Сочельник

В темноте декабрьской ночи серебрится заснеженная мгла. Свет от бабушкиного ночника, отражаясь в стеклах оконных рам, таинственным образом накладывается на картинку пустой дороги, проходящей под самыми окнами. В моей голове роятся мысли, похожие на хрупкие кленовые семена-самолетики. Порой они то собираются в замысловатый узор, то вдруг разлетаются под порывами лишённого запахов декабрьского ветра. Ветер качает фонарь, он поскрипывает, кружит тени деревьев, те сплетаются ветками и образуют сказочный хоровод. Сон не приходит. Ночное небо синим покрывалом тихо заползает в комнату и почти пугает меня, если бы не Луна. Она отполировала мебель и омыла беленые известкой стены серебристым светом так, что в легкой оцепенелости мне вдруг кажется, что на комоде игрушечный домик с засвеченными оконцами вдруг начинает трепетать, становится бесплотным, точно видение. Вместе с ним зашевелилась висящая на гвозде шуба, издали слабый стон диванные пружины. Из приоткрытой форточки вдруг потянуло ледяным сквознячком, он звякнул шпингалетом, пошевелил бахрому плюшевой скатерти, коснулся студеными пальцами моих щек. Ровно в полночь, ради экономии, в городке выключают все фонари. Как будто по щелчку декорации за окном меняются и теперь Луна, стоя ровно посередине черного квадрата неба, заливает двор зеленым светом, в котором белые сугробы начинают флуорисцировать, а воткнутые в них кусты становятся видны до малейших деталей ярко, как днём.
– Всё, больше не могу! – собственный голос возвращает меня в реальность. Я сажусь в постели, закутываюсь в одеяло с головой и начинаю раскачиваться, тихо подвывая в надежде на бабушкину чуткость. Мерный храп с соседней кровати уверяет меня, что потраченное на ожидание время не имеет смысла.
– Бабушка…, бабушка… – вздохи затихают.
– Чего тебе, Маруся?
– Можно мне сегодня спать с тобой?
– Ну что ж, иди.
Одним прыжком я покрываю расстояние от раскладушки до ее кровати. Панцирная сетка, взвизгнув и на мгновенье запротестовав, смиряется с безысходностью.
– Баб Уль, расскажи сказку, чур, не страшную.
Бабушка долго вздыхает, перебирая немногочисленные варианты, – Ну, слухай… – знакомый рассказ про Снегурочку льётся по заведенному кругу. Под бабушкино мурлыканье лесной домик на комоде превращается во дворец Деда Мороза, тени снежных хлопьев покачиваясь опускаются на хрустальный порог. Наконец-то убаюканная, я засыпаю.
Поутру ночник невинно улыбается домочадцам полуоткрытой дверью, расписными наличниками и заиндевевшей трубой.
Неделю назад вместе с букетиком хризантем его подарили бабушке на день рождения. Прелестный лесной домик с котом на крыше и зайцем у двери обещал мне массу милых сюжетов для новогодних историй.
Сегодняшнее ночное приключение требовало объясненний, и при свете дня я решила перехватить инициативу: «Сейчас я во всем разберусь!». Для начала стоило убедиться, что это всего лишь реальный объект бытового назначения. Я покрутила дом в руках, нажала кнопку, и маленькая лампочка вспыхнула внутри безобидной игрушки. Просто не верится, что этот негодник всю ночь пугал меня шорохами под половицами и тенями, выползающими из-за шкафа. «Так дальше не пойдет!»
С языка слетела новенькая, намедни приобретённая в коммунальной кухне и ещё ни разу не использованная фраза. «Чтоб ты сдох!» – я выбросила руки колдовским жестом в сторону наивного оппонента. Свет в слюдяных оконцах два раза беззвучно икнул и погас. Я не могла поверить своим глазам.
– Я его не убивала! – отчаяние требовало справедливости для всех участников конфликта. Мне вдруг стало жаль осиротевших жителей избушки – кота и зайца. Пытаясь разобраться в дилеме «кто кого поборол» (то ли я вовремя уловила усталое состояние лампочки, то ли она пожертвовала собой ради моего благополучия). Дедова отвертка вонзилась в щель на дошышке светильника.  Крышка хрустнула и на мои колени выкатилось немудреное содержимое ночника. Пучок цветных проводов и батарейка с уснувшей лампочкой не поведали мне ничего нового. Я отпустила кота и зайца погулять по дивану и заглянула внутрь ледяной избушки. Пустота и безнадега царили в целлулоидном домишке. Но вот распахнутые ставни подманивали к себе, обещая настоящий сюрприз: «Загляни сюда, увидишь, что будет!».
Я залезла носом и одним глазом в дом и сосредоточилась на прорези окна. Предметы бабушкиной комнаты теперь нельзя было рассмотреть целиком. Дерматиновая обивка дивана в мелких старческих заломах превратилась в бескрайнее зеленое поле с пригорками диванных подушек. Накрахмаленные салфеточки, приколотые булавками к его спинке, парили в небе белыми парашютами, и, наконец, оставленный на обеденном столе наперсток, похожий на ведро для мытья пола, определил масштаб трагедии.
Мир стал гигантским! А как же я? На мгновенье мне показалось, что заячья лапка тронула меня за плечо, я зажмурилась, боясь оказаться лицом к лицу с хозяином разнесенного в хлам жилища.
– Кто сломал ночник? – Вопрос в комнате, где кроме меня с домиком в руках никого не было, казался неуместным. От сердца отлегло.
– Бабушка, он сам так захотел. Я только попросила его «сдохнуть».
– Тю, шо ты такое гуторишь?
– А что? Когда дядя Саша по ночам на кухне поет «Напрасно старушка ждет сына домой», Васина мама так и говорит: «Тьфу на тебя, да чтоб ты сдох!». А он в ответ совсем не сердится, только хихикает и сразу же идёт за тетей Катей спать!
– Во-первых, ругаться нехорошо, во-вторых, объясни мне, дорогая, ночник-то тут при чём?
– Так я ж ему так и сказала, чтоб он не мешал спать мне и пошел спать сам...
На бабушкином высоком челе пролегла морщинка христианской терпимости. Отложив мое воспитание на потом, она тихо вспомнила: – Сегодня ж Сочельник!
Мы посмотрели на комод. Осиротевшие кот и заяц сидели на руинах дома рядом с хризантемами, увядающими в мутной воде хрустальной вазочки. Зеленоватая жижа уже обволокла стройные ножки накрахмаленных кокеток. Эта группа танцовщиц, сцепивших руки в хороводе, некогда являла собой признание семьей бабушкиных заслуг. Сейчас же сердцевина букета всё ещё демонстрировала силу и радость наивной юности. Второй взъерошенный круг являл собой кризис среднего возраста и крушение надежд. Крайние цветы, опустивши головы, нежно напевали о смирении к неизбежному увяданию. В целом танец удался и был неподражаем в своём миноре. Милый букетик неделю занимал своё место на вечной салфеточке, потеснив фарфоровую братию присевших отдохнуть балерин вокруг Пушкинского бюста. Настала пора букету и домику покинуть временный приют и вернуть нам душевное равновесие.
На ночь бабушка вновь рассказала мне сказку. В дремоте путая слова, она улыбалась на прощанье уходящему дню, не задумываясь о дне завтрашнем. От того хотелось прижаться к ней и заснуть убаюканной её мудростью, отпустив тревоги как всё бренное.
Я разглядываю звёздное небо за неприкрытым шторой окном. Конец декабря — таинственное время зимнего солнцестояния, последние дни для наваждений и иллюзий. Вот-вот наступит волшебный миг, когда Луна заглянет в комнату и границы между воображаемым и реальным, прошлым и будущим сотрутся. Верится, что и Луна наблюдает за мной, замечает что-то сокровенное, умиляется своему открытию, мурлыча вечную колыбельную, и, смежив веки, отвернувшись, уносит с собой мои тайны. Я знаю, что так оно и есть. Она никому не расскажет, но с этого момента станет соучастницей, всё поощряющим молчаливым свидетелем, что бы я ни натворила. Она единственная всё поймёт и простит, коснется прохладной бабушкиной рукой горячего лба и пообещает, что всё будет хорошо.