Бусый бор. гл 3

Аннотация:
Боярин сердито запыхтел, вспомнив невзгоды прошлогоднего похода на хана Гирея. Весна, лето, осень – все пошло прахом и позором. Васька Голицын, сука ряженая а не князь, полюбовник царевнин, пошел за славой, а нашел – позор. Едва угреблись из паленой степи. Роман и сам не понимал как спасся, чудом выжил...
Текст:
глава 3.

    Березняга - селище крупное. Вытянулось вдоль речки тремя десятками курных изб. Широко, вольно, земли не жалея. Зады дворов баньками и огородами опускаются к самой воде. За плетнями темная ботва репы и фасоли, длинные ряды взлохмаченных капустных кочерыг. На бугор уселась толстыми бревнами приземистая церквушка с колокольней, под покосившимся от недавней бури, вызолоченным. крестом. За частоколом тына обширный боярский двор, мимо которого скучнеет слабо езженная, затравенелая дорога. Путик петлял дальше, терялся в густых лесах, вел на полуденную сторону к самой княжеской вотчине.

Ростошка была так себе, не река и не ручей. Летом она сильно пересыхала, даже заболачивалась. Играла широкой волной только по весне, или в сильные летние дожди. Вот и сейчас, нахлебавшись дождевой воды, она резво плескала мутными волнами, загаженная лесным мусором и сучкастым буреломом.

Боярин Роман с утра проснулся не в духе. Ломило виски, болела голова от медовухи с вечера выпитой. Вперевалку ходит по усадьбе, не мужик - медведь косматый. Нечесаный, сафьяновыми сапогами дворовую грязь месит. Под зеленого шелка рубахой широкая, волосатая грудь, зевал, скреб ее пятерней. Нравом крут, рука на тычки скорая, попрятались по постройкам холопы дворовые. Не зря Романа прозвали Шелепугой. В гневе бил наотмашь, словно не рука а впрямь - шелепуга.

Низкорослый, почти квадратный. Из черной бороды выпирают яблоки румяных щек. Звероватый на вид Роман был очень силен. Руки перевитые узлами мышц, но телом грузен: сказывался лишний жирок от чревоугодия. Взгляд острый, голос зычный. Усмирить боярина могла только его сердобольная ко всему супруга, но она третий день как уехала с детьми в отеческую вотчину, погостить у заболевшей матушки.

На дворе парило, густо воняет навозом и еще чем то гнилым и тошнотворным. Сердится боярин, смотрит в серое небо: самое время покосу, а тут, на тебе! Прохудилось небо, сеет мелким дождем как ситом. Разносит моквУ с небес по три раза на день. А что за день не выльет, небесная лохань опрокинет на землю ночью. Сено на корню преет. Вымокала, выбеливалась, прибитая к пашне, почти уже созревшая рожь. Одни грибы, взбеленившись от радости, лезут из под гнилого листа, нагло, как ряженые гости в дом на Святки. Бери не хочу, возами вози…солили бочками.

«Тьфу!», сплюнул боярин и резко развернулся. Разъехались, заскользили по густому месиву ноги. В бороде запуталась зеленая муха.

Крикнул ключника. Что боярину с того что на дворе полдень? Велел истопить баню от скуки. Скоро яростно хлестался березовым веником под низким, закопченным потолком. Баня топлена по черному, густо едким дымом пропахла. Напарился, вернулся в светлицу, в глазах жаркий морок полыхает.

Выдул жбан кислого ржаного кваса, разом, не передыхая. Крякнул. Довольный, вытер усы и бороду. Притянул ближе блюдо с пряженой в чесноке бараниной, зачавкал сочно, выбирая куски пожирнее, хрящи помягче. Жаркое запивал шипучей брагой и снова, вымакивал краюхой хлеба подстывающий жир, заедал мясное рассыпчатой пареной репой, вкусно хрустел зеленым луком.

В светлицу вошел ключник Лукашка, встал смиренно, скорбно поджал бледные губы, украдкой бросил на чавкающего хозяина острый взгляд.

- Чего тебе? – пробурчал Роман, чувствуя, как уходит, вытекает из его грузного тела щемившая с утра тоска и злость.

- Из Ступино, человека прислали. Звать?

- Зови! – подобрел боярин, густо рыгнул, вытер суконным рушником масляные губы и руки.

Низко склонившись под притолокой двери, вошел отрок, румянец в щеку, армяк глиной заляпан. С дерюги на чистый пол грязная лужица набежала. Затоптался, зашлепал лаптями по скобленым доскам, выхватил взглядом образа, перекрестился, поясно поклонился.

- Ну? – рыкнул боярин, вперив в отрока тяжелый взгляд.

- Так я и говорю, - замялся парень перед тучным боярином, оробел.

- Ну? – снова буркнул Роман, нетерпеливо шевельнул бровями.

- Так это… От старосты я… От Миронки… Вот, послал известить: неладно у нас, боярин. Сенокос на дворе, а народ ропщет… Боится в лес на покосы ехать.

- Что за беда? Говори толком, не мни слова как старый конь овес!

- Так я про то, боярин! Как хлобыстнуло Егория, Сечник который, сосной по маковке, так и началось. А там, Катеринка, с детками по грибы пошла, и пропали детки...

- Как пропали? Что, Сечника убило? – выпучил глаза Роман.

- Насмерть! – вздохнул отрок: - И лика божьего не узнать. Как есть, всю черепушку в лепеху смяло. А Пятунька с Агафьицей – пропали. На другой день всей деревней искали, каждый куст перевернули. Нет их, и все тут…

- А Катеринка, что бает? – спросил боярин. Он был сильно удручен известием о гибели Сечника: добрые руки были, крепкий мужик. Дети мало интересовали Романа. Дети, они под богом ходят: одних забрал, других даст. Не разучились рожать бабы. А вот мужики, тут хуже… Разор…

- То и говорит, что на голос их держала! Рядом были, и пропали. Только чудно, она их в березняк повела, а сама вышла в ельнике. Под самой рекой… Аж в Бусом бору.

- Знаю тот лес! – кивнул боярин: - А в чем страх? Не впервой малые в лесу гинут.

- Катеринка говорит, что ее сам леший по лесу повел… От деток отманивал! То тут, то там – откликнутся! А то и сразу, вразнобой и порознь! – голос парня задрожал, он часто закрестился и испуганно зашептал: - А ну как правду говорит баба? Как в лес идти?

- Врет баба! – отмахнулся боярин: - Прозявкала детей, перепугалась и врет! Как бы детишек волки не заели. Все может быть. Слышал я, по прошлому году, что в Бусом бору стая обжилась. Побить бы их надо было, да недосуг. А все - Крым проклятый… Удумалось Соньке царице на татарина войной идти. Вот и доходились, сами чуть живы вернулись. В портах замаранных…

Боярин сердито запыхтел, вспомнив невзгоды прошлогоднего похода на хана Гирея. Весна, лето, осень – все пошло прахом и позором. Васька Голицын, сука ряженая а не князь, полюбовник царевнин, пошел за славой, а нашел – позор. Едва угреблись из паленой степи. Роман и сам не понимал, как спасся, чудом выжил. А три ратника, своих, не чужих холопов – сгинули. Четвертый, Пеструха – вовсе, не ведомо где пропал. Должно быть, сволочуга, в бега кинулся, к казакам прибился. Сколько денег пропало, не счесть… Одно разорение боярству, а не война. А Голицыну, слышно, едва не воз червонцев отвалила, и еще в койку с собою, рядом ложит. И-и-эх! Царица! Измельчало княжество, перевелось боярство! Где ты, царь батюшка Алексей Михайлович? На кого так рано Русь оставил? Пропадать, с такими правительницами!

От горькой обиды за себя щемило в груди. Боярин заглотнул полный ковш браги, прислушался к заурчавшему нутру. Вроде как отпустило. Отрок не уходил, пялился на простор горницы, на сытого боярина.

- Чего еще? Или не все донес?

- С дьяком плохо! С Глазком! Вчера по утру нашли его дома, на полу валялся. Плох он, обеспамятел. Лежит, мычит. Глаз ворочается, а язык – косным стал. Миронка говорит, должно быть его ночью громом ударило. Сильно громыхало той ночью, страх как сильно.. Вот и послали меня, известить… Ты боярин, тебе решать.

- Решать! – передразнил парня покрасневший от выпитого Роман: - А вы на что? А-а? Дети малые? Грозы убоялись? Лешего отвести от села не можете?

Парень смолчал, поклонился и шагнул за порог. Боярин зло буровил его сутулую спину сердитым глазом.

- Постой! – внезапно окликнул он отрока. Тот испуганно повернулся. Боярин поколебался и добавил: - Передай Миронке, на днях пусть ждет. Сам приеду… С холопами. Велю - харчей поболе наготовить, знаю я вас. Своего боярина голодом уморить готовы! Ступай!

Роман долго сердито сопел. Все шло вперекосяк, неправильно.

- Слышал? – обратился он к ключнику: - Вели собираться, Сеньке, Ваньке и Трошке. Да Лукашку, того, который белку ладно бьет, не забудь. Псаря извести. С рассветом отбудем в Ступино. Я им покажу, как надо лешего изводить. Холопы…

В сердцах выдул еще ковш хмельного, и завалился спать.