Арвид Ярнефельт и Лев Толстой против войны

   АНТИИМПЕРСТВО И АНТИМИЛИТАРИЗМ
   В ДИАЛОГЕ ФИНСКОГО ПИСАТЕЛЯ АРВИДА ЯРНЕФЕЛЬТА
   С ЛЬВОМ НИКОЛАЕВИЧЕМ ТОЛСТЫМ В 1900-е гг.

   [ Отрывок из Десятой Главы моей книги "НЕТ ВОЙНЕ! Льва Николаевича Толстого"/
    Книга ПОЛНОСТЬЮ: https://cloud.mail.ru/public/S9nj/7DKD7aGJh ]

   Из народов, волею имперского насилия оказавшихся в «подданстве» Российской Империи и её царю, не одни поляки к началу XX столетия достигли уже самосознания национальной общности и мечтали отчистить и смыть с себя нравственную грязь «русского мира» — обрести независимость от России. Сложность отношений яснополянского отрицателя войны не только с поляками, но и со сторонниками будущей счастливой, великой в мудрости и добре, в благе для всех граждан, независимой Финляндии, выступавшими против политики Николая II на культурное «обрусение» и усиление военно-политической зависимости финнов, проиллюстрирует в нашей книге только один рассказ — об отношениях Толстого с писателем Арвидом Ернефельтом.

 Имя это уже известно нашему читателю. Арвид Александрович Ернефельт, толстовец с начала 1890-х, с 1895-го — корреспондент и адресат писем Льва Николаевича, а с 1899-го, после личного визита в московские Хамовники, к Толстому — личный его знакомый и друг, которому был доверен перевод на финский язык роман «Воскресение».

 Судьба Арвида Александровича — образец счастливой судьбы умного толстовца, сумевшего не только не навредить себе избытком фанатизма, имманентного многим русским толстовствующим головёшкам, но и послужить Богу, Иисусу и Льву, и родной финской, и общечеловеческой культуре.

 Результатом усилий Арвида Ернефельта, сочетанных с другими представителями финской и мировой интеллектуальной и творческой элиты, стало, конечно же, не царство Божие на Земле, но всё же, всё же, всё же…

 Показательно: Арвид умер, как и родился — в СТОЛИЧНОМ ГОРОДЕ. Да только городом этим был не Санкт-Петербург, в котором он в ноябре 1861-го родился, а Хельсинки, не менее великолепная в своей северной суровости красавица-столица обретшей долгожданную независимость (хотя ещё и угрожаемую Россией — большевистскими бандитами с вожаком своим Сталиным) милой Финляндии!

 Отцом Арвида был военный человек, и выдающийся — военный топограф, губернатор и сенатор, генерал-лейтенант Александер Густавович Ернефельт. Мать — не менее, а даже более выдающаяся личность: Елизавета Константиновна, урожд. баронесса фон Клодт (фин. Elisabeth J;rnefelt, 1839 – 1929). Сохранив на всю жизнь лучшее из русской культуры и передав это детям, она сумела освоить финский язык, включиться в национальную жизнь Финляндии (иногда Елизавету Ернефельт называли «матерью финской литературы»). Счастливейшим для сына образом, она в одно с ним время прислушалась к голосу Христовой и Божьей Истины из Ясной Поляны — и проводила в жизнь то, к чему подвигало её живое слово христианской проповеди Льва Николаевича.

 Уже во второй половине 1880-х молодой Арвид, влюблённый, благодаря матушке, в русскую литературу, печатает в финских газетах свои «Письма из России», в которых делится впечатлениями о русской жизни. Такие письма помогали культурным финнам лучше понять своего восточного врага — от которого необходимо было скорее, но культурно, желательно и без насилия, отделиться; при том и надёжно защитить своё разумное и доброе будущее.

 Благодаря чудесной маме, и юный Арвид скоро становится единомышленником Льва Николаевича — прочтя в 1891 году свеженькое издание «Anden af Kristi l;ra: En kommentarie ;fver evangeliets mening» («Краткое изложение Евангелий»). Восторженный читатель безотлагательно делает и публикует финский перевод книги!

 В 1895 он Арвид, уже опытный юрист, подал в отставку со службы в губернском суде, купил участок земли неподалёку от города Лохья, где основал крестьянское хозяйство, освоил ремесло сапожника и бесплатно обучал грамоте местных жителей. В 1894 г. в Гельсингфорсе (буд. Хельсинки) на финском языке была издана его автобиографическая книга «Her;;miseni» («Моё пробуждение») — об обретении, через Льва Николаевича, живой веры Христа. Перевод на русский язык пятнадцатой главы этой книги «Почему я не вступил в должность судьи» был сделан им вместе с матерью специально для Льва Николаевича и послан вместе с первым письмом к нему в 1895 году. В своём ответном письме от 22 декабря 1895 года писатель отметил «драгоценные черты правдивости» присланной книги. С середины 1890-х Арвид состоит в переписке с Толстым, а в апреле 1899 г. происходит и личное их знакомство.

 В своих книгах Арвид показывал, что улучшение общества возможно лишь на основе переворота в душе каждого человека, а не внешним насилием или законодательными актами. Убеждённый в том, что перенесённые в жизни невзгоды обязательно ведут человека к пониманию христианской любви, Ернефельт, как и сам отче Лев, учитель, был разочарован тем, что социальные потрясения не привели к религиозно-нравственному перерождению общества.

 Секретарь Л. Н. Толстого Валентин Фёдорович Булгаков (в те годы тоже толстовец) оставил воспоминания о Ернефельте в его посещение Ясной Поляны в 1910 г.:

 «Это был хорошо сложенный, изящный мужчина лет 45 – 50, с тонким, бледным, одухотворённым лицом и с седой бородкой клинышком, очень похожий на портреты композитора П. И. Чайковского. Говорил Арвид Александрович тихо, не торопясь, держался спокойно, уравновешенно, со всеми был исключительно внимателен и деликатен, на вопросы отвечал и рассказывал чрезвычайно просто, незатейливо, но и глубоко. Он производил на редкость милое, приятное впечатление — впечатление человека знающего, мыслящего, благородного, доброжелательного, талантливого» (Булгаков В.Ф. О Толстом. Тула, 1978. С. 349). Толстой ценил «драгоценные черты правдивости и серьёзности» Ернефельта, «дорожил общением» с ним. У Толстого и его финского единомышленника сложились доверительные отношения. Его фотография сохранилась в кабинете Льва Николаевича.
 
 По отношению к антивоенной тематике чаще всего вспоминают два сюжета: обращение Толстого к Арвиду Ернефельту в 1906 году в связи с “угрозой” номинирования его (Толстого) на Нобелевскую премию, и участие финна в готовящемся в 1909 году визите Льва Николаевича на Конгресс мира в Стокгольме. Летом 1909 года предполагалось, что Арвид будет сопровождать Толстого на XVIII международный конгресс мира в Стокгольм, но после отказа писателя от поездки и принятия решения послать лишь доклад, огласить его должен был, по поручению Льва Николаевича, Ернефельт. По счастью для последнего, Конгресс вскоре был вовсе отложен…

 Реже вспоминают как раз более ранний, значительнейший, сюжет — личную встречу писателей в 1899 г. Преодолеть робость и приехать к Толстому Арвиду Ернефельту помог Февральский манифест 1899 г., угрожавший давней автономии Финляндии в составе Российской империи. В 1900 г. в бесцензурном издании «Свободного слова» (Maldon, Essex, England) была опубликована брошюра В. Г. Черткова «Финляндский разгром» с подробностями медленного “пожирания” Российской Империей автономии финнов.

 Особое значение в этом процессе для нас имеет введение в Финляндии в 1878 году воинской повинности (впрочем, жеребьевой, формально не всеобщей), со службой в три года. За этим последовало “обрусение” войска: на место финских офицеров назначались русские, и автономность финского войска превращалась в фикцию. Этим дело не ограничилось:

 «В августе 1898 г. был обнародован рескрипт царя о мире; в октябре того же года русское правительство осведомило финский сенат о царском предложении относительно нового военного законопроекта, согласно которому, между прочим, количество военных сил Великого Княжества Финляндского должно быть увеличено с 5 600 человек до 35 000 человек. 15-го февраля текущего года обнародован указ, главной целью которого является уничтожение конституции Финляндии, — конституции, основанной на древних, освящённых временем скандинавских традициях, и которую торжественно клялись поддерживать поочерёдно все русские властители Финляндии, не исключая и теперешнего царя. Эти события, по мнению многих, […] знаменуют торжество автократических принципов Востока над конституционными началами Запада и, хотя бы уже но одному этому, они должны привлечь на себя внимание публики» (Финляндский разгром. Сборник под редакцией В. Черткова Maldon, Essex, England, 1900. С. 3).

 Конфликт нарастал, финны искали внешнюю поддержку, а более крупного морального авторитета, чем Толстой, в России не было, и поскольку Ернефельт сделался в глазах соотечественников, в некоторой мере, представителем Толстого в Финляндии, его попросили узнать мнение Толстого по этому вопросу. Сделать это надо было лично: всем хорошо известна была привычка писателя реагировать на личные письма открытыми, публичными и весьма нецензурными ответами. Одновременно брату Арвида, художнику Ээро Ернефельту (1863 – 1937), понадобилась компания для поездки в Крым через Москву. Решение было принято, давняя тайная мечта Ернефельта о встрече с Толстым приблизилась к исполнению.

 Ернефельт предупредил Толстого о встрече в письме от 26 марта (7 апреля) 1899 г., в котором отчитался и о надвигающемся кризисе. Февральский манифест ставил под угрозу конституцию Финляндии, основу независимого существования в империи, что само по себе вызвало волну патриотизма. Ернефельт, осведомлённый о негативном отношении Толстого к патриотизму, стремился доказать Толстому, что в данном случае речь идёт о той любви к родине, которая в корне отличается от «тулон-кронштадтского патриотизма», легкомысленного, под развевающимися знамёнами, франко-русского военного братания 1893 года, которое Толстой критиковал в статье «Христианство и патриотизм» (1895). Финский патриотизм не выражался в национальном самодовольстве или внешней агрессии. Целью было демократическое объединение всех общественных классов — в желании служить народу, просвещать его, способствуя реализации европейского цивилизационного выбора Финляндии (т. е., повышая шансы на ненасильственное отделение страны как культурное, от поганого «русского мира», так и политическое, от Империи).

 Реакция Российской Империи не заставила себя ждать. Осенью 1898 года было созвано специальное заседание ландтага для одобрения наращивания военных ресурсов Финляндии. Все привилегии военнослужащих автономии отменялись, срок армейской службы повышался с трёх до пяти лет, численность действующих военных увеличивалась вчетверо. Как и Толстой, Ернефельт не мог не заметить иронию обстоятельств, заключавшуюся в том, что одновременно царь и российское правительство призывали другие нации на конференцию по разоружению в Гааге. Далее последовал новый шок в виде Февральского манифеста. Петербург отказал сенату и парламенту в приёме, а народной делегации в дискуссии. Теперь сомневались, какую тактику выбрать. Открыто, без оглядки на последствия возражать или позволить собой управлять из осторожности и предусмотрительности. Сопротивление или подчинение?

 В письме Ернефельт поделился с Толстым и другими актуальными проблемами. В Финляндии обострились сословные противоречия. Получил распространение социализм, рабочие начали требовать политических прав, пусть пока только парламентёрскими средствами. Одновременно среди безземельных крестьян распространились слухи, что российская сторона намерена провести новый передел земель, разделив их «справедливо», то есть, поровну. В итоге испуганные землевладельцы были готовы пожертвовать конституцией ради того, чтобы обезопасить собственные доходы.

 Среди молодого поколения наблюдалась новая волна интереса к народному образованию — но уже без прежних идеалистических посылов народничества, характерных для 1870 – 1880-х гг. В худших случаях эта деятельность способствовала появлению ультранационалистических настроений, признавал Ернефельт.

 Ернефельт обещал привезти в Москву материалы по финскому вопросу. Вместе с его письмом Толстому их можно было потом отправить помощникам Льва Николаевича, толстовцам Павлу Бирюкову и Павлу Буланже, высланным из страны, которым, для расширения пропаганды, крайне нужна была информация о ситуации в Финляндии.

 Беседа с Толстым в первый же день, 31 марта 1899 г., вылилась в дискуссию: для Ернефельта был главным вопрос просвещения народа, в поддержание европейского выбора родной страны, для Толстого же — решение земельного вопроса для крестьян. Кстати сказать, сам Арвид Ернефельт давно разрешил для себя дилемму роста сельского населения и нехватки земли — в пользу христианского идеала полового воздержания. Но Толстой, испытавший десятки лет сильнейшего полового влечения — предпочёл уклониться в разговоре от такого направления мысли.

 Толстой положительно относился к борьбе финского народа, но только пока её цели были не узко национальными, а подключались к универсальному движению «к свету и свободе». Лишь при условии, что есть люди, готовые исполнять волю Божью, дело Финляндии могло стать делом Толстого. В качестве средства борьбы он рекомендовал ненасилие: «Протестовать, протестовать, протестовать!» Отказ выполнять дурной приказ всегда достоин похвалы. Текущий момент был, несомненно, важен для Толстого, поскольку он предлагал возможность на практике опробовать пассивное сопротивление, гражданское неповиновение и силу христианской этики не только на индивидуальном плане.

 В конце разговора Толстой посмотрел Ернефельту в глаза и произнёс низким, предельно дружелюбным тоном: «В учении Христа есть всё, оно решает любые сложности» (J;rnefelt A. P;iv;kirja matkaltani Ven;j;ll; ja k;ynti Leo Tolstoin luona kev;;ll; 1899. Hki, 1899. S. 62 –103).

 На следующий день, 1 апреля 1899 года, Ернефельт с братом нанесли, отбывая из гостиницы, прощальный визит Толстому. В книге «Vanhempieni romaani» («Роман моих родителей», 1928 – 1930) Ернефельт вспоминает, что застал у Толстого группу революционно настроенной молодёжи: как и 15 лет назад их старшие единомышленники, они стремились оправдать перед Толстым насилие. Тот же в ответ принципиально отказывался видеть различие между теми, кто посредством насилия хочет осуществить революцию, и теми, кто насильственно защищает царящий общественный строй: «Вы оба люди одного типа» (J;rnefelt A. Vanhempien romaani. III. Porvoo, 1930. S. 116). В качестве альтернативы Толстой рассказал им о пассивном сопротивлении финнов, о забастовках судей и служащих. Несмотря на то что у подобных акций могут быть исключительно внутригосударственные причины, они могут иметь большое международное значение, поскольку означают приближение к «той безусловной форме забастовки, в основе которой отказ от убийства, отказ от применения любого насилия, то есть чисто духовная забастовка».

 Главные принципы заключались в том, что все люди произошли из одного источника, родина нужна, чтобы научиться любить и чужую родину, и к врагам следует относиться с любовью. «Безоружный героизм» — вот новый идеал! (Ibid. S. 117).

 На молодых радикалов слова Толстого не возымели никакого действия — напротив, те всё сильнее убеждались, что мировоззрение Толстого отстало от эпохи. А вот славный финский львёнок вернувшись домой, в Виркбю, поблагодарил Льва Николаевича в письме за духовную пользу, и не ему одному: «Я верю, что всё, что вы сказали, принесёт большую пользу Финляндии» (Переписка Льва Толстого и Арвида Ярнефельта / Публ. Э. Карху // Север (Петрозаводск). 2001. № 3. С. 42).

 Общение духовно сблизившихся писателей, малого и великого в миру, но равных во Христе, продолжалось и эпистолярно. В письме, написанном после тяжёлой болезни, в Гаспре, 14 (26) марта 1902 г., в ответ на известия, в письме Ернефельта от 2 (14) марта об участившихся в Финляндии отказах от военной службы, старец сетует, что мотивы отказников увязаны на политической борьбе за автономию, и редко связаны с христианской верой:

 «Как бы хорошо было, если бы ваши финляндцы перенесли средства борьбы из патриотических интересов в общие, вечные. Не отказывались бы от военной службы в известных условиях, а совсем, как от дела противного не только христианству, но и самой нетребовательной совести. Отказы от военной службы всё чаще и чаще повторяются, как распускающиеся в разных местах почки весной. Я так и умру с уверенностью, что “близко, при дверях” изменение всего существующего строя от лжи и насилия к разуму и любви не только в Финляндии или России, но во всём христианском мире. Вы, верно, знаете про отказы во Франции и в Болгарии» (73, 217).

 «Политических» отказников, по сведениям П. И. Бирюкова, было «около трёх четвертей всех призывных» (Свободное слово. 1903. № 4. Стлб. 11). Но и они были значительны для толстовцев — своим примером выдержки в ненасильственном сопротивлении имперской гадине, тогдашней России — на стороне которой была грубая сила (Там же).

 За “политизированных” отказников Финляндии, на самом-то деле, можно было порадоваться: именно потому, что их отказы от службы в напичканной руснёй “финской” армии имели близкую огромному большинству финнов политическую мотивацию — они и получали не только поддержку от общества и власти, но и оправдания в судах и освобождения от службы. В любом случае, их участь была легче, нежели упомянутых Толстым отказников во Франции и Болгарии. В Болгарии Толстой наверняка имел в виду Георга Шопова, а о французских отказниках, таких, как Гутодье, Граслен, Пети, Дэрессоль и др., мог узнать из публикаций в бесцензурных изданиях П. И. Бирюкова и В. Г. Черткова, конечно же, тайно переправлявшихся и к Толстому.

 Впрочем, были среди финских отказников и приятные Толстому исключения. В письме Ернефельту от 28 июля 1902 г. он просит «передать любовь» некоему Савандеру (Там же. С. 267). Нестор Савандер был знакомцем Арвида, портным по профессии и национальности. В числе всего нескольких человек в Финляндии, он обосновал свой отказ брать в руки оружие именно религиозно-нравственными мотивами. В воинское присутствие он передал интересное заявление, в конце которого он, между прочим, писал: «В этом отказе от военной службы моя совесть вполне согласна с заповедью Бога» (Цит. по: Ернефельт А. Моё пробуждение. Исповедь. [Вступление.] С. XXIV). Заявление это напечатано в „Свободном Слове", № 4, 1903. Однако, Савандер симпатизировал секте адвентистов и позднее примкнул к ней.

 В том же номере «Свободного слова», который рассказал о Савандере, содержится пример более лояльного, чем прежде, отношения к отказникам в России: Пётр Ганжа в Киевской губ., заявив отказ, получил не тюремное заключение, а отсрочку от призыва на один год (Свободное слово. 1903. № 4. Стлб. 11). А вот отказника Николая Силантьевича Акулова в г. Екатеринодаре, прямо просившего о замене ему строевой службы альтернативной, с «бессмысленной жестокостью» отослали в ссылку в Якутию (Там же. Стлб. 11 – 13). Но всё же — хотя бы не в тюрьму и не в дисциплинарный батальон!

 В то же письме от 28 июля, Толстой сообщает:

 «На днях узнал, что в Москве сидит в тюрьме 279 человек солдат за высказанное ими решение не стрелять в своих братьев. Как много нужно времени и усилий для того, чтобы люди поняли, что то, что они давно знают, они знают для того, чтобы поступать сообразно с тем, что они знают» (73, 267).

 Здесь нелишне заметить, что источник этих сведений Льва Николаевича исследователями не разыскан: возможно, его ввёл в заблуждение какой-то недостоверный слух.
 
 В переписке Толстого с А. А. Ернефельтом отразилась и знаменитая история с Нобелевской премией, справедливо пахнувшей для Толстого не только военным порохом, но и, как всякие нетрудовые деньги, всем мировым злом. С другой стороны, для Нобелевского комитета яснополянец вполне мог сойти за требуемого завещанием Альфреда Нобеля идеалиста, «поборника мира» и сближения народов. И вот, за датою 25 сентября 1906 года, Арвиду Ернефельту было отправлено такое, весьма секретное, послание:

 «Бирюков сказал мне, что […] может случиться, что премию Нобеля присудят мне. Если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться и поэтому я очень прошу вас, если у вас есть — как я думаю — какие-либо связи в Швеции, постараться сделать так, чтобы мне не присуждали этой премии. Может быть, вы знаете кого-либо из членов, может быть можете написать председателю, прося его не разглашать этого, чтобы этого не делали» (76, 201 – 202).

 Секретность письма была связана с вероятной неловкостью положения, в которое мог быть поставлен Толстой своей реакцией на слух: «мне неудобно вперёд отказываться от того, чего, может быть, они и не думают назначать мне» (Там же. С. 202). При этом отказ от премии, вероятно, со времени первых слухов в 1897 году о возможности вручения премии ему, был для Толстого делом решённым, нравственно необходимым — но, как официальная процедура, и весьма неприятным: связанным с необходимостью объясняться с чуждыми, далёкими от возможности понять его, людьми.

 Арвид Александрович Ернефельт исполнил просьбу Льва Николаевича, переслав в Швецию дословный перевод этого его письма.
 
 При первом посещении А. А. Ернефельтом Льва Николаевича, в 1899 г., Толстой, по словам Ернефельта, дал определённые советы насчёт желательного поведения финнов в их крайне затруднительном положении и с жаром одобрил мысль пассивного сопротивления. Его слова были переданы Ернефельтом, насколько позволили тогдашние цензурные условия, в книжке, изданной на финском языке под заглавием „Дневник во время моей поездки в Россию в 1899 г." (Гельсингфорс).

 Наступление Империи на финскую автономию между тем продолжилось и в 1900-х. 29 июня 1901 года был утверждён указ о воинской повинности, по которому отменялась самостоятельная финляндская армия, а финнов стали призывать на общих основаниях в российскую армию. В делопроизводство Сената был введён русский язык, основана русскоязычная «Финляндская газета», учебные заведения поставлены под бдительный контроль, «нелояльные» учителя устранены…

 Толстой, радуясь ненасилию и кротости финнов, видя именно в них залог их победы — многозначительно молчал.

 Наконец, в 1908 г. финские политические деятели снова попросили Арвида Ернефельта уговорить Толстого выступить против отделения от Финляндии Выборгской губернии, сильно взволновавшего в то время всех финляндцев. В письме от 25 февраля (7 марта) 1908 г. Ернефельт от своего имени и от имени группы общественных деятелей и литераторов просил Толстого высказаться о финляндских делах. К письму было приложено не сохранившееся циркулярное обращение (78, 72. [Комментарий]).

 28 февраля 1908 года Толстой писал в ответе Ернефельту: «Что же касается письма ваших журналистов, то я никак не могу знать никакой Финляндии, так же как не знаю и не могу знать никакой России. Знаю я людей, живущих в разных местах земного шара, более или менее близких мне, никак не по тому, что они по странному заблуждению считают себя подданными такого или иного правительства и привыкли говорить на том или ином языке, а по тому, насколько мы соединены с ними одним и тем же пониманием жизни и взаимной любовью, вытекающей из такого понимания».

 Далее, имея в виду, видимо, убийство финляндского генерал-губернатора и командующего войсками Финляндского военного округа Николая Ивановича Бобрикова (1839 – 1904), Толстой утверждал: «Нет никакого условия жизни, при котором люди... могли бы совершать такие ужасные преступления, как те, которые совершатся во имя патриотизма. Понимаю я, что угнетённые народности, как польская, финляндская, могут особенно легко поддаваться этому страшному искушению, но всё-таки не могу без жалости думать о людях, которые поддаются ему. Вот всё, что я могу сказать им» (Там же. С. 71).

 Примечательно, что убийце Бобрикова, застрелившемуся на месте чиновнику Шауману, финны в ту эпоху возвели мемориал. А вот через столетие, в 2004 году, премьер-министр Финляндии Матти Ванханен осудил поступок Шаумана.

 Лев Николаевич размышлял над «финским вопросом» с чувством вины за столыпинскую политику. В 1910 г. Толстому были даже приписаны газетчиками слова: «Вряд ли, найдётся хоть один финн, который до такой степени страдал бы за Финляндию, как страдаю я». И Толстой отозвался об этом слухе так, что, по существу, признал существенную долю его справедливости: «Это подтасовка. Я страдаю от казней и других действий правительства, между прочим, и от тех, что против Финляндии» (Маковицкий Д.П. Указ. соч. Кн. 4. С. 225). Заступничество в отношении разумных, слабых и мирных людей и народов осознавалось Толстым как нравственная обязанность христианина. Тема истязания имперской гадиной маленькой родной страны Арвида стала «родной» и для Толстого. С горечью и негодованием писал об этом 80-тилетний старец Толстой в статье «Не могу молчать» (1908): «...годами... говорят речи о том, как надо мешать финляндцам жить так, как хотят этого финляндцы, а непременно заставить их жить так, как хотят этого несколько человек русских» (37, 85 – 86). Жёсткая политика правительства в отношении Финляндии «быстро и бойко, по-герценовски, по журнальному» не раз предавалась огласке на страницах бесцензурных заграничных толстовских изданий «Свободного слова» и «Свободной мысли».
 
 В связи с финским вопросом Толстой размышлял о национальных проблемах, о патриотизме; важные замечания писателя зафиксированы Д. П. Маковицким:

 20 июня 1908 года: «Л. Н. стал говорить о том, как теперь во всём мире (в России поляки, прибалтийские, финляндцы, кавказские народы, английская Индия, французский Тонкин и т. д.), захваченные чужими государствами, желают освободиться: “Дайте нам жить, как мы хотим”. После бесчисленных насилий, совершив захват, когда народ после одного-шести лет шевельнётся, это считается бунтом, и забыто, что над ним совершено так недавно насилие и что оно продолжается»;

 3 ноября 1908 года: «Толстой говорил что патриотизм — это внушение суеверия; предание, не соответствующее нынешнему сознанию (русских людей). Величие России! Все выгоды его в том, что финляндцы нас ненавидят, кавказцы нас ненавидят» (Маковицкий Д. П. Указ. соч. Кн. 3. С. 120, 240).

 Толстой, однако, помнил и признавал, что, с христианской точки зрения, не может быть никаких национальных — польских, финских, кавказских, еврейских — «вопросов», отношение к людям не может зависеть от их национальности. В Финляндии для Толстого жили не финны, а люди — дети и работники единого Отца, сестры и братья разных общин, но единой Церкви, равные члены всего прошлого, настоящего и будущего человечества.

                __________