Записная книжка 2

               
(январь 2000 г. – 23.05.2000 г.)



    За неимением слуха надо довериться тому, кто понимает толк в музыке, и припасть к какому-нибудь композитору. К Сибелиусу, допустим, припасть. Но почтительно, без ёрничества припасть, не оскорбляя память Вен. Ерофеева.

    Если спросить непьющего, которому «торпеду» вшили, и просто непьющего об отношении к водке – от кого реальней вероятность нарваться на грубость?

    Секрет незаурядности «избранной» нации довольно прост. Еврейки тянутся к умным и талантливым мужикам – не только к евреям, но и к русским, немцам и прочим; а русские бабы от умных и талантливых шарахаются: им бы кого-нибудь попроще. Еврейки из века в век улучшают породу своей нации.

    Я сомнительно талантлив. В моей родне – ни евреев, ни евреек.

    О стихотворце Г. могу сказать одно: рифмованная чушь из него валится, как дерьмо.

    Самовыражайся!

    Новогодние и рождественские праздники кончились. Из них я вышел, понеся потери в живой силе и технике (палец вывихнул и очки разбил).

    Жизнь складывается так, что я уже давно не беру никаких крепостей, не водружаю победных знамён и не даю салют двадцатью артиллерийскими залпами.

    Это ж надо – настолько дискредитировать слово «голубой»! К чему ни приложишь – всё становится двусмысленным.

    Президентом Финляндии избрана 56-летняя дама с затейливым прошлым. Она и католичкой была, и социалисткой, и председателем союза сексуальных меньшинств. В связи с последним – вопрос: а кто в Финляндии является сексуальным меньшинством? Ведь у дамы есть бойфренд, сосед по лестничной площадке, и даже, как будто, обещал жениться на ней.

    Сейчас напрасно обрушиваются на «голубых». Это не их вина. Люди так быстро и беспорядочно суют друг в друга свои пиписьки, что не всегда успевают разобраться с полом партнёра.

    Почему так: я себя считаю умным и постоянно сомневаюсь в этом?

    Я не против добродетели. Плохо только, что она чаще всего ханжеская, лицемерная, показушная. На такую надо бы натравливать негров с большой елдой.

    Мне одному лучше, чем быть среди людей. Но если я долго один – я устаю от себя.

    Нам не хватает запредельного, поэтому так притягивают песни с уголовщинкой, цыганщинкой.

    Почему до сих пор не написан роман о жизни Венедикта Васильевича Ерофеева? Ведь какая увлекательная книга могла бы возникнуть! Сколько мест работы и незаурядных женщин; сколько городов, областей, краёв, наконец. Когда кто-нибудь спохватится – уйдут свидетели, очевидцы. Получится самое обыкновенное враньё.

    Культура начинается с легенды, предания, сказки – с литературы, одним словом; литература в основе всего.

    Нервы ещё не сильно обнажены: прикосновения Бога я почти не чувствую.

    Мысли работают, в основном, на укрепление души. Но иногда – на ослабление и разорение. На душу полезно напускать орды.

    Как любая церквушка обязана быть намоленной, чтобы стать подлинной церковью; так и местности, с которой связана жизнь, необходимо обрасти своими байками, притчами и тому подобным, чтобы из безликой географической точки превратиться в малую родину.

    Чёрт ударился об асинскую землю и разлетелся на малые кусочки. С тех пор в асинской жизни хватает чертовщины.

    Вчера держался подальше от самоуверенных, благополучных людей; подозревал: хотя бы по одному человеку каждый из них может зарезать.

    Есть предположение, что в художники идёт неудавшийся литератор: за кисти хватается тот, кто нужных слов не находит.

    Астафьев свою Овсянку превратил в мемориал. Ему-то в нем неплохо, а каково тем, кто останется после него? Жить в мемориале – всё равно, что жить на кладбище.

    Русская баба больших талантов от мужика не требует. Работал бы на денежной работе, пил бы в меру да зарплату домой приносил – всё, большего ума ему не надо. Шибко умных она опасается и стороной обходит.

    Пишущему должно быть неуютно среди того, что его окружает. Основа творчества – дискомфорт.

    Все мы живём около цветника, но по разные стороны.

    Какое странное животное, сразу и не вникнешь: демагог. Де-ма-гог!

    Мне, вслед за Довлатовым, антикоммунисты (настоящие, а не перевёртыши) тоже неприятны, но их я хотя бы понять могу. Когда тебя долго лупцуют по морде – излишне спрашивать: а для чего ты дубинкой отмахиваешься?

    От клещевого энцефалита я прививку поставил. А тут ещё и СПИДом пугают. Где ставят прививки от СПИДа?

    Желудок ведёт самостоятельное существование. Иногда, например, он начинает петь. И если ты находишься в обществе, где и женщины есть, приходится стучать ногой по полу, так как песнь его утробна: «У-у-у!!». Что ж он, подлец, другие слова не выучит?

    Вен. Ерофеев понимал, что в человеке должны быть непомерности.

    У каждого пишущего не только своя стилистика, но и свой словарь. Произнеси, допустим: «непомерности», и сразу, как живой, встаёт Вен. Ерофеев. Я же своим словарём не занимаюсь. Бестолочь, бестолочь.

    Взять себе за правило: ругать советскую власть только в случае крайней необходимости.

    По всей стране прокатились стихийные проявления признательности.

    И всё-таки мы не отмежевались от успехов в подъёме экономики. Мы растущую цену на нефть приняли как свое достижение.

    В 1917-м в случае с большевиками без вмешательства дьявольских сил не обошлось: крикливые фантазёры гомонили, выпендривались, ренегата Каутского ругали – и вдруг им в руки свалилась Россия. Бери и пускай ей кровищу сколь угодно.

    Бесприютность и неприкаянность – вот два состояния, которые достойны самого пристального изучения.

    Самые унылые мысли, я заметил, приходят, как правило, когда ты один, в темноте и тебе холодно. Совсем скверно, если в это время за окном дождь.

    Самообольщайся!

    Жил когда-то давно в Китае Конфуций. Бывало, что-нибудь надумает и на бумаге запишет. Безобидный, в общем, был человек. И тут вдруг через две тыщи лет на него китайцы ка-а-ак с критикой обрушатся!

    Так много у него заблуждений, что к нему поневоле симпатией проникаешься.

    Чем меньше цивилизована страна, тем легче она впадает в междоусобицу, резню, дикость. Россию от нового бунта спасает только то, что тяжела на подъём.

    Если ты мнительный, то и походка у тебя должна быть соответствующей.

    Подобные заметки в две-три строчки – удел ленивых, они заменяют ненаписанные повести и рассказы.

    Люди у нас – не знаю, к добру ли, к худу – с интуицией. Не я выделяюсь, но меня выделяют.

    Если пишешь жёстко, то, не щадя других, себя прежде всего не щади.

    Да где ж та грань, где начатое переходит неуловимо в незаконченное?

    Труднее всего говорить своим голосом.

    Массовая профессия: неудачник.

    Согласен с журналистом М. Леонтьевым: слюни и сопли с демократией несовместимы. Хотя в «Комсомолке» и на телевидении немало примеров, что это одно и то же.

    Жванецкий говорит: «Я боялся исписаться, пока не понял: чем больше пишешь, тем лучше получается».

    Отходов писательского производства у меня много, но я не загрязняю ими окружающую среду.


    Боря:
    - Я ж не прячусь и не скрываюсь. Вот он я! Бери меня и награждай медалями, разными грамотами и деньгами.

    Стёпа П.:
    - Вот и Крёкова, и Донбая прочитал, а всё равно – на душе как-то гадостно.

    Потрясающая особенность русского героизма: те же самые воины, которые отважно поднимали роты и батальоны под пули, безропотно подписывали чудовищные обвинения против своих товарищей, боясь оказаться на их месте.

    Уж если обобщаешь, то не передёргивай.

    Почему я так неравнодушен к весеннему теплу, капели, восторженному чириканью птичек? Что там внутри меня в это время происходит?

    В настоящий момент я ходячее гнездо для вирусов гриппа!

    Забит до предела вирусами гриппа, и одна лишь мысль: куда мне столько!

    Заболев гриппом, надо, пока не слег, составить список недругов и срочно обойти их всех с визитом.

    Сколько чихания пропадает попусту! Если сделать так: чихал я на вас, и – перечень имён. И тогда каждый чих обретает смысл.

    Ну – температура, ну – насморк. А чего еще желать от гриппа? Может, здоровья от него желать?

    Давление – повышено, температура – понижена, а баланса не получается.

    А согласился бы весь свой век прожить в гриппе? Ведь при температуре и мысль ярка и лихорадочна!

    Может быть, в 95-м Россию и надо было повозить мордой в Чечне, чтобы в 2000-м она стала немножко другой?

    В голове должно быть нечто нестыкуемое, что-нибудь типа того, что: я придерживаюсь народно-патриотических взглядов, но с уклоном в сторону Чубайса. То есть – и деревянные ложки с рушниками мне дороги, и сонные деревеньки мне дороги, и частушки про водку и девок; но и РАО ЕЭС мне тоже не чужая.

    Справедливость у нас понимается так: другим нельзя, а мне можно!

    Шутки – в сторону! Давайте поговорим о серьёзном, о предвыборных программах кандидатов поговорим!

    Чубайсу Россия обязана. Слово «ваучер» она никогда не забудет.

    Надо бы разобраться: это вирусы причиной, или я сам, как качественное вино, набираю градусы?

    Жанр «крохоток», «затесей» - это жанр объяснений непонятных вещей самому себе.

    Для всякого идиотского поступка должно быть идиотское объяснение. Как у Пастернака: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…».

    Если ты мне друг и пишешь в рифму – могу я твои стихи, хоть за уши, притянуть?   

    Иное заблуждение дороже, чем удачное открытие.

    Мой «Аукцион» - он ещё и о бессознательных людях, которые, как дети в пелёнки, не ведают, что творят.

    А надо ли глупость осмеивать? Может быть – понять, простить и принять?

    Опыт свидетельствует: чем проще, тем надёжней. Кувалда, в отличие от японского телевизора, ломается реже.

    С точки зрения начальника штаба гражданской обороны водопровода и канализации скажу так: мы не только воду, но и своё говно защищать будем до последнего и никаким врагам не отдадим. Ни в жизнь!

    Нет, мы не идиоты, у нас просто менталитет другой.

    Литература подготавливает человека к встрече с неожиданностями. Ведь если непросвещённый асинец поедет в Шотландию и увидит там мужиков в юбках – последствия могут быть самые трагические. А так прочитает, что у них юбки мужикам положены, и уже подкован.

    Всё равно не пойму: что нашли вирусы гриппа в моём организме?

    Во время болезни зыбкость своего существования на земле становится особенно наглядной.

    Какие же поганцы эти вирусы! Нет бы, жить по принципу невмешательства во внутренние дела – так они назло!

    Хотел пофлиртовать с докторицей, а потом представил, как буду выглядеть в ее глазах, когда ей доподлинно известно, сколько песка в моих почках и соли в суставах.

    Предвыборная песнь кандидата: «Ну, дайте, дайте мне свободу (действий), я ваш позор сумею искупить!».

    Как сдвинулись приоритеты! Пасха – это праздник, это радость. А что такое 1-е Мая молодые толком и не знают.

    Что вы такой нервно-паралитический.

    Вот у нас – малиновое утро. А как, к примеру, в Мальдивской республике, где малины нет? Апельсиновое утро? Ананасовое утро? Месяц, похожий на банан?

    Конечно, я молчу. Но как выразительно!

    Только здесь от работников канализационных сооружений я узнал, что асс-машина, оказывается, ничего общего с высшим пилотажем не имеет.

    Что я могу сказать о быстротекущей жизни? Да ничего плохого! Однако завидую астрономам – они имеют дело с галактиками. Там тоже, конечно, всё течёт, но совершенно в другом измерении.

    Когда что-то говоришь людям, надо – по возможности – не сильно напрягать лицо.

    По Асинску угрожающими толпами ходили интеллигенты.

    У Асинска нет истории. Как ни странно, но это действительно так. Есть даты разных событий. Историю создают незаурядные люди. Советское время в Асинске – это безликое время. Мышиная серость ландшафта. Это время оставило после себя серый, грязный, убогий город.

    Я опять начал беспечную жизнь, хотя внешне никаких поводов к этому, вроде бы, нет.

    Довлатов прав, когда говорит, что Бродский вытащил русскую поэзию из провинциального болота. По сравнению с ним даже Юрий Кузнецов кажется провинциалом.

    Иногда попадаются совершенно дикие словосочетания. Например: «воинствующий интеллигент».

    Меня напрасно иногда подозревают в интеллигентности. Нет таких интеллигентских заповедей, которые бы я не нарушил.

    Написанное – по любому поводу – должно быть к чему-то привязано. Всегда. К месту, к другому человеку… Или хотя бы к конкретной дате – чтобы вещественность чувствовалась. (29.03.2000 г., среда, 11 час. 19 мин.).

    Идеология появляется там, где нет нормальной оплаты труда. Тебе начинают объяснять, как это увлекательно и граждански ответственно – вкалывать за гроши. Там, где деньги являются равноценным эквивалентом работы, идеология не нужна.

    Есть абсолютно разные лица, которые легко и непринуждённо укладываются в одну формулировку: му-да-ки.

    Похоже, я начинаю ценить время. Если за день не написано ни единой строчки – значит, день совершенно пустой. По вечерам возникают досада и раздражение.

    Ни один поэт так не изгалялся над вечерним месяцем, как Сергей Есенин. Как он облепил несчастный месяц эпитетами!

    Душа обязана умываться слезами – хотя бы изредка. Для гигиены.

    Все счастливцы способны существовать вместе, каждый неудачник по-своему одинок.

    Точная проза Довлатова выверена на аптекарских весах.

    «Что вы себе позволяете! Что вы себе позволяете!!». А что я могу себе позволить?

    Нет, ну это что ж за наказанье – к такому настроению ещё и дождь!

    Думаю, что в Израиле до сих пор даже приблизительно не могут сосчитать, сколько русских проникло к ним под видом евреев.

    Е. Евтушенко – давно культовая фигура. Как бы, следуя ритуалу, мелкие стихотворцы стараются отпустить про него какую-нибудь гадость.

    Жванецкий определил: есть острословие и есть остроумие. Однако есть ещё и третья категория, высший пилотаж: юмор на основе индивидуального мировосприятия. Почему так увлекает написанное Венедиктом Ерофеевым? Потому что он шутит по не паханой целине. Рядом с ним никого нет – конь не валялся.

    Если литератор во всём прав и ни в чём не ведает сомнений – зачем ему тогда литература? Директивы ему надо писать, указы и резолюции.

    «Сергей <Довлатов> не выносил самодовольства, скупости, мещанского высокомерия, уверенности в абсолютности своих идеалов, презумпции собственной непогрешимости, нетерпимости к чужой жизни, трусливой ограниченности, неумения выйти за унылые пределы бескрылой жизни». (А. Генис). Этому надо следовать всегда, особенно если сам пытаешься что-то сочинять.

    Жванецкий: «Юмор страшен. Вот что значит свобода. Это же массы получили слово! Самодеятельность заговорила своим языком. Раньше высшее образование было необходимо, чтобы появиться на экране: идиот – он же и шутит, как идиот».

    Вот ведь какая парадоксальная штука: заблуждается тот, кто ищет. А кто не ищет, тот и не заблуждается.

    Не знаю, насколько плох (как человек) Евтушенко, но одно, по крайней мере, говорит в его пользу: любые сволочи предпочитают сбиваться в стаи – их тогда трудно разглядеть по отдельности. Этот же один. Почти всегда – один. Ну, ещё Вознесенского иногда за компанию приплетут. И потом: я что-то не припомню, чтобы он кого-нибудь поносил. Поносил так, как поносят его.

    Одно дело – создать свой художественный мир, и совсем другое – тешить себя иллюзиями, что ты его создаёшь.

    И опять я сказал тучам: ну чего вы над головой разлетались? Думать только мешаете. А тучи не слушались и всё летали.

    Всё есть. И чего ещё надо?

    Народы, в развитии которых случились перекосы, объединяет одно – страсть к оружию, страсть к войне.

    Я настолько самонадеян, что даже поредевшие волосы на голове в расчёт не беру.

    Когда она хотела мужика, у неё раздувались ноздри. Я замечал: ноздри раздувались в самые неожиданные моменты. На редакционных летучках, например.

    Хемингуэй указал, по-моему, на самую суть: надо создавать, а не описывать.

    Забавно: многие советские (особенно начинающие) писатели сходили с ума от Хемингуэя. А Хемингуэй сходил с ума от русских классиков. Но наши старались этого не замечать.

    Из всех нетерпимых человеческих качеств меня в последнее время больше всего раздражает тупость.

    В чеченском конфликте даже времена года разделились: зима – за федеральные войска, весна и лето – за боевиков. Боевикам, оказывается, в «зелёнке» прятаться легче.

    Я ленив. Если появляется сюжет, а он мне неинтересен – я ведь и писать не начну. Вот и приходится придумывать что-нибудь такое, чтобы захватило, чтобы заставить себя писать.

    Текущая литература… Есть в этом что-то физиологическое.

    В каких-то соревнованиях был только один приз – главный. Пришедший вторым оставался с носом. Это как раз для литературы: второй не получает ничего. А быть первым – это значит, быть самими собой, быть учеником собственных идей. Не сливаться. Ни с кем и никогда. Даже на снимках. Второй не должен получать ничего.

    Чем, какой пищей питается вера в себя?

    А сегодня мороза
    как ударят два раза.
                18.01.2000 г.

    Записной остряк – тот, кто записывает. Я и есть такой.

    Забавно: дуемся друг на друга, с кем работал в редакции. А ведь соберёмся-то на одном кладбище.


    И убедительно,
    и победительно,
    и директивно.
    А читать – противно.
                10.03.2000 г.

                Посвящается Г.
    Пусть долго-долго длятся дни,
    Когда твой слышен голос пылкий.
    Твои открытия сродни
    Открытию пивной бутылки.

    Всё как всегда: пороки – нарасхват, а добродетели залёживаются.

    Очень точное слово для некоторых физиономий: чавка.

    Славянский запас.

    Люби в себе своё.

    Уделать дело.

    Облысел во цвете лет и сразу стал терять зубы.

    Смерть многое упрощает, но подольше бы не встретиться с ней и с этой её простотой.

    Нам бы свести концы с концами, а на счастье у нас денег нет.

    Пустота в записной книжке сжимается, как шагреневая кожа.

    Быть скучным – это неплохо. Но надо быть не банально скучным. Надо быть красиво скучным, изящно скучным, увлекательно скучным, а это уже искусство.

    Призывая Русь к топору, помнить надо, что машет она топором в разные стороны, и головы тех, кто призывает, летят ничуть не реже, чем все остальные.

    При всех жизненных неурядицах необходимо сохранять лицо, и за этим надо следить.

    Хорошо там, где ИХ нет. На рыбалке, например, хорошо.

    Какое ж это пробуждение природы? Это беспробудный сон весны.

    Хочу быть талантливым всегда, везде и во всём. Остальное меня не касается.

    Жили не в жире
    И дожили до Жири<новского>.

    Как не восхищаться Жириновским? Он доказал: у нас, в России, ничего невозможного нет.

    Я вношу рацпредложение: дураков, как и плотву, ловить на удочку.

    Писание рассказов есть пустая трата времени. Повесть небольшая, динамичная – вот самый привлекательный жанр. Даже у Шукшина много рассказов несущественных, необязательных.

    От сорока до пятидесяти – это шанс для прозаика. Последний. Другого не будет.

    Девушки любят от меня разбегаться. Можно подумать – это доставляет им удовольствие.

    Вот анекдот из жизни: в водоканале работают два мужика с фамилиями Небогатов и Скоробогатов.

    Я не хочу доходить до критической точки. Я боюсь такого момента, когда смогу сказать себе: «Всё, с жизнью надо завязывать».

    Состояние «вины» перед народом – ложное состояние, и оно способно завести в непролазные дебри. Вообще, народ лучше не трогать, тогда и он, может быть, тебя не тронет.

    «До» и «после». «До» - это когда рассчитывал на авось. «После» - когда начал понемногу планировать, и что-то стало осуществляться.

    Больше всего ханжества вокруг половой жизни. Затем, наверно, идёт воспитание.

    Это странный забег – забег неудачника. Ты бежишь один. Ни протяжённость трассы, ни где она завершается – тебе ничего не известно. Зрителей тоже нет. Ты сам себе спортсмен, судья-информатор, болельщик и прочая-прочая. Рассчитывай свои силёнки, как хочешь и на сколько хочешь. Вперёд!

    Мы гордимся тем, что почти из каждого выглядывает урка.

    Я слишком глубоко втянулся в то, что меня окружает. Я даже забыл, что через три недели – рыбалка. Так нельзя.

    Что-то ты к себе неуважителен.

    Среди ромашек на лугу, среди берёзок в летнем ситчике светлеешь лицом и никакого желания мускулы напрягать, миролюбие переполняет. А вот в горах так, наверно, и тянет в кого-нибудь выстрелить.

    В президентской гонке случаются забавные ситуации. Обгрызая Зюганова, Тулеев не забывает напомнить: мы с ним друзья!

    В комментариях Тулеева Зюганов похож на известного крокодила: большой, зелёный, на гармошке играет и больше ни хрена не делает.

    Женщина тающая.

    Самовозбуждающийся феномен.

    Выедешь на природу: Яя течёт, поплавок приплясывает, кувшинки из воды торчат. А поблизости в кустах – это обязательно – пахнет говном и куча навалена.

    Прожектор и прожектёр – что здесь общего? Яркость подачи себя. Чрезмерная яркость!

    Говоришь себе: короче! И обрубаешь мысль.

    То, что тут понастроили, мне неинтересно. Мне интересно там, куда не проникло их скудное творчество.

    Если грех предательства, подлости, лицемерия в Асинске кто-то и ощущает, то он никого не тяготит.

    Водка стала дешевле вина и гораздо популярней. Когда-нибудь археологи, проводя раскопки погребённых землёй магазинов, обнаружат нетронутые запасы красного, белого, сухого, полусухого…

    Это замечательно: в Асинске движение к рынку возглавили коммунисты. Партия и здесь рулевой! Спросить бы кого-нибудь: как вам пятиться вперёд – ничего, удобно?

    Посадить на берегу Горячки двадцать девять берёзок. По числу съездов партии.

    Сгребая в кучу заборы и перечёркивая улицы.

    Волнующая прелесть беспредела.

    В жизни всё полосами: чёрная – белая, чёрная – белая… А тут вдруг наплывает неопределённого цвета, и сразу не поймёшь: взлётная или посадочная?

    Сейчас подумал: не является ли моя заносчивость следствием неудовлетворённых амбиций? А то – мало ли. И вот что ответил сам себе: нет, не является. Амбиции как раз удовлетворены. Даже с избытком. Роман написан, повести написаны – что ещё? Признание от кемеровских собратьев по перу получено. В городе, в заинтересованных кругах, мой злободневный роман волнение вызвал. Нет, мне грех жаловаться. Заносчивость появилась оттого, что мои отношения с окружающей действительностью зашли слишком далеко. И обратного хода нет.

    Досадую, что сюжеты не идут ко мне косяками. Мне сюжеты подстерегать приходится, причём такие, чтобы у себя самого интерес растравить.

    Весной вино хорошо пить, а пиво – осенью.

    Дуры ведут себя совершенно естественно: зимой они холодные, а весной распускаются.

    Подлость бывает мужской и женской. Разница – от природы полов. Как и в животном мире – мужчина создаёт условия, женщина приноравливается к уже созданным. Задача мужчины – обеспечить кормом своё гнездо, задача женщины – вырастить потомство. В голодный год самки отдельных птиц выбрасывают из гнезда одного-двух птенцов, чтобы вырастить остальных. Самка не виновата; самец виноват: не обеспечил. Что для одного подло, для другой – нет. Многие поступки могут оцениваться по-разному в зависимости от того, кто их совершает – мужчина или женщина.

    В «Аукционе» я выделил такое явление, как заурядная, привычная подлость. Т.е. подлость на каждый день.

    Даже в крепких выражениях у него чувствовалась слабость.

    Кружку за кружкой пью на работе кофе, а ни черта не помогает, спать всё сильнее хочется. Так, может, употреблять его вечером вместо снотворного?

    Никогда работа не кажется такой ненужной и бессмысленной, как в предпраздничный день.

    Наш лабиринт тем и уникален, что при многообразии вариантов все выходы ведут в тупик.

    Чем длиннее волосы, тем сильнее иллюзия, что их много.

    При работе над текстом вот что главное: от своих спичек надо прикуривать. От своих!

    Надо взять на заметку такой принцип изображения массы народа, какой был принят у некоторых импрессионистов: две-три крупные фигуры на переднем плане, три-четыре чуть дальше. А ощущение такое, будто на полотне не меньше сотни человек.

    Гоняй свое воображение, пока оно молодо, пока не одряхлело.

    Из всех заблуждений самые лучшие – продуктивные. Ну, нет эликсира вечной жизни! По крайней мере – не может быть. А алхимики, по средневековости своей, этого не знали и яростно его искали. И попутно столько наоткрывали!

    Два таких разных журнала – «Огни Кузбасса» и «Стекло мира», но сколько общего в них: оба меня кинули.

    Подлость сотворить элементарно просто. Пообещай человеку что-нибудь сделать для него, вдохнови этим обещанием и… не сделай.

    Талантливый текст наполнен светом и продут сквозняками. Т.е., он открыт отовсюду.

    Здесь тихо. Чужая мысль сюда не долетает, своей нет. Здесь очень тихо.

    Есть одна трудноразрешимая для меня загадка: почему нас, русских, так часто тянет в скотство, а? Другие народы тоже тянет, но я про другие народы не говорю.

    Самоспасатель (о человеке).

    Я – чемпион по попаданию впросак.

    Движение по жизни что-то напоминает: от двух бортов – в лузу.

    Всё-таки себя любить надо. Хотя бы потому, что в жизни не так уж много любви.

    До чего же богат и многомерен наш язык: «Кривая благосостояния поползла вверх». Прелесть!

    Сон и сновидения – не потерянное время, это другой вариант нашей жизни. Только сейчас до меня стало доходить.

    Как приятно воспалённым лбом прижаться к холодному стеклу. Это борщ должен быть горячим, а ум – совсем наоборот.

    Ну, выполз ты из этого боя, знамя на груди обмотав. И куда теперь? Новые полки собирать?

    Публичную деятельность легче оценивать. И признание всегда наглядное.

    Обхватишь голову руками. «О-о, какая голова, - думаешь, - о-о, какая!»

    Когда тебя не зовут в эс пэ, остаётся утешаться мыслью: не все члены этого союза являются писателями. Далеко не все. (Ну, и что? Легче стало?)

    Не умею рассказывать анекдоты – артистизма нет. Однако слушать люблю. Особенно тех, кто мастер рассказывать.   

    Анекдоты, как и песни Высоцкого, на бумаге мертвеют.

    Чем дольше живу, тем чаще изгойство становится обычным состоянием.

    Партия делала для нас всё. Женщины начали рожать только с приходом Советской власти.

    Еврейский вопрос меня не беспокоит, а вот чеченский вопрос меня беспокоит. Сильно беспокоит. Как больной зуб.

    Подумал почти по ерофеевски: холостой, как выстрел.

    Вот П.: он так не привык пользоваться головой, что каждую редкую мысль надумывает с риском для здоровья.

    В самой душе необходимы границы, за которыми – заповедное. Туда не надо часто заглядывать, чтоб грязи не натаскать, не намусорить.

    С возрастом от некоторых тем надо уходить. Как бы ни рассуждали старики о половых связях – всё неловко и неуместно. Читаешь и думаешь: «Ты-то старый пень куда? Ты своё откукарекал». Не лицемерие, а понимание того, что с годами не следует выставлять себя на посмешище.

    О чем спорим? Если сами себя губим, то самим себя и спасать.

    Взять – и восхититься!

    Я мнительный, я удачу спугнуть боюсь. Вот, я слышал, Земля в начале февраля вступила в мою эру – эру Водолея.

    Ожидание выхода повести – как ожидание собственной свадьбы. И торопишь этот день, и боишься его.

    В чём наше отличие от литературных столиц? Да в том, что все планки занижены. И графоман здесь яркий и самобытный художник. А в остальном – то же самое.

    Люди принимают и поддерживают то, что доступно их пониманию. Ко всему другому относятся настороженно и боятся.

    Это поразительно – насколько стала незаметной роль поэзии в жизни. Когда я в начале восьмидесятых только-только осваивал эту кухню, на слуху были десятки имён. Кто, например, сейчас помнит Игоря Шкляревского? Или Леонида Завальнюка? Или того фронтовика, который выпустил примечательный сборник «Оглохшая пехота»? Время стёрло память о них.

    Люблю весну в начале мая… (На рынках колба появляется).

    «Покорись!» - говорю Природе. «Не-а!» - отвечает она. Ну и махнул рукой тогда на неё. А что мне ещё оставалось делать?

    Я решительно отвергаю противостояние и перехожу к противосидению.

    Вот жизненное наблюдение: когда холодно – в сон клонит; когда жарко, душно – чёрта с два заснёшь.

    Что у нас ни делается – всё от полноты души: даже территория загажена с удалью, размахом и бесшабашностью.

    Читателю надо чаще рассказывать о своих неудачах. Но не с желчью и горечью – этого как раз нельзя, он и сам неудачник – а весело и с удивлением: «Ух ты, надо же так, вот я влип!» Это в природе человека: ему легче, когда другому тоже плохо.

    Замечательно сказано В. Розановым: «Живи каждый день так, как бы ты жил всю жизнь именно для этого дня». Когда я об этом изредка вспоминаю, то пытаюсь насыщать своё время, и жить становится интересней.

    Подлость не остаётся безнаказанной. Я встречал подлецов, но счастливые среди них не попадались. Это можно выразить короче: Бог есть.

    На каких дрожжах поднимается атеизм? На подлости и невежестве.

    Одиночество играет со мной, как кот с мышом. Иногда отпустит – и я забираюсь под чью-то крышу, нахожу постель. А потом говорит: «Погулял и хватит», - и опять притягивает к себе.

    Экий умелец – членом так ловко детей вытачивает… Аж завидно.

    Безнадёжно пустобрюхая баба. Безнадёжно.

    Что она может – детей мне родить? Нет, этого она не может.
 
    Ещё ведь ничего не напечатали. А я уж меньше, чем о двухтомнике избранного, не подумываю.

    Самая актуальная проблема при попадании в чужой город – это местонахождение туалета.

    А ведь судьба меня не зря придерживала. Начни я раньше, я бы тоже, наверно, состряпал повестушку «Считайте меня коммунистом».

    Крылатая фраза, услышанная на стекольном заводе: «И не такие дела заваливали!».

    Народ в конторе с утра озабочен.

    По-своему Ерофеев прав, что написал мало. Каждая фраза вызывает интерес, каждая фраза весома. Но ему самому разве не хотелось сделать ещё что-нибудь на уровне «Петушков»? Еще хоть раз блеснуть удивительным талантом? Пьеса слабее: слишком политизирована, удар пришёлся в подушку.

    Скажу, как думаю: не надо путать неведенье с невежеством.

    Перед выборами в парламент старички через газету призывают не ошибиться и голосовать за коммунистов. Вот уж действительно – безошибочные люди.

    У «яблочников» даже агрессивность унылая. Глядя на них, хочется зевать. Они в России посторонние.

    А про этих ребят что можно сказать? У них весь пар ушёл в свисток.

    По-настоящему сильным и нетерпимым может быть только желание облегчиться. Всё остальное можно перетерпеть.

    Хоть монголо-татары и подмешали нам своей крови, русскости в нас они не убили. Поиски «правды», «настоящего царя» продолжаются и тысячу лет спустя. Мы – народ очарованный, хоть и зверьки из нас порой выглядывают.

    Он бросил свой бюллетень в урну так, как будто плюнул в неё.

    Урна с прахом наших голосов.

    На работе радио нет, телевизора нет. Объясните: Россия уже с новым президентом живёт? 27.03.2000 г., 14 час. 42 мин.

    Как причудливо тасуется колода. Кто знал Путина полгода назад? А теперь он с лёгкостью обошёл Зюганова.

    И вот, наконец, мы с президентом. Вспомним героев своего времени: Онегин, Печорин, Ленин… Путин? К счастью для нас, нет такой более-менее крупной речки: Путь. Но всё равно – по какому пути пойдём? В каких путах запутаемся?

    К чему говорить о гармонических суках, если столько обыкновенных.

    Вот как оценить: если на унитазе пришла хорошая мысль – она возвышенная или низменная?

    Куда они ведут свои разговоры? Куда? В шеренгу по одному?

    Либеральная позиция Явлинского выглядит, как кусок самого настоящего дерьма.    

    Я понимаю, почему Союз правых сил вместе с Кириенко отвернулся от Явлинского. Я бы тоже отвернулся.

    Хлипкость, ненадёжность, сопливость – вот какие определения приходят на ум при упоминании «Яблока».

    Одна из самых стойких наших привычек – это привычка к расхлябанности.

    Слушая говорящие головы наших либералов, впадаешь в отчаянье. Не полноналитые, а пустопорожние.

    Либералы у нас – пролетарии. То есть, те, кто пролетает.

    Там, где есть улицы Менжинского и Дзержинского, легко представить улицу Маяковского или Демьяна Бедного. А вот улицу Иосифа Бродского представить невозможно – не та для него компания. Разве что, на далёком севере, где-нибудь среди холодного пустынного моря может подняться из воды остров Бродского – как место неуютного обитания.

    Диссидентская литература, ставившая во главу своё диссидентство, оказалась бесплодной. Если ужать её до афоризма, только-то и получится: «А пошли они на…». Весь Юз Алешковский, к примеру, в этой фразе.

    Вот диво так диво: сейчас мерзавцы после разоблачительных газетных статей и телевизионных передач в суд бегут – денег требовать за поруганную честь. И ведь с точностью до рубля определяют, насколько их честь поругана.

    Взлетевшие цены на вина бросили нас в объятия водки. А ещё мы в пиве отмокаем.

    У нас инструкции пишутся не для того, чтобы регламентировать работу, а для того, чтобы показать её видимость.

    А. Генис пишет, что Довлатов прокладывает ватой свои хрустальные фразы, чтобы не было чрезмерностей. А то читатель быстро насытится чрезмерностями и дёру даст. Всё это словесное жонглирование не более чем попытка выдать недостаток за достоинство. У Ильфа и Петрова сплошные чрезмерности, а не пресыщаешься. Литература и пирожное – это разные вещи.

    И всё-таки, хоть убей, не могу понять неприязни к евреям. Неужели чужой ум так ненавистен?

    Не славы хочется, а признания в узких, но авторитетных кругах.

    Только сейчас, десять лет спустя, можно сказать: большевизм пошёл на убыль.

    Стыдно быть абсолютно правым и непогрешимым. Когда писатель мчится на читателя с книгой наперевес – это уже не писатель.

    До чего же слова порой бывают неподатливы! Ты впихиваешь их в предложение, а они оттуда вываливаются.

    Оптимистический лозунг дня: «Наше поколение будет жить!».

    И в литературе своя мода. Давно ли Слаповский вызывал интерес. А сейчас он что вызывает?

    Не всё, что принадлежит народу, ему нужно позарез: вот, например, искусство.

    А любовь, как слон, стороной прошла.

    Не другим объясняй – себе объясняй, что ты понял в жизни.

    Иногда что-нибудь этакое умное-умное осенит голову, что даже сердце на миг замрёт: уж не еврей ли я?

    Интересно все-таки: живёшь-живёшь, а потом помрёшь. К чему бы это?

    Из всех занятий в России самое диковинное: ёбарь-теоретик. Но распространено.

    И сволочизм здесь не выпирающий, а растворённый в природе.

    Я не вырастил сам своего ребёнка. Много нежности осталось нерастраченной.

    Бог шельму только метит, а вот самонадеянных – наказывает.

    Когда я, появившись на свет, закричал, заплакал – были в моём мозгу хоть какие-нибудь проблески сознания? Вспомню ли я когда-нибудь, пусть и не в этом мире, свой первый крик или не вспомню?

    Уж не шотландцы ли стали основоположниками гомосексуализма? В самом деле – где ещё можно увидеть столько открытых мужских ножек.

    Какие холодные дни стоят – ангелы, что ли, в небе поругались?

    После крупных неудач хороши бывают тихие радости. И прежде всего – бережок, удочка… Я опять об этом. Может, я однобок? В смысле – однолюб.

    Бегал с выборов на выборы и всё отдавал свой голос и отдавал.

    Возрадуйся, избиратель!

    Мне очертили фронт работы, но единственное желание, которое сразу возникло: отодвинуться от этого фронта как можно дальше и оказаться в тылу.

    На всё – про всё четыре рубля. Самое время начать думать о чём-нибудь возвышенном. О судьбе Асинска начать думать.

    Ужас какой-то: девушки, которые меня любили, сейчас внуков нянчат!

    Опять я что-то путаю: это не идиотизм, это суровые трудовые будни.

    Он ещё спрашивает: чем бы меня обрадовать? Убрался бы с глаз моих подальше – вот и радость.

    А ведь и коммунистам не чужда была образность. Чего стоит такой, например, лозунг: «Выше знамя социалистического соревнования!». Диковинная словесная конструкция с диковинным смыслом.

    Надо прожить сорок четыре года, побывать в разных обстоятельствах и видеть разных людей, чтобы спокойно и убеждённо сказать: в разуме народа я сомневаюсь.

    Грустно и забавно на пятом десятке переходить в статус одинокого мужчины.

    Оказывается, Бродский берёг своё высокомерие. Для него, как я понимаю, высокомерие было средством защиты от чужой назойливости.

    Я вытаскивал карасей из воды, а они вытаскивали меня из депрессии. Не знаю, как они, но я им благодарен.

    Идеальная для сочинителя работа – это моя нынешняя работа, она не загружает голову (тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы).

    Пойду к карасям, к воде пойду, к лёгкому облачку, задремавшему над осокой.

    И у бандита есть свое мировоззрение. Какое оно, бандитское мировоззрение, есть ли в нем место гуманизму?

    Удивительно прост секрет, как стать отцом народов и даже самым человечным человеком – надо ухлопать много-много миллионов людей своей страны.

    Так и надо ходить: от вермута – к цветочкам, от цветочков – к вермуту. И тогда на этих переходах, возможно, забрезжат какие-нибудь дали, какие-нибудь «Москва – Петушки» забрезжат.

    Что натворил этот Венедикт Ерофеев! Как по телевизору скажут: «Москва», я тут же добавляю: «Петушки».

    А. Генис замечательно сказал: не бывает камня неправильной формы. Для него любая форма правильная, своя.

    Не старайтесь, вы не раздразните меня своими победами.

    Всё-таки чаще всего, наверно, из окон прыгают весной. Руки раскинул и – летишь, летишь…

    Я-то сам ничего, но вот голова моя упорно готовится к славе: поседела, облысела и сделалась удобной для лаврового венка.

    Я бы чему-нибудь умилился. Цветочку какому-нибудь умилился. Но нет цветочков. А на людей посмотришь – умиляться не хочется.

    У неё было столько аргументов, что хватило бы на двух обыкновенных девушек.

    Дождь идёт и идёт. Изо дня в день, изо дня в день. Чего он этим хочет добиться?

    Невменяемые земляки.

    Я вижу три культуры: молодёжную, мещанскую и интеллигентскую. Они редко пересекаются.

    Хорошо, я согласен, шампунь укрепляет корни волос. Тогда почему всё, что выше корней, так дружно отвалилось?

    Не люблю афоризмы за раздутые претензии. То, что я записываю, это не афоризмы. Так – намётки, наброски, кусочки для дальнейшей работы.

    Посижу возле воды с удочкой, и всё дурное, как сон, растворится.

    Несчастье обрушивается, а удача подстерегает.

    Это сейчас Шекспир – классик. А что были его пьесы четыреста лет назад? Масскульт. Думаю, что со многими нынешними элитарными драматургами произойдёт со временем обратная метаморфоза.

    Собственное мировосприятие, миропонимание – вот что главное. Без воображения при этом никак. Завет Лескова: «писатель ничего не должен выдумывать, а должен только записывать», - неприемлем. Да и Лесков наверняка лукавил.

    Розанов не любит Салтыкова и восхищается Некрасовым. У меня – с точностью до наоборот.

    Как летят дни и месяцы, как они летят! И если ещё при этом не фиксировать события на бумаге – всё ушедшее быстро превращается в серую кашу, не разглядеть, что было полгода назад.

    Есть претензии не столько к глазам, сколько к верхним векам: после обеда они всячески стараются закрыть от меня окружающую действительность.

    Странно: лёд на Алчедате сходит, а рыбачьего азарта в себе не ощущаю.

    Наваливается такой могучий сон, что поневоле изумляешься: откуда в нём столько силы?

    От каждой способности – по потребности.

    Я активист пассивной жизни.

    Господи! Как зимой хочется забросить удочку в тихую заводь, в оконце среди травы. И чтобы непременно клюнуло.

    Я думаю: жизнь не зря меня потчует экзотикой (хотя бы нынешняя моя работа чего стоит!), она не разуверилась во мне, и ей нравятся мои сочинения.

    Взял стихи П., набрался сил и прочёл их. Счастливый рифмоплёт. Он так и не отведал запретного плода и до сих пор пребывает в раю.

    Налетела туча и такую дурь с собой принесла, что даже говорить неудобно.

    Да что это у нас за привычка такая – идти от одного невообразимого существования к другому!

    Старость, прежде всего, в притуплении остроты ощущений.

    Мюнхгаузен – вечная молодость, Печорин – вечная старость. А сам я? Всё от настроения зависит.

    Кафку читать тяжело. Чувствуешь, как даже воздух вокруг тебя сгущаться начинает.

    Май холодный, сырой и пасмурный. В этом году в пробуждающейся природе есть что-то осеннее. Невыразительность красок и тоска какая-то щемящая.

    Надо научиться спать на работе.

    Как она шла мне навстречу! Как она шла! Я не успевал никуда увернуться.

    И скверные мысли иногда полезны, чтобы очиститься от избытка мыслей праведных.

    Самые косматые, самые неопрятные – кучевые облака. Они ещё и самые низкие. Ветер подует – они торопливо летят над землёй. А самые высокие и самые чистые: перистые облака. Словно кисточкой тонкой нанесены; мазки неширокие, нежные. И по небу суматошно не носятся. Разница между теми и другими огромная. Однако никаких выводов делать из этого не хочу.

    В литературе больше других пострадал Лимонов. Чтобы сказать своё слово, ему пришлось пожертвовать задницей в пользу негра.

    Вот уж чем-чем народ не дорожит, так это языком своим. Дикая смесь жаргона, мата, газетного штампа (в лучшем случае) – вот что такое современный разговорный язык. Зато чем действительно отличается наш народ – меткостью образов и характеристик. Правда, и здесь дело чаще всего на грани или за гранью фола. (Например: выскочил, как из ****ы на лыжах. Талантливо сказано).

    Одна не очень грамотная женщина, которую, разумеется, облапошили с квартирой, записала в своём дневнике: «Советского человека с порога видно. По виноватому выражению лица». (Из телепередачи «Человек и закон»).

    К разным определениям таланта я бы добавил ещё и такое: «Талант – это способность ума изумляться».

    У Зощенко все персонажи либо горожане в первом поколении, либо крестьяне, а никто не говорит «народным образным говором». Все изъясняются на чудовищном волапюке. Нет никакого «народного языка».

    На столе, словно после канцелярских бандитских разборок, вповалку лежат кнопки и скрепки.

    Утверждение, что «крестьянки чувствовать умеют», и сегодня не подлежит сомнению. Более того, крестьянки гораздо шире в проявлениях своих чувств, чем интеллигентные барышни. Крестьянки несравнимо чаще засандаливают нож в своих мужей и любовников или бьют их топором по голове, чем это делают интеллигентные барышни.

    Я заметил: у подлых людей и радость часто бывает подлая. Они радуются, когда кому-то плохо.

    До чего же примитивна и убога книжка Г. Умнова. И какое смакование кровавых дел. Причём, если «наши» чужую кровь льют, то это – «борьба», а если «они» - то палачи и звери. У «наших», как следует из книжки, руки по локоть тоже не в сметане были: «…Взрыв и пожар на шахте №14, поджог большого лесного склада, регулярное снабжение партизанских отрядов динамитом – всё это было дело рук нашего подпольного комитета. Большие партии динамита мы отправляли подпольным комитетам Томска и Красноярска. Мы знаем, что здание офицерского собрания белогвардейцев в Томске взлетело на воздух от посланного нами динамита…»

    Книжку надо сочинить такую, чтоб не стыдно было потом ни за неё, ни за себя.

    Как писатель – я весь неопубликованный.

    О Розанове: постоянно – на бумаге – называть жену «другом» да ещё и обрамлять кавычками – в этом есть что-то слегка извращённое.

    А вот это, розановское, очень серьёзно: «Религиозный человек выше мудрого, выше поэта, выше победителя и оратора. «Кто молится» - победит всех, и святые будут победителями мира». И ещё: «Лучшие люди, каких я встречал… все были религиозные люди; глубочайшие умом, Флоренский, Рцы, - религиозны же. Ведь это что-нибудь да значит? Мой выбор решён». (Слова курсивом выделены В. Розановым).

    Перефразируя Маяковского, можно сказать: «Писатели корчились безъязыкие». Правда, они не корчатся. Совсем даже не корчатся.

    И сейчас ещё, после трёх с половиной лет ухода из редакции, до меня долетает оттуда трепетная ненависть.

    По натуре я созерцатель. Я бы согласился работать в такой должности, только денег за созерцание никто не желает платить.

    Талантов всегда мало. А когда они толкаются между собой – это уж ни в какие ворота.

    В последнее время только тем и занимаюсь, что накапливаю силы, когда они во мне иссякают.

    Слеза умиления краеведа Г. Умнова: простой асинский работяга, будучи на курорте, познакомился с писателем Фадеевым, и тот потом несколько раз ответил на его письма. Но дело тут, скорее, в элементарной вежливости писателя, а не в интеллектуальном сближении. Умнов же поспешно объявляет: работяга дружил с Фадеевым!

    Я за то, чтобы в Асинске были бедные и богатые, дураки и умные, люди с честью и сволота. Я за то, чтобы постоянно существовало неравенство – имущественное, интеллектуальное и всякое другое. Я за то, чтобы в жизни было не только «право – лево», но и «верх – низ». Такая полярность не очень хороша, но серость, бывшая до того, ещё хуже.

    Что это за джигит, если он десять человек не зарезал? Да его ни в одну приличную банду не возьмут!

    С некоторых подемокративших и одумавшихся вполне можно написать картину: «Возвращение блудного сына в коммунистическую партию».

    Чем на этом, завершающем этапе предвыборной гонки Путин выгодно отличается от Явлинского – так это хозяйским подходом к России. Он мотается по всем её углам, лезет в разные щели – то есть, осматривается, примеряется, как в доме, который предстоит капитально ремонтировать. Собственно, он уже и начал ремонт. Явлинский не то. Этот – барин, этот ручек работой не испачкает. Этот привык говорить, что «вы» делаете не так. Здесь президентство нужно, скорее, для того, чтобы потешить самолюбие. Явлинский, по сравнению с Путиным, не просто жидковат – он весь течёт. (За два дня до выборов). 24.03.2000 г.

    Из двенадцати кандидатов на президентство добрая половина – пустые люди.

    Я, как Фирс – сижу и сижу, а меня всё время забывают.

    Бездарность нельзя оправдывать захолустным происхождением.

    Я бы тоже своих персонажей вытаскивал из ледяной воды и горящих изб. Они бы у меня тискали баб, брюхатили их, бросали, а через двадцать лет вновь встречали. Они бы при встречах сильно что-нибудь чувствовали… Но теперь на всё на это есть писательница У.

    Лозунг «Время, вперёд!» звучит похабнее, чем «Время – деньги».

    - Так вот раздумаешься: искусство, искусство… А выпить когда?

    В. Махалов в автобусе даму облевал. Конечно, В. Махалов человек порядочный, а вот что даму облевал – это нехорошо.

    С похмелья во всех частях организма сплошной неуют. Как будто я с утра поселился в чужом теле.

    На остановке слушал нежное воркование: девчонки матерились о любви.

    Говорят, чудес не бывает. А жизнь?

    Меня настигло одиночество, и я испугался. А чего пугаться? И в одиночестве люди живут.

    Каждый из нас потенциальный пловец. Приходит срок, человек ныряет вниз на два метра и гребет в вечности до полного растворения.

    Земля всех примет – и мудрецов, и подлецов. И всех уровняет. Разница лишь в том, что будет в сухом остатке – какая память здесь сохранится.

    - Ты скажи, что кричать: «ура!» или «на хрен!»?
    - Пока не знаю. Сейчас жребий определит.

    Я понимаю: все недовольны. Но ведь всех всё устраивает!

    Ни разу не познавший женщину, великий девственник Исаак Ньютон. И – портрет в газете. Это правильно. Таких чудаков надо рассматривать пристально и со вниманием.

    С любым транспарантом в руках я буду выглядеть идиот идиотом.

    Если Наталья Шмелькова повыдирала страницы из ерофеевских дневников, ей не простится даже то, что она оставила умные и толковые воспоминания о писателе.

    Вен. Ерофеев: «…И потом, что они всё ищут антиязык, аллегории, аллюзии… Неужели нельзя выражаться по-человечески? Когда мы им напомним, что есть просто хороший русский язык? А самое главное не в том, что стиль их неправилен – неправильна их победоносность!»

    Я «сочувствую движению жизни в целом»!!... Это гвоздь, на который надо цеплять любой сюжет. Вокруг дурь, маразм, безысходность – а ты не умничай, ты сочувствуй движению жизни в целом! И душа у тебя, без подначек, должна быть такой же объёмной, как у троянского коня брюхо.

    Вен. Ерофеев: «Жалость Он нам заповедовал, а зубоскальства Он нам не заповедовал. Чти потёмки чужой души. Смотри и не плюй».

    Нет плохих стихов – есть неотзывчивые читатели.

    В стихах важна «недосказанность». У любого графомана «недосказанности» в сто раз больше, чем у Пушкина. Что там «недосказанности» - у графомана невысказанности целый вагон!

    Графомания – это искусство безыскусности. Гениса читайте: «Не может быть булыжника «неправильной формы», потому что для него любая форма – правильная, своя».

    Хирургические вмешательства в культуру не только позволительны, но и необходимы. Нельзя культивировать дикость, варварство и пренебрежение к чужой жизни. Ведь отучили же когда-то сицилийцев от вендетты.

    Что могу сказать о себе? Глубокий, как впадина, и такой же Марианский (в смысле – сын Марии).      

    Селёдочка хороша к весёлым мыслям, к праздничным; она под холодную водку в графине замечательно идёт. Закусывать селёдкой и предаваться горю – в этом есть что-то нездоровое, извращенное. Уж если о жизни убиваться – надо рукавом занюхивать.

    Маловыразительная индивидуальность.

    На субботнике я сгребал лопатой снег спокойно, а сосед из себя выходил, что мало народу пожелало участвовать.

    Смех раздражает только когда он вымученный и показной, а так-то я люблю, когда смеются.

    Текст выигрывает от разнообразия интонаций.

    У ребёнка самые дорогие предметы – заяц без лапки, машинка без колёс, книжка-раскраска. А на деньги ему наплевать. Вот и мне важны мои игрушки.

    «Желающим записаться на землю просьба пройти в абонентский отдел к Тамаре Игнатьевне». Замечательно, когда земли требуется больше, чем метр на два на каждого.

    Доброту в себе надо чем-то уравновешивать.

    Это, наверно, уже старческое: после обеда наваливается сон. Уж не меняется ли во мне природа? Не переходит ли она от умеренных широт в лесотундру и тундру?

    Никакие слова так часто не меняются между собой местами, как «Да здравствует!» и «Долой!».

    Удовольствий так мало, что отказывать себе в них – это признак расстройства рассудка.

    Пока мою прозу не печатают – она набирает крепость.

    Зябко так, что даже душа поджимается.

    Вот и мошкара хоть и пляшет в воздухе, но разве творчеством это назовёшь?

    А если представить некоторых знакомых в виде червяков? Насадил на крючки и – карасям их, карасям!

    Обложили тучами, как матом.

    Отчего я полон щемящих чувств и упований? Может, оттого, что меняю свою природу? Все те реки, которые текли во мне на север, я повернул на юг.

    Не сделать ли мне на книге, которую я подготовлю, такое посвящение: «Тем, кто меня любил»? А то посвящают, чёрт знает, кому.

    Когда-то я пренебрегал чужим мнением. Затем научился прислушиваться к нему. Сегодня, чаще всего, озабочен тем, чтобы моё мнение не отбрасывали. Значит ли это, что я пал духом и ослаб? Нет, не значит. Я просто немного изменился.

    Вот так с некоторыми и в жизни надо: «Не платите за воду? Отключаю!»

    В первые недели тяжело на новом месте. Но жаловаться нечего. Вон даже карпы в бассейне на очистных: дохли, дохли, а теперь перестали.

    Наблюдая вокруг столько весёлых, тихо радуешься тому, что скучный.

    У кого к сорока годам всё закончилось – в сорок лет начинается что-то другое.

    Дождь настолько мелкий, что похож на издевательство.

    Приговор: беременность окончательная и обжалованию не подлежит.

    У ребёнка собственная жизнь. А ты ему что – хотел свою впарить?

    Ну почему, почему глупость редко бывает тихой и незаметной? Почему ей надо заявлять о себе в полный голос?

    Сделайте одолжение: не говорите мне о своих победах.

    Ты смотри: будешь так кашлять – до ста лет не доживёшь!

    Одно утешает, что землю из-под нас нельзя своровать и положить под проценты в швейцарский банк. Иначе мы бы тут давно, как ангелы, над пустыней летали.

    Станешь ли ты моей радостью?

    Я вовсе не исследую Асинск. Я про него сказки рассказываю.

    Культура агрессивной не бывает. Невежество, образованщина – да, но и то не всегда.

    Вспоминая полковника Бочанцева, я думаю о том, что идиотизм, доведённый до совершенства, приносит идиоту не вред, а исключительную пользу.

    Как много смыслов таит в себе вычитанная фраза: «Женщины стремительно разъезжаются».

    Ну и негодяй же он! Такого только орденом награждать.

    Если тебя подстерегают – публикации в журналах подстерегают или вообще удача – не вздумай от них уворачиваться.

     Прорабы, бригадиры и вообще прослойка между начальством и управляемой массой, подвергаясь сильному воздействию сверху и снизу, крепость имеет необыкновенную.

    Мне всегда казалось, что я был неусидчив, а сейчас смотрю: что-то всё-таки сделано.

    После Вен. Ерофеева перечитав Хемингуэя, невольно задаёшься вопросом: зачем его герои так часто пьют? Спиртное здесь атрибут необязательный, случайный. Оно вообще никакого воздействия ни на что не оказывает.

    Смотрю в окно – облака летят, небо волнуется. Хотя я никаких причин для волнений не вижу.

    Ну что ты к ним в шеренги пристраиваешься? Ты шути в свою сторону.

    Литература смещается к сфере услуг. Вопрос: «Чего изволите?» и немедленная готовность исполнить – вот её нынешнее состояние. По счастью, это не вся литература.

    Надо же – умом не вышел, а туда же: ликовать собрался.

    Сом в летнюю ночь.

    Что такое обретение таланта? Это значит: в душе распустился цветок, и я не могу им надышаться.

    Когда записная книжка быстро заполняется, я самодовольно ухмыляюсь: о, как у меня мыслей много!

    Мне бы, как Пришвину – отрастить бороду, сесть на пенёк возле Алчедата, и всё, что в голову придёт, записывать. Однажды я так и сделаю.

    Посмотреть бы прошлогодние подшивки центральных газет. В первой половине 99-го фамилия «Путин» часто ли мелькала?

    Иногда прочитаешь книжку, и возникает желание спросить писателя: «А теперь скажи, зачем ты это написал?»

    Всеобщий энтузиазм был такой, что от него приходилось прятаться.

    И от этой женщины вы получаете удовольствие? Или я чего-то не знаю?

    Всё меньше волос на голове. Мои мысли открыты солнцу.

    Чем меньше нравятся женщины, тем больше любви к искусству.

    Блестяще у Вен. Ерофеева: «С этими людьми мне не о чем пить».

    «Новое пятое колесо» (2-я программа), 21 октября 97 г.: «В городе Пушкине отказались от типового строительства, мотивируя тем, что место историческое. Строят по индивидуальным проектам». Догадаются ли когда-нибудь объявить всю Россию местом историческим?

    Да что мы за народ – чуть что, сразу: «Ура-а!!»

    В кемеровской пис. организации большинство писателей – с бородами. Бороды разные. У кого редкая, у кого козлиная, у кого лопатой. Царь Пётр там нужен – с ножницами.

    Стадно стыдно.

    Когда у города нет истории, приводятся статистические сводки: сколько угля в разные годы добыто и фамилии лучших бригадиров.

    Э. Рыкунов говорил так: «Лизнуть не получается, так хоть зубами цапнуть».

    Невообразимость очевидного.

    Может, я и прижился бы в науке: у меня столько бредовых гипотез!

    Идиотизм в нашей жизни обнаружить не проблема, главное – найти ту точку, с которой его лучше всего рассматривать.

    Дима М.: «Все про себя всё знают и про жизнь всё знают, а ты не торопись».

    Если я вдохновенно перепишу поэму «Москва – Петушки», то буду вылитый Вен. Ерофеев, а если перепишу «Клён ты мой опавший…» - буду вылитый Есенин.

    То здесь кольнёт, то там стрельнёт… Мои внутренние ландшафты становятся ареной боевых действий.

    - Вот если тебе поссать приспичило, и спроси тебя в этот момент: что ты хочешь? Симфоническую поэму «Финляндия» Яна Сибелиуса послушать или поссать – что твоему сердцу ближе? Ведь ясно же, что ты выберешь, не задумываясь.

    Жизнь так изумительна, так неожиданна в своих проявлениях, что для печали не должно находиться времени.

    Ещё недавно мороз был – сорок градусов. Но ведь потеплело же!

    Эй, парень! Если тебя загоняют в тупик – надо ли этому способствовать?

    Жизнь лучше всего выстраивать так, чтобы не было поводов для нытья.

    На улице, если выйти из калитки, то слева и чуть-чуть пониже сияющей звезды, голосом Лещенко базланил охрипший магнитофон.

    За многие годы выпадало всякое, но жить я не уставал никогда.

    Не ищи виноватых, это не только расслабляет, но и унижает тебя.

    Есть один надёжный способ, многократно испытанный Советской властью: когда совсем хреново – кричи: «Ура!!». И – вперёд.

    Беременность для девушки не роскошь, а средство передвижения к замужеству.

    - Вы так красиво врёте, что я вам верю.

    Женщина не на слова внимание обращает, а на страсть, напор, перехлёст.

    Вот ведь что забавно: из всех этих фраз только, примерно, десятая часть пойдёт в дело. Моё производство никак не назовёшь безотходным.

    В названии «Тайга» - тавтология. Это всё равно, что назвать остров – Островом, гору – Горой. А вот название «Анжеро-Судженск» завораживает меня. Это то единственно талантливое, что удалось нашим предкам.

    Жизнь – мой допинг.

    Эх, как я: чуть что – «судьба, судьба». А ей, может, до меня и дела нет. Или глянет раз в год – как он там? – и опять чёрт знает, чем занимается.

    Не бывает напрасной радости. Горе бывает, а вот радость – нет.

    Рассказывает, как по пьяной лавочке надавал кому-то по морде, и такое собой восхищение!

    Неизобретательность наших названий. Какая это, наверно, удача – жить в Кривоколенном переулке! Это в тысячу раз лучше, чем на улице Пушкина или Крылова.

    Я ещё так скажу: бездушное тело не имеет признаков жизни. Загляните в любой гроб или в кемеровский СП и вы убедитесь в этом.

    Вот фантастические причуды нашей действительности. Жена – виднейший работник областной администрации (недавно беседу с ней по телевизору показывали). А муж – сутенёр. Мужа зарезали на днях (вскоре после беседы). Зарезали на частной квартире, где, кроме него, были две студентки, которых он опекал. Явился жених одной из них и, узнав, чем занимается его любимая невеста, потрясённый, отправил опекуна к праотцам.

    Как знать – может, мы когда-нибудь рассмеёмся над нынешними невзгодами и даже возблагодарим судьбу, что послала их?

    Ну как так – прожить на свете сорок с лишним лет и добиться лишь того, что ни одна по-настоящему родная душа рядом не появилась?

    Упорно работать над собой, увеличивая при этом выработку.

    Я лучистый внутри, я солнечный! А снаружи – толстый, лысый и сутулый.

    Надо купить батарейку «энерджайзер» и вставить в зайца, бьющего в барабан. Зайца пустить по городу и ходить вслед за ним, испытывая счастье и оптимизм.

    Природа за окном сейчас по цвету совпадает с той, что указана на карте города, а именно – нежно-зелёная.

    Сразу сволочей определить трудно: внешне они похожи на людей.

    Будучи молодым, здоровым и не сильно развитым, я удивлялся: чего люди иногда мучаются? Ведь все проблемы легко решаются. Раз, два и – готово!... Жизнь давно выбила из меня эту дурь, но не успокоилась на достигнутом, а продолжает выбивать и выбивать, выбивать и выбивать, хотя бьёт теперь уже по самому больному.

    Слава Лён: «О Ерофееве – загадочном существе – можно рассказывать долго. Я знал его очень хорошо, мы многое пережили вместе, и всё-таки я не пойму, почему он не писал годами. Помню, Александр Зиновьев, с которым я его познакомил в апреле 1978 года, сказал Ерофееву: «Венедикт Васильевич, раз уж ты нашёл свой стиль, свою манеру письма, ты должен написать ещё два, три, четыре романа». Сам он с той поры написал уже штук шестнадцать. Ерофеев в ответ: «Да, да, да». И ничего не писал годами. В то же время ему ничего не стоило за два месяца в больнице написать великолепную пьесу, за две недели – фактически под арестом – «Василий Розанов глазами эксцентрика»… (Тут же и о самом Славе: «Сейчас (октябрь 95 г.) заканчивает седьмой роман, автор семи книг стихов, восьми пьес»). Ну и где, спросим мы от себя, где эти семь романов, семь книг стихов и восемь пьес? Где они? Где шестнадцать штук романов Александра Зиновьева?... Я думаю, Ерофеев отлично понимал и тонко чувствовал: что значит заболтаться.

    У бездомных собак, когда они не в стае (в стае собаки агрессивны), есть уникальное свойство, почти потерянное человеком – беззащитность. Я очень ценю это редкое свойство в людях, но отделяю его от беспомощности.

    Не сожалей ни о чём. Ты счастливей многих миллионов живущих, но есть другие многие миллионы – они счастливей тебя.

    Сильнее всего душа устаёт от одиночества. Даже там, где его и не видно сразу. Боль, обиды, мелкие неурядицы… А копни глубже – подо всем одиночество.

    «Жить да жить бы мне ещё, да душа не сладит», - только бы не накаркать. Когда сочинял, то не понимал, глупец, как опасно баловаться такими вещами.

    Родине, наверно, можно изменить. Но – с какой другой? Кто-то изменяет. Я – не могу.

    Я хотел бы сочинять по чуть-чуть, но чтобы возникало ощущение большого объёма написанного.

    Талантливый писатель живёт, как правило, бездарно. А вот бездарный писатель – наоборот.

    Характерная деталь весны: на окнах помидорная рассада.

    Хорошо, когда льющаяся речь, как родниковая вода, освежает горло.

    Самое любимое время года – весна, самое плодотворное – осень, самое ожидаемое – конец мая (можно идти за карасями).

    У толстого тополя срезали ствол – чтоб корни засохли. А он веточки и листья выбросил и стоит зелёный.

    Очень кстати вспомнил слова, которые пел Бернес: «Горе забудется, чудо свершится, сбудется то, что пока только снится. Всё ещё впереди. Всё ещё впереди!».

    Вен. Ерофеев перестал сочинять стихи после того, как закончил поэму «Москва – Петушки». Он их не писал больше никогда.

    Улечу куда-нибудь на самолёте. Сделаю из бумаги самолет, сяду и улечу.

    А ну – хватит зубоскалить. Сколько и чего мы сегодня произвели на душу населения? Сколько чугуна и стали?

    Если душа болит – значит не всё потеряно.

    Я доволен, что работаю здесь и получаю рубли, достаточные для жизни.

    Вот, милый мой, выбирай, что тебе больше нравится: одни с годами поднимаются в цене, другие – обесцениваются. А то, что не печатают, это такая ерунда.

    В тексте должно быть, как в прибранной и проветренной комнате: чисто, светло и дышится легко.

    Ну да, я смотрю не во все лица. Объясняется просто. Это вот как идёт электричка. Станции – Почитанка, Судженка. И вдруг какой-нибудь 48-й километр. То есть, кроме точки отсчёта от чего-то – и сказать нечего. Так и с лицами.

    Теперь я уже человек второй половины жизни. И к этому надо относиться серьезно.

    Разве ты одинок? У тебя есть матушка. Пока ещё есть. Цени!

    Дорога пыльная – кочки, ямки; поля слева и справа. И я качу среди этого раздолья на велосипеде. Господи, ну что еще надо для счастья?

    Дожить бы до такого момента, когда начнешь ясно понимать: вот это своё, оригинальное, а вот это чужое и вторичное. Ещё раз вслед за Бродским повторю: надо быть учеником своих идей.

    Как это необходимо, чтобы рядом был близкий человек.

    Местные жители… Я устал с ними бороться. Рублю и рублю тыквенные головы. Мой картонный меч весь в зазубринах.

    У Сергея Гандлевского есть фраза: «И опять я сам себе понравился». Вот это важно – понравиться самому себе.

    Сижу, как леший на кочке. То так из словечек узор составлю, то этак. Поглядываю: как лучше получится.