь дрожащими руками, она вбежала в квартиру, схватила телефонную трубку. Звонил Виктор Павлович.
- Верочка, родная моя, думал – не дозвонюсь. Где ты ходишь? У нас уже, наверное, часов десять вечера. Угадал? Ладно – главное, дозвонился. Вера, скоро буду дома…
- Витенька, подскажи, когда мне Таню с детьми к нам забрать; сейчас или набраться терпения и тебя дожидаться – вместе будем дочь успокаивать?
- Что?! Вера, я ничего не понимаю, о чем ты?! – закричал Виктор Павлович. – Что случилось?!
- Что случилось, спрашиваешь? А то, чего я боялась больше всего с самого начала. Говорила же, что не будет у них жизни; не нужна наша дочь этому развратнику…
- Подожди-подожди; не слишком ли…
- Что – слишком?! Что – слишком?! С женщиной я его сегодня в трамвае видела – уж очень откровенно вели себя. Лишь бы утра дождаться…
- Вера, послушай меня и не бузи, - сделал попытку вразумить жену Виктор Павлович. – А если между ними ничего, кроме товарищеских отношений, - нет?
- С этой нет; а еще какой-нибудь – есть! – неистовствовала его жена. – Бедная ты наша девочка, кому ты доверилась?!
- Я не верю этому, о чем ты думаешь; понимаешь – не верю! А потом, что за чушь ты несешь: что же женатому мужчине, кроме жены, ни с одной женщиной не разговаривать?!
Услышать желаемого Вере Николаевне так и не удалось. Но разговор с мужем все-таки не убедил ее не делать то, что она задумала. Всю ночь она не могла уснуть, а утром, часов в девять она уже ехала к Белоглядовым.
… Войдя во двор, Вера Николаевна столкнулась с Анной Васильевной.
- Вера Николаевна, родненькая! – обрадовалась Анна Васильевна.
Но та, не глядя, прошла мимо нее к дому.
- Где мое дитя? – срывающимся голосом проговорила она. – Я за ней и за своими внуками – вам они не нужны…
Она прошла в комнату. Таня, разговаривая с Константином Петровичем, чинила рубашку Тимура. Увидев мать, она отложила работу и встала ей навстречу.
- Мамочка, здравствуй!
- Собирайся, доченька, - я за тобой, - не глядя на Константина Петровича, начала Вера Николаевна. – Я не допущу, чтобы ты жила в эти кобелем…
Таня растерянно и испуганно переводила взгляд с матери на Константина Петровича.
- Мама… Я ничего не понимаю, о чем ты? Что случилось?
- Где тебе, бедной моей девочке, понять, если ты ничего не подозреваешь! У тебя же самый верный, преданный и честный муж! И этот «честный» по ночам любовниц провожает…
- Мама, перестань: я все знаю, и ничего страшного не было…
- Не было… Конечно, для тебя; потому что ты ничего не знаешь. Он же по ночам дома. Днем проделает колоссальную работу – половину «портовых» «перетрахает», а вечером же домой идти надо, чтобы жена, упаси Бог, ничего не заподозрила. Спокойно приходит, а ночью только тобой и приходится довольствоваться. Но он с «чистой» совестью и ясным взором своих прекрасных глаз ложиться в супружескую постель и «честно» кладет тебя рядом. Да я не удивлюсь, если завтра узнаю, что он вообще – «если б я был султан…» И что в разных концах города у него как минимум еще три имеется…
Дрожа как в лихорадке, не веря своим ушам Таня с трудом слушала мать. Расширившимися глазами она смотрела на нее и не видела ее. Нет-нет, это не она – просто голос похож. Ее мать не может так говорить!
- Мама, прекрати; да как ты можешь?! – услышала Таня свой голос, полный неверия в то, что слышит. Голос предательски оборвался, и она, упав на диван вниз лицом, исступленно и громко, на весь дом, зарыдала.
- Знаете, Вера Николаевна, - ровно, не повышая голоса, заговорил Константин Петрович «по аккомпанемент» рыданий невестки, - я всегда был рад принимать вас в своем доме. Но сейчас послушайте – мы вас уже выслушали. На небесах – Бог; на земле – порог. Прошу избавить мой дом от своего присутствия…
- Вместе со мной уйдут моя дочь и ее дети, - дохнуло на Таню ледяным холодом.
- Нет, они никуда не пойдуь: у Тани здесь муж; у детей – отец. А вас я приглашаю, когда вы немножко остынете…
Константин Петрович и сам не запомнил, как ушла Вера Николаевна; да и когда она ушла – он тоже не знал. Ему показалось, что она была здесь целую вечность. Войдя в дом, он остановился в дверях комнаты, которую занимали Тимур и Таня с детьми. Они лежали на кровати; Таня, продолжая рыдать, неистово целовала Тимура. И вдруг Константин Петрович вспомнил о Галине Витальевне. Нашел он их с Анной Васильевной на кухне. Галина Витальевна неподвижно сидела за столом, а по лицу ручьями катились слезы…
37.
… Константин Петрович и Тимур прохаживались вдоль улицы. Тимур нарочно позвал его «прогуляться» с ним. Мальчишки вместе с малюткой спали; прилегла отдохнуть и Таня.
Зашли они далеко: в самый конец улицы. Тимур, наконец, присел на скамью у какого-то двора. Константин Петрович присел рядом, молча поглядывая на племянника. Они долго видели так, но, хотя Тимур и молчал, было видно, что ему несвободно от мыслей. Вдруг он резко повернул голосу, посмотрел на Константина Петровича.
- Дядя Костя, вот говорят, что дети, обычно, повторяют судьбу своих родителей. Неужели и моему отцу пришлось пережить то, что переживаю сейчас я? Ведь мама тоже никогда не была писанной красавицей. Неужели и бабушка Валя воспринимала папу точно так же, как воспринимает и меня Вера Николаевна?
Константин Петрович долго и пристально смотрел на племянника. Как ему хотелось отвести от его любимца ту беду, в которую он попал; как ему хотелось избавить Тимура от той непосильной ноши, которая так неожиданно свалилась на его плечи…
- Нет, Тимур, - медленно ответил Константин Петрович. – Сереже, к счастью, очень повезло на тещу. Валентина Андреевна, в отличие от Веры Николаевна, - более тактичная и рассудительная женщина. Чтобы она заподозрила, а тем более, открыто обвинила твоего отца в измене твоей матери… Конечно, она этого не допускала; ей было дорого состояние Сережи, а уж того, чтобы по ее вине страдала ее дочь… она и подавно не могла допустить. А здесь, видишь, даже дочь не пожалела… Просто забыла или вовсе не знала, что если одному из вас плохо – другому не может быть хорошо…
Откинувшись на спинку скамьи и закрыв глаза, Тимур молчал. И вдруг он посмотрел Константину Петровичу прямо в глаза.
- Дядя Костя, как ты думаешь – почему я завел тебя подальше от дома? Исповедаться перед тобой хочу… Грех ведь на мне… Не смог я сдержаться, когда Танюшка моя девочку нашу носила… Было дело – полгода «гулял», - произнес Тимур буквально на выдохе последнее слово. – И Вера Николаевна отчасти права была. Нет, не отчасти, а «от частички»…
Константин Петрович посмотрел на племянника.
- А я ведь понял... еще тогда понял.
- Каким образом? – Тимур опешил.
Константин6 Петрович иронически усмехнулся:
- Задай ты, милый мой, этот вопрос кому-нибудь другому… А мне – не надо. Или я тебя не знаю; или не мужик я? Это Татьяна твоя – благодари за это Бога – ничего не замечала, и то просто потому, что не до того ей было. А будь она в другом состоянии – полегче – и она бы распознала…
- Да-а, видно, верно говорят: на воре и шапка горит…
- Ладно, «сгорела» уже, - усмехнулся Константин Петрович. – Ты мне теперь до конца карты свои раскрой – раз уж так. С кем «гулял»-то? Красивая, моложе жены?
- Красивая, дядя Костя, - вздохнул Тимур. – Про то, что моложе жены или нет – не знаю, а что красивая – факт…
- А чего тогда вздыхаешь?
- Да была бы похуже – я бы, наверное, не поддался. А тут – каюсь: не устоял…
- Да я же не Господь Бог, что ты передо мной то исповедуешься, то каешься… Перед Богом каяться будешь; а мне просто расскажи…
- Но все равно: того, что ждал – не получил, - продолжал Тимур свою «исповедь». Потому что вся душа моя, все сердце – Танюшкой заняты. Даже когда с «ней» был. Вот поверишь, дядя Костя, - «накрываю» ее и знаю же, что жены и близко нет. Смотрю на нее, а у нее – лицо моей Татьяны… хотя моей жене в смысле внешности до нее – как до звезды…
- Блондинка… синие глаза…
- Ох, дядя Костя, - Тимур грустно усмехнулся. – Все-то ты знаешь…
- Я – не все; я тебя знаю… А этого, поверь мне, достаточно, чтобы все знать о твоей душе…
- И ведь почему мне обидно стало, когда теща на меня «коршуном» налетела. Видишь ли, бдительность проявила: в трамвае меня с женщиной «засекла» - Лилькой Смирницкой; учились в одном классе. И ведь мы тогда – только и «криминала» - на весь трамвай «ржали»… А когда я с ней буквально «лоб в лоб» столкнулся в паре со своей, пусть кратковременной любовницей… И не просто шли. Я ее за плечи обнимал; она меня – за талию… Теще моей тогда что – песком глаза засыпало? Я, когда увидел – «плывет» навстречу – у меня все не то что «опустилось» - «оборвалось», а ведь шли-то мы с ней на… Оказалось – «ничего страшного»: прошла и даже «не почесалась»…
- Да-а, - усмехнулся Константин Петрович, выслушав до конца «исповедь» Тимура, - иногда поди, разберись в женской логике…
… Мелькали дни, складываясь в месяцы; бежали месяцы, «перепрыгивая» в года. Двенадцать лет проработал Тимур в родной школе: сначала – вожатым; затем преподавал историю. Выйдя из декретного отпуска по уходу за Танюшкой – в честь жены назвал Тимур дочь; да и родилась она двадцать пятого января – в Татьянин день, Таня-старшая уже не вернулась в одну из аптек; где после института работала химиком-аналитиком. Не могла выдержать того, что там творилось. Теперь она преподавала фармакологию в одном из медучилищ. А Тимур занялся, наконец, тем, к чему готовил себя все эти годы.
Проводив в «большую жизнь» свой 10 «Б» - ох, и «наследство» досталось ему от Валентины Алексеевны! – в конце июня он уволился из школы. А буквально через месяц – надо же было хоть немного отдохнуть – Тимур пришел в районный ОППН (отдел по предупреждению правонарушений несовершеннолетних), где, как он знал, в июне освободилось место: одна из сотрудник ушла на пенсию.
И вот он сидит перед начальником этого такого трудного, но такого нужного отдела; рассказывает о себе.
- А ведь работка-то у нас – не сахар, Тимур Сергеевич, - улыбнулся Максим Александрович, уловив в рассказе будущего сотрудника жгучее желание посвятить себя именно этой работе.
- Знаю, что не сахар, - Тимур улыбнулся. – Сам был одно время не «сахарный».
- Ну, что ж, пишите заявление; трудовую книжку – в отдел кадров: завтра я познакомлю вас с тем, к кому на стажировку хочу определить.
На следующий день, к девяти часам утра Тимур уже был там, где теперь ему предстояло сполна отдавать свои силы. Когда он вошел в кабинет начальника, Максим Александрович сидел за своим столом, а на том самом месте, где вчера сидел он, спиной к двери сидела женщина.
- Разрешите, товарищ полковник?
- Ну, вот и ваш ученик, Алевтина Алексеевна, - увидев вошедшего Тимура, проговорил Максим Александрович, - знакомьтесь…
Она обернулась и… так и застыла на стуле. Тимур улыбнулся:
- А мы ведь знакомы… Здравствуйте, Алевтина Алексеевна!
- Боже мой! – она встала. – Тимур… Белоглядов…
Не имея сил сдержаться, она обняла его и заплакала…
- Ну, раз так, - улыбнулся Максим Александрович, - то на сегодня я вас, Алевтина Алексеевна, отпускаю… Вам ведь есть, о чем поговорить. А завтра, Тимур Сергеевич, можете даже не заходить ко мне. Алевтина Алексеевна, начнете делиться нашим «несахаром» со своим стажером.
- Все ясно, товарищ полковник, - улыбнулась она.
… Они сидели в кафе «Мороженое» и, перебивая друг друга, говорили и говорили. Оборвав себя на полуслове, Алевтина Алексеевна вдруг сказала:
- Тимур, я все никак не решусь спросить у тебя: а дядя твой – как его зовут, прости, запамятовала . жив?
- Дядя Костя… - он улыбнулся. – Жив, жив. Такой бодренький старичок. Все живы.
- Мама как?
- В прошлом году на пенсию пошла, но еще работает… Ноги у нее, правда, болеть начали; ведь тридцать лет на ногах провести – это же…
- Ну, хорошо. А ты-то сам как? Жена, дети – есть?
- Ну, а как же. – Тимур улыбнулся. – Два сына-двойняшки, дочка…
- А жена - кто?
Алевтина Алексеевна вдруг заметила, как посветлело его лицо.
- Женился я, Алевтина Алексеевна, на своей бывшей однокласснице, - с какой-то особенной теплотой в голосе начал Тимур. – А дружить мы начали с девятого класса, когда из меня вся та «дурь» окончательно «выветрилась»…
… Кстати, - Алевтина Алексеевна засмеялась, - у меня почему-то сейчас появилось подозрение, что «помогла» тебе выбрать профессию эта самая «дурь»…
- Точно. – Тимур вздохнул. – Если бы не она, - я бы сейчас бороздил морские волны…
- Жалеешь?
- Немного, - признался он.
Так прошел этот день. Вернувшись домой, у калитки Тимур столкнулся с видимо только что пришедшей от стариков дочерью.
- А-а, к родителям «потянуло»? – улыбнулся он, обнимая дочь за плечи. – Как дедушка и бабушка?
- Нормально, - Таня поцеловала отца. – А у тебя как дела?
Тимур засмеялся.
- Да сегодня никаких дел еще и не было… Просто разговор о том, чем и как заниматься буду… Мальчишки где? Мама уже дома?
- Мальчишки носятся где-то… Мама тоже уже дома, наверное…
- И то – хлеб! – Тимур засмеялся.
- «Наверное»! – раздался за их спинами голос Татьяны. – Дочь даже не знает, пришла ли уже ее мать…
- Мам, не сердись! – Таня обняла мать. – Я ведь целый день у дедушки и бабушки была…
- И не думаю, - Таня подошла к мужу; обняла его. – Как прошел первый день на новом месте?
- Ты знаешь, Танюша, к кому я на стажировку попал? К Перевалиной: той самой, которая «перевоспитывала» меня…
Таня улыбнулась:
- По-моему, можно сказать лишь одно: тебе повезло. Она тебя знает; ты – ее…
- Ты, моя радость, как всегда, права, - притягивая жену к себе, прошептал Тимур и крепко прижался губами к ее губам…
За этим «занятием» и застали родителей вошедшие в комнату сыновья. Но они уже привыкли к этому и, как правило, не мешали родителям «заниматься друг другом», зная, что скоро придет время, когда отец с ними найдет о чем поговорить. Чаще всего это случалось по вечерам; Сережа и Костя ждали каждый вечер, как праздник. Поэтому сейчас они, незамеченные, тихонечко вышли.
39.
На следующий день Тимур сидел в кабинете Алевтины Алексеевны и внимательно слушал свою – теперь уже – наставницу.
- Ведь откуда они берутся – «трудные»? Они, Тимур, потому и «трудные», что им очень трудно…
- А ведь верно: очень им трудно, - согласился Тимур.
- Да. Их не поняли в семье, их отторгла школа, борясь «за высокие показатели». Они идут в училища, в ПТУ – но они их начинают искать тех, кто их «поймет». И таких они находят не столько в ПТУ, сколько на улице. Ведь сама среда подростков-правонарушителей – это, так скажем, «особый слой общества». Ведь вот возьмем те же ПТУ. Почему именно из них у нас больше всего ребят стоит на учете? Потому что такими не хочет заниматься школа – а значит, куда их спешат «спихнуть»? В ПТУ.
- Но ведь в ПТУ – те же учителя: только называют их мастерами-наставниками…
- А они тоже руками разводят: ну почему им «подсовывают» таких, которые не хотят учиться-трудиться?
- Значит – что же? Опять пришли в ту же «точку» - семья…
- Вот! – подхватила Перевалина. – Ведь именно в семье, особенно если ребенок – единственный, создаются ему все «условия»…
- Но ведь бывают и такие «семьи», откуда дети бегут, потому что папа-мама если не пьют, то день и ночь «выясняют отношения». Я, наверное, никогда не смогу забыть девочку из первого моего выпуска. Уже в десятом классе дело было. Смотрю в одно далеко не прекрасное время – ведь раньше и училась хорошо, и все у нее было в порядке – изменилась совсем не лучшую сторону. Неделю наблюдаю, другую; наконец, решил поговорить. И она рассказывает мне, что дома – скандал за скандалом. Пригласил я ее у меня пожить. Не пришла – прибежала. Два месяца жила; Таня моя нахвалиться ею не могла… Да и я видел. А как она любила с дочкой нашей возиться! Та, пока она у нас жила, больше ни с кем играть не желала. Мальчишки мои даже приревновали Таньку к ней…
- Что значит спокойная обстановка в семье… Вот, Тимур, и одна из задач наших: беречь детей от неспокойной обстановки в семье… Или же – «вразумлять» чрезмерно любвеобильных родителей…
Х Х Х
Наконец, подошло время самостоятельной работы нового сотрудника ОППН. И вскоре Тимур получил приглашение выступить на общешкольном родительском собрании в… школе, где он учился; где начинал свой педагогический путь. И он стал рассказывать о… себе, о своем «катании» на «скользкой дорожке».
- И вот именно этот эпизод выбрал мне профессию.. Ведь я, как почти каждый мальчишка, выросший у моря, мечтал быть моряком… Но вот… «поскользнулся»; а когда остановился, понял, что мое место там, где трудно нашим детям – потому их и зовут «трудными», - закончил Тимур свое выступление словами своей наставницы.
Когда он вернулся в отдел, Алевтина Алексеевна была в своем кабинете одна. Увидев вошедшего Тимура, она улыбнулась:
- Выступил?
- Да, кажется, получилось…
- А почему ты думал, что не получится? Или ты уроков не вел?
- При чем здесь уроки? – он налил стакан воды. – Я ведь не перед детьми выступал – перед их родителями…
А через два дня, когда Тимур пришел на работу, Алевтина Алексеевна сказала:
- Тут нам заявление одна старушка оставила… Она, правда, принесла его Максиму Александровичу; а он мне его передал. Вот, почитай.
Тимур взял из рук Алевтины Алексеевны обычный листок из ученической тетрадки. Он был исписан неровными, крупными буквами – то ли от старости дрожала рука женщины, то ли от волнения…
«Не знаю я, по адресу ли обращаюсь, но ведь ваша организация ребятами-то занимается, - Тимур невольно улыбнулся: «Организация». – Так вот: есть у меня внучек; ему двенадцать лет… Добрый, ласковый он – но вот беда: не нужен он матери – дочери моей. А все потому, что вышла она второй раз замуж, и этот ее условие ей поставил: чтобы Вадички и близко с ними не было. Ну, привезла она его ко мне. А я-то вижу: тоскует она по нем – каждый день у нас бывает… А признаться в этом не хочет – мужа боится потерять…»
Тимур поднял глаза от листка. В кабинете долго стояла настороженная тишина.
- Ну, и каково твое первое впечатление? - спросила Перевалина.
- Первое впечатление? – переспросил Тимур. – Боль старушки за судьбу внука…
- Верно. Займешься? Так сказать – примешь боевое крещение?
И Тимур отправился по указанному в заявлении адресу. Дверь, когда он позвонил в квартиру, открыла маленькая, седая старая женщина.
- Вы к кому? – удивилась она, - неужто у дочки новый «ухажер» - увидев стоящего на пороге молодого, видного мужчину.
- К вам, Агриппина Васильевна, здравствуйте. Моя фамилия Белоглядов…
- Да что же мы на пороге-то разговариваем? – перебила она его. – Проходите в комнату, пожалуйста…
- Так вот, Агриппина Васильевна, - продолжил Тимур, когда они уже сидели за столом, покрытым туго накрахмаленной скатертью. – Вы оставили у Максима Александровича заявление…
- Так вы пришли мне помочь? – старая женщина мгновенно смягчилась.
- Да. Я поговорю с вашей дочерью… Кстати, где она живет… как ее зовут? Попытаюсь убедить вашего зятя…
- Да какой он мне зять? – прервала его Агриппина Васильевна. – Проходимец, «окрутил» мою Оксану… Вы меня простите – я ведь и о вас подумала, что и вы… А как вас-то звать-величать?
- «Величать» - необязательно, Агриппина Васильевна, - засмеялся гость. – Зовите просто – Тимур.
Он выслушал на этот раз более подробный рассказ Агриппины Васильевна о ее дочери; о том, как «зять» потребовал, чтобы мальчика в его доме не быоо…
На следующий день Тимур отправился на кондитерскую фабрику, где работала Оксана Кузьменко – дочь Аггриппины Васильевна.
- … Вы меня поймете… должны понять, - говорила ему молодая женщина, когда они сидели в комнате отдыха. – Вы сами вон какой – вам, небось, женщины проходу не дают…
- Во-первых, я не за этим пришел к вам, Оксана, чтобы обсуждать плюсы или минусы моей внешности, - Тимуру это уже начинало надоедать. – Вы мне лучше расскажите, почему сын с вами не живет…
- Вот я и говорю: вы должны знать, что такое настоящая любовь.
- Знаю: не волнуйтесь… - Тимур уже начинал злиться и теперь больше всего боялся показать это…
- Ну вот – полюбила и я… А Валерий мне условие поставил: или он, или сын. А знаете, как женщине без мужчины трудно? Вот я и отправила сына к маме… Хоть до сих пор душа болит; спать по ночам не могу, - вырвалось у нее неожиданное признание.
- Я поговорю с вашим мужем, попытаюсь убедить его, что мальчику необходима материнская ласка и любовь... Да и верно направляющая мужская рука – тоже нужна…
- … Мы с Оксаной поженились, когда ее сыну было десять лет, - нервно затягиваясь сигаретой, говорил молодой, холеный мужчина. – А мне и сои-то отпрыски…
- Так у вас и сои дети есть? – опешил Тимур.
- Двое, - цыкнул слюной Валерий. – Ну, и приходится «отстегивать»…
- А как же – к великому разочарованию Валерия не поддержал его собеседник. – Дети – святое дело…
- Вы говорите так потому, наверное, что вас они не связывают по той причине, что не их у…
- Не угадали. Трое их у меня, - Тимур улыбнулся. – Ну, что вы смотрите на меня, как на пришельца с неведомой галактики?
… Больше двух часов продолжался этот трудный разговор двух мужчин. С каждым новым словом Валерий чувствовал, как этот, сидящий напротив него мужчина все больше и больше разрушает его «железную логику».
Через месяц Тимур узнал, что Вадик живет с мамой и папой, а к ним в гости ходят Руслан и Богдан, с которыми Вадику очень интересно играть.
40.
В тот день Вера Николаевна получила письмо от Нади. Она писала, что скоро они со Станиславом Кондратьевичем станут дедушкой и бабушкой – Люба ждет ребенка… «Надо же – решилась… - думала Вера Николаевна. – Через столько лет…» Она прекрасно понимала нежелание Любы иметь «родное» и «неродное» дитя – очень уж боялась Любаша нечаянно обидеть Колю: дескать вот что значит свое и чужое. Поэтому и не волновало ее, что нет у них общего ребенка. Но теперь их сынульке шел семнадцатый год. И Люба решилась…
Но жарки, сухи калмыцкие степи. И Вера Николаевна пригласила Любашу приехать к ним; перебыть жару. А потом они с Таней «в два голоса» стали уговаривать ее не возвращаться домой. «Пусть и родит здесь», - решили все «на общем семейном совете». И когда Любе объявили «постановление» это «совета», как выразился Тимур, она сдалась.
Но жила Люба не только у тетки. Часто неделями ее не отпускали Таня и Тимур. Да и самой Любе, если честно говорить, больше хотелось жить у Белоглядовых. «На земле: как дома», - про себя определила она. Ей нравился их уютный, теплый дом. Она была рада, что сестра по-прежнему за мужем, как за каменной стеной. Хотя… ох, и работка у него сейчас… не для слабонервных. Да и не только дело в этом. Порой Тимур возвращался домой с «взвинченными» нервами, но это никак не отражалось ни на Тане, ни на детях. И только сама Таня каким-то «шестым чувством» ощущала это. Тогда она старалась больше молчать, давая Тимуру возможность «переварить рабочий материал», как она однажды сказала Любе. А вечерами из их спальник – Люба жила в смежной комнате – она слышала тихий, приятный баритон Тимура. «Обычно по вечерам душу облегчает», - смеялась Таняю
А перед родами приехали Николай и Володя. Их пригласили поселиться у себя Константин Петрович и Анна Васильевна. Володя сразу привязался к Константину Петровичу. Он проводил с ним, Костей и Сережей целые дни и только по вечерам забегал навестить мать, каждый раз провожая мальчишек до дома. «Есть же такие люди, - думала Люба. – Как хорошо, что Таня именно в такую семью вышла замуж».
У Любы родилась девочка. И Таня взяла на себя уход за новорожденной. А в жоме хозяйничала уже подросшая дочь. И это не было ей в новинку. Ведь одиннадцатилетняя Танечка была «палочкой-выручалочкой» для стариков. Потому что, особенно когда они болели, она переселялась к ним все чаще и чаще. Конечно, Таня-старшая в таких случаях всегда старалась помочь дочери; но только на первых порах девочка молча принимала эту помощь, не возражая матери. А потом она стала нетерпеливо говорить: «Иди домой, мама, я сама управлюсь». – «Иди, невестушка, к мужу, - смеялся Константин Петрович, а твоя дочечка лучше иной хозяйки все сделает…»
… Целых три года ждали они этот вечер, - а наступил он неожиданно…
Тимур пришел домой поздно. Сегодня поступил очередной «тревожный сигнал». Обокрали одну из квартир. Вместе с другими вещами пропали двухкассетный магнитофон, две бутылки сладкого вина и конфеты… А вот дорогой коньяк, импортный кофе, водка – остались нетронутыми… Все это наводило на мысль, что здесь поработали «подростки». Вскоре сотрудники милиции напали на след «налетчиков». Как и предполагали, всем им было по тринадцать-четырнадцать лет. И только самому старшему было уже двадцать два года; он имел солидный «послужной список» - две судимости все за те же кражи… «У меня в твоем возрасте сыновья уже начинали говорить и бегали, а ты все никак не «наиграешься», - думал Тимур, глядя на великовозрастного повесу.
Только дома обретал он «тихую гавань». Вот и сейчас, глядя на жену, наливающую суп, он отдыхал душой. И все равно: теперь он ни на что не променяет ту дорогу, которую выбрал. Таня поставила перед ним тарелку; поцеловала, провела рукой по его пышным волосам. Он поймал ее руку; прижал к своей щеке.
- Как вкусно!
Таня усмехнулась:
- Особенно, когда голодный.
- Ну, вот! – Тимур посмотрел на жену. – Можно подумать – не умеешь готовить…
Таня снова провела рукой по его волосам.
- И как ты думаешь, почему я такая нежная?
- Ты у меня молодец! – Тимур довольно улыбнулся. – Можешь, можешь. Умеешь себя…
- Да у, куда уж… - она помолчала, усмехнулась. – Любанька-то «заразила» твою жену… еще два года назад… Да все никак «зацепить» не могла.
Тимур с довольной улыбкой посмотрел на нее.
- А что, женуль? Им по сорок; а нам?!
- Ой, юноша зеленый! – Таня засмеялась. – Только поспевать начинаешь… Ну, прямо как семнадцать лет тому…
- Не «зеленый», а зрелый… И продукты будем выдавать зрелой любви…
- Ой, только не разбрасывайся словами. Ладно?
- А что я сказал? – удивился Тимур.
Таня невольно вздохнула:
- Теперь, дай Бог, с одним справится…
- Женуличка, - Тимур осторожно притянул жену к себе, - ты у меня цветущая женщина!
- Слава тебе, Господи! – Таня засмеялась. – Удовлетворяешься, значит…
Но матери встретили это известие без восторга. Особенно была недовольна Вера Николаевна; да и у Галины Витальевны не было на душе той радости, которая должна бы быть: в семье два уже взрослых парня, а мама с папой решили в молодость «поиграть». Но когда Тимур сообщил сыновьям, что скоро в семье появится еще один маленький человечек, Сережа и Костя встретили эту новость с восторгом.
А время шло; все как-то «обмякли». Когда же Вера Николаевна снова попыталась высказать свое недовольство, Константин Петрович неожиданно резко оборвал ее:
- Да сколько же можно?! Она же на девятом месяце! Да мы все должны сейчас возносить молитвы к Всевышнему, чтобы помог ей благополучно разродиться!
- Сват, да ведь ей же не двадцать! – снова попыталась возразить Вера Николаевна.
- А Любане, племяннице твоей, сколько было, когда она за первым пошла? А у нашей дочечки уже путь «проторен»…
- Да ведь сам слышал, как Ефим сказал, что дитя раскормлено.. А она же у нас…
- Ничего, Бог даст – справится...
… Наконец, подошло время родов. Накануне Тимур, хотя подарок ко дню рождения жены уже давно лежал в укромном месте, спросил, придя навестить Таню, которая уже неделю лежала в роддоме:
- И что мамочка хотела бы получить к завтрашнему дню?
Таня улыбнулась:
- Я уже чувствую, какой у меня «день рождения» будет…
Через несколько часов у Тани начались роды. Вера Николаевна сидела у постели дочери и, как всегда, не могла сдержаться.
- Моя ты дочечка, - вытирая мокрое от пота лицо Тани, причитала она, - на какие муки ты пошла совершенно добровольно! Я не упрекаю – просто констатирую факт… Какие же силы нужны, чтобы все шестнадцать лет все крепче и крепче затягивать «морской узел»; как ты хочешь удержать его возле себя…
- Мама… ну вот снова ты… - Тая слабо усмехнулась. – Бедный мой Тимур… уже больше двадцати лет мы с ним вместе… И все эти годы ты ждешь: когда он меня «бросит»… Дружили пять лет – ты ждала именно это… не дождалась… Теперь я, по-твоему, детей ему рожаю… чтобы удержать… - она помолчала. – Мама, да разве я пошла бы даже за Танькой, если бы мы жили хоть немного хуже, чем мы живем… Да я «ограничилась» бы мальчишками; поскольку двое сразу «выскочили» - ведь одного из них не «запихаешь» обратно…
В палату вошла нянечка.
- Очередная записочка от мужа, - она улыбнулась. – Все под окнами километры «наматывает»…
- Передайте привет и скажите – пусть не волнуется: все будет хорошо, - уже через силу улыбнулась Таня. Но когда нянечка вышла, она попросила мать, чтобы та вышла к зятю. Не было Веры Николаевны минут двадцать. Таня лежала и радовалась: значит, нашла теща, о чем поговорить с зятем… если только «мозги ему не вправляет». Да нет: все хорошо должно быть…
… А в полдень Таня услышала первый крик своей второй дочурки…
41.
Тимур, не спеша, шел по аллее парка, наслаждаясь прохладой. Вот уже два года он работает в инспекции по делам несовершеннолетних. И никогда не покидают его мысли о подопечных. Недавно ему присвоили очередное звание капитана милиции.
Как-то раз Таня, когда он рассказывал о своей работе, невесело засмеялась: «Ты даже во сне их уговариваешь…» - «Что поделаешь: у меня работа такая, - ответил он. – Я даже когда сплю, не имею права о них забывать». Да, это так. А иначе… Иначе – потянут их в «болото» «Князь», «Цезарь»… Из десяти подопечных капитана Белоглядова только двое не имеют никакого отношения к шайке «Князя». Остальные… Тимур невольно вздохнул. И тут же сомкнул в бессильной злобе зубы. Нет-нет, он не даст утонуть в болоте уголовщины никому – чего бы это ему ни стоило…
Вдруг ему показалось, что его кто-то окликнул. Тимур обернулся. Его догонял Андрей.
- Андрюшка! Какими судьбами?! – Тимур бросился к брату. – Давно здесь?
- Здравствуй, Тимур, - Андрей без улыбки пожал руку брата. – Давно уже… через неделю уеду – отпуск уже кончается…
- И ни разу не удосужился зайти… Тоже мне… брат называется.
Андрей низко опустил голову.
- Не имею я на это морального права, Тимур…
- То есть как?!
- А так… Ну, представь только себе: убийца приходит к жертве… навестить… Замечательная картина…
- Брось! – перебил его Тимур. – Ну, а если бы я был на твоем месте, а ты на моем. Тогда как?
- Не знаю… Я говорю о том, что было… Так вот… Нет мне прощения за то, что я сделал. Потому что, если ты и «простил», как говоришь, то не простят мне никогда те, кому ты дорог и необходим…
- Я понимаю: тебе нелегко уже сколько лет… Но ведь нельзя же всю жизнь казнить себя за прошлое. У некоторых это «прошлое» продолжается и по сей день, но… они сыты и довольны. Да, кстати: ведь вся эта гоп-компания здесь… А за «Цезарем» ребята из угро уже четыре месяца гоняются. Убийство «висит» на нем, Андрюша… - Тимур оборвал себя на полуслове и протяжно присвистнул – Легок на помине, как говорится…
По аллейке неспешным шагом шел «Цезарь»…- Надо проследить – куда идет, - прошептал Тимур.
… Вот уже два месяца, как Зинаида Захаровна Стругалина – дальняя родственница Белоглядовых – жила в Одессе с семьей дочери: сюда, в военкомат, перевели ее зятя Бориса. Но о Белоглядовых она ничего не знала уже несколько лет. В последнем письме, которое она получила от Ани несколько лет назад, та писала о постигшем их семью горе: «Наш сын – Аня так и написала – спутался с шайкой преступников». Тогда Зинаида Захаровна не ответила на письмо; и связь оборвалась. А теперь, когда она приехала в их город, мысли о Белоглядовых не отпускают ее ни на миг. Да и не за Галю больше душа болит – за Костю. Не дал им Бог любоваться своими деточками, так они – Костя особенно – всю душу в… этого вкладывали. А что получили на старости лет?..
- Бабушка, ну мы же идем в «Снежинку»; а у тебя глаза «на мокром месте», - нарушил ход ее печальных мыслей голос внучки. – Опять об этом бандите думаешь?
- Я не о нем – я о тех думаю, кто не хотел, чтобы он бандитом стал…
… А Тимур не знал, что не они с Андреем теперь «ведут» «Цезаря», а он – их…
«Замочу» я тебя сегодня, - думал он о Тимуре. – Ты теперь пацанов у меня «отбиваешь»… Двадцать лет назад у меня не получилось – ты встал: брательник, небось пожалел… Сегодня уже не встанешь…»
Обогнав их, «Цезарь» пришел в кафе «Снежинка», взял две порции мороженого и стал ждать…
Тимур и Андрей появились в кафе спустя полчаса. Краем глаза «Цезарь» увидел, как в дверях возникла невысокая, коренастая фигура Тимура. Так… Сам за своей смертью пожаловал… Теперь все решали секунды. «Цезарь» достал из кармана небольшой обрез; неспешна поднялся и вдруг, резко повернувшись, выстрелил в Тимура. Инстинктивно зажав ладонью рану у левого плеча, Тимур прислонился спиной к стене. Раздался женский визг, крики: «Милиция!», а на «Цезаре» повисли несколько мужчин. Когда прибыл вызванный наряд милиции, «Цезарь» понял, что он снова проиграл.
… Зинаида Захаровна пришла в кафе через пятнадцать минут после того, как увезли стрелявшего; в «бытовке» сидел раненый в плечо Тимур, а около него, обливаясь слезами, возилась его бывшая ученица, работавшая теперь здесь официанткой.
- А где наша Лилечка? – спросила девочка, увидев, что заказ выполняет тетя Маша.
- В бытовке. У нас тут такое полчаса назад было… Ранил один нелюдь работника милиции…
- Это, наверное, тот… Ой, бабушка, я боюсь…
- Да его уже милиция забрала: сразу наши девчата вызвали, - успокоила девочку официантка и, понизив голос, спросила: - А о ком говорит Наташенька?
- Да живет тут один наш… «родственничек» - черт бы его побрал… Еще мальчишкой бузить начал… Представляю, что он сейчас вытворяет… Я, правда, уже двадцать лет ничего о них не знаю…
- Я Лилечку хочу увидеть, бабушка… - услышала Зинаида Захаровна голос Наташи.
Они подошли к бытовке. Оттуда слышались частые всхлипы; потом раздался приятный мужской голос:
- Не плачь, Лилечка… я живучий… Они потому и злятся, что никак не могут меня на тот свет отправить…
- Молчите, молчите, Тимур Сергеевич, - раздался захлебывающийся в слезах голос Лили. – Я сейчас Татьяне Викторовне позвоню…
- Нет, Лиля, Татьяне Викторовне звонить не надо… наша малютка может единственного доступного ей сейчас продукта лишиться…
- Какая малютка?...
- Да вот видишь: трое нам показалось мало – решили еще родить. Два месяца девочке – Леночка.
- Тимур Сергеевич… - Лиля еще громче зарыдала.
- Лиля… да что с тобой?! Да эта царапина через неделю заживет. Я сейчас сам Константину Петровичу позвоню – уж он-то в обморок не упадет.
Замерев на месте, Зинаида Захаровна слушала это диалог. Неужели это… А из глубины комнаты раздался тот же приятный голос:
- Тетя Аня, здравствуй! Дядя Костя там далеко? Да, поговорить мне с ним надо. Дядя Костя, видишь ли, происшествие небольшое… Снова твоего племянника пометить решили… чтобы не спутать… Только на сей раз – пулькой. Да ничего страшного; метку уже удалили – неглубоко была. Знает, гад, что меня теперь на ножик не возьмешь – решил с расстояния… Ты пойди к нам, чтобы первый меня встретил… А то сегодня и мама к нам с ночевкой приехала. Пока ничего не говори ни ей, ни Татьяне: я приду – вместе будем сочинять…
Х Х Х
Цветет каштан – этот вечный символ их прекрасного города. Его красивые «свечечки» огоньками вспыхивают среди зелени других деревьев. А он, стройный, стоит и дарит людям не только красоту, но и здоровье. Все его «части» содержат целебные вещества: начиная от листьев и кончая корнями и семенами.
Под одним из них остановились два паренька в морской форме с курсантскими погонами. Это - Костя и Сергей Белоглядовы; уж они-то осуществят несбывшуюся мечту своего отца… Улыбнувшись, Сергей вдруг сказал:
- Ты, знаешь, братан, вот смотрю я на нашу Леночку и не могу до сих пор понять: на кого она похожа? Вот сразу глянешь на нее – вроде бы на папу; а присмотришься – нет, у папы вроде все другое.
- Все свое отец нам «подарил», - засмеялся Костя. – Я тоже смотрел на нее, смотрел – и решил у деда \»проконсультироваться». Так он мне знаешь, что сказал? Что тона на их мать – нашу прабабушку – похожа…
- Вот сейчас она еще совсем малышка… - мечтательно-задумчиво с особенной теплотой в голосе продолжал Сергей. – А ведь придет время – и она вырастет. Интересно, кем ей захочется быть?
- А что, если в море захочет – как мы?
- Мама не отпустит! – засмеялся Сергей.
- А чего ты смеешься? Точно. Скажет: хватит с меня и двух моряков.
Они шли; и если бы в этот миг их мог видеть отец – он бы верил и не верил, что далекая теперь уже мечта его все-таки сбудется…
жизнь- экзаменатор беспощадный
© Copyright: Елена Павленко 2, 2023
Свидетельство о публикации №223120900803
Свидетельство о публикации №223120900803
Рецензии