Призрак туберкулёза. Больничное путешествие

Как же я все-таки оказалась в больнице? Разболелась снова. Помню смутно: температура 39, полузабытье несколько дней подряд. Бабушка, сидящая около меня в зелёном кресле - мама только что вышла на новую работу. Звонок.
- Температуру померили, до сорока поднялась. Что делать? Вызываю скорую? Отпросишься с работы, подъедешь к нам?
Врачи приехали, осмотрели и послушали меня и решили, что это обычный грипп, но от греха подальше решили забрать в больницу. Трудно и неспокойно было собирать туда вещи. Голова не варила, руки плохо слушались - и от сильного жара, и от волнения. Память подсовывает мне картинки с красным спортивным костюмом с белыми лампасами, сиреневой пижамой в клеточку.

Мы с мамой поехали на скорой. Я неловко жалась на широком сиденье, покачиваясь на поворотах.
И вот приемное отделение. Желтый свет, медсестры, врачи и «допрос», на котором я молчала как истинная партизанка. Я то ли недостаточно твёрдо помнила свой адрес, телефон и даже фамилию, то ли впала в ступор от растерянности. Медсестра, высокая, с эффектным и резким лицом, произнесла, пока мы ехали в лифте: «Что-то ты молчала как рыба, на вопросы не отвечала. Плохо слышишь что ли? Надо бы тебе слух проверить».
«Может и правда не помешает» - думала я. Со мной такое бывает. Выпадаю из реальности и все тут.

Наконец меня привели в палату. В верхней половине стен были широкие окна между палатами, нижняя часть стен покрашена краской цвета топленого молока. Две кровати стояли друг напротив друга, их дополняла детская кроватка ближе к двери. Пока я была здесь одна и решила осмотреться.  Вот бумажная табличка, вставленная в прозрачный пластиковый чехол над кроватью, а там диагноз: Пневмония. Странно. Дома медики вроде сказали, что грипп. Я опять поймала себя на «неправильной» реакции, которая лезла из меня против моей воли, как икота. Я была почему-то рада. Надоели эти детские, унизительные бронхиты и гриппы, а тут диагноз посолиднее. Год назад бабушка лежала с воспалением лёгких в больнице, а мы ездили ее навещать. Это было целое событие. Даже в своей новогодней сказке, которую я тогда бросила, не дописав, я упоминала о том, как мы навещали бабушку. Ездили мы всегда вечерами, по темноте, маршрут пролегал мимо стоящим рядами кирпичных домов, в одном из которых было Кафе «Альпенглюк», и я ещё смеялась над этим названием, хотя отлично знала, что оно переводится как «альпийское счастье» и не имеет отношения к «глюкам», потом всегда проезжали широкие градирни ТЭЦ, а потом радостно встречались с бабушкой в просторном холле…. Что же, у меня, как у неё, та самая пневмония? И как у той девочки из газеты, которая целый час держала младшего братика, стоя в воде, пока не прибыли спасатели?

Наконец подошла соседка по палате. Она была худенькой, темноглазой и обладала шикарными каштановыми волосами до середины спины.
Лида Га-ла-ян, - представилась она, по слогам произнеся свою фамилию.
Настя Панкова, - представилась я.
Мы разговорились. Девочка поделилась, что перед отъездом в больницу вымыла голову, чтобы выглядеть достойно. Я только смущённо моргала - я была старше ее и должна бы ещё больше интересоваться внешностью, но уже пару недель не мыла голову, боясь переохладиться и разболеться сильнее. Я обычно всегда так делала во время болезни. Через некоторое время волосы как будто привыкают и становятся почти сухими и чистыми.
  Лида рассказала, что занимается теннисом. Она и впрямь вся была как пружина, короткие велосипедки обнажали подтянутые, выступающие углом икры. И лицо у нее было треугольное, с собранными в кучку губами, немного строгое из-за густых бровей.

Я все ещё носила в себе непереваренную историю про подозрения на туберкулез и меня так и тянуло кому-то ее вывалить. Только начинать сразу с этого было глупо и я все пыталась начать издалека.
Вот как ты думаешь, стоит ли говорить ребёнку, что надо исключить туберкулез, когда направляешь на рентген… можно было бы этого не говорить при мне..
Наш разговор напоминал диалог глухого с немым.
Надо подумать о маме. Я очень люблю свою маму и ради неё готова есть землю! - почему-то ответила Лида.
Я осеклась и почти буквально проглотила язык, поняв, что ляпнула что-то не то. Я не могла похвастаться подвигами во имя родителей, и вообще не очень понимала, какое отношение поедание почвы имеет к делу.
   В первый день мне было тут очень тревожно и я напоминала комок сжатых мышц. Только жар и слабость не давали нервничать в полную силу, как в школе, когда спрашивали на уроке - со вкусом, умением, толком и расстановкой, со спазмами, жжением и скручиванием в животе, с залитыми прозрачным маревом глазами и головокружением. Все же больное состояние давало какую-то расслабленность. Но место это было неуютное, пугающее, чужое, и люди тоже. Высокая медсестра со своими ярко накрашенными губами и грубоватым голосом, и эта Лида - по натуре принципиальная и настоящий боец… Я просто не знала, как с этими людьми общаться, как реагировать на их слова. И врачи меня пугали. Я постоянно ожидала грубости. Каждый раз мне казалось, что вот-вот я «заторможу» - не смогу быстро ответить на какой-то вопрос или выполнить команду - и меня начнут за это ругать.

Но я привыкла. Я не могла не привыкнуть. Ещё на юге, куда мы ездили с родителями несколько лет назад, было замечено, что когда поспишь ночь в новом месте и освоишься, оно перестаёт быть таким чужим и холодным, и даже окна улыбаются как дома. Окна улыбаются… трудно передать это тому, кто никогда не ловил себя на этом ощущении. Но ещё до того, как в школе довелось писать в диктанте «Школьный дом одноэтажный улыбается окном», я подметила это явление. В новом месте и окна вместе с рамами и занавесками, и стены вместе с картинами и полками смотрят как-то официально и недоверчиво, как тётенька из паспортного стола, а вот когда привыкнешь - всё это расплывается в радушной улыбке.

Больничное окно не улыбалось. Оно имело не ту конституцию. Не было в нем милой простоты домашних окон, оно взметнулось над головой до самого потолка, тяжеловесное, в массивной раме, выкрашенной желтовато-белой краской в застывших каплях. Зато за ним было дерево, растущее совсем близко к стене и радовавшее желтыми листьями. Почти такое же растёт за окном  бабушкиной кухни, только у неё дерево слева от окна, а тут справа. Хоть какая-то родная, тёплая черточка нашлась.

А я потихоньку осваивалась, знакомилась и с другими ребятами. Мы заглядывали в соседние палаты, а соседи заходили к нам. Медсестры и врачи ругались: «У вас разные формы инфекции, не ходите к друг другу, чтобы не заразиться», но пока они не видели, мы все равно ходили в гости. В больнице между ребятами установилась насмешливая форма общения. А может, она такой же была и в школе, просто я умудрялась настолько отгораживаться от мира, что меня это почти не касалось. Девчонки дразнили мальчишек и наоборот. До сих пор помню шедевр «Крюков Антон - ему один годик - он делает в штаны, а в памперс не хочет». Меня потешали эти кривобокие и по форме, и по содержанию стишата, и я молча слушала их со снобизмом истинного литературного критика.

Девчонки, сидя в нашей палате, говорили об уколах - то ли жаловались, то ли пытались впечатлить и напугать новичка, то ли гордились своей стойкостью. Мне было не по себе, когда я слушала страшилки про исколотую и синюю пятую точку. Правда, это оказалось не так уж и страшно. Больно - да, страшно - нет. Ожидание всегда хуже самого процесса.
   Мне даже капельницу ставили. Пришлось долго лежать в постели, а так страшного тут тоже ничего не оказалось.

Наступал вечер. В высоком окне темнело небо, становясь грязно-сиреневым. Типичное такое московское пасмурное небо, подсвеченное фонарями, а на его фоне чернело дерево. Желтый свет ламп заливал палату.
Высокая медсестра вошла и открыла форточку.
Мы завернулись в одеяла, как гусеница в кокон.
Мёрзнете, красотули? Свежий воздух нужен, а то у вас тут одни микробы.
Свежесть воздуха не радовала, нас обеих колотил озноб.
    Наконец, пришла ночь и в палате выключили свет.
Можно я послушаю музыку? - спросила Лида.
Конечно, - согласилась я.
Девочка вставила в уши наушники, но они, очевидно, неплотно прилегали, да и звук был громкий, потому что мне было слышно почти все. В ее плейлисте был Рома Зверь. Песни неслись с каким-то подвыванием, и в сочетании с лилово клубящимся небом, темнотой палаты и тусклыми красными огоньками в глубине больничного коридора производили тоскливое впечатление. Я не была знатоком популярной на тот момент музыки, и Зверей в частности, слов не знала, поэтому мой слух выхватывал что-то отрывочное, а мозг достраивал своё. Вместо «Районы, кварталы, жилые массивы» неслось «Ёлы-моталы - живые осины», а «развесёлые звучки» почему-то обзавелись буквой Я и превратились в какие-то язвочки, что типично для запойного читателя медицинского справочника.
А тот, который жил один час, почему-то в моей интерпретации «летел от акул, взметая столбы», то есть экстремалил на море вместо того, чтобы гонять по трассе. Конечно, о своих предположениях я никому не сказала. Это был бы даже не смех, а громовой гогот, и моя самооценка этого бы не пережила.

На следующий день после утреннего обхода меня позвали в процедурный кабинет. Оказалось, что больничный мир не ограничен коридорчиком, объединявшим палаты. Перпендикулярно ему вглубь здания шёл довольно широкий и светлый коридор. Я с любопытством смотрела по сторонам. У меня с детства тяга к новым местам и разным видам из окна. За окном кабинета, контрастируя с казённым интерьером и стеклянными пробирками, виднелось дерево как будто из сказки - с широкой кроной, усыпанной листьями-монетками. А может быть, янтарными каплями. Бывают такие сувенирные деревца из рыжего янтаря. А может, это был дуб, на котором по цепи бродил кот учёный.
Мои фантазии прервались:
- Руку в кулачке сжимаем. Не шевелимся.
В вену вошла игла. Желтоватое лекарство устремилось внутрь, но в шприц попало немного крови. Меня слегка затошнило и я почему-то почувствовала во рту кисловатый клубничный вкус.
   В палате мне выдали небулайзер. Мы с мамой, которая меня навещала почти каждый день, шутили, что с маской от ингалятора я похожа на Дарта Вейдера. Правда, она была прозрачной, а не чёрной. Лицо быстро становилось мокрым, а от маски исходил странный сладковато-ванильный запах, отдаленно напоминающий мне овсяную кашу.

Наша компания

Вскоре к нам подселили ещё одну девочку. Звали ее Надя Шпилева, которая, конечно, не могла не стать «Шпилькой» в силу фамилии. Она была младше всех нас - ей было девять. За неимением места ее определили в детскую кроватку, где она еле помещалась. Мне было неловко, что я сплю на относительно просторной кровати, а она упирается ногами в решетку.
В палате стало ещё веселее. Снова неслись шутки и нелепые стишки - свежесочиненные и переделанные. Почему-то туалетная тематика пользовалась особой популярностью, поэтому родился шедевр про трёх девиц под кустом, богатый на физиологические подобности, а вместо богатыря царю родили свинью. Из-за рифмы. Поэзия - суровая вещь.
Ещё особой, суровой, рвотной «любовью» пользовалась солянка с сосисками. И чего они в ней нашли ужасного? Солянка как солянка. Крысиных хвостов и тараканьих усов не обнаружено. Зато мои соседки снова упражнялись в стихотворстве и пародиях: «Делай все что хочешь, слова я не беру, но если это выбор твой, то я сейчас блевану!» Говорю же, весело было!

Помню, как в моем синеньком Сименсе имелось фото, где Шпилька пытается залезть повыше, чтобы заглянуть в окно между палатами. Был снимок с каким-то мальчиком, кричащим прямо в кадр. Все отрывались как могли. Фотографии эти после больницы были удалены. Есть такая примета, что не стоит хранить больничные фотографии,  у них плохая энергетика. Так ли это, трудно сказать, но я послушно их стёрла от греха подальше.

Один раз Лиде передали еду. Она поделилась с нами, и я до сих пор помню вкус по-особому приготовленных куриных ножек, желтых от специй, и печенья с мармеладными красными окошками в середине.
    Как-то нас попросили помочь четырехлетней девочке Кристине принять душ. Малышка смущалась и говорила мало. Ее личико нельзя было назвать классически красивым - крупные черты лица почему-то вызывали у меня ассоциацию с бегемотом из мультика, хотя девочка не была пухлой. Зато ее светлые волосы были достойны Рапунцели. Мы проводили Кристину в обшарпанную ванную и помогли ей сполоснуться. Я вслух восхищалась волосами девочки, а Лида почему-то шикнула на меня, как будто я сказала что-то глупое. Ревновала что ли?

Однажды Лида рассказала, что она Стрелец по гороскопу, и поэтому любит отличаться от других. В ее школе введена школьная форма и можно носить либо чёрные колготки, либо синие. Все девчонки ходят в чёрных, и ей приходится носить синие, хотя они ей не идут, но ведь надо выделиться!
Моя соседка пролежала неделю и выписалась. Спортсменка! - одобрительно говорили взрослые, - такие долго не болеют. Физическая подготовка, дисциплина, сила воли и желание - и вот результат. А я…

А меня вместе с Надей перевели в другую палату вместе с Камиллой Маргеловой. Камилла уже не раз приходила в нашу палату, а теперь мы переехали к ней.
Врач, молодая миловидная блондинка, которая взялась лечить меня со всем энтузиазмом, один раз привела студентов. Сама она была немногим старше их, и отличалась от них только тем, что она рассказывала, а они слушали и задавали вопросы. У меня был такой сильный жар, что я лежала в постели в трусах и длинной, как платье, красной футболке. Когда эта делегация завалилась послушать мои лёгкие, футболку пришлось снять и я осталась почти без одежды. Трудно сказать, что было сильнее - стыд или холод.

- Вот тут послушайте. Интересный случай, да? Это амфорическое дыхание, слышите. Амфора. Заметили? Звучит, как будто там полость… - что-то вещала врач, а студенты сосредоточенно слушали и наклонялись ко мне.

Мозг лихорадочно обрабатывал информацию. Я, как уже говорила, как-то баловалась дома медицинским справочником. Свернувшись по-кошачьи, я, как одержимая маньячка, тайно поглощала мамин справочник фельдшера. Особенно интересны мне были заболевания дыхательной системы - и из-за моей склонности к кашлю, и из-за недавних литературных впечатлений. Так… полость в легком. Я знала только одно заболевание, при котором такое бывает. И это точно не пневмония.

Студенты ушли, я натянула свою безразмерную футболку и задумчиво уселась на кровати. Страшно мне было или притягательно-любопытно от того, что с верхней долей моего левого легкого было что-то весьма интересное для медиков? Но тут вернулась соседка, которой пришлось выйти на время осмотра студентами. Она принялась нещадно стыдить меня и сравнивать со стриптизершей из-за того, что я приняла молодежь в таком неподобающем виде. Ответить мне было нечего. Соблазнять студентов мне не пришло бы в голову даже в самом смелом сне.  Я просто привычно «затупила» и не догадалась вовремя что-то ещё надеть и вскочила из постели в чем была, но разве кому-то объяснишь?!

Ситуация осложнялась ещё и расстройством желудка. Больница была рассадником инфекций и тут ходила то грибковая ангина, то дизентерия. Одного мальчика уже перевели из-за неё из палаты в бокс. Через несколько дней объявили:
Собирай вещи, готовься переводиться.
Куда? Зачем? Спрашивать я то ли постеснялась, то ли не успела, то ли просто не привыкла - сказали значит сказали, остаётся самой додумывать. В инфекционный бокс или куда-то ещё? Девчонки тоже дали волю домыслам.
Надя Шпилева предположила:
Тебя наверное наверх переводят. Там, говорят, такой кабинет, где трубку в рот засовывают. И вводят воздух в лёгкие.
Потом она поделилась своими глубокими познаниями о том, что лёгкие дышат по очереди - когда одно надувается, то другое сдувается, и наоборот. Мне не хватило красноречия развеять эти псевдонаучные байки, хотя я пыталась убедить, что при такой системе кислород бы скоро кончился. Страшное место же, судя по описанию, было реанимацией с аппаратом ИВЛ, но я чувствовала себя не настолько плохо, чтобы туда загреметь.

Перед тем, как попрощаться со мной, девчонки стали петь нестройным дуэтом что-то из популярных песен, которые я как всегда толком не знала за исключением Билана и Савичевой (но это большой-большой секрет!). Помню, как пели «Плачут небеса» и я тоже прослезилась. Я часто чувствовала себя с ними неловко и мечтала оказаться дома, одна в своей уютной комнате, но расставаться, возможно навсегда, было грустно. Да и само их пение навевало тоску.