Безумiе

От автора. О будущем писать немыслимо. О настоящем невозможно – отсутствует здоровая питательная среда. Что остаётся? Прошедшее. Не как упущенная возможность стать Человеком, но как мелкие события, оставившие следы на фотобумаге, ценность которых заключается в их интерпретации.

 


1
Стоял томный июльский день. Изнуряюще жаркий, с остановившимся временем и неприятно бесшумный. Единственными звуками было мычание изнемогающих от слепней коров – громкое, истошное, словно их режут. У людей же безветрие и предгрозовая духота вызывали жажду, сонное оцепенение, нежелание двигаться и возмущённую мольбу: «Господи! Пошли же скорей ливень! Ты мучаешь уже вторую неделю, сжалься!»   
У земли нагретый воздух пах горячей пылью и сохнущими на корню травами. Выше он терял плотность и превращался в серо-белёсое из-за облаков, неменяющееся небо. Деревенские собаки забились под крылечки. Бабы не знали, что ещё с себя снять, сидящие в тени мужики были вялы и злы – работа стояла, и с каждым часом её накапливалась всё больше. Обмелевшие колодцы давали непригодную для питья муть. Только дети, казалось, не страдали – они находились в воде. Кто в речке, кто у плотины, кто в пруду за барской усадьбой. 
В Покровском, усадьбе Головиных тоже имелся пруд, взятый её основателем в мрамор. Теперь обрамляющие воду плиты расползлись и потеряли общую горизонтальную линию. В пруду этом постоянно купались, пренебрегая поднятым со дна илом и ряской. Купались и господа, и ближайшая домашняя прислуга. Кроме купания пили теплый крюшон, зевали, обтирали разбавленным уксусом потную кожу, каждый час переодевались.  И бесполезно прятались от зноя в доме или парковой беседке под дубами.
Иван Николаевич жары не замечал. Он её чувствовал, но досадовал и страдал по иному поводу. Вчера, среди прочей корреспонденции  им было получено письмо. Неприятное, очень тревожное письмо. От некой Маргариты Аскольдовой –  девицы из мещан, с которой у Головина год назад «случилась связь». Казавшаяся поначалу счастливым приключением с нанятой для этого квартирой, позже ставшая угрозой разоблачения и поводом для постоянного клянченья денег. Свободные средства у Ивана Николаевича имелись – он служил в министерстве (но должность занимал лишь осенью и зимой), его более страшил скандал, в который  неизбежно будет  втянут тесть – грозный, недолюбливающий Ивана Николаевича отставной генерал.
Любовница, которую он посещал перед самым отъездом в Покровское и имел глупость оставить точный адрес, писала, что она в отчаянии, вызванном её особым положением. Необходима срочная помощь. И немедленный ответ – либо Головин будет содержать и ребёнка, либо он должен предпринять действия, роды исключающие.
В письме, которое добиралось до Ивана Николаевича чуть ли не месяц, Аскольдова обращалась к нему на «вы», на некоторых строчках чернила были размыты каплями, и это казалось дурными знаками.
«Какие действия? - кривился Иван Николаевич и теребил бородку, запершись в сумрачной, отнюдь не прохладной библиотеке. - Так ли это на самом деле? А это еще народившееся дитя, оно моё? Как она докажет?»
Обязательно нужно ехать в Петербург и любыми способами прекратить! Но сделать это, не имея разумного повода, невозможно. Но ехать необходимо – ничем хорошим ситуация не разрешится. И чем раньше он вмешается, тем для него же и лучше. Что же делать? Пренебречь, выслать денег? Но деньги в городе. А если б были, то как из имения их можно выслать?
Табак найти ответы не помогал. Каждая папироса лишь добавляла тяжёлой вони в воздух, сушила рот и лишь на время затяжек легкой одурью заслоняла нервное возбуждение, в котором Головин пребывал.
По кожаному валику дивана, суча лапками, ползала крупная муха. Она вызывала завись – Ивану Николаевичу хотелось стать таким-же беззаботным, примитивным существом…
2
 Был ещё один человек сегодняшними духотой и зноем пренебрегающий. Это пастух деревни Малая слобода, крещёный в Игнатия мужик, по прозвищу «Ангел». Хотя ничего ангельского в нём не было - тёмное от загара худое лицо, матовые от пыли космы, торчащие из-под меховой шапки, с головы никогда не слезающей, длинная, не знавшая ножниц борода.
Летом Игнатий страдал бессонницей, жил в устроенном возле ближнего выгона шалаше. Имел он страшный для животных кнут, но с людьми был тих, робок и молчалив. 
Иногда странный Игнатий замирал, обо всём забыв и ничего не видя. Произойти такое могло, где угодно: в поле, на паперти собора в праздник, на льду реки возле полыньи, в лесу. Стоять в таком оглушении он мог часами. Либо неподвижно, либо чуть раскачиваясь и что-то шепча.
Сейчас (часы в усадьбе Головина пробили четверть второго) Игнат стоял на опушке берёзовой рощицы, куда для дойки загнал коров. Но о них он уже забыл, так как внимательно слушал шевелящийся в голове голос. Окостеневшая рука Игната с силой сжимала рукоять кнута.
Голос был отчётливым, «мёртвым» и властным, как у Бога.  Понять, мужику он принадлежит или бабе, Игнатий не мог.  Да и не об этом была его забота, важно запомнить «повеление» и его правильно выполнить. 
Повеления бывали и прежде. Совсем недавнее такое – со Святок до Петрова поста Игнат не должен был пить молока и есть яиц. Иначе в животе разведутся куры и начнут клевать кишки. В прошлом году осенью за ним охотились летучие мыши, чтобы забрать в солдаты.  Тогда Игнату нужно было прятаться в стогах и только в них, за что его жестоко били хозяева разворошённого сена.  В этот раз приказ непосредственно к Игнату не относился.
Мимо ошалевшего пастуха в лесок к скотине направлялись деревенские бабы, ради молока себя не пожалевшие. Краснолицые, распаренные ходьбой, с одного взгляда понявшие, что на «Ангела» опять напала блажь. Одна из них, самая шустрая и смелая, встав с Игнатом рядом, махнула рукой перед его облепленным мошками лицом.  Игнат улыбнулся. Но не от того, что заметил жест. Голос из затылка переместился под лоб между бровей и своё внушение закончил. Благословив на «немедленное старание», пообещав помогать, а после оставить Игната в покое:
- Иди!
Игнат вздрогнул… осмотрелся… Узнал, где находится, облизнул губы и бросил в траву хлыст.   Затем стёр мошкару, натянул на брови шапку и жухлыми полями двинулся напрямки к усадьбе Головиных.
3
Через час он медленно входил в главные ворота имения.  К барскому дому он подошёл, никого не встретив.  Но в дверях (таких красивых резных дверей Игнат никогда не видел) столкнулся с горничной, от неожиданности вскрикнувшей.
- Тебе чего, бродяга? – спросила она, оправившись. – Куда ж ты лезешь, леший смрадный? Пьяный, что ли? Убирайся, не то людей позову.
Игнат закатил глаза… Затем тряхнул головой и тихо, но твёрдо сказал:
- Я послан к барину Ивану Николаевичу. Вызывать его не нужно, а надобно проводить меня к нему.
- Ишь чего захотел, дурак! Нет барина, уехали. Зачем он тебе?
- Быть не может. Сейчас он в своей спальне, а до этого сидел в… в… книжной, - глава вперившегося в девушку Игната не мигали. - Разум вездесущ. Обмана быть не может, поскольку дело обличения и возмездия. Трепет не минует никого. Минута каждая вину усугубляет. Твою тем паче. Веди меня к Ивану Николаевичу.
От услышанного горничная презирать неопрятного Игната перестала. И исполнившись мистического ужаса, на некоторое время онемела. Из глубин раздался звонок.
-  Жди… - горничная убежала.
Вскоре она вернулась, робко следуя за двумя барынями – супругой Головина Лидией Андреевной и старшей дочерью Машей.
Не подходя к пришельцу близко, остановились.
- Что тебе? – спросила Лидия Андреевна с подчёркнутым недовольством.
- Желаю здравствовать, Лидия Андреевна, - Игнат поклонился.
Рот Лидии Андреевны открылся от изумления: как этот оборванец мог узнать её имя? А имя мужа? Или это розыгрыш?
- Кто те… вас послал?  Маевский?
- Нет, никак не Павел Сергеевич, но властями и силами небесными.
Лидия Андреевна повернулась к дочери сделать знак, звать людей.
 – Излишне! – повысил голос Игнат. – И лишено оснований. Вопрос деликатный, публичность исключающий. Ровно, как и отлагательств до времён иных.  Прошу проводить к виновнику для личного свидания.
- Ну что ж… - Лидии Андреевне стало страшно. – Ну что ж… Идёмте.
Она и горничная повели Игната в зал, Маша отправилась за отцом.
Появившись в зале, Иван Николаевич подошёл вплотную к Игнату и несколько секунд, морща чуткий нос, его разглядывал.
- Хорош, нечего сказать. И кто тебе позволил сюда являться? Это надо до такого дожить! Какой-то ободранный нищий, отоспавшись после пьянства в канаве, вваливается в мой дом, пугает.  И мало того - «требует»! А кто тебе позволил сюда являться и требовать? И известно ли тебе, наглый хам, что в помещении принято снимать головные уборы?
- Снявши голову, по волосам не плачут. А плачут по усопшим. Мне повелено сообщить о смерти небезызвестной вам Маргариты Дмитриевны.
Иван Николаевич вздрогнул и побледнел.
- Какой Маргариты Дмитриевны? – шепотом спросила Головина.
- Аскольдовой, - не оборачиваясь к Лидии Андреевне ответил Игнат. – Отравившей себя сулемой, изгоняя незаконный плод.  Ваш грех, барин! Смерть обманутой девицы и зачатого от вас плода. Горек плод, но сочен. 
-  Но… Но, как ты узнал? И что вообще происходит?! Это мистификация! Лида зови людей, пусть они этого юродивого отсюда незамедлительно вышвырнут.
- Подожди, Иван. Меня очень заинтересовала эта Аскольдова. Моветонная, замечу, фамилия. Ты её, действительно, знаешь?
- С чего бы, Лида? Ты же видишь, что он безумец. Они же на такие фантазии способны, что никакому Гофману и не снилось, бог с тобой. Зови Павла. Мне этот балаган чрезвычайно тошен.
- Балаган балаганом, - чуть раскачиваясь, Игнат смотрел мимо Головина куда-то вверх. -  Но документ имеется.  Письмо. Серого казённого конверта без обратного адреса и отправленное пятого июня. Оно ещё не уничтожено?
- Какое письмо?! Нет у меня никакого письма! Нет и быть не могло!  Это    какое-то безумие! Я сам иду за Павлом. 
Объятый стыдом и страхом Иван Николаевич выбежал из зала.
- Оное в верхнем ящике бюро, смертию смерть поправ, - сказал Игнат и закрыл глаза.
Это была его последняя фраза. 
Через несколько мгновений пастух очнулся, и, очнувшись, сильно заробел – сорвал с головы шапку, стал кланяться и озираться, ища, куда он может убежать.
В зал вошли двое – дюжий садовник Архип и не уступающий ему в силе кучер Алексей. Схватив Игната, они выволокли его из зала.
А после, пиная и толкая кулаками в бока, потащили Игната к воротам…
4
Вечером разразилась гроза. Но обитателей Покровского она не радовала и радовать не могла – Лидия Андреевна нашла письмо и утроила Головину сцену, ставшую началом грандиозного семейного скандала, которого так опасался Иван Николаевич.
На вопросы жены он не отвечал. Или отвечал одно:
- Это безумие.
Через два дня, полных дождя и слёз, Головин, не найдя ничего лучшего, удавился, задушив себя вожжами в каретном сарае.