Пианино

    Моё детство прошло в дореволюционном трехэтажном доме 7/21, располагавшемся на углу Тессинского переулка и Серебрянической набережной.
    Наша семья жила на первом этаже в двух смежных комнатах большой коммунальной квартиры. На первом этаже располагалась ещё одна коммуналка, откуда во двор изредка неслись звуки живой музыки. Проживавшая там в маленькой комнатке престарелая Бэлла Самуиловна в пору творческого вдохновения играла на рояле. Её репертуар состоял только из классики, и в тёплое время года при открытых окнах двор наполнялся мазурками Шопена, вальсами Штрауса, романсами Чайковского.
 
    На вид Бэлла Самуиловна была малопривлекательной женщиной и при своём появлении всегда вызывала у дворян сочувственные кривые улыбки. Во-первых, она обладала одной важной отличительной особенностью – на лице у неё рос очень большой, вислый, некрасивый нос. Во-вторых, годы сделали своё дело, сморщили, высушили, согнули её. Сочетание первого и второго приводило к тому, что, кроме как с Кощеем, её сравнить было не с кем. Но такое сравнение таяло, когда она начинала играть или говорить. Её мягкий и в то же время глубокий, наполненный волнующими обертонами голос, завораживал, а речь отличалась ясностью и идеальным, гармоничным построением слов и фраз.
    У мамы с Бэллой Самуиловной с первых же дней установились хорошие отношения, и иногда она её приглашала в гости, особенно, когда к нам заглядывал КИК - Константин Ильич Ковальский – приятель мамы. Он выглядел вальяжным, импозантным мужчиной. Костюмы КИК носил шикарные, в треугольнике пиджака сияла белизной накрахмаленная сорочка, которую обязательно украшала бордовая в горошек или чёрная бабочка. Его аккуратность проявлялась во всём: одежда чиста и отутюжена, лицо и голова гладко выбриты, дополнительную важность и солидность ему придавали очки в толстой чёрной оправе.

    КИК работал в оркестре электромузыкальных инструментов Мещерина, где c благословения самого Льва Термена играл на терменвоксе. КИК заинтриговал моего отца этим редким, удивительным инструментом, и они вместе занимались его усовершенствованием и созданием более компактного, транзисторного варианта. Когда появлялся КИК, на огромном отцовском столе тут же разворачивались рулоны жёлтой миллиметровки со схемами, раскладывались самодельные платы, спаянные проводками лампы, сопротивления, диоды, триоды и прочая электроника.
Папа и Ковальский отличались громкими, зычными голосами, и во время их бурных дискуссий в комнате буквально громыхало. Но потом наступало умиротворение, и после выдержанной паузы начинал звучать волшебный голос сладкозвучного инструмента. Ковальский играл превосходно, таинственные манипуляции его рук, то приближающихся, то отдаляющихся от шарика-антенны, нежные шевеления пальцами вызывали неземные звуки. Наверное, так пели сирены, соблазняя Одиссея.  Отец освоил немного терменвокс и пытался воспроизводить на нём любимые мелодии. Если КИК не торопился, он обычно давал небольшой концерт, на эти музицирования мама приглашала кое-кого из дворян. Бэлла Самуиловна была в числе первых.

    Однажды на одной из таких встреч КИК посетовал, что у нас нет пианино, и предложил помочь в приобретении недорогого хорошего инструмента. Тут же договорились, что Бэлла Самуиловна будет приходить к нам обучать игре на фортепиано мою сестру Нину и меня. И первая, и вторая идея всем понравилась, и через несколько дней грузчики втащили в комнату тяжеленное старое немецкое пианино. Его приобрели по рекомендации КИКа, и обошлось оно действительно недорого, а вот насчет его состояния…
     Приговор настройщика оказался суров: «В чугунной раме трещина, строй держать не будет». Кое-как всё-таки его удалось настроить, но ненадолго. Вечером пришел КИК. Бэлла Самуиловна села за инструмент и, лишь немного пробежавшись по клавишам, остановилась. Нос её от удивления, кажется, ещё больше вытянулся, а на лице царило сплошное недоумение и обескураженность.
     Пианино не держало строй. КИК сидел расстроенный, лицо и бритый череп налились красной краской, ему стало стыдно за свою промашку. Ситуацию разрешила мама - великий дипломат. Она сказала, что для занятий инструмент вполне годится, а позже купим хороший инструмент и обязательно новый.

     Несколько месяцев обучения позволили мне и сестре ознакомиться с нотной грамотой и азами игры. Я без особого энтузиазма, жертвуя улицей, выдалбливал на клавишах «Ходил козак за Дунай», короткие этюды Гедике. Сестра, надо сказать, оказалась значительно более усердной и успешной в обучении. Но вот, наконец, настал момент, когда настройщик заявил, что инструмент нельзя настроить, так как произошёл окончательный разлом рамы по трещине. Присутствовавшая при этом Бэлла Самуиловна зашмыгала носом от расстройства, она переживала смерть инструмента, как смерть живого существа. В отличие от старушки я, наоборот, возрадовался окончанию моих мытарств. С обучением музыке на время было покончено. Это время растянулось почти на десять лет, когда я сам безо всякого принуждения поступил в вечернюю музыкальную школу.

     Прошло лет пятнадцать. Я жил тогда на улице Чкалова (Земляной вал), а рядом в Мечниковом переулке жил КИК (теперь переулку вернулось старое название - Малый Казённый). В нашем доме начался капитальный ремонт водопровода и отопления. Я поговорил с работавшим на ремонте сварщиком и тот убедил меня в том, что может сварить всё, а уж раму-то чугунную - само собой разумеется, не впервой. Потихонечку, без перегрева, да охлаждение неторопливое с песочком – рама будет как новая. КИК эту безумную идею поддержал и обещал всячески помочь с ремонтом и настройкой.
     Пианино стояло в квартире родителей в Вольном переулке на Семеновской. Я подбил на эту авантюру своего приятеля Юру Соловьева и  договорился с водителем грузовика, который сказал, что отвезти, пожалуйста, а грузить, разгружать ни в коем случае.

     И вот я с Юркой без лифтов, но на ремнях, которые нам дал водитель, спустили тяжеленный немецкий инструмент с третьего этажа и подняли в другом доме также на третий этаж. Мы оба сорвали себе спины, и на следующий день я не мог разогнуться. Но так как должен был прийти сварщик, я, скрюченный пополам, начал разбирать пианино, чтобы освободить раму. К приходу сварщика всё было готово. Я тоже был готов. Сварщик, как и обещал, варил потихоньку, остужал место сварки песком и рама стала целой. Придя в себя, через несколько дней я собрал инструмент. На Покровке, в мастерской по ремонту роялей и пианино заказал несколько новых струн  и пригласил Константина Ильича. Он настроил пианино и сыграл на нём «Революционный этюд» Шопена. Я летал от счастья. Хорошим коньяком мы отметили нашу победу...

    Ночью я проснулся от выстрела. Затем последовал второй, третий и всё это сопровождалось звоном и гулом. Я всё понял, вскочил и быстро снял переднюю крышку пианино. Рама, не выдержав внутренних напряжений, лопнула рядом со сварным швом. У меня на глазах рвались струны, мне было больно, я заплакал от бессилия и злости на самого себя, на сварщика, на КИКа, на весь мир. Утром я остервенело принялся за разборку инструмента на части. Некоторые детали пианино до сих пор лежат на даче.