Б

Антонина Семёновна опасно надулась, но взрыва не последовало. Пар негодования с тонким писком начал вырываться наружу, окна тревожно завибрировали, а средняя температура на планете поднялась на 0,05 градусов по Цельсию.

- Это что вообще такое? Это как понимать? Что это за художества такие? - гневно задыхалась она.

В руках завуч держала большой змеевидный плакат с надписью "Библиотека открыта". Хвост змеи пытался уползти и спрятаться в кармане завучевского пиджака, спасаясь от скандала. Но властная женская рука все время его одергивала, чтобы все видели этот срам.

С виду плакат ничем не выделялся и соответствовал всем параметрам школьной заурядности, однако что-то в нем было такое, что вызывало бурную химическую реакцию в организме, которая заставляла все кипеть и пузыриться. И скрыть это было так же не просто, как спрятаться от собственного отражения в зеркале.

Физрук одобрительно гыгыкнул. Студентка-практикантка, рассказывающая подрастающему поколению про отмену крепостного права, тихо ойкнула и залилась краской. Биологичка начала что-то судорожно искать в своей сумочке. А библиотекарша подпрыгнула на месте.

Физика, химия, русский язык с литературой - все одобренное Минобрнаукой фундаментальное школьное образование стыдливо потупило глаза. Лишь предпенсионная математика с высохшим воображением сохраняла невозмутимость. Она не знала такой формулы, которая могла бы объяснить этот конфуз простотой цифр. Похожие на заклинания чернокнижника логарифмы и интегралы не сумели бы расшифровать того, что лежало за пределами человеческой логики. А в плакате присутствовало что-то непостижимо животное, первобытно-хищное.

Это было какое-то наваждение. Никто ничего не понимал, но всем почему-то было ужасно неловко.

Антонина Семеновна женским нутром чувствовала подрыв основ приличия, но, как и математичка, не могла объяснить, в чем заключается эта пуританская катастрофа.

Она лишь ощущала, что нарисованный тихим и незаметным Евгением Петровичем плакат - вопиюще неправильный. Жар пылающих близоруких глаз, стократно усиленный пуленепробиваемыми линзами старомодных очков, обрушился на историка всею тяжестью библейского "Мне отмщение, и аз воздам". Почему именно его постиг злой древнегреческий рок? Почему именно ему выпал жребий рисовать чертов плакат?

И что такого преступного в этом плакате? Ровненькие черные буквы на белом фоне -  выстроенные солдаты на плацу во главе с генералом - большой красной Б, которая ведет неоперенные умы в атаку против невежества.

- Слишком большие? - робко спросил Евгений Петрович.

С потолка кабинета физики вместе со штукатуркой на головы грешников обрушился дождь из серы вперемежку с саранчой. Повешенные потомками Менделеев и Пушкин стыдливо отвели взгляд и перестали коситься на школьные парты. Даже возвышаясь над доской, они чувствовали дискомфорт.

- А вы не видите? - взорвалась Антонина Семеновна.

Тот факт, что она тоже ничего не видела, злил ее еще больше. Сейчас кому-то в классе хватит ума спросить, а что собственно нужно увидеть? А завуч будет стоять как дура и яростно хлопать накладными ресницами, словно птенец, который учится летать. И вся ее власть рассыпется в мгновение ока. Начнутся смешки, пересуды и внезапные замолкания при появлении в учительской. Поэтому Антонина Семеновна перешла к тому, что в военной науке называется отступление с боем.

- Немедленно всё исправьте! - потребовала она. - Чтобы к понедельнику новый плакат лежал у меня на столе! Слышите меня?

Все выходные Евгений Петрович провёл в лихорадочном бреду. Что было не так с плакатом? Он разбил стройные ряды скучных букв-солдат и попробовал написать "библиотеку" вразнобой. Получился глупый "Ералаш" для детсадовцев. Разноцветные буквы - казнь эпилептика. Белые буквы на чёрном фоне - спасибо, что обратились в наше ритуальное агентство. Голубые буквы, розовые, гендерно-нейтральные серые, готовые к вторжению в Польшу буквы цвета хаки, вонюче-коричневые, безобидно жёлтые - невидимые на белом фоне и растекающийся яичницей по черному… Все было не то.

И тут взгляд упал на большую красную "Б". Евгения Петровича оглушило. В ее изгибах и округлостях было столько эротизма, что хоть сейчас помещай на обложку мартовского выпуска Playboy. Вульгарно торчащий хвост призывал к немедленному действию, а зияющая внизу "О" манила и пленяла. Вместе этот символ алфавитной андрогинности создавал невероятный сексуальный образ, который усиливал кроваво-красный цвет.
 
Тоненькая и изящная Ло-ли-та Набокова прыгает кончиком языка вверх по нёбу, пока не запнётся о зубы. Отрывистая и грубая "Б" беззастенчиво взрывается во рту сладкой похабностью. Б -  бессовестная, беспардонная, будоражащая -  богиня!

Она, деловито подогнув ножку в кружевах, пятью запретными буквами краснеет несмываемым маркером на дверце в мужском туалете. Бульвар, бабочка, билет, бордель, барышня, бант, бомба, бездна - besame mucho ("целуй меня без конца"). Была и будет. Что же ты со мной делаешь, Б!

Догадывались ли тысячу лет назад Кирилл и Мефодий, что замысловатые изгибы славянского письма могут вызвать столько эротического переживания? Что бальзаковские чопорные дамы, властные царицы вторых смен будут стыдливо отводить глаза при виде "Б…иблиотеки" и бесконтрольно прикусывать свои блестящие алые губы? Что одна буква спровоцирует локальную сексуальную революцию в учреждении среднего образования?

На следующей неделе в школе торжественно открыли восстановленную после ремонта библиотеку. Душное и пыльное помещение, где на узких полках уместились более двух тысяч лет человеческих знаний и опыта, спрессованных временем в формат А4, венчал строгий плакат с одним единственным словом: "Книги".