Фундамент для доченьки

 
«На севере диком
На голой вершине
Стоит одиноко сосна…»
 
С недавнего времени Анна стала часто вспоминать эти строчки.
Когда два с половиной года назад умерла мама, она очень испугалась, что сердце папы, перенесшее два инфаркта, не выдержит, и он уйдет вослед. Но папа дал ей передышку: два с половиной года.
А позавчера они вернулись из храма: ночная служба, Рождество Христово. Вчера папу забрали в реанимацию с третьим инфарктом. Сегодня ее разбудил телефонный звонок:
 
— 29 больница беспокоит. Крылов Василий Александрович кем вам приходится?
 
— Отцом, — Анна почему-то не имела никаких дурных предчувствий. Сегодня она собралась отнести папе воду, носки, чай и что-то там еще. Собранная сумка стояла у входной двери.
 
— Ваш отец скончался сегодня в 0 часов 5 минут.
 
Анна охнула и машинально бросила трубку. И легла. Ее затрясло.
 
— Мам! Мама! — высунула голову из одеяльца ее пятилетняя Лизонька. — Мам, а что ты плачешь?
 
— Дедушка умер, — честно прорыдала Аня.
 
Лизонька какое-то время молчала, а потом тихонько заплакала. Аня видела, как ребенок платочком вытирал слезки. Тихие такие слезки…
Конечно, родня помогла похоронить. Все прошло, как надо.
И вот после похорон у Ани завертелись в голове эти строки про дикий Север и сосну.
Она представила себе скалу, белую и равнодушную, холодную. И на этой скале она, Аня. Одна. Нет опоры. Раньше она даже не догадывалась, что значит, когда живы родители! Они жили — и все. А тут их не стало. И не стало фундамента, опоры. Аня теперь на скале, ее корни такие хрупкие, маленькие, а снежная скала острая и отвесная. СтОит подуть ветру, как ее просто снесет с этой скалы. Вниз. В вечный холод. Потому что никто ее теперь не подпирает.
Несколько дней Аня жила, как робот. Машинально водила Лизоньку в садик, шла на работу, забирала дочку из садика. Кормила ее. И ложилась. Ей было все равно. Иногда она выходила и смотрела, что делает ребенок.
Лизонька обычно играла в комнате дедушки: рассаживала на игровом коврике своих куколок. При этом она уходила смотреть мультики, рисовать. Но если игрушки рассажены — значит, игра идет вовсю.
Аня и в эти дни видела рассаженные игрушки в комнате отца. Ну раз игрушки рассажены — значит, хорошо.
И Аня углублялась в себя.
…Однажды Аня встала с кровати, хотела дойти до ванной. Проходя мимо той самой комнаты…, где сейчас играла дочка, она услышала тихие всхлипывания. Аня вошла.
Игрушки расставлены, но, вероятно, не сегодня. Ковер был пыльным. Игрушки выглядели сиротливо. Лизонька не смотрит мультики, не рисует. И Аня поняла: дочка не играет! Все эти дни, пока она лежала и пялилась в потолок, ощущая себя несчастной сосной, ее маленькая доченька, стараясь не тревожить маму, плакала о дедушке. Аня и забыла, что с похорон на компьютерном столе стоит портрет папы. Лизочка остается с ним наедине. И — НЕ ИГРАЕТ.
И Аня очнулась. Пришла в себя и ужаснулась. Как она забыла о дочери!
Обняв свою малышку, почувствовала, что дочка холодненькая.
 
— Ты замерзла, Лизонька?
 
Дочка прижалась к маме и сказала:
 
— Без дедушки холодно.
 
— Пойдем чай пить? Горячий?
 
Дочка еще крепче сжала мамину шею и закивала. А мокренькое личико прижалось к Аниной щеке.
Весь этот вечер Аня была с Лизой. Она читала книжки. Потом они разговаривали. И Аня успокоила Лизоньку:
 
— Дедушка не исчез, моя хорошая. Он просто пошел дальше.
 
Лизонька смотрела на маму и ни о чем не переспрашивала. Аня понимала, что Лизочке хорошо с ней. Тепло. Надежно.
«Я не одинокая сосна. Я не упаду никуда. Я — фундамент, основа для дочки».
Когда Лизонька уснула, Аня встала, широко расставив ноги, и удовлетворенно кивнула:
 
— Ну так-то лучше. Меня теперь не собьешь.