Не всякому...

   День запустил из развилки дуба, как из рогатки, рыжим снежком солнца, отчего рассеялся растянутый на пяльцах берегов реки туман. Тонкие иглы молодых листьев кувшинки, что упирались в прозрачную и сырую ткань, прошили её в пустой след. Мало солнца случилось к этому часу, от того немного было и сил.

   На пенке вечной зелени нежной горчичной каплей проступала овсянка. Заявилась она тихо, незаметно, словно и не улетала никуда. Плетёт теперь понемногу. Не каверзы, не плетень, а то, что обыкновенно об эту пору. Снуёт в зарослях, улыбается молча, одними глазами. Покуда не поёт, бережёт голос.
   Малиновка, неуживчивая даже с роднёй, поселилась по соседству. Лоскут зари, что повязан у неё на груди, заметен издали, как вымпел. «Место уже занято...» - будто сообщает малиновка прочим, да кто её и когда станет слушать, кроме как на утренней и вечерней заре.

   Берёза дымит на просвет. Не листочками трепещет, одним намерением, но зримо, так что глаз не отвесть. Знамо, не верится им, и не зря.

   Чуб леса закрывает и луну, и щёку вечера, всю в веснушках звёзд. Яркий глаз ночи осматривает сумеречную округу. Светит фонариком по лесным тропинкам. Чему-то улыбается, над чем-то грустит, но всё втихаря. Не болтлива луна, скрытна совсем.
Зато беседовал я во тьме с вороном. Долго. Сам он чёрный, а душа - белая. Не всякому оно дано, - ни её понять, ни владеть ею. Вот вам и весь сказ.