За гранью

Я открыл глаза, но было темно. Быть может, мне не удалось разлепить веки? Или на улице ночь? Я пошарил рукой в поиске прикроватного выключателя – рука поелозила по пустоте, не найдя вообще ничего. Я был в замешательстве.

Попытался сесть – не получилось. Нет, не в том смысле, что организм отказался шевелиться, а я что–то сделал, но чувства, в привычном понимании, что «я сижу», когда под пятой точкой есть опора, не возникло. Такое ощущение, что я пребывал в невесомости.

Я начал хаотично шевелить конечностями и ничего не нащупывал. Вот, вообще ничего. Ну, просто совсем. При этом, перед глазами до сих пор стояла темнота. Тогда мне впервые стало по–настоящему страшно, и я закричал.

И тут в нескольких десятках сантиметров от кончика моего носа появился светящийся шар. Небольшой, примерно с футбольный мяч. Он светился приятным теплым светом. Я перестал кричать и дергаться, а он подплыл чуть ближе.
– Где я? Кто ты? Что здесь происходит? – вопросы сыпались из меня, как из рога изобилия.
Чуть погодя я услышал голос:
– Ты умер.
– То есть, как? Как это возможно?
– Просто умер и всё. Сердце во сне остановилось. Тебе не было больно.
– Подожди, ну я читал и думал, что после... После смерти есть Рай и Ад. То есть, в Раю я буду есть яблоки, а в Аду меня будут тыкать вилами, а здесь...
– Ну, это – ваши земные предрассудки. Я могу тебе показать, что такое Ад и Рай.
Я ничего не ответил.
– Раз ты согласен...
– Подожди, я же ничего не сказал?!
– Это не обязательно.

Перед глазами ярко вспыхнул свет. На секунду мне показалось, что я ослеп. Но когда глаза стали снова различать очертания предметов, передо мной был коридор. Длинный, серый, тускло освещенный коридор с большой вереницей пустых каталок вдоль стен. В конце коридора была дверь, слегка пошарпанная крашенная белой краской дверь с яркими красными буквами «Операционная».

И туда кто–то за руку уводил мою маленькую дочь. Она, кричала, упиралась и звала на помощь. Мне стало очень страшно, и я побежал за ней. Я торопился изо всех сил, но понял, что никак не успеваю догнать их. Что, как бы я не старался, тот, уводящий ребенка, всё равно будет быстрее меня. И когда двери с надписью «Операционная» закрылись за спиной дочери, а я ударился в них, то стал колотить в деревянный массив руками и ногами, и кричать. Но, никакого толку от этого не было. Двери не открылись. От бессилия я заплакал.

А когда вытер лицо руками, я снова был в конце коридора. И снова кто–то уводил мою дочь, а я снова бежал. И снова был медленнее его. И снова стучался в дверь. И снова плакал. Потом снова бежал, пытался догнать, стучался в дверь, плакал...
Внезапно ярко вспыхнул свет – всё это исчезло, утонуло в его бесконечном молочным сиянии. А когда вновь появилась картинка, я увидел небольшую комнату, скромно обставленную мебелью. Я сидел на кровати, а рядом со мной лежала Она.
Она улыбалась, на душе было тепло и спокойно. Я, повернувшись к ней спрашивал:
– Ты выйдешь за меня замуж? Будешь моей женой?
Она смеялась и обнимала меня. И бесконечная радость и тепло растекались по телу. Становилось настолько спокойно, что я почти забыл о том коридоре, и о погоне за собственным ребенком.

И снова была яркая вспышка света, и вот я опять в чёрном непонятном месте без времени и пространства. А передо мной висит всё тот же светящийся шар.
– Что это сейчас было? – спросил я сдавленным голосом.
– Твои персональные Ад и Рай. Если ты думал, что Ад – это котлы и виллы, ты ошибался. Это то, что ты не в силах вынести. И оно повторяется раз за разом, раз за разом, разрывая твою уставшую душу на кусочки и истирая твоё сердце в мелкую пыль, лишая тебя всего. А Рай – это не сад с яблоками, это место, где ты пребываешь на вершине спокойствия и полётности, где тебе тепло и хорошо, где ты уверен в себе и завтрашнем дне. И то и другое – твои персональный ад и рай.
– А куда мне? Ну, то есть, вот мне: в Ад или Рай?

На секунду мне стало очень страшно – передо мной появились старинные весы: подставка, коромыслице и две чаши. А рядом в воздухе повисли маленькие грузики. И они стали окрашиваться в белые и чёрные цвета. И раскладываться по чашам: белые в одну, чёрную в другую. И когда, вроде бы, установившееся шаткое равновесие нарушал чёрный грузик, мне хотелось кричать от страха и боли. В какой–то момент я не смог больше выносить этого, и закрыл глаза. Закрыл их руками, в надежде, что оно как–нибудь само без меня разрешится. Я не хотел этого видеть, и...

И я проснулся. Проснулся, тяжело дыша, весь в холодных бисеринках пота. Лежал, глядел в потолок, пытаясь унять бешено колотившееся сердце, и думал... Нет, не думал, а точно осознавал, что это – был не сон. Это мне, как бы, приоткрыли занавес перед спектаклем, когда теперь знаешь, что будет дальше. Только мне показали финал, и я знаю точно, что нужно сделать, чтоб финал был именно таким, каким бы я хотел его видеть. Да, это немножко осложняет дальнейший путь, но вселяет уверенность...

Уверенность в то, что... Это, как пел Владимир Семёнович Высоцкий: «Смерть – это еще не конец. Конец – это чьё-то начало...»