Жизнь без героев Часть 1-11 Глава 15

Часть 1-11 Глава пятнадцатая

ТРУДЫ И РАСПЛАТА

1

Реорганизация состоялась. Уволился Паша Шажков. Косяком уходили из отдела физики, но легче не стало. У Вадима появилась синева под глазами и новая забота – отвечать на тревожные вопросы о здоровье. У Буркова – свои трудности. До сих пор он рвался в облака, в заманчивые перспективы.

Возможности реальной жизни опустили его на сырую землю. Он ударился в другую крайность – стал вникать в мелочи и навязывать свои решения. Желая быстрее мобилизовать внутренние ресурсы, подвязывал крылышки инициативе и активности, на которых коллектив выезжал не раз.

Собственные отношения с Бесфамильным не послужили уроком. Когда Бурков по своей инициативе координировал производство приборов и тянул воз за многих, главный инженер возмущался, что он лезет не в свои сани, а когда Бурков вышел из упряжки, главный инженер разозлился на него за то, что ему пришлось впрягаться самому.

Непонятно, чья мудрая головушка присмотрела Бесфамильному пост главного инженера. Технику и технологию он не любил и не понимал, организатором был средней руки с врожденными вывихами, но одно достоинство у него водилось. Ему ничего не стоило ублажить любую комиссию, надавав кучу нелепых обещаний, каждому из которых грош – цена. Поскольку он по первому намеку охотно переносил хомут с плеч комиссии на свою шею, он пользовался в указующих верхах репутацией исполнительного администратора и процветал.

Остатки своей энергии после распасовки исходящих и входящих документов он направил на восстановление сверхурочного режима работы. Каждую субботу созывал нужных ему людей, «опять ученых мобилизуют», и выяснял, кто может и кто не может выйти в воскресенье, безапелляционно отсекая «не может».

Илья однажды не взял под козырек. В общежитии месяц не было горячей воды. Бесфамильный нашел полководческий выход – дежурная машина отвезет Илью в баню и будет ждать, пока он помоется. До такого высокого полета мысли простому смертному не дотянуться – ему не дадут машину. Так стоит ли утруждать голову острыми углами производства, если так просто придумать соломоново решение.

2

В самый разгар событий Николай Николаевич ушел в отпуск на полтора месяца – за текущий и предыдущий год. Через три дня после его отъезда Вадим попал в больницу. Илья обратился за советом. Бурков запретил ему расхлебывать цеховые неурядицы – передышка нужна позарез, а Марянов, чтобы частично снять накал бушующих страстей, хотел быстрее получить первый образец. Что тут посоветуешь? В неразрешимых случаях приемлемое решение подсказывает не логика, а человеческая порядочность.

Илья понял намек, и по-своему взвесил за и против. «Мне не хочется катить снежную бабу на Марянова. Я пошел в цех и к разным прочим шведам». Над отделом нависла приятная угроза – получить первый прибор. Памятные дни. Крутанул руль на себя и поскользнулся. Неприятности, давно замечено, не ходят в одиночку. Илья пришел с повинной головой. Ячейки в приборе с новой партией стабилитронов забарахлили, и Илья запаниковал. Свет сошелся клином на немедленном расчете ячейки.

«Где же ты раньше был? – чувство своей долгожданной исключительности кружит голову, как тут не наградить свою персону порцией расфуфыренного высокомерия. – В следующий раз будешь считать?». Илья стерпел – у него не было другого выхода.

«В следующий раз я приложу все силы, чтобы Бурков поручил тебе расчет ячейки. Хочешь – сейчас Марянов попросит тебя об этом?» – «Не впутывай его в наши отношения. Мне не составит труда отказать ему. Тебе мне отказать труднее», – откуда только гонор взялся. Всем нос утру. Промчусь на вороном коне.

Промчался – из седла в лужу. К утру был шелковым. Головы не поднимал и пламенных обличительных речей не говорил. Илья кружил поблизости и уходил, Боначенко и Марина проявляли любознательность с надеждой подстегнуть расчетчика.

После обеда навестил Марянов. К этому времени казалось, что достаточно еще одного нажима, конь вороной уже не понесет, но тот, кто понимает, какой проделан труд в такие сроки, посмотрит с уважением, однако к полуночи, уже в общежитии, иллюзии рассеялись.

Вторые сутки с прибором не работают. Завтра Бесфамильный начнет крестовый поход против отдела, и кто возьмется отвести его карающую руку. Марянов и Илья этой бессонной ночью ищут выход. Благие свершения уместны, когда своевременны. Через пару дней ни им, ни прибору расчеты не понадобятся.

В отчаянии послал ко всем чертям ячейку вместе с проклятыми расчетами, в сердцах задал естественный вопрос, на кой черт они сдались, и вдруг сообразил, что оба дня окрыленный собственной незаменимостью, как Филя дурачок, задрав штаны, мчался галопом не по той дороге.

 Марянов попросил – зацокал копытами. Зачем Илье расчеты? Ему необходимо, чтобы прибор работал! Стабилитроны надо отбирать! Гениальное решение. Конечное достижение человеческого разума. Звездные часы телячьего восторга. А утром наступило отрезвление.

Илья с полунамека понял идею, а Толя Боначенко и Марина огорчились.
– Тю, только и всего?
– А Илья радуется, как грудничок игрушке.
– Вам формулы нужны или прибор, – Илья возмутился.

– Ты докажи Бесфамильному, что прибор – конфетка. Ему нужна справка, заверенная нотариусом.
– Возьми и рассчитай сам, – взорвался Илья. Зачем он кипятится, защитник непрошеный.

– Я в герои не лезу. Революций не затеваю и народ не баламучу, а вы мордуете ячейку, как мартышка окуляры. Придумываете задачки, а пока не будут результаты, отдел ничего не получит. Так и будем бегать в коротких штанишках на конкурс юного технического творчества.

Конечно, отбор диодов надо было применить еще в ячейке Аркадия, но догадались бы проводить отбор – не догадались рассчитать. Это и есть горький опыт работы. Идея одного человека стала общим достоянием, уже не автор, а другие ревностно ее охраняют.

 Восторги по поводу собственных успехов придется отложить, но и кузнецами своего счастья будьте сами. Взъерошьтесь, сам когда-то советовал, и не ищите героев. Идти в единой упряжке, в которой каждый тянет посильную ношу, – пожалуйста, а своим лбом утюжить вашу дорогу – спасибо в шляпу. Молодец – Илья, в злости удесятеряет энергию, работой разгоняет обиды.

К вечеру установка была собрана, а утром пришел Аркадий.
– История нас с Ильей рассудила. Если бы для моей ячейки отбирали диоды, я бы давно был на коне.
– Ты прав, Аркадий. История рассудила. Ты бросил свою ячейку в трудный для нее момент, а Илья сражался за свою до последнего.

3

Выход Вадима из больницы совпал с возвращением Буркова после отпуска, и Илья сразу и одного и другого вводил в курс дела. Свободная табуретка возле них стояла, но, когда Бурков пригласил занять ее, каждый уже был обижен на жизнь и на соседа, и единое мнение не станцевалось.

Выручили цех – себя поставили под удар, а тут еще перестраховщик Ветров полез с предложениями раскручивать испытания прибора. Обжегся на своем приборе – дует на чужой. Его позвали из педагогических соображений, а он лезет с советами.

Буркову, естественно, не понравилось. «Этого только сейчас не хватало». Сколько времени займут испытания?» – «Об этом надо спросить тех, кто будет заниматься ими». Вадим посмотрел через окно на облака – что ему еще оставалось делать? «Месяц или три недели», – надо же как-то позолотить то, что по глупости сорвалось с языка.

 «Я поддерживаю предложение Марата. Если Марат поможет… если я помогу Марату...» – «Марат уже внес свою лепту», – не к месту взорвался Илья. Последнее слово, как всегда за Бурковым. «Сейчас не время стоять на якоре. Поднимем парус, выйдем с попутным ветром в открытые воды, а там видно будет».

4

Казалось, еще нажим, и на горизонте проклюнется солнце, но наплывали новые тучи, налетали свежие вихри, и светлая полоса отодвигалась в необозримую даль.

Первый прибор Вадима отправили в Юганск, а через день пришла телефонограмма – высылать представителя для совместных работ. Илья готовился в дорогу. «Десять дней продержусь. За это время включить не успеют». Однако успели. До Буркова окольными путями докатилось известие, что прибор не в лучшей форме.

Николай Николаевич дал команду на втором приборе расширенным колхозом проводить любые испытания, но улетевшее время за хвост не поймаешь. Через несколько дней Илья дозвонился до Журчанска. «Помехи не измеряли. Мне не пробиться. Обещают пустить после окончания работ». – «Поздно будет – они свалят на нас». – «Здесь много начальства. Я ничего сделать не могу». Илья скромничал. Он сделал много – выяснил, какие узлы сбиваются в первую очередь, а это сократило фронт работ.

Через день Вадим продиктовал ему по телефону, что нужно делать. Илья замолк на три томительных дня, потом вышел на связь – сообщил об очередных неустойчивых узлах. «Третьего ремонта не миновать», – заметил Боначенко.

Как в воду глядел. Но после третьего случилось непредвиденное – Илья сжег прибор. С проводником вагона ему выслали второй. Снова потянулись томительные дни. Прибора не было, а за свою работу не хотелось приниматься.

На Илью обижались – почему молчит. Но вот однажды на столе Буркова заверещал телефон: «Юганск на проводе». Гурьбой понеслись в кабинет Марянова к телефону междугородней связи. «Николай Николаевич, все отлично. Я договорился с ребятами. Скандал замнут».

Увы, Юганское начальство рассудило дальновиднее. С точки зрения исполнителей, причин для скандала не было. Свое рыльце оказалось в пуху – Илья не без оснований уверял, что помехи до небес и выше, но начальству было не до импульсов по электрическим цепям.

Сорвана правительственная программа, и нужен рыжий. В родимый госкомитет и выше его полетели письма. Они послужили последней каплей, нарушившей равновесие противоборствующих сил, определяющих судьбу Журчанского НИИ. Госкомитет издал приказ о передаче Журчанска в ведение Московского НИИ.

Через несколько месяцев, когда уляжется первая волна обид и потрясений, по настоянию Звонова, Илья поедет в Юганск и в спокойной обстановке измерит помехи. Юганский начальник, Нельский, когда на стол ему для утверждения легли протоколы измерений, почти по Чехову, заявил:
– Этого не может быть! потому что этого быть не должно!!

– Но это так, – робко заметили ему его генералы и полководцы, поставившие свои подписи на протоколах.
– Я сам себе не подпишу смертный приговор! – закричал Нельский, пораженный непониманием подводных водоворотов административной политики и дипломатии в рядах ближайшего окружения. Он схватил бумаги и швырнул их в Илью.

Илья взял два экземпляра – и был таков. На следующий день вечером эти оправдательные документы огромной моральной важности Илья положил на стол Звонова. Арсений Анисимович немедленно подготовил и отправил в вышестоящие инстанции письма, прославляющие техническую безграмотность Юганска – знакомую детскую болезнь опыта и познания.

В министерстве или тогда еще в госкомитете, которому принадлежал Юганск, произошло землетрясение, волна его докатилась до Юганска и вызвала сдвиги и перемещения в высших юганских сферах.

Нельский за луженую глотку и швырки бумагами в лицо был поднят еще выше и уж потом, по слухам, не угодив кому-то из богов, полетел к входным дверям начальных этажей. Примерно в это время по всем НИИ распространился анекдот.


Любая работа проходит следующие этапы и периоды: сначала неразбериха, шумиха, показуха, затем развал, аврал и замазывание истины – наказание невиновных и награждение непричастных. Впрочем, возможно, анекдот был известен и нашим предкам, а в данную эпоху переживал очередную и, может быть, не последнюю молодость.

Письма Звонова – махание кулаками после драки. Если бы своевременно провели испытания, если бы поставили фильтры с запасом... С каким запасом, если реальные помехи по сравнению с заданием – ни в какие разумные ворота. Если бы, если бы, если бы... А пока в битве за дешевые рабочие руки Московский институт вышел победителем.

В Ленинграде, в «Русском музее», висела картина Поленова, на которой Иисус Христос со своими генералами и полководцами расположился на пути толпы, волокущей грешницу, и, рассчитывая на порядочность каждого, мудро, но наивно вопрошал: «Кто без греха? Пусть тот первым бросит камень в оступившуюся женщину».

Трудно бросить камень в Московский институт. Он первым доказал в правительстве необходимость Журчанского НИИ, он делился с новорожденным средствами и фондами, он снабдил его кадрами, от которых «есть пошла», как писалось в летописях, журчанская наука и техника. Он породил журчанский институт, он его… приспосабливал под свои насущные нужды.

Приказом директора московского института все работы в отделе, кроме прибора Вадима, были закрыты. Директору объединения нужны были рабочие руки Журчанска, чтобы освободить для новых работ светлые головы москвичей. Одним росчерком пера из рук вырвали работы, с которыми связывались надежды на будущее. И отдел взбунтовался.

Больше других негодовал Мещанников. Как полководец без армии, он числился начальником лаборатории, но лаборатории по существу не было. Ничего не потеряв, он стал самым яростным борцом за независимость отдела. Он первым подал идею написать письмо в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС.

– Ты собираешься подписать? – спросил Бурков. – Мещанникову терять нечего, а иным не поздоровится. Я говорил с уважаемым тобою Андреем Александровичем. Он ответил: «Жизненный опыт коллектива стоит карьеры Ланина». На рожон лезут по глупости, а про него этого не скажешь. Нет ли у него на примете бухты? У нас поднимется шторм, и он нам издалека помашет ручкой. Если ты не подпишешь письмо, его не подпишут многие.
– Я не оцениваю так высоко значение собственной персоны. Письмо отправят и без моей подписи.

Бурков и Побегушный письма не подписали. Письмо отправили. Жизнь шла своим чередом. Группа Вадима оставалась при деле, для остальных наступил непрошеный отдых. Можно было продолжать работу над НУУ, но продолжать не имело смыла. Прощай НУУ – неродившееся несчастное устройство. Ты было, но тебя нет.

Можно вспомнить, для чего устройство предназначалось, и какие были заложены идеи, можно, но зачем? Ведь тебя нет, нет ни схем, ни расчетов, и старая общая тетрадь с наметками не сохранилась – во время очередной предпраздничной уборки полетела в мусорную корзину.

Дрогнула рука, а может быть, не дрогнула – и нет тебя, нет наяву, но есть в памяти, и незримые следы остались в тайниках души и переплавились в опыт. И жизнь не остановилась – шла своим чередом. Можно было отдыхать, ходить в техническую библиотеку или вообще ничего не делать. Не жизнь, а рай, да душа не ликовала.

 В подобной ситуации при предыдущей реорганизации лаборатория Паши Шажкова рассыпалась и фактически перестала существовать. Отдел выиграл – лаборатория пострадала. Каково побывать в шкуре Паши Шажкова?

Самое страшное, что потеряно чувство хозяина. Марянов как-то сказал: «Вы чувствуете себя хозяевами, вам интересно». Работу вытаскивали сами, сами себе с усами. Одним росчерком пера, одним щелчком по носу показали: кто есть кто. Как кошка с мышкой: поиграли – и хватит.

 Суровая вещь – необходимость. Она не знает жалости. Надо ли было выживать Пашу? А как иначе? Не создавать условия и ждать, пока сам уйдет? Шиш в обертке. Не лучше ли сразу – будьте любезны.

Стенка на стенку, воля на волю, если компромисс оптимальный. Но оптимален ли компромисс? Где разновески, чтобы взвесить? Где решение – в будущем или в прошлом? Подписали себе приговор, когда подняли руку на Пашу? Сделали Паше благо, выставив в другой город? Преодолели его инерцию. Все случается к лучшему? Вылезти на природном оптимизме? Поражение обернуть победой? В плохом увидеть хорошее? А что еще остается? Заглянуть в будущее, чтобы рассудить настоящее? Спрогнозировать непрогнозируемое?

5

Подходил к институту – внезапно услышал знакомый пронзительный голос Звонова.
– Марат! Не убегай! – Арсений Анисимович протянул руку. – Как жизнь? Что думаешь делать?
– Все перемелется. Без работы сидеть не будем.
Звонов не обратил внимания на ответ. Он оглянулся по сторонам, пропустил женщину и, чтобы спутник не спешил, задержал его за руку.

– Не беги! Профессор, в крестителя! Навесят вам из Москвы погремушек, посмотрю я, как не будешь сидеть без работы! – Звонов еще раз оглянулся и, убедившись, что поблизости никого нет, сказал: – Слушай меня, – и хищно уставился в зрачки. – Московский директор приказал дать Буркову в глаз. Сегодня приказ выпустят! Коле пинка под зад и спустят с лестницы!

– За что?! Прибор же работает!
– Чтобы, не спросясь дяди, не писали, куда не следует, герои, мать вашу. Прозрел! В административном и матерном пора разбираться, профессор.
– Он же не подписал письмо.
–
– В Москве на совещании у директора Коля вылез со своим мнением о распределении работ. У него кто-нибудь спрашивал его мнение? Там – асы! Там понимают, отчего у желторотых птенцов крылья растут.
– С первых шагов – к ноге!

– А ты как думал? Они вас приголубили, чтобы по головке гладить? Так сечь будут, что скулить не успеешь.
– Первый раз заикнулся об интересах коллектива – сразу шею скрутили?! Мы это так не оставим! Мы будем бороться!
– Давай рысью! Штурмуйте! Бастионы не отобьете, а дух Коле поднимете. Действуй, но на меня не ссылайся!

6

Увы... Не получилась борьба, не получилась… Действительно ли Бурков не хотел сражения, или его офицеры и рядовые, уставшие от неудач, от перегрузок и неурядиц, в которых была и его вина, не засучили рукава, не засучили…

Николай Николаевич стойко принял известие, не дрогнул, только чуть погодя рука потянулась к телефону, но он передумал звонить. Несколько секунд взгляд его блуждал по знакомым предметам, а руки пытались переставить что-нибудь с места на место.
– Надо обдумать наши действия.
Бурков отрицательно помахал рукой и, помедлив, успокаивающе похлопал ладонью по руке собеседника.
– Никуда не отлучайся и никому ни слова.

Он ушел и вернулся не скоро с красной папкой в руках.
– Марат, Вадим, Илья, – как обычно, пригласил к столу. Подошли, сели вокруг него. Он открыл папку. – Директор подписал приказ. Меня снимают с работы.
– За что?! – крикнул Илья и поднялся со стула.
– Садись, Илья, – попросил Бурков. Илья, не сводя с него глаз, осторожно сел.

В коротком приказе говорилось: «Буркова Н.Н. освободить от обязанностей начальника лаборатории и перевести в Приборный цех на должность ведущего инженера».
– Надо бороться! Надо письмо написать в ЦК – закричал Илья.
– Будем писать – ничего не добьемся. Москва под боком. Друзья зовут. Берите мой парус или поднимайте свой. Дальше плывите сами.