Не родной

Подзадержалась зима в этом году. И мороз - не мороз, и снег - не снег. В другие года в это время уже сугробы по колено, а в этом... Кирилл Анатольевич оторвал взгляд от окна и опустил в бумаги. Ох, уж эти налоги, ох уж эти декларации. Поморщился. Самое неприятное в его бизнесе - заполнение бумаг. И ведь не перепоручишь никому.

Дверь тихонечко приоткрылась и в разрезе дверного проема показалась белобрысая головка Елисея.

- Пап, я гулять хочу.

Кирилл Анатольевич грустно посмотрел на сына.

- Я тоже, сынок. Но пока не могу. Подожди немного, вот закончу... - Кирилл Анатольевич посмотрел на бумаги, - если закончу...

- Ну, пап... - хныкнул Елисей. - Там Колька с Андрюшкой лужу раскатали, я тоже хочу...

- Чего? Какую лужу?

- Ну ту, возле дома, она замёрзла, они катаются. Я тоже хочу. Хочу, хочу... - канючил Елисей.

- Подожди, сейчас мама придёт, и вместе пойдёте.

- Не хочу маму ждать, она поздно придёт, я сейчас хочу, можно я её там подожду?

- Где там?

- На улице.

На днях Елисею исполнилось пять лет, но гулять самостоятельно Ида сына не отпускала.

- Нельзя, сынок, мама не разрешает.

- Ну пап, я же только во дворе, с мальчишками.

Кирилл Анатольевич встал, подошёл к окну. Огромная, отполированная дорожками детских следов, лужа растянулась вдоль тротуара. Двое малышей, хохоча и толкаясь, бегали вокруг неё друг за дружкой, и разогнавшись, скользили по прозрачной поверхности подошвами сапожек, совсем как он в детстве.

- Ну, пап...

- Ладно. Только со двора никуда. Чтоб я тебя из окна всё время видел.

- Спасибо, пап.

Головка исчезла и через секунду в прихожей загрохотало.

- И шарф не забудь надеть, - улыбаясь, крикнул Кирилл Анатольевич.

Счастливое «Ладно» прилетело почти одновременно с хлопком входной двери. Мелкий стук детских ножек по лестнице, визг растянутой дверной пружины, глухой стук деревянной подъездной двери и бурление детских голосов вызвали у Кирилла Анатольевича лёгкое волнение. Он посмотрел в окно. Лужа и троица мальчишек были как на ладони - нечаянная тревога тут же улеглась.

- А смотрите, как я могу! - Елисей разбежался и, оттолкнувшись от края асфальта, заскользил по льду. Проехав до конца лужи, обернулся. - Ага, видали! Давайте кто дальше!

Колька, насупившись, посмотрел на Елисея.

- А ты чо раскомандовался?

- Так же интересней! Будем сореноваться!

- Ура! Сореноваться, - подхватил Андрюшка, который был на полгода старше Елисея и на полтора младше Кольки.

- Сначала научись правильно говорить, - Колька сплюнул через щербину в зубах, - а потом командуй. Надо говорить - соревноваться. Понял, Енисей? - хохотнул Колька.

- Енисей, Енисей, - подхватил Андрюшка.

- Я же только... - насупился Елисей.

- А ты чего сегодня без мамашки своей? Как это она тебя одного выпустила? - скорчил ухмылку Колька. Подзатыльник, полученный им от Иды полгода назад, все это время занозой терзал маленькое детское самолюбие.

Елисей молча посмотрел на окно, в котором минуту назад мелькнуло лицо отца. Сейчас отца не было, только темно-зелёные листья маминого цветка увивали привязанные к раме окна веревки.

- А ты знаешь, что твоя мамашка моей маме деньги должна? А? - Колька пошёл в наступление.

- Нет.

- Так вот знай. И не только моей. Я сам слышал, как тётя Люда говорила, что твоя мамашка у людей деньги взяла, и никому не вернула. А знаешь, как это называется?

- Нет, - лепетал Елисей, отступая.

- Это называется воровство. Вот как это называется. Ты сын воровки. Понял, Енисей? - снова хохотнул Колька. - А с сыном воровки никто дружить не будет. Скажи, Андрюха!

- Ага, - кивнул, ничего не понимая, курносый пацан.

- Сын воровки, сын воровки, - Колка надвигался всей своей щуплой мощью. - Иди отсюда, понял?

Елисей снова глянул в окно, но в нём зияла темно-зелёная пустота.

Колька наступал всё решительней, выплёвывая из щербины обидные слова с брызгами слюны.

- Сын воровки, сын воровки...

От этих плевков некуда было деться. Елисей развернулся и побежал.

Он бежал, задыхаясь от боли незнакомых до этого дня переживаний, подгоняемый ветром незаслуженных обвинений. Бежал вперёд, не осознавая куда и зачем, пока не закончилась тропинка. Елисей остановился, перед ним сверкал лёд. Тонкий, прозрачный. По этой тропинке они с папой летом ходили на речку. Сейчас вода в реке замёрзла, превратившись в огромную серебристо-чёрную лужу.

- Йёхо! - выкрикнул, разбегаясь, Елисей, непонятное, слышанное от Кольки словечко. Он не бежал, он летел, почти не касаясь земли, ноги сами несли его. Оттолкнулся, взлетел и поскользил. Дальше, дальше.

Под ногой хрустнуло и по стеклу водной глади паутинкой побежали трещинки. «Как красиво!» - успел он полюбоваться, и в ту же секунду картинка изменилась. Холодная чёрная мгла запузырилась вокруг него и... поглотила.

За окном давно ночь. Сбесившийся ветер качает карниз, а она продолжает сидеть на стуле, прижимая к груди синий шарфик. Карниз скрипит, подвывает, усиливая повисшую в тишине кухни непереносимую боль и напряжение.

Синий шарфик - это всё, что у неё осталось от сына. Его не нашли, и возможно никогда не найдут, но она знает точно - его больше нет у неё. Только шарфик. Его обнаружили во время поисков, он зацепился за острый край льда. Вот и всё. Шарфик и чёрная прорва. Ненасытная чёрная прорва, забирающая жизни.

Кирилл Анатольевич присел, прижался лбом к её коленям.

- Я заварю чай.

- Зачем?

- Не знаю. Чтобы что-то делать.

- Что-то делать... - прозвучало эхом. - Зачем?

- Не знаю. Тебе нужно поспать.

- Поспать... Зачем?

- Чтобы жить дальше.

- Жить дальше, - она оттолкнула его. - Зачем? Зачем мне жить дальше. Зачем? - она ещё не кричала, но резкие ноты в голосе уже нарастали, грозя перерасти в вопль и стенания.

- Тихо, родная, тихо, - он сжал руками ей ноги, но это только сильнее разозлило её.

- Жить дальше? Мне? Тебе? Нам? Как? - Бессмысленные жестокие вопросы с обкусанных до крови губ сыпались на седую голову Кирилла Анатольевича.

- Не надо, родная, не надо.

- Жить. Мы будем жить, а он... Он?! - Она пнула его. - И не называй меня родной. Я не родная тебе. И он не родной был. Потому ты отпустил его одного. Ты во всём виноват! Ты! Ты! Ты! Ты! Родного бы не отпустил!

Кирилл Анатольевич ослабил руки и встал.

- Да, я виноват. Но ты не права.

Повернулся и пошёл неуверенной тихой поступью. На пороге его качнуло к стене, но он устоял, задержавшись на долю секунды, после чего вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

В тёмной комнате лишь рассеянное на полу пятно от фонаря, моргающего холодным, серым, могильным светом. Он лёг на диван, повернулся к стене, и затих.

Ида выйдет из кухни лишь под утром. Проплакав всю ночь, она соберёт в себе последние силы и, жалея о сказанном, подойдёт к лежащему лицом к стене мужу. Чтобы попросить прощения, прикоснётся рукой к плечу Кирилла Анатольевича. Холодному, остывшему за ночь плечу.

Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Вдовий полог". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.