Жизнь без героев Часть 1-5 Главы 6-7

Жизнь без героев

Часть І – 5  Главы 6 – 7

Глава шестая

СВЯЗИ И НАВОДКИ

1

Утром несколько раз заглядывала Марина Вещунина – выбирала момент, чтобы никого в комнате не было. «Расскажи, что вы обнаружили у Морошкина. Интересно». Утечка информации произошла – с этим ничего не поделаешь.
Бурков подошел после обеда, наклонился, руку положил на плечо.
– Как дела твоей комиссии?

Пока шли опросы в лабораториях, не спрашивал, а тут вдруг проявил интерес с короткой дистанции.
– Я расскажу на ближайшем собрании, – притворился, что вопрос не стоит того, чтобы прерывать работу с прибором.
– Вы расшевелили народ. Буду ждать твоего сообщения.

Кто не клюнет на тонкую лесть? Разинул рот до ушей, посмотрел с благодарностью на Буркова.
– А что с Морошкиным?

Вот и удар в солнечное сплетение. Вопрос застал врасплох – не улизнешь, настежь открыт для проницательного взгляда Буркова. Но ответил буднично:
– Ничего особенного, – ни один мускул не дрогнул, и голос, как будто, не изменился.
– Моя помощь не требуется? – и он не выдал заинтересованности. – Работай, – поощрительно пожал плечо и отошел.

2

Глеб Житянин явился после окончания рабочего дня.
– Ты что натворил? – спросил, пожимая руку, – почему не посоветовался?
– Что случилось? – повторил интонации, отрепетированные в разговоре с Бурковым, но повторный трюк не получился.
– Не притворяйся. Я получил сведения в хорошо информированных кругах.

Но притворство подействовало, Глеб на мгновение заколебался.
– Сознайся, что направил письмо в партком, а нас разыгрываешь.
– За последнюю неделю я написал единственное письмо – маме в Белоруссию. Я ей пишу каждую субботу.

– О маме потом, – Глеб направился к окну, приоткрыл его и вернулся. – Посоветовался бы со мной, с Бурковым. Мы бы тебя научили, что делать, – он закурил. – В отделе творятся уголовно наказуемые делишки, а ты отпускаешь виновников под честное слово, – Глеб попытался вдавить обгоревшую спичку между коробкой и крышкой. Спичка обломилась. Остаток Глеб с остервенением швырнул обломки в урну.

– Ты веришь, что Марянов может быть заодно с уголовниками?
– Марянов прошляпил и пусть ответит по всей строгости. Бурков бы лучше его руководил отделом. Давай напишем письмо, я тебе помогу.
– Нет, Глеб, я никуда писать не буду.
– Твое положение беспроигрышное. Огласка вызовет огромный общественный резонанс. Ты наживешь большой политический капитал. Такая удача выпадает раз в жизни. Мы, молодые, должны быть принципиальными, чтобы не допустить повторения ошибок, которые совершались в нашем обществе.

– Я понял твою мысль, а теперь послушай меня. Мы с тобой создали прибор, а он сбивается, потому что по кабелю лезут помехи. Мы в жизни натерпелись от таких кабелей. В истории с Морошкиным я не могу однозначно определить, что хорошо, а что плохо, нет у меня разновесок, чтобы взвесить все за и против, а поэтому я не имею права рубить с плеча.

– У тебя головокружение от помех, а в голове, извини за выражение, каша. Тебя никто не заставляет балансировать на весах правосудия. От тебя требуется – набраться гражданского мужества и подать сигнал, а компетентные органы разберутся без тебя.

– А я человек, а не безмозглый кабель. А если в этих компетентных органах окажутся компетентно заинтересованные, если в этой передаточной цепи часть звеньев начнет давать сбои на свой личный интерес? Я должен понимать, что передаю. Ни мелким винтиком, ни крупной шестеренкой в костоломной машине я быть не желаю.

– Обжегся на молоке – дуй на воду, так получается?
– Ты когда-нибудь задумывался, в чем суть работы инженера, чем он занимается?
– Поиском новых решений, – равнодушно ответил Глеб и сел. Выступать перед ним стоя – будто поучать или отчитывать, а хотелось убедить. Пришлось сесть – в споре произошла заминка.

– Я сегодня полночи ломал голову и нашел хорошие аналогии с жизнью. Ты задумывался, почему наш прибор получился неудачным? Когда я предлагал конструкцию, я смотрел однобоко, решал сиюминутную задачу, а надо было все учесть и согласовать. По сравнению с жизнью наш прибор – примитивная модель на уровне амебы. В жизни зависимых параметров больше, противоречия острее, а последствия трагичнее. Жизнь – это поиск оптимального компромисса.

– Ты пытаешься согласовать несогласуемое, – сказал Глеб и встал. – Не знаю, как тебе удастся в технике, но в жизни ты ничего не согласуешь. Твоя доморощенная теория противоречит моему духу и душе. Мне ближе бессмертные идеи – никаких компромиссов!

– Я тоже за этот лозунг. Когда я выберу оптимальный компромисс, я буду отстаивать его бескомпромиссно.
– Я спорил в первый и последний раз, – Глеб сделал несколько шагов к двери. – Мы будем друзьями, пока будем идти рядом. Если ты окажешься на моем пути, я тебя не пощажу.

3

В магазине вместо традиционного объявления об отсутствии бумаги появилось необычное с претензией на культурное обслуживание: «Товар отпускается в тару покупателя». Смысл прежний – без своего кулька не лезь к прилавку. Сегодня собственная тара в руках, два дня сидел без сахара – специально зашел домой за газетой.

Очередь ползет, как неживая. Оглянулся – Марина Вещунина у кассы, показывает, я, мол, перед тобой. Институт растет, молодые специалисты прибывают и прибывают, а магазин один. Практически на всех улицах квартируют приезжие, осваивают уже окраины и поселки, детских садов нет, няньки – дорогостоящий дефицит, везде и всюду разговоры о быте: на работе, на собраниях, в магазинных очередях.

Утром в автобусе давка. Жилья нет, повышений нет, аспирантуры и научного руководства нет. Из многочисленных «нет» пока допекает магазин. Когда не было касс, приноровился, выручая себя и продавцов, брать товар без сдачи, таская полный карман мелочи. Появились долгожданные кассы – лучше не стало. Вместо одной теперь приходится выстаивать две очереди, и с каждой кассиршей ее игра на твои серебренные и бумажные. И присчитает, и недодаст, и сам по рассеянности оставишь. Великолепное испытание твоей веры в их порядочность. Жизнь во всей ее мелкосортности.

Очередь напирала. Знакомых у каждого – пруд пруди. Марина не стала доказывать, что давно здесь стояла, подмигнула, затарахтела, а в самый напряженный момент зашептала: «Не обращай внимания». Женщины высказали свои представления о чужой совести и утихли, но один мужик сзади не унимался: «Я ему соберу баб со всей улицы! Вот выйдем – поговорим». Мужик перестарался – на него зашумели: «Одну знакомую поставил, а тебе неймется. Тот, впереди, четверых поставил, а ты помалкивал».– «Тот от меня далеко – за тем сами присматривайте».

– Мой Вещунин в командировку в Москву уехал, – Марина объясняла громко, рассчитывая оправдаться перед женщинами. – Я сына на хозяйку оставила, а кругом сумасшедшие очереди, – и перешла на шепот. – Может быть, привезет колбаски или сосисок.
– Скажи-ка, Марина, кому ты успела рассказать о Морошкине.
– А тебе важно знать? Так и быть, сознаюсь. Мне хотелось, чтобы Бурков вам помог, я ему рассказала, что ты отпустил Морошкина под честное слово.

Вот они – «хорошо информированные круги». Наверняка, Бурков встречался с Житяниным. Придется утром расспросить Люсю Батыгину. Она не соврет.

4

Люся под руководством Житянина разрабатывала печатные платы для СУУ. Изменений в схеме было достаточно, чтобы набить себе оскомину. Житянин надеялся, что она начнет роптать, а она бралась переделывать работу в самые сжатые сроки. От Марины знал, что у нее нелады в семье. Она в разговорах о муже не упоминала, а о сыне могла рассказывать бесконечно.

Можно думать о своем и не терять нить разговора. Она сидит спокойно и, даже замечая взгляды на себе, не тревожится. А взгляд скользит по рукам, по плечам, по холмам, потом поднимается вверх до последней пуговицы и соскальзывает за отворот кофточки. Последняя пуговица обычно расстегнута, и это подстегивает желание нелегально увидеть больше, чем открыто для обозрения.

– После моих плат отношения с Житяниным не испортились? Он не хотел ничего переделывать.
– Я не отказываюсь, от работы. Глеб Акимович уважает трудолюбивых.
Когда трудолюбие совпадает с его интересами.
– К вам вчера Бурков не заходил?
– Заходил в конце рабочего дня, но конструкцию не обсуждали, чертежей не было. Бурков нас похвалил: «Какие вы молодцы, все на местах, а мои ушли, один Марат работает».

5

Не прост Николай Николаевич. Когда похлопывал по плечу, знал, куда бросить камешек, и представлял, как на гребне волны на Марата Ветрова обрушится Глеб Житянин. Молодец Андрей. Не поверил красивым заверениям, что Бурков не способен на подлость.

 А что подлость и что не подлость? Для каждого своя мера дозволенного. «Счастье для всякого не одинаково», – как любил повторять в институте Валерка Алянский. Формально Житянин прав, и Андрей по-своему прав, правота одного не отрицает правоты другого.

Самое смешное, что Марат Ветров оказался на стороне преступников. Такова логика. Но что в данном многоугольнике преступного, если поступки можно квалифицировать, как говорят юристы, в любую выгодную сторону. Можно обвинить каждого, можно и оправдать.

Ясно, что Бурков «навел» Житянина, но цели его неизвестны, а поэтому нельзя расставлять точки. Можно исходить из худшего: Бурков заинтересован, чтобы скандальная история пошла гулять по свету. Он в этом темном деле чист и в случае перетасовок первый кандидат на пост начальника отдела. Но почему он прибегнул к помощи посредника?

Одно дело – отбиваться от Житянина и совсем другое – от Буркова. А если исходить из лучшего? Он бы хотел, чтобы события развивались сами собой. Если для того, чтобы спустить их с горы, надо на виду у всех дать пинок своею ногою, Тогда не будет ли порядочнее остаться в стороне. Естественная позиция, зачем же тогда обвинять человека во всех смертных грехах.

6

Рано или поздно пришлось бы зайти к Марянову, но он сам первым пришел с повинною головою.
Хорошо работалось в полупустой четыреста второй комнате. Вадим и Бурков часто отсутствовали – никто не мешал думать или беседовать с гостями.

Марянов невнятно поздоровался и торопливо захромал по проходу. От неожиданности сразу не ответил на приветствие, а шумно поднялся, вытянул руки по швам и в спину ему сказал «здравствуйте». Марянов приостановился, кивнул несколько раз головой и, приплясывая, но, не оборачиваясь, стал теребить бумаги на столе у Вадима. Предыдущее нелепое поведение парализовало сообразительность – никак не мог решить: сесть или ждать, пока Марянов обратится.

Марянов повернулся – взгляды встретились, и он неловко заторопился к столу Буркова. Как только осознал его растерянность, собственную скованность как рукой сняло. Сел и притворился работающим. Марянов приблизился, оседлал табуретку возле стола, но не подвинул, чтобы устроиться удобнее. Облокотившись на колени и низко склонившись к столу, спросил: «Как дела?». Не работа его интересовала, не за этим он шел сюда, но работа – подходящая тема для разговора, тем более теперь, когда наметились пути, как довести СУУ до ума.

7

После бесплодных испытаний прибора пришлось-таки доставать уцелевшие остатки макета. Можно посчитать, что автор расписался в бессилии, но выхода нет – изволь сдувать пыль со старых плат.

Девчонки и ребята подшучивали. «Ой, интересно! Чи ты не перепутал?». – «Шаг вперед, два шага назад». Сроки, сроки любой ценой лишили всех здравого смысла. Основную цель видят в том, чтобы скорее отрапортовать. Или не верят? Раз начинаешь сначала – завоевывал дешевый авторитет и передал в производство халтуру. Спорами и оправданиями не докажешь. Результаты скажут за себя, тогда посмеемся и пошутим.

Поиски помех и наводок оказались увлекательным и изнурительным занятием. На собственном опыте убедился, чего стоит борьба со связями там, где их быть не должно, недаром в научной литературе этим связям и наводкам дали название «паразитные». Не раз и не два при каждом продвижении вперед надежды сменялись разочарованием и снова надеждами, снова поиски и даже шатания из крайности в крайность.

Занятное создание – мозг. Вычислительная машина в тысячи раз быстрее рассчитывает варианты, но, посчитав, замирает, себя исчерпав. Мозг не так быстро решает задачи, напрягается, устает, но не сдается – придумывает новую программу.

Новый этап – и новый тупик. Начинается хаос – проверки и перепроверки, уточнение пройденного, видоизменение известного. От этого устаешь до такой степени, что восстаешь против подобных предложений. В такие моменты без сожаления покидаешь обжитые знания и освоенные приемы и генерируешь неожиданные догадки и невероятные мысли. Чем сильнее усталость, тем неистовее цепляешься за свежую мысль, лишь бы она вела к успеху, потому что успех вызывает вдохновение, а вдохновение сама природа наделила способностью побеждать усталость.

8

Марянов давно придвинул табуретку и облокотился на стол. Слушал внимательно, не так, как Вадим. Вадим может внезапно прервать на полуслове и рассказать о проблемах собственного прибора, а может, размышляя о своих затруднениях, дать дельный совет, который неведомо когда у него созрел. Марянов вникает в трудности – задает грамотные вопросы. Терпеливо выслушав, покивав не часто головой, заключил на прощанье: «Будет работать». Не за этим он пришел, не об этом хотел говорить, но что тут скажешь?

На следующий день он принес недавно изданную книгу о паразитных связях и наводках. Многое в книге оказалось знакомым и понятным, потому что многое было открыто самостоятельно. Марянов – первый человек, который выслушал от начала до конца и все одобрил. Долг платежом красен – мы не в долгу друг у друга.



Глава седьмая

ШКОЛА

1

Разговор с Пашей Шажковым состоялся через несколько дней.
– Я сказал Морошкину, чтобы он забрал свой поганый фланец.
– Правильно сделал – университет аплодирует тебе.
– Ты прочувствовал? Я попал под твое дурное влияние, и, мне кажется, сполз с принципиальной позиции.

– Принципиальность, Паша, не должна быть чертой характера, это смахивает на фанатизм. Поступая бескомпромиссно, выбираешь готовые решения.
– Ничего нового я от тебя не услышал. Прежде думай, а потом делай? Я тебя всегда этому учил. А Морошкину я не верю.
– После его угроз тебе не пришлось стирать бельишко?

– Кулаками меня не запугаешь. Я битый, как футбольный мяч. Был у нас в классе один великовозрастный фашист по прозвищу Урюк. Крепышей старше меня пристроил себе в свиту, а я оказался, как заноза. А на мою беду он влюбился в одну дурочку, – Паша, поеживаясь, руками крест-накрест натянул пиджак на плечи. – Симпатичная была свистушка. При нем, как это говорят, – Паша смущенно улыбнулся, – мне симпатизировала. Урюк совсем сбесился. Однажды с холуями придумал, чтобы я в зубах отнес его шапку и положил к ее ногам. Она просила согласиться, а лучше бы ушла. Сунули мне шапку, а я сделал шаг и швырнул шапку в лужу.

Можно было разыграть комедию: с шапкой в зубах задрать возле Урюка ногу, как песик по малой нужде, понюхав землю, взять след, положить шапку возле нее и, стоя на четвереньках, потереться о ее ноги, но есть вещи важнее битой морды.

2

– Согласись, ты не попадал в такой переплет.
В такой не попадал... Многие годы обижали пинки на переменах в тесном школьном коридоре и узких сенях. Пока разберешься, кто, за что и почему, юркий обидчик скалит зубы издалека, и хорошо еще, если пакость совершит исподтишка, хуже, когда рослый оболтус открыто влепит затрещину, а остальные начнут подражать, сгоняя собственную злость, потому что за школьные годы каждого не раз обижали, особенно тех, кто ростом ниже и телом тщедушнее.

Чтобы с такими данными не попадать под горячую руку ребячьей массы, надо быть гением в своем роде: находчивым шутом, отчаянным забиякой, воришкой со связями в воровском мире. У человеческой психологии свои законы сохранения энергии. Козла отпущения выбирают среди безрогих. Быть битым козлом не хотелось – приходилось огрызаться, за что иногда получал добавку весомей первого пинка.

В шестом классе Валька Корытин из соседнего «А», такой же замухрай, но чуть выше и ловчее, вздумал назойливо демонстрировать свое превосходство. Школьные тропинки оказались тесны для двоих. Никто не звал Вальку в противники, никто не собирался ему ничего доказывать, но с какой стати уступать свое жизненное пространство. Столкновение должно было произойти, и оно произошло на школьной поляне – заветном месте игр и драк.

С двух сторон поляну окружали заборы, от пустынной улицы она была заслонена крутыми скатами крыши заброшенного овощного склада, и только в сторону переулка с глухими заборами, поляна была открыта. Несколько старых берез росли на обочине, в младших классах помогали увернуться от преследователя, и кое-где торчали колышки для директорских коз. В учебные дни директор не решался оставлять любимых животинушек один на один со своими подопечными, поляну использовал на каникулах и в выходные дни.

Валька верил в успех, лез напористо и поначалу надавал чувствительных оплеух, но, как все недальновидные люди, просчитался. Дам, дам – и победа. А в чем? Как поведет себя обиженный противник? Одной затрещиной больше, одной меньше – не решает дело. Горький опыт в драке вколачивается каждой оплеушиной, и, если настроен постоять за себя, саднящие поцелуи чужого кулака до поры до времени можно потерпеть.

В тот момент, когда Валька, израсходовав запал и считая себя законным победителем, готов был принимать поздравления, противник внезапно озверел и активизировался. В замыслы Вальки это никак не входило. Вот тогда-то, помня, что у него слабый нос, дождался своего – направил кулак в Валькину ахиллесову пяту.

3

– Я шахматами увлекся – они требуют не силы тела, а силы духа.
Однако и сила тела не давала покоя. Попробовал заниматься штангой, раздобыл железный лом – под глазами появились мешки. Мечтал о лыжах и велосипеде, но после смерти отца о них уже не пели арии.

 Летом гонял в футбол по пыльным улицам, опять на вторых ролях, играл в волейбол, бегал на речку Речицу. Доброе дело сделал отец – научил плавать. Мама не пускала на речку с мальчишками. Отец из колхоза приехал помыться, переодеться, забежать в райком – и снова в колхоз: вечный уполномоченный на дальних окраинах. «Ты отец, ты и учи».
– Собирайся, Марат, идем.

Какие сборы, если все необходимое на тебе.
– Рехнулся на старости лет, – заворчала мама.
– На речке помоюсь и отдохну на траве.

Бежал за отцом, как собачонка, обгонял, заглядывал в глаза. Отец в измятой одежде с серой от пыли щетиной на щеках вышагивал быстро. В этот день ему повезло – протопал пешком всего четырнадцать километров, а остальные семнадцать проехал в кузове на полуторке. Он выбрал укромное место, разделся донага и полез в воду, виновато оправдываясь:
– В былые годы я бы прыгнул с разбега, а теперь боюсь – сердце пошаливает. Ты сними трусы. Здесь никого нет. Зачем зря мочить.

– На мне просохнет, я привык. Мы у колодца обливаемся.
Так и не снял трусы. Отец, раздвигая руками воду, зашел по грудь, шумно вдохнул, лег всем телом на воду и поплыл. Вода его держала, а он шумно фыркал, поднимая к солнцу брызги, и время от времени смешно сверкал незагорелой попой. Когда он вылез из воды, держась за сердце, волосы и щетина стали черными.

– Болит?
– Отвык, давно не плавал… Придется тебе учиться по-стахановски. Не цепляйся за меня, я не всегда смогу помочь... Сам, сам старайся, на себя больше надейся.
Отдых не получился. Постояли, пока отец обсох, и заторопились домой.
– Ты, сынок, не хвастайся перед ребятами. Разгар полевых работ, а я на речке прохлаждаюсь.

Дома отец вымыл голову над тазиком – баня в будние дни закрыта, а по выходным – самая работа: организовать колхозников па поля. Вечная участь уполномоченного – заставить всех в поте лица трудиться, а потом результаты труда выгрести до последнего зернышка. Одни уполномоченные тайком отсиживались дома или в той же деревне у зазнобы, подставленной председателем, другие только приближались к границам колхоза, и все живое пряталось от них. Отец ладить умел. Как ему удавалось найти компромисс между обязанностью и совестью, уже не расспросишь.

В тот день, после речки, не пошел гулять, а вызвался погладить отцу штаны. Мама заправила утюг углями – воду разогревала не на примусе, а на плите, не пожалела несколько чурок.
– Маша, Марат помощником становится.

Теперь понятно, зачем отец говорил это матери. Ничто в жизни не давалось легко, а плавание освоил быстро, а всего-то за лето три раза сходили с отцом на речку – научился держаться на спине и проплывал на саженках метров десять, но отец уговорил маму отпускать с ребятами. В конце августа кто-то дал отцу велосипед прокатиться. Четвертый и последний раз были с ним на реке. Отец часто вспоминал свой довоенный велосипед. Приобрести новый, чтобы ездить на нем в район, было его мечтою… мечтою несбывшейся.

Зимою была школа, книги, шахматы. Лыж не было. В институте с физкультурой поначалу – смех и грех. Занятия начинались ни свет, ни заря. Ряды энтузиастов таяли, и однажды оказался в единственном числе. Пришел тренер, как же его фамилия… Поляков. Нельзя забывать, ему многим обязан. «Самый сильный явился, а слабым и заниматься не надо. Ничего, не горюй. Я из тебя человека сделаю». И начал делать.

Пробежка, ускорение, рывок, еще рывок. «Двигайся, не бездельничай! Мужчина должен жить в движении. Энергичнее! Энергичнее!». И так два часа. И следующее занятие. «Кто так бросает гранату? Курица дальше бросит! Не жалей руку! Накачаешь силу – себя уважать станешь». Сам щуплый, низкого роста, откуда в нем столько энергии? На следующем занятии придумал новую экзекуцию – неутомимо лепил человека.

Начались зачетные соревнования – появились студенты. Бездельники и лодыри с первого раза сдавали зачеты, а у Марата Ветрова по всем нормативам незачет. Поздней осенью перешли заниматься в волейбольный зал – вся группа слетелась, откуда только узнали. Казалось бы, теперь разрядники должны заслонить сомнительную спортивную звезду от пристального внимания Полякова, но он замечал не меньше, чем способных ребят, может быть, даже больше.

Весною сдал зачеты по всем нормативам, даже стометровку. Поляков не делал поблажек. Однажды добегался до колик, дыхание перехватило, упал – Поляков и бровью не повел. Кололо в боку и в груди, как будто тело проткнули острыми иглами, задыхался, пытался дышать, но колючие иглы не впускали и не выпускали воздух. Китаец Сэтэ из соседней группы помог подняться с земли.

Стометровку сдал через неделю со второго забега. На третьем курсе Полякова выжили из института. Звезд не выращивал. Спортивная карьера закатилась. Морошкин одержал бы победу. Ох, Морошкин, Морошкин…

4

Пашин пиджак давно уже висел на стуле, а сам он в одежде лег на постель, укрыл ноги краями одеяла. Через несколько минут его присутствие в комнате будет чисто символическим. Он задумается, побледнеет, глаза застынут, живой труп, да и только, но пока он здесь, по лицу проскальзывает улыбка, он собирается что-то сообщить.

– Ты о принципиальности интересно сморозил, – Паша весь укрылся одеялом, и руки спрятал. – Если прочувствовать твое выступление, ты верно подметил. Когда я поступаю принципиально, я нравлюсь сам себе и забываю обо всем подумать.

А подумать есть о чем. Всю жизнь учили быть бойцом и доучили. Пошли войною на Морошкина – разве мелькнула мысль понять его? Нет – победить и выкорчевать, а у него глубокие веками испытанные корни. Его род со времен Адама усвоил принцип – паши на себя и не пропадешь, вот и неуютно ему в колхозе.

Поручи-ка строить индивидуальный дом и таскать бревна. Морошкин взвалит на плечо и попрет, а Паша с Маратом завопят, что таскать надо коллективно. Есть сотни направлений, где Петя Паше и Марату даст сто очков вперед, зачем же загонять его в чужую клетку. Пусть пашет на себя, а по пути общественное поле боронует. Если богатыри будут работать в четверть силы, хилые энтузиасты надорвут животики.

5

На памятном профсоюзном собрании сообщение об итогах работы группы народного контроля вызвало возражение Буркова. «Соседи обвиняют нас в зазнайстве, мы можем обвинить их в зависти. Берите заказы труднее наших, делайте быстрее нас. Мы начали борьбу, набрали скорость – зачем же сбивать темп? Соревнуются в силе, а не в слабости».

По-своему, Бурков прав. Как не быть зависти, если лаборатория проявляет колоссальную активность и перехватывает конструкторов, монтажников и слесарей? Получается парадокс автобуса, про который говорил Ланин. Надо бы делать свое дело, придавливая других не больше, чем требуется для того, чтобы влезть, а другим принимать тесноту и ее неизбежность, но как удержать всех от ненужной войны, если Бурков не замечает правоты соседей, а соседи не хотят знать правоты Буркова.

И по второму вопросу были свои соображения. СУУ многому научил. Не все учел – «неучтенное» стало основным. Хорошо, что отделался легким ознобом. «Марат к финишу устал, но после кратковременного отдыха к нему пришло второе дыхание, и он продемонстрировал настоящие бойцовские качества». Похвала приятна, но и ошибки не дают покоя. Методы работы, сама атмосфера лаборатории должны предотвращать от грубых ляпов.

На словах Бурков согласен, но, чтобы согласиться на деле, надо менять подходы и принципы и, прежде всего, менять что-то в себе самом. «Споткнулся – не сходи с дистанции, а мобилизуй ресурсы и продолжай борьбу. Вот это – по-спортивному». Основные трудности Бурков видит в том, что в институте нет базы для производства приборов. Он немало сил приложил, чтобы создать цех.

Дело сдвинулось, но успехи мешают ему видеть, или он не хочет признать, что позиция Марата Ветрова дополняет его позицию. Признать – значит, что-то в этом направлении делать, а у него свои взгляды и свой излюбленный путь. Для него маяки – планы, сроки и желание быстрей рапортовать, а основные методы: организация и оперативность.

Можно оперативно исправить промах, но какая оперативность поможет его не допустить? Своя завораживающая правота мешает ему видеть правоту другого. Он полон новых планов. Буркова, Ватагина и Марата – в большую комнату, а группу Побегушного сюда. Новое распределение обязанностей. Боначенко отвечает за производство, Илья – за испытания всех приборов. Если переложить на чужие плечи самую неприятную часть работы, нетрудно дойти до финиша, не сбив дыхание.

6

Переселение Николай Николаевич затеял своевременно, но покидать привычный угол оказалось непросто. Со всех точек зрения в большой комнате лучше: за стендом уютнее, компания подходящая – впереди Вадим, сзади Илья, но что-то смутное и плохо осознанное будоражит душу.

Этот открытый для всех взглядов угол был свидетелем первых удач и поражений, первых успехов и разочарований. Здесь неплохо работалось. Здесь, отвернувшись к стене, молча переживалось то, что не должно быть замечено другими. Когда нарушаешь привычный порядок и переносишь вещи, неуместны мысли о неудобствах прежнего рабочего уголка, в памяти остается то, что там сделано и пережито.