Жизнь без героев Часть 1-9 Главы 11-13

Жизнь без героев


Часть І -9   Глава 11 – 13

Глава  11

ИЛЬЯ И АРКАДИЙ

1

От мамы пришло письмо.
«Дорогой сынок! Не хотела тебе писать, чтобы тебя не расстраивать, но не могу больше скрывать, хочется поделиться с тобою. С кем же еще мне делиться? Я осталась совсем одна. Пропал наш Шлепок. Десять дней я его ждала и уже перестала ждать. Видно пришла пора ему умирать. Он ушел со двора, чтобы меня не огорчать, и не вернулся. Скоро и мне пора. Я тебе пишу об этом не для того, чтобы ты обо мне больше заботился. Мне много не надо, но ты же знаешь мои годы и мое здоровье. Все может случиться. Тебе надо встретить хорошую девушку и жениться. Я тебя до сих пор не торопила, но я должна об этом напомнить. Мы с твоим отцом жили в трудное время. Не наша с ним вина, что ты остался без братьев и сестер. Мы с твоим папой прожили хорошо. Если ты со своей женой проживешь так же, большего я для тебя не мечтаю. Обо мне не переживай. Я тебе написала все, что думала, и на душе легче стало. Не забывай тетю. Пиши ей. Она для тебя много сделала.
Крепко тебя целую, твоя мама».

2

Организационные нововведения Буркова для одних обернулись приятными плюсами, для других – наоборот. Создали долгожданный цех, производство приборов контролировали Анатолий и Илья. Можно было дать себе относительный отдых и приступить к разработке нового прибора, который по облегчающей жизнь аналогии назвали НУУ – новое управляющее устройство. Вадим оказался в худшем положении. Основу его приборов составляла феррит-транзисторная ячейка, над которой еще предстояло попотеть.

Первым собрал и испытал ячейку Илья Журавский. Потом над ней урывками колдовал Боначенко, но ничего определенного не получил. Бурков стал проявлять законное беспокойство. Однажды на собрании, когда речь в очередной раз зашла о злополучной ячейке, Побегушный возмущенно сказал:
– В чем дело? Ну там, что-нибудь особо сложное, я бы понимал. Вся страна делает, во всех журналах хвалят. Для приборов Ватагина требуется особенная. Я бы не сказал. Мудрить не надо, сложности себе придумывать.

– А вы возьмите и сделайте, – обиделся Боначенко.
– Я не отказываюсь. Николай Николаевич, надо посоветоваться. Если товарищи там где-то не могут, Кулинич и Смежнев поднатужатся. Считаю нужным включить в план работы моей группы.

Благие намерения Побегушного шиты были белыми нитками. Его подчиненные не скрывали, что желают участвовать в разработке престижных приборов, от которых возможна щедрая отдача с соответствующими оргвыводами, да и сам Побегушный поглядывал на чужую работу, как кот на сметану. Бурков заколебался. Сталкивать лоб в лоб две группы и гасить огнеопасные искры не входило в его текущие планы, а может быть, он щадил самолюбие Вадима, но Вадим сам пришел ему на выручку.
– Николай Николаевич, соглашайся – дельная мысль.
– Я – за! – обрадовался Бурков.

Аркадий Кулинич даже вздохнул с облегчением.
– Ячейка у нас в кармане! – с издевкой заключил Илья.
– Не надо язвить, – обиделся Аркадий, – зачем это? История нас рассудит.
История не рассудила.

Четыре месяца вместо обещанных двух группа Побегушного протирала штаны над ячейкой. У всех, кто знал толк в сроках работ, созревала новая волна беспокойства, но девчонки стали подразнивать Илью и Вадима, что Аркадий утрет им нос. Победный клич не заставил себя долго ждать. Вадим пожал Аркадию руку, но через неделю злая муха укусила Илью. Он своими руками пощупал и перебрал чужой товар и растрезвонил, что он не первого сорта.


Утром Бурков созвал совет в составе Вадима, Ильи и Анатолия и, по очереди прокалывая взглядом каждого, потребовал пошевелить мозгами и поискать разумный выход из гнилого тупика. Илья в ответ отфутболил Буркову свой гневный взгляд, но Бурков не поспешил выяснять, почему ему плохо сидится. По опыту, он знал, что Илья и без приглашения выплеснет все, что накипело.
– Я не могу ничего предложить, – сказал Анатолий, перехватив взгляд Буркова. – Пусть Вадим и Илья решают.

Тяжело Илье придется. Когда о проблеме сказано на ушко, от тебя не требуют решения, сиди и смотри, как другие ерзают, а если поднял колокольный звон, защищай свою позицию, но найдутся ли союзники? Вадим даже в простейших случаях все тщательно взвешивает. Он прислушивается и присматривается к каждому: в смутных намеках и сомнениях содержатся рациональные зерна – ему их перемалывать.

Выражение лица у него то заинтересованное, то удивленное, иногда даже веселое. Можно подумать, что он занят приятным времяпрепровождением, хотя он находится в напряженном состоянии поиска. Бурков не ищет решение. Ему подавай немедленный успех – трудности потом расчистим.

– Вадим, твое мнение? – Бурков не решился сразу зацепить Илью.
– Я бы хотел воспользоваться своим правом, – Вадим потрепал волосы на затылке и улыбнулся. – Давайте сначала послушаем Илью.

– О чем мне говорить? Я вчера все сказал, – но промолчать, когда другие воды в рот набрали, Илья не умел, и он продолжил сразу на высоких нотах: – Я не ставил цель доказать, что Побегушный хуже нас справился с задачей. Мы тоже хороши, но мы об этом заявили честно. Ставить такую ячейку в прибор – нельзя, и вы, Николай Николаевич, напрасно ее навязываете. Жалко Аркадия, жалко затраченный труд, но лучше отказаться сейчас, потом поздно будет. – Илья выпалил и сник, опустил голову и ссутулил плечи.

Первым тягостное молчание нарушил Вадим.
– Аркадий обиделся – кто снова возьмется за ячейку, а ячейка – это вещь. – Этой фразой Вадим раскрыл свою позицию. Бурков бросил на него острый взгляд и потянулся к телефону.

3

Илья и Анатолий уступили места Побегушному и Аркадию.
– Молодец, так их! – шепнула уходящему за стенд Илье Марина. Вчера она ободряла Аркадия, а сейчас – Илью.
– Владимир Алексеевич, в чем дело? – строго спросил Бурков у Побегушного. – Почему на терке у Ильи ячейка не работает?

– Он, там, с пола насобирал бракованные элементы. На новых будет работать.
– Если взять из одной партии, – миролюбиво согласился Вадим. Аркадий хотел возразить, но Бурков его опередил:
– Аркадий, ты не завершил работу.
– Я ее не буду завершать, – у Аркадия от волнения задергалось веко, – Илья все забракует.

– Успокойся, – Бурков положил ладонь на руку Аркадия, но обиженного Аркадия не так-то просто было успокоить.
– Если Илья такой способный, пусть сам сделает ячейку! – заикаясь от волнения, выкрикивал Аркадий, – а я, я со стороны, как, как он, посмотрю, как у него получится. Я сделал, как мог. Лучше нельзя сделать. Я перепробовал все.
Чем сильнее нервничал Аркадий, тем спокойнее становился Бурков. Идущие от души слова Аркадия могли натолкнуть его на верный вывод: Илья окажется придирчивым контролером, кто бы ячейку ни сделал.

– Еще раз попробовать не хочешь? – доброжелательно поинтересовался Бурков.
– Не хочу и не буду! Я свое слово сказал.
– Пусть будет по-твоему. Я тебя больше не задерживаю.
Аркадий не поверил. Пока он шел к дверям, он несколько раз оглянулся, ожидая, что его вернут. Бурков подождал, пока за ним закрылась дверь, и обернулся к Побегушному.

– Я не считаю, что работа не выполнена, – стал оправдываться Побегушный. – Работа, ну, там, не доведена до конца. Ватагин с Журавским не сделали. Мы сделали лучше. Надо еще чуть-чуть и будет в ажуре. Пусть Ватагин продолжит, мы ему фактически помогли. Давай вернем Аркадия. Я быстренько сбегаю. Считаю, будет целесообразным передать его Ватагину на две недели, ну, там, на месяц, я возражать не буду.

– Твои предложения меня не устраивают, – отмел его доводы Бурков. – Ты над ячейкой просидел впустую четыре месяца. Я это отмечу на собрании. Можешь быть свободен.
Не очень-то хотелось Побегушному уходить с позором. Ему бы тут же зализать раны.
– Я хотел поговорить еще по тому вопросу, ты знаешь, – униженно обратился он к Буркову, но Бурков отмахнулся от него и требовательно напомнил: – Ты можешь быть свободен.

Побегушный ушел. Бурков проводил его глазами и позвал Илью. Прежний вопрос – как быть и что делать? – встал в новой своей остроте, но Илья уже был к нему подготовлен. Пересиливая своим неистовым взглядом проницательный взгляд Буркова, он отчеканил:
– Вы хотите сказать, что я заварил кашу, мне и хлебать ее столовой ложкой.

Бурков захохотал – подделкой под искренний смех золотил Илье горькую пилюлю. Вадим тоже улыбался – представлял Илью с ложкой возле котелка с ячейками. Одному Илье было не до смеха. Решение его не радовало, но собственное нежелание не аргумент для спора.

4

Ячейки, как не было, так и нет. Советовал Илье исследовать ячейку Аркадия, но Илью хоть убей. «Почему я должен усыновлять чужое недоношенное дитя?».
Илья собрался экспериментировать.
– Ты пробовал мотать сердечники? Каторжная работа. Девчонки дадут тебе сплошной брак.

– Мне – сплошной брак? – вскипел Илья и немедленно развил кипучую деятельность: притащил необъятное количество пустых коробок. В три разные коробки он положил по пять ферритовых колец. – Знаешь, почему девчонки дают брак? – наконец, к удовольствию любопытных, спросил он. – Потому что их персональную работу сметают в общую кучу, а я каждой через час скажу, сколько у нее бракованных. В первой партии у Наташи и Веры будут четыре годных, у Леночки Чикиной один, во второй Леночка сделает два бракованных, и больше брака не будет.
– Это тебе справится с Леночкой Чикиной! – не поверила Марина.

Леночка пришла в отдел после неудачной попытки поступить в институт и оказалась симпатичным, но трудным орешком. Зная чарующую силу своей красоты и юной женской обаятельности, она позволяла себе любые капризы – все ей легко сходило с ее красивых обнаженных рук.

Попытки доморощенных педагогов воздействовать на совесть или разум Леночки разбивались о ее острый язык. Не один добрый молодец отлетал от нее в недоумении. «Ты что, не можешь толком сделать?» – горячился новичок. «Не могу, я бездарная». – «Зачем сюда пришла работать?» – «Здесь много мужчин. Меня замуж возьмут – я красивая».

Поначалу прогнозы Ильи оказались достоверными, но уже со второй партии начались отклонения: у Наташи и Веры без брака, у Леночки – брак, брак и брак. Однажды Илья положил в две коробки по пять ферритовых колец, а Лене положил пять бракованных трансформаторов.

Леночке придется добывать колечко, разматывать обмотку – издевательская работа, а винить некого, сама виновата. Кончилась пора шуток: не хочешь оказаться посмешищем – приспосабливайся к жизни.
Вечером у Леночки два трансформатора оказались годными, а через день – все пять и работа у Ильи пошла полным ходом.



Глава двенадцатая

В КОЛХОЗЕ

1

Ночью и по утрам уже случались заморозки, но надо было ехать в колхоз собирать картошку. Послали всю лабораторию вместе с Ланиным, а от бурковцев Марата и еще двоих. Нонка оказалась занятой, а Марат свободен. Впрочем, ничего с ним не случится, если он поработает на свежем воздухе.

На площади недалеко от института собрался народ – в ватниках, в старых китайских плащах, в резиновых сапогах, в ботинках, а несколько чудаков в кедах. Толпились возле огорода у старого барака, где служебные машины облюбовали стоянку, на дороге, которая составляла основную часть площади, и возле сельповского забора, за которым располагались сараи и погреба сельпо и ресторана.

У забора останавливались служебные автобусы, когда после работы отвозили сотрудников в город. Многие по привычке дожидались здесь, развесив на частоколе авоськи и сумки. Через площадь, торопясь и заметно прихрамывая, прошел Марянов. «Андрей Александрович, присмотри, пожалуйста, за народом».

Один за другим подошли два институтских автобуса и один городской. Из них высыпали опоздавшие и бегом к проходной, а колхозники, готовясь к штурму, большими группами толпились у автобусных дверей.
– Отделу выделили отдельный автобус, – заметил Марянов Ланину и, воспользовавшись замешательством, похромал к институту.

Через несколько минут показался еще один автобус. С криками «ура» бросились к нему, но он не остановился, а пошел на разворот. Многие помчались на другую сторону и заняли очередь у предполагаемой остановки. Автобус притормозил, но проехал дальше. Гурьбой побежали за ним. «Мальчишки, как вам не стыдно? Пропустите женщин».

После того, так несколько человек втиснулось в салон, шофер внезапно открыл заднюю дверь. В нее удалось проскользнуть раньше многих, но внутри растерялась. Пока таращила глаза и соображала, несколько мальчишек прошмыгнуло мимо. Чтобы не оставаться с носом, бросилась к свободному сиденью, а когда осмотрелась, уже поздно было. Захваченное сиденье располагалось спиной к остальным. Рядом сел Степа Метлицкий. Неудобное сиденье его устраивало.

Почти все места в автобусе уже были заняты, а люди еще входили. Возле Ани было место. Если попросить, она бы пустила, но зачем портить человеку настроение – она на кого-то имела виды. Витька Кромкин примостился возле нее, Марат пристроился возле Паши Шажкова третьим.

Автобус тронулся. Когда с занятых мест убрали вещи, так как те, на кого занимали, нашли пристанище, все расселись, в проходе никто не стоял. Витька Кромкин позвал к себе, но возле него свободных мест не было. Не занимать же его место. Спасибо ему, вспомнил о существовании новой сотрудницы. Степка – хороший мальчишка, но не для езды в автобусе. Он не умеет поддерживать разговор, с ним скучно, а впереди, на передних сиденьях, было весело – шутки, смех, разговоры. А потом запели песни.

Среди мужских голосов выделялся голос Феди Сечкина, но пел он ужасно. Ланин от его пения морщился, как от зубной боли, и во время паузы сделал Сечкину замечание:
– Федя, мне показалось, неправильно ты поешь.
– Зато громко, – под дружный хохот ответил Сечкин.

Иногда за одной песней немедленно следовала другая, а случалось, запевали две разные. Если никто не сдавался, тянули обе, стараясь перекричать и подзадорить друг друга. Выбор песен был случаен, но в выборе была знакомая последовательность, и рано или поздно должны были затянуть любимые песни о грустной любви.

2

Пока ехали, отогрелись и обмякли. Выходить из автобуса и окунаться в противный кусачий воздух не очень-то было приятно. Девчонки ежились, застегивали куртки и ватники на все пуговицы, поправляли платки.

До картофельного поля шли краем другого, убранного, поля по поникшей леденистой траве. Ногам в резиновых сапогах стало холодно. Сквозь облака собиралось пробиться солнце, но еще не пробилось. Перепаханная земля была скована утренним морозом. Неубранные картофелины вместе с налипшей землей с трудом выбивались из пласта и катились, как камешки, крупные комья земли, похожие на картофелины, от удара сапога откалывались от почвы и отлетали, не рассыпаясь. Над обочиной дороги у края поля, поблескивая серебристым инеем, висели, жалко скрючившись, листья деревьев.

Люди толпились кучками. Мальчишки толкались плечами, чтобы согреться. К Ланину подошел начальник чужого отдела. «Нам не попадет от ревизоров?» – «Ну, хорошо, что они смогут предложить? Трактора стоят».

– Зачем привезли в такую рань? – возмущенно спросила Тамара Осеева у Люси Батыгиной, но вопрос ее относился к Ланину, – а потом после работы задержат.
– Кажется, поводов для огорчения будет достаточно, – заметил Ланин. – Я предлагаю пойти погреться, – никого не дожидаясь, он направился к лесу.
– Позже начнем – раньше кончим, – пошутил Сечкин и пошел за ним, а следом потянулись остальные.

Через час с поля донесся рокот тракторов, и почти сразу раздался треск сучьев – соседский начальник торопил всех из леса и шел напролом. «Выводите своих, чтобы мои не могли на вас кивать».

Разморенные теплом костра люди нехотя брели к полю.
Пока прятались в лесу, вышло солнце и преобразило все вокруг. Листья деревьев поблескивали водяными капельками, распрямлялась мокрая трава, сбросив с себя ледяной панцирь. Отмякла земля. На сапоги при ходьбе налипали грязевые калоши.

Мальчишки и девчонки объединялись в пары и занимали борозды. Можно бы было пригласить Люсю Батыгину – она приятная женщина, но ее увела Тамара Осеева. Марат крутился возле Ани, издалека не видно было, с нею он вместе встал или нет – возле них толпились свои мальчишки и еще кто-то из другого отдела. Пусть устраиваются, где лучше. Если судьба не балует, почему она должна сделать исключение на этот раз.

Собрала и пересыпала в мешок первое ведро, второе, третье. И вдруг увидела перед собой резиновые сапоги. Подняла голову – Ланин собирался пристроиться в помощники.
– Андрей Александрович, вы ко мне не становитесь. Я работаю медленно. После меня картошка в земле не остается. Мы с вами будем плестись в хвосте.

– В этом есть свое преимущество – никто не наступит на пятки.
– Станьте к Тогатову или к Сечкину, пожалуйста. Смотрите, как они быстро работают.
– Дальше края поля не уйдут, а к обеду и мы там будем.
– У меня злой характер. Я ненароком какую-нибудь гадость скажу. Смотрите, потом, чур, не обижаться.

Несколько ведер собрали молча. Не такое это серьезное дело, чтобы нельзя было рта раскрыть. Неужели он может говорить лишь о работе, или он разговорчив, как Степа Метлицкий. В конце концов, это неучтиво – напросился в напарники и не оказывает женщине внимания.

– Андрей Александрович, вас просили наблюдать за народом. Вы должны ходить с прутиком и подгонять.
– Ну, какой из меня диктатор? Меня воспитала бабушка. Она по духу – интеллигентка.
– Вот это и плохо – не учила вас крапивой. Вы не замечали, как перед вами в кабинете стоит сотрудник и ждет, когда вы изволите обратить на него внимание.

В такие моменты надо видеть лицо человека. Он выпрямился и остался стоять с картошкой в обеих руках.
– У меня такая привычка? – спросил он огорченно.
– Она не делает вам чести, даже если в этот момент вы размышляете о вселенной.

Задумчиво одну за другой он побросал картошку в ведро и, склонив голову на плечо, следил за полетом каждой.
Обиделся? Это полезно. Да?! А не кажется, что несправедливо огорчила?
И вдруг увидела чужого.
– Смотрите, по нашей борозде какой-то начальник идет!

Приближался человек в темно-синем китайском плаще, в грязных сапогах, не в резиновых, а в военных. Носком сапога он выбивал картошины, кое-где останавливался и копался в земле, чего никто из своих не стал бы делать.
– Чище убирайте, работники! – закричал он. – Вы отдыхать или работать приехали? Картошки больше осталось, чем убрали! Я не приму такую работу! Какой отдел работает? Кто у вас старший?

Ланин спокойно выслушал, а потом спросил:
– Могу я поинтересоваться, кого вы представляете: местную власть или райком?
– Хоть бы и местную, тебе какая забота?
– Меня интересует, сколько за зиму картошки сгноили?
– Какой картошки? – опешил ревизор. – Ничего не гноили.

– Ну, так не бывает. Сколько тонн весною списали по акту? Кажется, так у вас делается?
– А ты спроси, хранилище у нас есть? Засыпаем в земляные бурты по старинке.
– Постройте современные склады с электрическим отоплением, не будет картошка гнить.

– Ну, хорошо, плуг картошку не выворотил. Если откапывать каждую, до морозов не уберем.
– Вообще-то ваша борозда чистая, – сменив злость на равнодушие, согласился ревизор. – Я о других говорю. Спешат, скорее футбол гонять.
– Кажется, работают, как умеют.
– Дай закурить, – внезапно, забыв о споре, попросил защитник местных интересов. Ланин повернулся к нему боком и приподнял руку.

Вот чудак, у самого руки не грязнее, чем у ревизора. Тот достал пачку, вытащил папиросу и попросил про запас еще одну. Чудаки и есть. Только что спорили, а сейчас общаются, будто спора не было. Ревизор закурил, потом уложил чужое имущество хозяину в карман.
– Пойду, пошумлю. Народ уважает окрик. Спешить станет с оглядкой.
– Ну, конечно, халтурщики притормозят, а добросовестные затеют спор и перекур устроят.
– Так и так устроят, а так – с пользой, с нагоняем. Дело проверенное, – ревизор махнул рукой и зашагал, изредка нагибаясь, чтобы выковырять очередную картошину.

– Кажется, у него есть своя логика, и работа видна, – Андрей улыбнулся. Надо было ответить на его улыбку, но в этот момент соображала, какую логику он имел в виду, а он принял все на свой счет и снова огорчился – лицо стало обиженным, как у ребенка, готового заплакать. И самой сделалось грустно.

Несколько раз, когда он бросал клубни в ведро и мог видеть, улыбалась, чтобы приободрить его, ссыпали картошку в мешок – забегала вперед, старалась попасться ему на глаза, но он не замечал, работал машинально.

– Андрей Александрович, вы теперь должны сжить меня со света. Так поступают все мудрые диктаторы.
– Ну, Галя. Я люблю поесть, но за пределами кухни я вегетарианец. Я не ем людей.

– Вы спорьте, пожалуйста, вы не соглашайтесь. Я ведь говорила с чужих слов.
– Ну, понятно, тебе от людей попадает. Правду не любят – она не для слабых. Ну, хорошо, я не такой волевой человек, как Марат. Мне, как и многим, ложь приятнее, но, как утешает себя моя бабушка, когда возвращается за забытым кошельком, лучше несколько небольших огорчений по дороге, чем одно большое в конце пути.

– С бабушкой спорить трудно. Я сдаюсь, но я должна вас снова огорчить. Посмотрите – на поле что-то случилось.
– Ну, понятно. Излагают свои принципы стороннику кнута.
– Тогда бы сошлись в кучу, а они разбежались во все стороны. Там какая-то корова, наверно, бодучая.

Он посмотрел и согласился:
– Уж очень крупная корова, вероятно, не она сама, а ее супруг.
– Пойдемте, выясним, пожалуйста.

3

Посреди вспаханного поля топтался большой сильный бык. На широком простодушном лбу удобно размещались два недлинных рога, не кривые и загнутые, как у наказанных за скверный характер бодучих коров, а ровные, точеные, у самого лба широкие, а на конце аккуратно заостренные. Кожа у быка была натянута без единой складки, красивая ухоженная шерсть приятно поблескивала на солнце.

Он был занят мирным домашним делом – хрумкал картошкой и лишь изредка переступал сильными ногами с места на место, неторопливо водя головой и большими глазами, чтобы отыскать крупные картофелины, – и только большое медное кольцо, торчащее из ноздрей, самим видом предупреждало об осторожности.
Мальчишки издалека бросали в быка картофелем, чтобы отогнать его, бык отмахивался от ушибов, как от укусов оводов и мух.

– Отгони его трактором! – крикнул ревизор трактористу. Тракторист завел мотор и, видимо, нарочно производя как можно больше шума, пошел на быка.
– Зачем вы это делаете?
– А что с ним сделаешь? – ответил ревизор. – Зверь, не понимает.

Железная громада надвигалась на живую. Бык перестал жевать и опустил голову, косясь на противника. Трактор ревел, скрежетал и приближался. Бык воинственно вздыбил загривок, нацелился рогами на врага и, копытом отшвыривая комья земли, готовился к прыжку. Напряженное противостояние длилось долго – никто не решался начинать. Первым сдали нервы тракториста. Он остановил трактор у самых рог быка и заглушил мотор.

– Ну вот, быка отогнать не могут, – возмутилась Тамара Осеева и посмотрела насмешливо на Ланина.
– За бабкой послали, – успокоил окружающих ревизор и пояснил: – Она Алешку из соски поила, одна во всей деревне его, зверя, не боится.

– Когда еще старуха прикостыляет! – не унималась Тамара. – Утром час потеряли, сейчас из-за быка стоим.
– Иди, работай, – предложил кто-то.
– Что я – чокнутая. Иди сам, если такой смелый. Больно мне надо, чтобы бык меня инвалидкой сделал.

Бык успокоился, потянулся за картошкой и отошел от трактора. Мальчишки возобновили атаку.
– Перестаньте бросаться! – закричала Галя. – Ему больно, – она подобрала несколько крупных клубней и вышла из общего кольца людей.

Алешка заметил, что к нему приближаются, и ничуть не удивился, он, наверно, даже ожидал, что к нему подойдут. Он спокойно жевал и миролюбиво смотрел простодушными доверчивыми глазами.

– Алеша! Алешечка! Что же ты людям мешаешь? Сейчас я тебя покормлю, а потом отведу домой. Ты же хороший. Ты все понимаешь.
Большая картошина угодила ему в бок. Он потряс кожей в ушибленном месте и недовольно опустил голову.

– Я вам покажу! – погрозила нахалам кулаком. – Не дразните его! Они больше не будут в тебя бросать, я им запретила. Не бойся. Сейчас мы пойдем домой.
Он поднял голову. В осанке его не было ничего настороженного.

– Алеша! Алешечка! Что же ты озоруешь? Иди ко мне. Ты же послушный. Я тебя покормлю и уведу отсюда, чтобы в тебя не бросали картошкой. Ты же не хочешь, чтобы в тебя бросали? Какие у тебя рожки симпатичные, какой ты сильный. Зачем мешать людям? Давай уйдем отсюда.

Он все понимал. Он прислушивался и не беспокоился. Спокойно жевал и ждал, когда к нему подойдут. Последние шаги надо сделать, не спеша, он поймет, что с ним обойдутся по-хорошему и послушается.
– Галя! Вернись! – раздался голос Ланина. – Вернись сейчас же!

– Я его не боюсь! Он хороший бычок.
– Вернись, ну, сколько можно говорить!
– Я уведу его с поля! Он послушный бычок. Правда, Алешка? Ты будешь меня слушать?

Алешка ничего не имел против нового знакомства. Оставалось сделать несколько последних шагов, протянуть ему на ладони картошку и погладить его, но в это время сзади послышался шум. Зачем они мешают? Оглянулась – Ланин бежал с искаженным лицом. Что это с ним? Неужели из-за меня так испугался? Вот чудак.

Он больно схватил за руку и потащил за собой.
– Андрей Александрович, отпустите меня! Я его уведу, я ему обещала.
– Ну, Галя, так же нельзя. – Ланин крепко взял под руку и повел – откуда у него столько силы взялось.

Ревизор выскочил навстречу и замахал руками.
– Вы с быком не шутите. Он прошлым летом самого пастуха на рога подловил. В хирургию возили, зашивали.
– Он бил его плетью, а с ним надо по-хорошему.
– А как с ним иначе? Человека иной раз никаким словом не заставишь, а это – зверь, бычина упрямая.

Среди знакомых и незнакомых лиц в толпе заметила Марата с побелевшим лицом. Ани возле него не было. Он издалека погрозил кулаком. Показала ему в ответ язык и спряталась за Ланина.
– Вон бабка Горячева идет, – тракторист показал на край поля со стороны деревни.

Бабка Горячева чем-то неуловимым напоминала родную бабушку. Была она в теплой домашней кофте, в больших валенках с калошами, маленькая, сухонькая, но бойкая и подвижная. Она отважно семенила по пахоте, торопясь к бычку. По дороге подняла прутик и, размахивая им, как грозным оружием, издалека напустилась на Алешку.
– Бесстыжий! Как тебе не стыдно? Ты зачем людям мешаешь? Я тебе сейчас задам!

Он тоже издалека заприметил ее, и у него пропал аппетит. Он стал жевать медленнее, машинально и, наконец, совсем разинул рот от удивления. Половина крупной картошины, сверкая свежим крахмальным блеском, вывалилась изо рта на землю. Бычок следил за бабушкой и недоумевал.

Не прутик, которым она отважно размахивала, его пугал. Да будь у нее впятеро более толстая палка, он вряд ли почувствовал бы боль удара. Интонации ее голоса сбивали его с толку. Он понял, что она считает его провинившимся, и он напрягался, но никак не мог понять, что же он такое нехорошее сделал, отчего она беспокоится, а он не хотел ее огорчить, и ему было жалко ее, и было досадно, что не может вспомнить причину.

Она несколько раз хлестнула его прутиком, и с каждым ударом он ниже и ниже клонил повинную голову.
– Бесстыжий! Как ты людям в глаза посмотришь? Им урожай убирать, а ты озоруешь. Хочешь, чтобы люди без картошки остались? Бессовестный. Пошел домой, пока я тебя не отстегала.

Бык мог бы одним фырканьем сдуть ее с поля, силы, которой его одарила природа, вполне бы хватило для этого, но именно этого он не мог сделать. Самое простое и легкое озорство из всех доступных ему, было ему недоступно, потому что это был запрет из запретов, непонятных ему самому.

Он со своей силой мог бы многое отшвырнуть, наломать, искорежить, но он не мог ничего сделать против этой маленькой старушки, потому что перед ней он сам был слабым и беззащитным ребенком.

– Стыдишься, разбойник? Не озоруй, я говорила, – она внезапно сменила напускной гнев на всепрощающую милость и с материнским порывом любви нежно и ободряюще похлопала его ладошкой по боку. – Иди домой, иди, – ласково попросила она и, будто спохватившись о домашних делах, заспешила в обратную сторону, а он, понуро припадая головою к земле, виновато побрел за нею, как бредет за строгой матерью, держась за ее руку и отставая, провинившийся, но послушный мальчишка.

– Андрей Александрович, отпустите, пожалуйста, руку. Ваш любимый бычок в полной безопасности. Я бы его увела, а вы мне помешали.
– Я не сомневался в твоих способностях, я сомневался в своих. Твои состязания с быком я бы не смог досмотреть до конца. У меня бы не выдержало сердце.

– Вы испугались, что из-за меня вас привлекут к ответственности?
– Я помешал из эгоистических соображений. Мне показалось, что я не узнаю о себе в полной мере то, что ты называешь гадостями.
– Можете не беспокоиться. Я оправдаю ваше доверие.

Как странно, что утром было грустное настроение, и было одиноко. День какой хороший – теплое солнце и тихо. Все уже забыли о бычке и расползлись по бороздам. Так и есть: Марат собирает картошку с Женькой Тогатовым, а Аня с Витькой Кромкиным, но Аня и Марат идут рядом. Правильно. Так и надо, если хотят дружить. И нисколько это не грустно. Хорошо, когда, людям хорошо, когда солнце и день хороший. А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!
– Андрей Александрович, не отставайте?


4

Вот и знакомое место.
; Андрей Александрович, о чем будем беседовать?
– Мне бы хотелось задать один вопрос. Не знаю, как сформулировать. Ну, скажем, какие у тебя планы на жизнь?
– Какие планы? Никаких планов. Полюбить и выйти замуж, если возьмут.

Горячая краска стыда залила лицо. Мало жизнь наказывала? Когда научишься сначала думать, а потом отвечать?
– Мне в институте учиться было трудно. Немного читать успевала, а на театры и музеи времени не хватало. Хочу наверстывать упущенное.

Он ничего не ответил, думал и думал, а думать он мог очень долго. Можно было бы сказать, что это неучтиво с его стороны, но такова была его привычка, не очень хорошая, между прочим, но ничего не попишешь, такая уж есть. Тугодум толстокожий, как Степка Метлицкий. Степке простительно – у него на лице написано, что до него не скоро дойдет, а у Ланина всегда такое выражение, будто он все на свете понимает, и, когда он помалкивает, прямо не по себе – так и хочется узнать, какие мысли он про тебя накручивает.

– Андрей Александрович, я рассуждаю старомодно? Я случайно подслушала разговор столичных красавиц. Оказывается, появилось новое веяние – жить для себя, в свое удовольствие.
– Ну, конечно, а зачем иначе? – он перестал собирать картошку и присел на мешок. – Жизнь смысла не имеет.

– Я не согласна. Бессмысленна пустая мертвая планета!
– Можно исходить из того, что мир вращается вокруг твоей особы, а можно признать, что существуют люди, не глупее нас.

И его жизнь не пощадила. Живет с женой врозь, и детей нет. Хочется с кем-то поделиться, но разве об этом скажешь. Вот и идут разговоры вокруг да около.
– Смертны все. Один представляет продолжение своих дел в обозримой бесконечности, а другой утешается, что пожил на славу.
–
– Андрей Александрович, возможно, мы с вами разгадаем все тайны природы, но человечество не простит нам уборку картофеля. Мы забываем о работе.
Всего несколько минут работали молча.

– Андрей Александрович, если разобраться, вы стреляли из пушки по воробьям. Получили! Вы доказывали очевидное.
– Ну, понятно, но всем ли очевидно очевидное?
– Нет основания без основания основывать основы основ.
– Как? Как ты сказала?
– Мне нравится, что вы не реагируете на мои колючки, но мне не нравится, что поле пустое. Наши ушли за горку. Это я виновата – отвлекаю вас.

Минут сорок работали в хорошем темпе. Когда перевалили за гору, многие приближались к краю поля.
– Андрей Александрович, смотрите, нам кто-то помогает.
Наверно, он заметил помощников раньше, потому что ответил, не глядя:
– Ветров и Кромкин.
– Не только они. Смотрите, за ними идут Женька и Степка.

5

После обеда ревизор направил часть сотрудников на новое поле собирать урожай после повторной перепашки. Трактора носились, как очумелые, но в бороздах картошки было мало, чтобы набрать ведро, приходилось много раз кланяться земле.
«Если подсчитать нашу зарплату, картошка обошлась колхозу в копеечку». – «А за какие шиши ты бы ее покупал?».

Когда пришли на место, откуда должны были уезжать, там стояли три автобуса. Четвертый сквозь землю провалился.

– Так я и знала! – закричала Тамара Осеева. – Нашего нет и все места заняты.
Ланин, наверно, вздрогнул от ее голоса, он прибавил шаг.
– Тянетесь, как неживые! – закричал водитель городского автобуса. – Мне в рейс идти, потом слезы лить будете!
– Не кипятись, баранку не удержишь! – крикнул кто-то.
– Я газану – и ты мне в хвост кричи советы. Доедете, не помрете. Садитесь быстрее!

Из первого автобуса, кто-то позвал Аню. Она, не мешкая, побежала туда. За нею стремглав помчался Марат, за ним Витька, Женька и еще толпа мальчишек. Самые расторопные, догадались свернуть ко второму автобусу, многие женщины помчались за мальчишками, но большая часть растерялась и не знала, куда податься.

Первый автобус, не подобрав всех, рванул и поехал. Второй тронулся за ним. Дверь долгое время оставалась открытой, мальчишки втискивались на ходу, женщины остались.
– Что же они своих не берут? – кричал водитель городского автобуса. – У меня машина не резиновая!

Выбора не было. Женщины, толкая друг друга, полезли в автобус. Водитель с недовольным видом осмотрел колеса и в каждое постучал носком ботинка.
– Садись, Галя, – позвал Ланин,
Не только сесть, но и стоять негде было. На каждом сиденье сидели по трое, проход и площадка у дверей были заполнены до отказа.

– Мужчины, если вы устали сидеть, уступите места женщинам, – сказал Ланин. В ответ раздались шутки и смех, начались всевозможные передвижения и перемещения. Мужчины с краю уступили места, а у окон, при всем желании, уступить не могли, да и желаний не было.

Все устали, томила духота и лишняя одежда, одетая с учетом утренних морозов. Ногам хотелось отдыха. Подошвы под подъемом переламывались и горели. Водитель несколько раз останавливался и, не спеша, обходил автобус. Люди нервничали и злились. При резких поворотах и остановках Ланин со своей стороны сдерживал людской напор, но с другой стороны частенько наваливались, и удерживать было трудно.

Был день зарплаты, возле института многие вышли, остались женщины и Ланин, но тут нагрянула новая беда. Водитель через остекленную стенку кабины осмотрел салон, сдвинул небольшое стекло и объявил:
– Освободите автобус! Я ухожу в рейс!
Женщины возмутились, зашумели. Водитель задвинул стекло и протяжно просигналил.

– Я с ним поговорю, – пообещал Ланин и пошел к водителю. Они долго спорили, водитель упрямо показывал на часы. Женщины пришли на помощь Ланину.
– Пока спорим, вы бы давно нас довезли.
– Мы все равно не выйдем.
– Каждая шишка свои порядки устанавливает!

Водитель обозлился. Просунув голову в салон, он закричал:
– Выходите, я вам говорю! Я не повезу, сидите, хоть до вечера!
Ланин, ни на кого не глядя, отошел от кабины, сел на свободное сиденье и уставился в окно.

– Мы не уйдем. Жаль, что вышли наши мужчины. Они бы с тобой поговорили по-другому. Нахал какой.
– Ах, так! – рассвирепел водитель. Он включил мотор и крикнул: – Последний раз предлагаю! Я увезу вас в деревню.
– Только попробуй!

Автобус рванул, домчался до дороги и резко остановился. Водитель заглянул в салон, злорадно оскалил зубы, но ничего не сказал. Автобус снова рванул и круто свернул в противоположную сторону от города. «Куда везешь? Остановись, негодяй!». Водитель остервенел и гнал автобус, что есть силы. Ланин быстро прошел по салону и грохнул кулаком в стекло.
– Остановись немедленно!

Автобус резко затормозил и съехал на обочину. Почти каждый, выходя, выкрикивал водителю какую-нибудь гадость. Он сверкал зубами, но помалкивал. Женщины заторопились к остановке городского автобуса.
– После такого приключения, кажется, не мешает прогуляться. Ты не очень устала? Пойдем? – предложил Ланин.

6

Долго шли молча. Все так же светило солнце, и небо было чистым и безоблачным. День чудесный, а на душе противно.
– Между прочим, шофера наших автобусов тоже хороши. Зачем они уехали, пока не все сели?
– Один показал дурной пример… Не даром говорят, паршивая овца все стадо портит.
– Если пастуха нет. Вам не хотелось стать таким пастухом, чтобы в стаде не заводилось паршивой овцы?

– На эту работу есть десятки охотников, но не они изменят жизнь. В ближайшие полсотни лет ученые поймут человека.
– Пока поймут и потом его изменят, начальник автобазы на казенном автобусе отправил тешу в лес за грибами, и ничего вы с ним не сделаете. Вот вам вся ваша теория с надеждами. Пастух должен стегать плеточкой, но вы на это не способны.

– Кажется, недавно ты утверждала, что с бычком надо по-хорошему.
– Мало ли что я утверждала. С одним можно так, а с другим нужно иначе. Но я не люблю пастухов. Они пускают в ход плеть там, где легко обойтись без нее, и не пускают там, где необходимо.

Внезапно он взял ее за руку – она замерла, и он вынужден был остановиться. Его опрашивающий взгляд блуждал по ее лицу, но ее глубокие, темные глаза оставались неподвижными, пока она не сказала:
– Я за версту с прибавкой чувствую боль и несправедливость.



Глава тринадцатая

КАБИНЕТЫ И КУЛУАРЫ

1

Возбужденный Илья вбежал в лабораторию, безумными глазами осмотрел помещение и, не отдышавшись, спросил, где Бурков. В последнее время все настолько заняты производством и испытаниями, что сотрудников легче найти в цеху, на испыталке или у заказчиков, чем на рабочем месте. Илья заработался и забыл о реальной жизни.
– Что у тебя стряслось?
– Опять крыша протекла. Я остановил испытания.

Илье можно посочувствовать. На испытательной станции холодно и неуютно и без атмосферных неприятностей, над температурной камерой вечно протекает крыша, стоит заморосить дождику, а на улице вторые сутки не перестает обложной осенний ливень, но остановить работы в сложившейся обстановке – более чем серьезно.

За такой поступок не пригласят фотографа запечатлеть Илью для доски почета. Из Юганска летят телеграммы, из родимого госкомитета приезжают комиссии за комиссией, у Марянова, Бутаева и директора дребезжат телефоны – всем давай-давай приборы. Чтобы остановить испытания, надо иметь виды на местожительство в соседнем городе.

– Бурков такой ерундой не желает заниматься, – с обидой добавил Илья. – Я сам к главному инженеру ходил – да он меня мало празднует.
– Как бы теперь твоим телом не закрыли дырку в потолке. Дай отбой, пока не поздно, Матросов.

– Ладно, успокоил. Двигай по своим делам. Ты куда шел?
– К заказчикам, к Звонову.
– Постой, идем вместе. Попрошу-ка я Звонова вмешаться в это мокрое дело. Посмотрим тогда, кто запляшет возле приборов с тряпкой.

2

Майор Звонов в отличие от многих штатских не стал изображать, что по горло занят. Не успела отвориться дверь, он рассмотрел посетителей в полутемном коридоре и пронзительным голосом скомандовал:
– Заходи, Илья! Заходи, Марат!
Вразнобой поздоровались.

– Пожаловали, профессора, – Звонов каждому протянул руку. – Садитесь. Ну что, Илья? – он грозно уставился на Илью – растрепанные брови сдвинулись друг к другу, а зрачки хищно сошлись к горбатой переносице. – Ты у меня смотри! – он энергично погрозил ему указательным пальцем. – В душу твоего родителя!

В подобной манере Звонов выражал свое радушие тем, кого хорошо знал и кому доверял.
– А я что? Я – ничего, – Илья не смутился, хотя выдержать хищный взгляд Звонова было не просто.

Кто без греха перед военной приемкой? Дороги и цели как будто одни, а подходы разные. Заказчик обязан следить за соблюдением предписаний, а разработчик снисходительно относится к отступлениям от догм. Но, даже если совесть чиста, когда, не мигая, смотрят на тебя в упор, поневоле начинаешь перебирать в памяти, не оступился ли ненароком и не нарушил ли вещие заветы циркуляров?

– Я тебя посадил за себя – и сиди! Я не посмотрю, что ты профессор. Смотри, Илья! – Звонов снова погрозил Илье пальцем.
– Все нормально, Арсений Анисимович, не подведем.
– Так бы сразу доложил. Не жди, пока припомню отца с матерью.

Никаких заметных движений мускул лица Звонов не сделал, но, может быть, из-за того, что перестал смотреть пристально, хищное выражение исчезло с его лица, и он, повернулся к следующему собеседнику.
 
– Марат! Как поживает, Веня Соломкин? – так же громко и пронзительно, как до этого допрашивал Илью, спросил Звонов. – Не обижай его, – просьба прозвучала в форме приказа, но Звонов окрасил его такими оттенками интонации и придал лицу такое выражение, что приказ запечатлелся как убедительная просьба, в которой нельзя отказать.

– Он свой в доску мужик, – продолжил Арсений Анисимович, – я его сразу приметил. На всю фирму два таких рубильника: у него и у меня, – для убедительности Звонов потрогал пальцами нос.
– Есть еще, Арсений Анисимович, – возразил Илья.
– Остальные самозванцы, – Звонов даже не обернулся к Илье, но Илья не унимался.

– Новый парень появился, Тим Рант. Он не самозванец. Отличный турист, на гитаре играет и поет хорошо.
– Мне уже доложили, но я его еще не видел. Не подведет мою команду? – только теперь Звонов взглянул на Илью.
– Не подведет.
Звонов остался доволен ответом и повернулся к Марату.

– С чем, Марат, пожаловал?
– За своими документами.
– Ну и сиди! – Звонов снова перешел на высокие тона. – Поговорим по-человечески. Люди мы или роботы? Зачем живем? Патрон сюда, гильзу туда? Так мужики? – он перевел взгляд на Илью. – Илья! Что ты сидишь, будто тебе снизу штопор ввинтили? Опять прибор твой накрылся?

– Хуже, Арсений Анисимович.
– Докладывай, чего молчишь? Дело горит, а мы лясы точим.
– Опять крыша протекла, Арсений Анисимович. Приборы водой залило – работать противно. Вы бы нам помогли.

– Как тут не применить крепкое русское слово? А? С весны крышу латают, до сих пор не залатали. Взяли моду, в крестителя! Испокон веку на Руси крышу шалашом ставили. С нее снег сползал, и вода стекала. Слизали за кордоном плоскую крышу, а про нашу зиму и осень там думали? – Звонов выдержал паузу, давая возможность каждому высказать свое мнение, а потом лицо его снова приобрело хищное выражение. – Мужики, а вы, когда с чужих приборов свои слизываете, про снег и воду думаете? А?

– Мы, Арсений Анисимович, если прибор не выдерживает испытаний, переделываем, а крышу никто ремонтировать не желает.
– Стал бы ты переделывать, если бы я тебя не гонял в хвост и в гриву. Где ОТК для крыши? Видел его? Смотри, Илья!
– У меня все нормально, Арсений Анисимович.
– А крыша течет, профессор?

Звонов сказал об этом достаточно грозно и иронично, и Илья тут же принялся оправдываться:
– А что я могу сделать? Я главному инженеру своими руками пяток докладных готовил.
– На какой бумаге? – внезапно прервал его Звонов.
– На обычной,– ответил Илья опешив.

– Пиши на наждачной. Он твои докладные в туалете читает. Я, мужики, гляжу – на гражданке содом, как в армии. Инженерный главарь за лето одного рабочего и метр рубероида не нашел. И вы хороши, герои. Долго сидеть будете? Шелуха луковая мимо вас шелестит и на посты лезет, а вы нос воротите, интеллигенты, в крестителя. Где мои генералы и полководцы? С кем мне служить? Кому доверять? Видали? Старолатов вошел в золотой фонд административных нахлебников. Отдел завалил – его назначили начальником цеха. Был бы я директором, я бы вас расставил по ранжиру. Илья, я тебе что предлагал? Ты бы уже был заместителем начальника цеха. Сколько вы получаете, профессора? Сто десять с подоходным? Вам жениться пора, правильно я понимаю? На что семью содержать будете, отцы? За что жена вас любить будет? За штаны с заплатами?

Звонов по очереди смотрел то на одного, то на другого – в выражении его лица не было ни тени самодовольства человека, поучающего юнцов, к которому поневоле относишься с предубеждением. Сочувствие и доброжелательность Звонова, хотя и высказанные в своеобразной форме, лишний раз убеждали, что он – свой в доску мужик.

– Побегушный ваш носится, как майский жук с соломиной, глаза начальству намозолил, незаменим, как Фигаро. Что он сделал, я спрашиваю? Житянин в высшие сферы полез. Партийным вождем научных отделов его выбрали. Говорить научился без матерных слов, а чему научился как конструктор, где его работа?

– С Житяниным ладить можно.
– Он что? Головастее тебя, Марат?
– Не головастее, – сказал Илья.
– Понял? Илья не продаст. Можно ладить – сработаемся. Вы, отцы, подумайте – вам жизнь строить. Я должен знать, кто со мной: Коля Бурков, Марат, Илья или Старолатов, Побегушный и прочая шелуха. Пока вы будете тянуть из болота провинциальную науку, последние порты по шву разойдутся, а жить надо.

Доля привычной житейской правоты была в его рассуждениях, но есть свое представление о жизни, путь выбран – зачем же сползать с него?
– Вы мне намекните, я устрою протекцию. Думайте, мужики. Мое дело – предложить, вам выбирать.

Чтобы категорически отказаться и возразить, нужен успех, а его нет, и в ближайшее время не предвидится. Сидели перед ним без вины виноватые с постными лицами.
– Что носы повесили? Интеллигенты, мать вашу! Я вас на преступление не толкаю. Я от души.

Он внимательно смотрел то на одного, то на, другого, во взгляде – ничего хищного, это был взгляд человека, который пытается проникнуть в суть явлений и волей, и авторитетом убедить в своей правоте, убедить, а не неволить. Он оставлял за каждым право выбора и первый сменил тему разговора, помогая преодолеть возникшее чувство неловкости.

– Илья, я просьбу помню – сейчас спущусь на испыталку, а ты, Марат, исправь документы, я отметил, где надо. Ко мне комиссия придет – я им не тебя и твою совесть к делу приколю, а документы. У меня должно быть чисто, я не все звезды на погоны собрал. Я тоже живой человек. Понял?

3

Бурков появился в лаборатории через полчаса. Илья рассказывал ему с пафосом и многословно, повинуясь инстинкту: лучшее средство зашиты – нападение.
– Николай Николаевич, я так больше не могу. Там Нонна, Марина, Тамара Осеева. Работаем по две смены, без выходных, сколько можно? А теперь еще должны работать в луже. Работаем как чернорабочие, все своими руками – приборы таскаем, гайки крутим. Начальство требует от нас высокой организованности, а самим наплевать на нас. Ради чего мы будем надрываться?

Недовольство давно зрело. Время от времени в споры об опостылевших условиях работы вовлекались все от Тамары Осеевой до Вадима, но до Буркова недовольство докатывалось в ослабленном виде. Сегодня оно впервые мощно выплеснулось на него от верного и преданного Ильи, который всегда первым готов был грудью встать на защиту его разнообразных начинаний. Это уже симптом, от которого не отмахнешься, но, с другой стороны, обиды можно излить наедине и не наносить удара в спину.

Бурков сидел чернее тучи, и можно было только догадываться, какие усилия он затрачивает, чтобы не накричать на Илью. Внезапно он стал приподнимать стекло и долго не мог с ним справиться. Он вытянул из-под стекла листок с телефонными номерами, поискал, куда бы его пристроить и вставил на прежнее место, а потом потянулся к телефону, нехотя поднял трубку, набрал две цифры номера и уронил телефонную трубку на рычаги. Он хотел и не хотел звонить главному инженеру.

4

Для главного инженера это был бы противоречивый сюрприз. В последнее время не баловал его Николай Николаевич визитами и звонками. По общему кулуарному мнению, энергичному Буркову давно стали тесны масштабы лаборатории. Может быть, Николай Николаевич, окрыленный размахом своих работ, примерялся к вышестоящим креслам, но вряд ли обсуждал с кем-нибудь траекторию возможного полета ввысь. Однако кулуарные стратеги решили, что Бурков «созрел», и в междусобойных разговорах стали прогнозировать вероятные места приложения его неуемной энергии.

Взоры обратились на ступеньку выше, но она была занята Маряновым. В едином течении желающих вывести Буркова на посты появилось два потока мнений. В одном считали, что раз Бурков энергичнее Марянова, он его и свалит, в другом говорили, что Марянов мужик с головой, и хотя уступает Буркову в резвости, но вполне на месте, а поэтому Бурков сразу пойдет выше. Масло в тлеющий огонь, сам того не желая, подливал Звонов. Он везде и повсюду расхваливал команду Буркова и самого Николая Николаевича – «самобытного и толкового организатора».

Звонова уважали, и слово его многое значило. Тогда кулуарцы обратили взоры на главного инженера, который ни в какое сравнение с Бурковым не шел. Нельзя сказать, что главный инженер ничего не делал. Он добросовестно подписывал любые бумаги, причем не так, как некоторые, которые собственную фамилию укорачивали до нескольких закорючек, а с удовольствием, каллиграфически выписывая каждую букву своей фамилии – Бесфамильный. Он охотно сопровождал любые комиссии, даже мог покинуть кабинет и потребовать от подчиненных «давай-давай», но ничем особым больше, кроме умеренных нагрузок на голосовые связки, себя не утруждал.

Производство требовало свое. Надо было сначала создавать, а потом укреплять цех, надо было развивать технологические и производственные службы, а главного инженера существующее положение вполне устраивало. Ничего укреплять и развивать он не собирался. Бурков сыпал идеи, убеждал и требовал создания единых для всех отделов инженерных служб. Может быть, его не так уж сильно заботили общеинститутские дела, но он понимал, что только так можно добиться для себя самого необходимого.

Поскольку институт только становился на хрупкие ножки, и то, что требовалось Буркову, требовалось многим другим, его многочисленные начинания охотно поддерживали. Главному инженеру ничего не оставалось, как выступать в роли осмотрительного человека, который вынужден заниматься тем, чтобы смотреть, как бы чего не вышло. Нельзя сказать, что позиция главного инженера была надуманной. Любое дело, кроме явных плюсов, имеет невидимые минусы, впрочем, также как, кроме явных минусов, – невидимые плюсы.

Нельзя также сказать, что главный инженер был в одиночестве. Высокий пост сам по себе обеспечивал ему энное количество союзников, другую часть союзников составили те, кто разделял его позицию. Хорошо, когда начинание навязывают сверху. Тогда оно окружено ореолом необходимости и преимуществ. Хуже, если его толкают снизу – оно окружено частоколом недостатков, а не каждому хочется вместо привычных удобств приобретать непривычные неудобства и приспосабливаться к новому укладу.

 Само по себе новое начинание не свершится. Для его осуществления надо приложить энергию и старание. «А зачем оно мне? – говорил в узком кругу главный инженер. – Зарплаты оно не прибавит». Горькая доля правды была в его рассуждениях, и его охотно поддерживали союзники, впрочем, точно так же, как Буркова поддерживали его сторонники.

 Поскольку по объективным причинам образовались два лагеря, кулуарцы разбились на два клана болельщиков. Представители одного клана соглашались с мнением Звонова о том, что Бурков – «самобытный организатор», представители другого клана считали, что Бурков – зарвавшийся проходимец. Так как сам факт существования фрондирующих лагерей воздействовал на умы болельщиков, по всем законам природы началось ответное воздействие болельщиков на оба лагеря.

Лидеры противоборствующих лагерей выступали в разных весовых категориях, но именно поэтому они совершенно по-разному воспринимали реакцию болельщиков. Если Бурков, когда кто-нибудь похлопывал его по плечу и говорил: «Тебе бы быть главным инженером», воспринимал это как шутку или похвалу, то главный инженер, когда ему любезно намекали о циркулирующих слухах, относился к подобным неуместным шуткам без должного чувства юмора.

Нельзя сказать, что главный инженер боялся Буркова как конкурента на свой пост, и что его положение из-за неурядиц с инженерными службами было шатким. Не Бурков его поставил на этот пост, не Буркову его снимать. Нельзя сказать, что главный инженер был необъективен к людям. У него не было любимчиков. Ему было все равно, кто перед ним: верный и преданный до икоты Старолатов или Марянов, которого легко огорчить или обидеть, но которого испугать невозможно.

Главный инженер не хотел кого-либо пугать или кому-нибудь грозить. От природы он был не злой человек. Он спокойно относился к каждому, кто от него ничего не требовал. Он и о Буркове легко забывал, но, когда он видел его или слышал о нем, помимо воли в душе его закипало раздражение. Он воспринимал Буркова как человека, который по глупости неумело заварил крутую кашу, а теперь не знает, как расхлебать, а поэтому пытается свалить все со своей головы на голову главного инженера.

После создания цеха акции Буркова на кулуарной бирже мнений существенно повысились, а отношения с Бесфамильным стали ледяными. Главный инженер, как говорится, в упор его не видел, не слышал и знать не хотел. Бурков же, встречая непонимание Бесфамильного, пытался искать обходные пути.

Кулуарные стратеги ликовали. Их предположения сбывались. Не спроста главный инженер не терпит Буркова, и не спроста Бурков, еще не став главным инженером, действует через голову Бесфамильного. Вот почему не под силу оказалось Буркову сделать такое простое дело – набрать третью цифру телефонного номера.

5

Бурков обвел взглядом лабораторию, обходя Илью, и пристально посмотрел на Марата, но Марат спокойно выдержал его взгляд.
– Чего же ты хочешь? – тихо спросил Бурков у Ильи.
Илья до сих пор не сел – прислонившись к приставке стенда Вадима, он тревожно ожидал решения.
– Я хочу, чтобы немедленно починили крышу, – с волнением в голосе, но достаточно твердо ответил Илья.

Бурков не ожидал такого ответа. Он дернулся к телефону, но остановился, впился взглядом в Илью. Промедление смерти подобно – время было упущено. Он достаточно продемонстрировал Илье, в каком безнадежном положении находится, и предоставил право судить и принять решение, но судить, учитывая все мыслимое и немыслимое, а Илья принял решение не в пользу Буркова, и на иной путь его теперь не собьешь. Его можно понять. У него там Нонна, Марина, Тамара Осеева.

С такой работой, в таких условиях у них и без лужи под ногами переполнилось терпение, а лужа послужила последней ведерной каплей. Тамара на высоких тонах высказала Илье все, что на душе накопилось, Нонна с Мариной ее поддержали, и Илья, у которого нервы давно перешли всякие пределы и работали в запредельной области, завелся и пообещал и девчонкам, и себе стоять насмерть.

 Без победы ему нет пути назад. Разумеется, Бурков может заставить его дать обратный ход, и Илья, стиснув зубы, попятится, но Николай Николаевич не станет рисковать. Судьба приборов и взятых с потолка оптимистических сроков зависит от бескорыстного энтузиазма Марины, Нонны и других, а их энтузиазм держится на вере в Буркова. Звонить главному инженеру – столовой ложкой хлебать унижение, нажимать на Илью – рубить сук, на котором сидишь.

– Хорошо я доложу Марянову, – сказал Бурков и встал из-за стола.
Прекрасный выход – все спустить на тормозах и уйти в сторону, а Илью отправить под горячую руку Марянова.

Минут двадцать прошло в гробовом молчании – Илья нервно кружил по лаборатории. Внезапно в коридоре послышался смех Буркова. Он вошел в лабораторию, и это уже был прежний Бурков, а не тот, который сидел здесь полчаса назад.

– Илья, Звонов остановил приемку и поднял всех на ноги. Уборщицы вытрут лужи и протрут приборы. Главный инженер дал директору и Звонову честное слово – как только перестанет дождь, послать на крышу рабочих. Тебя это устраивает?
– Вполне. От бесполезной овцы – хоть шерсти клок.

6

Витька Кромкин сказал, что придется помочь лаборатории Буркова. Нуров и Аня встретили его сообщение в штыки, да и Степа с Женькой приуныли. «Это начало! Они нас съедят». Никого Бурков есть не собирался. Мальчишки у него зашились. Почему не помочь, если надо. Аня накрутила Витьке хвост, и Нуров поддержал ее.

– Андрей Александрович, мы не хотим помогать Буркову, – Аня сказала. – Не хотим быть у них на побегушках.
– Буркова предупреждали, что его авантюризм плохо кончится. Если он не получит по ушам, это не послужит ему урокам.
– Ну, понятно, но вместе с ним уши подставят Ватагин, Ветров и Марянов.

Нуров никогда не отказывался от своего мнения, даже если предчувствовал поражение.
– Правы или мы, или они, – он сказал. – Мы не просим помощи.
– Ну, хорошо, мне не нравятся методы Буркова, – согласился с ним Андрей, – но я не уверен, что только наш путь верный.

– Нам надо иметь такие работы, – вмешалась Аня, – чтобы они, как у Буркова имели выход.
– Надо отделаться малой кровью, – сказал Нуров и хитро улыбнулся. – Галю послать к ним. Она наведёт у них порядок. Всех по струнке построит.
– Галю сдать на съедение? – возмутился Кромкин. – Они же нам её не вернут.

Почему они считают, что на съедение? Надо же ребятам помочь.
–    Галя, пойдешь? – спросил Нуров.
Не успела ответить – Ланин вмешался.
– Конечно, надо отделаться, послать сильную группу: Кромкина и Аню.
– Не очень вы меня обрадовали, Андрей Александрович.
– Вы с Виктором обрадуете сами себя, когда успешно справитесь с заданием..