Тринадцатый

(повесть, начатая в тот вечер)

ПРОЛОГ

Хмурой осенью 94-го четыре бугая – обладатели каменных лиц, сунув под ребро ствол револьвера, запихнули меня в большой чёрный джип. Слишком много косяков висело на мне к тому времени, поэтому иллюзий я не питал. Трясясь в наглухо затонированном «Гранд Чероки», сидел, зажатый меж шкафоподобных братков. Меня везли за город, в сторону глухих вятских лесов. На всякий случай прощался с жизнью. Я мало пожил и не был готов умереть. Но бывает ли вообще кто-то готов?

Ныли сдавленные наручниками запястья. Пыльный брезентовый мешок, надетый на голову, не давал толком дышать. За спиной железно позвякивали на ухабах лопаты. Было невесело, мягко говоря. К тому же я знал, что в багажнике (рядом с лопатами) лежит труп моего четвероногого друга. Наверное, только благодаря железобетонному оптимизму, присущему молодости, я оценил тогда шансы на возвращение из этой поездки как один к десяти.

Но я всё же вернулся!

А та давняя история постепенно обросла сначала сплетнями, потом мифами. С подобными историями всегда так. Сейчас, четверть века спустя, я могу, наконец, рассказать, как же всё было на самом деле. Но, чтобы понять меня правильно, потребуется для начала погрузить вас как следует в атмосферу моих девяностых.

Глава первая.

ПОГРУЖЕНИЕ В АТМОСФЕРУ

Лихие девяностые, что хранит о вас память?

Конечно, у каждого по-своему. Один вспомнит бесконечные бандитские разборки, другой помянет постоянные материальные проблемы, связанные с многомесячными задержками зарплаты. Многие у нас в России-матушке тогда спивались. Но долгое падение в «синюю яму» вспомнит лишь тот, кому посчастливилось всё-таки выбраться из неё. Почти каждый представитель старшего поколения назовёт близкого человека, да и не одного (родственника, коллегу, друга), сгинувшего тогда ни за что, ни про что.

Я расскажу о Тринадцатом.

И происшествий, и лихих пьяных историй немало тогда приключилось. Со многими интересными героями мрачного времени пересеклись пути-дороги, но если речь заходит про ту лихую годину, в первую очередь мне вспоминается именно он. Тринадцатый!

Этот бультерьер, взявшийся словно ниоткуда, белой кометой влетел в мою жизнь. Он был со мной лишь полгода и чуть не отправил меня на тот свет. Весь наш бандитский микрорайон стоял на ушах из-за этого пса! А когда он исчез, многие крутые ребята выдохнули с облегчением. И они были правы. Ведь никто не желал повторить участь Карлоса! Но обо всём по порядку.

***

Тревожные девяностые. После развала СССР трещит по швам и самый крупный его осколок – Россия. На родине президента Ельцина Свердловский губернатор Эдуард Россель создаёт свою собственную Уральскую республику. Президент Татарстана Минтимер Шаймиев осторожно, но твёрдо шагает к полной независимости от Москвы. А в Москве уличные беспорядки, вспыхнувшие из-за противостояния Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, переросли в полномасштабный вооружённый конфликт с артиллерийской пальбой в центре столицы и таинственными снайперами, стрелявшими с высоток. Сотни погибших. Горит Белый дом – парламент России, расстрелянный по приказу президента из танков.
После ареста Ельциным депутатов Верховного Совета Джохар Дудаев прислал российскому президенту письмо со словами поддержки. У себя в Ичкерии единственный на просторах бывшей советской империи генерал-чеченец, расправившись с неугодными, уже год к тому времени, как установил диктатуру. Президент Дудаев фактически отделил Чечню от России, введя на её территории шариат. Ельцину такой прецедент не по нраву! Вскоре мощный, но неповоротливый уральский медведь вступит в кровавую схватку с поджарым кавказским волком; в такую схватку, что кровью забрызгают полстраны.
Мрачные девяностые. Бомжи, алкаши и просто пенсионеры, роющиеся в мусорных баках, режут глаз мне – вчерашнему дембелю. Я уходил служить в 1991-м, когда Советский Союз испускал последние вздохи, но тогда о таком беспределе даже не слыхивали. Вернувшись промозглым ноябрём 1993-го, попал, словно в чужой город. Витрины магазинов и окна квартир первых этажей спрятались за толстые стальные решётки. Братки в кожаных куртках и спортивных штанах рассекали по мрачным улицам на чёрных зубилах в поисках коммерсантов без крыши. Ошалевшие очкарики, совсем недавно голосовавшие двумя руками за демократию и свободный рынок, глядя на ценники со многими нулями, хлопали у прилавков глазами. Вместо долгожданных импортных деликатесов пожирали они теперь плоды реформ: гиперинфляцию, коррупцию, преступность.
Дикие девяностые. В супермаркете «Дионис-Артур» (бывшем гастрономе № 13) учительница, не видевшая зарплаты полгода, смотрит голодными глазками на изобилие заморских продуктов: Rama, Valio, Uncle Ben’s. Да только купить-то их не на что! В провонявшем сырым мясом и специями павильоне Центрального рынка разочарованный пенсионер, шепча проклятия, сбывает жирному барыге ваучер – свою долю в богатстве страны – по цене литра водки. У ларька на площади имени Лепсе средь бела дня валяется, умирая в грязи, заблёванный гражданин, а рядом с ним – два пустых полиэтиленовых пакетика с надписью «Стеклоочиститель БЛЕСК, спирт этиловый 40%».
Уже журчит ручейками весна, а на Театралке висит, словно забытый, большой транспарант: «С новым 1994 годом!». Зомбоящик с утра до вечера долбит мозг рекламой: польская водка Rasputin, американские сигареты Lucky Strike, французские презервативы S.V.I.P. Влад Листьев – икона российского ТВ – готовит к выпуску новое ток-шоу «Час Пик»; всего через несколько месяцев киллер застрелит его, возвращающегося со съёмок, в собственном подъезде. Народный герой России Лёня Голубков, вложив бабки в «МММ», рисует на экране график прибыли, обещает купить вначале жене сапоги, а после и себе экскаватор (наверное, чтобы деньги ковшом черпать). А Леонид Якубович уже третий год принимает подарки (в основном жрачку) со всей страны – той самой страны, в которой находится «Поле чудес».
В Кирове нет ещё сотовой связи; про интернет слышали что-то неопределённое, но что это за зверь, с чем его едят – толком никто не знает. Зато появились новые модные (как на Западе!) развлечения для богатых – казино. Но и бедные не забыты! В самых неожиданных местах – от продуктового магазина до вестибюля общественной бани поджидают их голодные однорукие бандиты – игровые автоматы, готовые с аппетитом проглотить скудные пенсии и пособия незадачливых граждан. Последний писк на рынке развлечений – собачьи бои.
В ту пору многие держали четвероногих друзей. Каждый второй мог назваться собачником (про кинологов я тогда не слыхал). Под стать духу времени и тогдашняя мода на породы. Народ выбирал чаще бойцовых, тех, что одним видом способны отпугнуть лихих людей от хозяина и жилища. Старые добрые доберманы, большеротые ротвейлеры и высоченные лошадеподобные немецкие доги котировались, конечно, очень высоко, как и мощные кавказские и среднеазиатские овчарки. Но всё громче заявляли о себе диковинные для России породы: мастифы и бульмастифы, бордосские доги и амстафы...
Среди новых – две породы стояли особняком: бультерьер и питбуль. Бультерьер выделялся внешностью необычной, запоминающейся, для многих противной, ассоциирующейся с образом большой злобной крысы. Породу эту несведущие люди считали самой мощной и агрессивной. Но европейские заводчики, в погоне за улучшением оригинального экстерьера, не лишив, впрочем, окончательно бойцовских качеств, превратили бультерьера за полтора века селекции в породу отчасти декоративную.
Питбулей же разводили по-иному. Для заводчиков этой породы главными были не внешние признаки, а боевые качества пса. Питбуль, не обладая харизматичной наружностью, как был, так и остался настоящей машиной смерти, признанным чемпионом среди всех пород в собачьих боях. Ну, а чемпионом у нас в Кирове был непобедимый боец – питбуль по прозвищу Рэмбо, о котором в кругах собачников ходили байки – одна мрачнее другой!
Особой популярностью четвероногие бойцы пользовались среди криминалитета. Собственный маленький монстр – классная фишка для любого авторитетного бизнесмена. Собака – и игрушка, и символ успеха. Ещё бы! «У моего Тузика папа – чемпион Германии, мама – чемпионка России! Ну, а сам он любую шавку, как грелку, порвёт!»

***

Но, хватит пока о собаках. Жили в городе звери двуногие, пострашнее любого питбуля: Homo Banditus – особый вид, от других млекопитающих сильно отличающийся. Преступник преступнику – рознь, а среди обитавших в те времена на Филейке бандюганов Карлос стоял особняком. Даже сейчас, четверть века спустя, многие у нас содрогнутся, вспомнив этого большого тёмного человека. Очень большого и очень тёмного. Рост под два метра, широченные плечи-бордюры. Зимой и летом на огромном теле – просторная чёрная кожаная куртка, вечно расстёгнутая, из-под которой выпирал живот-бочка.
Думаю, под необъятным кожаном Карлос прятал оружие. Весил этот колосс минимум полтора центнера. Его чёрные курчавые масляные волосы всегда украшала крупная перхоть. Поросячьи глазки, вечно ищущие добычу, обычно прятались за стёклами зеркальных очков. Чёрная щетина на потном красном лице, пудовые волосатые кулаки, златая цепь толщиной в палец на шее обхватом с трёхлитровую банку. С таким не захочешь общаться. Встретишь такого в тёмном переулке – и вспомнишь всех святых. Вы представили себе громадного мерзкого типа? Теперь сгустите краски раза в три – это Карлос.
Позволю себе маленькое лирическое отступление. Как я сказал уже выше, преступник преступнику – рознь. Признаюсь, и меня звали в бандиты. Больше скажу, был я тогда даже не против. Мой доармейский кореш Лёха звал сразу, как я с армейки вернулся. Зарулил тогда ко мне в гости – бутылка «Столичной» в руке, лиловый фингал под глазом – и давай звать. Фингал очень гармонировал с его малиновым пиджаком. Оказалось, к моменту моего возвращения из рядов «непобедимой и легендарной» Лёха уже полгода работал в бригаде. Собирался и я к ним вот-вот подтянуться, да к счастью своему не успел. Вскоре начались у ребяток проблемы, всю братву их пересажали, бригады не стало.
Но на хлебушек зарабатывать надо как-то. Вот и устроился я в Группу охраны перевозимых грузов (сокращённо – Группа ОПГ, прикольная аббревиатура) на родной наш филейский завод. Отец помог устроиться, его на заводе все знали. Романтика, мужская работа, оружие боевое, поездки по просторам и весям – всё замечательно. Но то, что стал я теперь охранник, полумент какой-то, а не честный бандит – этого я как-то стремался перед филейской братвой.
Иду как-то я по посёлку, что раскинулся за нашими девятиэтажками. Гляжу, сидят на лавочке два моих корефана, с которыми не виделся с доармейских времён. Чуть тёпленькие сидят, хорошо им на солнышке, пригрелись. Поблёскивает заманчиво поллитровка, закусончик разложен. Подсел к ним, дал и себя уговорить выпить за встречу. Болтаем о том, о сём. Оказалось, все отслужили срочную – кто где, выпили и за это. Ну, думаю, сейчас начнут спрашивать – где работаю. Так и есть. Пришлось сознаться пацанам, мол, охранник я, грузы оборонные сопровождаю, так уж вышло. Они смеются: да ладно, не переживай. Оказалось, один из них главпочтамт охраняет, другой и вовсе в СИЗО вертухаем пристроился. Ну, кто бы мог подумать?!
А другого парнягу встретил, одноклассника, который всю дорогу пятёрочником да активистом в школе был, в институт поступать собирался, так вот – он в бандиты как раз и подался. В нормальные такие российские бандиты. Ну, кто бы мог подумать?!
Я так вам скажу: в начале девяностых у нас – простых пацанов из спальных районов – в основном два пути было: либо в менты, либо в бандиты. А кто и в какой колоде окажется – заранее не угадаешь. Судьба всех нас причудливо перетасовала.
Заканчивая лирическое отступление, замечу: хоть мент, хоть бандит – все мы не ангелы, конечно. Но почти в каждом бандите (или менте) есть что-то человеческое. Карлос же… слов нет!
Кстати, Карлос собак не держал. Забота об имидже не входила в его приоритеты. Скверная слава самого жестокого беспредельщика – вот репутация, которая его вполне устраивала. Я помню, как ранней весной мы – повзрослевшие филейские пацаны, вернувшиеся кто из армии, кто из тюряги – хлестали в подворотне водяру. Дряное польское пойло в жестяных баночках по 0,33 литра задёшево продавалось в ларьках круглосуточно на каждом углу. Нарисованный на чёрном фоне череп в шляпе-цилиндре и название подходящее – Vodka Black Death.
Уже стемнело, и наша компашка – человек шесть-семь – обосновалась за прилавком опустевшего мини-рынка по соседству с филейской баней. Мы громко ржали, вспоминая случаи из такой недавней ещё юности. Редкие прохожие делали изрядный крюк по грязи, стараясь загодя обойти место нашего маленького пикничка.
Но один прохожий – точнее прохожая, девушка – не испугалась, не стала делать крюк по грязи; неспешно приблизившись, смело прошла прямо сквозь наши ряды. Тёмные волосы, смуглая кожа, а фигурка – просто класс! Мы только присвистнули, но отпустить вслед сальную шуточку никто не посмел. Конечно, я узнал её, ещё бы! Жанна – наша школьная королева красоты, а кроме того спортсменка-парашютистка. Меня-то она, понятно, не помнила (ну, или делала вид, что не помнит), ведь я на пару лет младше, а по меркам школьным два года – разница громадная. Но время прошло, сейчас я уже не малолетка. Следовательно – есть шанс…
Проводив Жанну до самого угла (взглядом), я опрокинул в себя горькую. Пили по кругу. Когда в очередной раз стопарь поднял Тёмка Чирковских по прозвищу Чирик – самый старший из нас, самый авторитетный (три судимости, две ходки, пять годков за колючкой) – из темноты выплыл Карлос!
Откуда он взялся, куда шёл? Встреча с ним всегда сулила неприятности; вопрос был лишь в том, как свести эти неприятности к возможному минимуму. Карлос подрулил, и мы смолкли. Приподняв модные зеркальные очки, громила внимательно осмотрел каждого. Алкоголь туманил мне голову, но холодок опасности пробежал по спине.
– Какого рожна тут ошиваетесь? – хриплый негромкий бас Карлоса показался мне похожим на приближающийся издали громовой раскат. Риторический вопрос повис в густом сумраке подворотни, словно топор, подвешенный на верёвке. Неловкое молчание затягивалось. Что у него на уме? Что нам делать? Хотелось скорее уйти, но, не подставив себя, – как? Карлос мог докопаться до чего угодно. Мы напряжённо ждали.
Из открытого мусорного контейнера доносилось жалкое мяуканье. Где-то вдали, проскрипев, грохнула подъездная дверь. За неживым двухэтажным зданием общественной бани протяжно гудел мотовоз, волокущий гружёный вагон с «Двадцатки».
– Я что, не ясно спросил? – Карлос в упор смотрел на Чирика, застывшего с поднятым стопарём. Чуть разинутый Тёмин рот открывался всё шире, челюсть медленно отвисала. И в этот момент его пальцы разжались; стеклянный стопарь с водкой, выскользнув, звонко шлёпнулся об асфальт.
Карлос медленно опустил взгляд, все мы последовали его примеру.
Несколько долгих секунд с ужасом разглядывали забрызганные водярой белые кроссовки Карлоса, присыпанные поблёскивающими в сумерках мелкими осколками стекла. Ну всё, приплыли! Даже не глядя на Тёму, я чувствовал: парень застыл, словно чахловицкий истукан. Вся жизнь Тёмина стала вдруг грустной и мрачной. Карлос мог наказать очень жёстко – беспредельщик, он не только в Африке, он и на Филейке беспредельщик. Часто Карлосу и повод не требовался, чтобы, поставив на пожизненный счётчик с процентами, растущими в геометрической прогрессии, превратить случайного прохожего буквально в раба. А тут такое!
Карлос медленно поднял голову, все мы последовали его примеру.
Но на громилу никто не осмеливался посмотреть, взгляды наши блуждали по сторонам. Что чувствовал в эти мгновения Тёма? Наверняка ему проще было бы в четвёртый раз выслушать приговор народного судьи и окунуться в привычную атмосферу ИТК, чем услышать то, что, возможно, объявит сейчас Карлос. Как после рассказывал сам Чирик, он тогда мысленно простился со всеми нами, с пьяной беззаботной филейской своей жизнью, с Надькой – чиксой, склеенной им на ОЦМ-овской дискотеке лишь две недели назад. В голове его крутилась только одна мысль: в бега! – подальше от Карлоса и проблем, связанных с ним. Но уйти в бега – дело непростое. Нужно где-то жить, нужно как-то добывать бабло. Бега – это верный шаг к очередному сроку...
Карлос, опустив на глаза очки (в них отражалась растерянная Тёмкина рожа), скривил губы:
– Ну, ты и дурик! – прохрипев, он рассмеялся недобро. Все мы, включая Тёму, послушно негромко поржали (словно нам было весело!). Карлос же кратко бросил:
– Валите по-бырому!
Дважды повторять не пришлось. Нас сдуло как ветром! Даже почти полная баночка «Чёрной смерти» и нехитрая закуска – чипсы «Лейс» – остались брошенными на прилавке. Возможно, с утра пораньше это богатство обнаружит какой-нибудь алкаш, жаждущий опохмелки – пусть порадуется! Нас уже это не волновало. Пережив стресс, чуть заикаясь, Чирик сказал:
– Думал, уж хана мне, спросит сейчас: хочу ли узнать, почему его Карлосом прозвали.
– И почему же? – поинтересовался я простодушно.
– Хрен знает. То есть, никто, кроме самого Карлоса не знает, почему его так прозвали. Но ходят слухи, что Карлос рассказывает эту историю только тому, кого собирается грохнуть! Перед смертью жертве своей рассказывает. Выпьем ещё?
Но интерес к «продолжению банкета» я потерял. Мы разошлись по домам.
Слегка пошатываясь от действия польского пойла, зашёл я в нашу стандартную квартиру-трёшку. Погладил подбежавшую собаку – немецкую овчарку Флору, она ласкалась, повизгивая. Флоре было тогда лет семь или восемь – возраст для собаки приличный; давно не девочка, но и не старушка. Все эти годы, со щенячьих соплей, жила она здесь, став, без преувеличения можно сказать, членом семьи. А семья была самая обычная: отец, мать, старший брат, я. Ну и собака – наша домашняя овчарка – как без неё? Именно домашняя! Флора имела характер хитроватый, но добрый, ласковый; к тому же, если честно, была она большой трусихой, но мы её очень любили.
Старший брат осенью 1991-го (как раз, когда я уходил служить) продал свой стоящий на соседней улице большой частный дом: двухэтажный, с баней, гаражом, приусадебным участком. Он собирался купить хорошую квартиру (его невеста, приехавшая в Киров из деревни, с детства мечтала жить только в благоустроенной квартире «по-городскому»). Пока подыскивал варианты, грянуло 1 января 1992-го. Премьер-министр Егор Гайдар – этот мальчиш-плохиш, ставший главным буржуином страны, – отпустил цены. И понеслось!
Сбережения братовы таяли на глазах. Деньги обесценивались со сверхзвуковой скоростью. Нулей на магазинных ценниках становилось всё больше. Через три недели брат срочно купил не особо нужный ему холодильник «Свияга», истратив на него всё состояние – все сбережения, накопленные и полученные им от продажи дома (ещё через месяц-другой денег тех не хватило бы и на радиоприёмник). С тех пор жил брательник с родителями (свадьба не состоялась), да и мне – недавнему дембелю – до собственной квартиры было ещё ой, как далеко!
Итак, наша семья: люди (четверо) плюс собака (адын штука) жили-поживали, потихоньку терпя, как все, трудности переходного периода. Переход от развитого социализма к дикому капитализму давался – не сказать, чтобы очень легко. Поэтому никто из нас (включая Флору) о том, чтобы завести вторую собаку, и не помышлял... Разве что брат?

***

Следующим утром (была суббота) покой квартиры нарушила прерывистая трель телефонного звонка. Раскрасневшийся потный брат, поставив на пол гирю, поднял трубку с громоздкого белого дискового аппарата, стоявшего на тумбе в прихожей. Он долго слушал, посматривая в зеркало, тяжело дыша после физических упражнений, лишь изредка вставлял уточняющие реплики.
Закончив с подтягиваниями, я подвесил к турнику самодельную тяжёлую боксёрскую грушу. Этого монстра, состоящего из куска толстой железной трубы, обмотанного чем-то резиновым, я приволок домой ещё перед армией, стащив из подвала, в котором собирались пацаны не слишком дружественной нам компашки. И вот колотил я по этой твёрдой тяжёлой груше, не жалея кулаков. Бах! Бах! Бах-бах! Мне тогда казалось: круто, если собеседник брата будет слышать в трубке мои хлёсткие и увесистые удары.
В то время нашу семью (за исключением мамы) можно было назвать очень спортивной. В то время я ещё занимался спортом много чаще, чем бухал, и брат занимался, пребывая в многолетней завязке. В то время...
Положив трубку, брат долго загадочно молчал, что-то обдумывая. Я пытался его расспросить, но разговор не задался. После обеда брательник уехал, пробормотав перед выходом: «Надеюсь, всё выгорит». Родители обменялись тревожными взглядами. Что-то намечается!
Вечером за окном громыхало. Небо померкло. Полумрак квартиры пронизывали яркие всполохи молний. Начало мая. Гроза. Во время грозы мама всегда выключала телевизор и освещение, закрывала форточки, чтобы шаровая молния не залетела. А после дождя распахивала настежь окна, чтобы квартира наполнилась свежестью. Но в тот раз дождь шёл и шёл, никак не желал прекращаться. В полутьме я рассматривал картинки в журнале Muscle & Fitness, прикидывая, как скорее подкачать бицепсы и пресс – пляжный сезон на носу. Услышав звук открывающейся двери, я отложил рисованных качков в сторону.
В полумраке прихожей не заметил никого кроме брата. Но брат, стягивая мокрую куртку, включил яркий свет и, из-за ног его, словно из-под земли, вдруг появился страшный пёс. Бультерьер! Именно страшным показался мне он в самые первые мгновения. Таких мрачных псов прежде я никогда в жизни не встречал. Передо мной стоял огромный собачий скелет, обтянутый некогда белой, а ныне серой от грязи шерстью. Здоровенную его башку с акульей пастью венчали тонкие уши, кончики, которых сникли словно от усталости.
Родители охнули. Впрочем, чего-то подобного они ждали. Брат отошёл, и я, наконец, смог разглядеть пса во всей красе. Высокий. Не дог, конечно, но всё же... Не припомню, чтобы я видел когда-нибудь бультерьера подобного роста. Худой, очень худой! Рёбра отчётливо торчали сквозь кожу, сдавившую их. Возможно, он и казался таким высоким из-за своей худобы. Морда! Таких здоровенных бультерьеровых морд я точно не видал. Никогда!
Эта морда и этот рост поразили. Пёс меня заинтриговал. Страх улетучился. Ещё не зная ничего о нём, я присел и принялся как-то безмятежно, не думая о возможной опасности, гладить его сырую макушку. Впрочем, лишней фамильярности не позволял. Я чувствовал его собачий дух, а он с достоинством посматривал на меня косо посаженными глазами, и угольно-чёрные глаза его вдруг блеснули. Пёс шумно-сопливо обнюхал мою кисть. Громадная яйцевидная башка его приводила меня в восторг. Эти невероятные челюсти! Он широко зевнул и, громко клацнув зубами, захлопнул пасть. В пяти сантиметрах от моего мизинца словно сработала гильотина. Почувствовав мурашки, бегущие по спине, я отчётливо понял тогда, насколько опасным может он быть.
Любопытная Флора, сунувшись длинным носом в коридор, тотчас исчезла в гостиной. Наверное, наша домашняя овчарка надеялась, что непрошеный гость не задержится в квартире надолго. Брат, словно слыша её мысли, сказал:
– Он поживёт у нас временно. Месяц-два. В клубе собаководов просили. Его сюда на вязки из Челябинска привезли, а туда наши своего кобеля отправят для обмена генофондом. Ну, и в наш бюджет деньжата капнут.
Я смотрел на пса, как на инопланетного пришельца. У нас будет жить настоящий бультерьер, да какой! На мокрой шерсти бросалась в глаза дорожная грязь. И тут я увидел на розовой коже внутри правого уха, по краю, странную наколку, словно клеймо, три жирные сине-зелёные цифры: 013.
– Как звать-то тебя? Тринадцатый?
– Юденич Даймонд Бижу, – ответил за него, чуть запинаясь, брат. – Кажется, как-то так, язык сломаешь, проще уж, в самом деле, Тринадцатым звать, но тоже не фонтан.
Юденич... Перед моими глазами на миг предстал виденный недавно в журнале «Вокруг света» портрет знаменитого белогвардейского генерала от инфантерии. Правда, лицом предводитель похода на большевистский Петроград более смахивал на бульдога. Вслух же я начал перебирать:
– Юденич... Дэник... Дениска…
– Можно и Дэник. Два года от роду этому Дениске... Слушай внимательно. Сейчас я его отпущу. Если он вцепится во Флору, ты поднимай его за задние лапы; так, чтоб они в воздухе висели, у собак тогда хватка слабнет. Ну а я буду ему челюсти разжимать, – брат показал мне приспособление – небольшую (сантиметров тридцать длиной) буковую дощечку. Край её был заточен под острым углом, чтобы легче можно было запихнуть его меж собачьих зубов. Это ему в клубе в качестве приложения к бультерьеру такой инструмент выдали.
Охающих родителей попросили удалиться в спальную. Протерев тряпкой мокрые лапы, брат отстегнул поводок. Длиннолямый грязно-серый широкомордый пёс отряхнулся, обдав мелкими брызгами обувницу и стену, и прошёл в гостиную. Внимательно наблюдая, мы шли за ним. Только бы с Флорой они ужились!
Бультерьер равнодушно окинул пространство. Овчарка лежала на своём коврике, вжималась отчаянно, словно желая сквозь него провалиться. Она, наверное, надеялась, что коврик этот (законное Флорино место) имеет силу её защитить. С надеждой и беспокойством овчарка смотрела на нас – двуногих членов стаи, зачем-то решивших нарушить её привычную жизнь, приведя в дом этого странного страшного кобеля.
Кобель подошёл к дивану и задрал заднюю лапу. Мы лишь переглянулись, но дёрнуться не успели, как пёс выпустил короткую струйку. Вот наглость! Не собрался ли он всю квартиру так метить?! Но, забегая вперёд, скажу, больше такое не повторилось. Один единственный раз пометил бультерьер нашу квартиру, как принято у животных, капелькой мочи и с самым спокойным видом улёгся на пол. Нас же этот его жест, конечно, тогда несколько взбудоражил, даже возмутил:
– Вот так заявка!
– Это чё, он, типа, показал, что здесь главный?
Но пёс, не обратив внимания на наши возгласы, мирно уснул. Видать, притомился с дороги.
Мама, всю жизнь работавшая поваром в заводской столовке, считала своим долгом, своей миссией в этом мире, чтобы каждый перешагнувший порог нашей квартиры не вышел обратно с пустым желудком. Она кормила всех, кто был рядом, причём имела привычку уговаривать скушать добавку, попробовать ещё вот это и вот то. Оба наших холодильника (старенькая «Бирюса» и новая «Свияга») всегда, даже в самые непростые времена полнились какими-то кастрюльками-сковородками.
Карьера Флоры, некогда перспективной овчарки, занявшей на городской выставке пятое место из ста с лишним собак её категории, была напрочь загублена маминой добротой. Флора очень любила поесть, а маме это и надо. И как только мы с братом ни пытались ограничить собачий рацион: объясняли маме, доказывали, даже и до ругани доходило. Но получалось так, что как только нас не оказывалось дома, сердобольная маман устраивала «бедной собачке, над которой издеваются, голодом морят» праздник живота. В итоге мы плюнули, смирились. Некогда поджарая овчарка превратилась в собаку-увальня; само собой, об участии в выставках больше не вспоминали.
Вы уже поняли, для чего я это рассказываю? Конечно, мама взяла на себя повышенные обязательства. Не пройдёт и месяца, как длиннолямый, мордастый, худющий бультик превратится в высоченного, мордастого, мощнейшего пса. Причём в отличие от Флоры, калории не уйдут в отвисший живот. Дэник останется поджарым, но станет шире, мускулистей, нальётся силой.
После того, как Дениска откормится-отмоется, станет он ослепительно белым, игривым, крепким. Задержится пёс в нашей «стае» дольше, чем мы планировали. Всё предстоящее лето он проведёт в тренировках, с каждым днём набирая мощь, словно готовясь к решающему дню, к выполнению той ужасной миссии, с которой прибыл он к нам на Филейку.
Я занимался с ним. Ради Дениски я даже «сухой закон» себе объявил. О том, как проходили его «тренировки» я расскажу вам чуть позже. А сейчас лишь добавлю, что к концу лета это был уже совершенно другой пёс – настоящая боевая машина.
А то, что наш бультерьер – большой забияка, выяснилось в первый же вечер. Он тогда чуть не задрал зазевавшегося пуделька. Долго караулил его, прячась в траве, как заправский охотник. А затем, улучив момент, крутанулся. И, одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча кинулся на беспечную жертву. В тот раз всё обошлось, но без кожаного намордника и крепкой шлейки, из которой как ни крутись – не вывернешься, мы с тех пор бультерьера на улицу не водили.
Охотник! Да, он охотился на всех без исключения местных собак, попадающих в его поле зрения. Если Дениска вдруг замирал ни с того ни с сего посреди двора на прогулке, начинал скукоживаться, гнуться к земле – значит, учуял где-то собаку; значит, «охота» началась, и нужно крепче держать поводок. Далее бультерьер принимался дрожать, но вовсе не от испуга, как могло казаться со стороны. Дрожь эту вызывало радостное предвкушение драки, которой так жаждал наш пёс. Ну, а потом следовал резвый рывок в сторону жертвы, зазевавшейся собаки, которую наши крепкие приспособления – намордник, шлейка и поводок – спасали от острых клыков Дениски (почти всегда).
На прогулке наш булька играючи перегрызал стволы молодых берёзок. А на то, чтобы «перепилить» зубами ветвь толщиной сантиметров 10-15, требовалось ему лишь несколько минут. Он мог сокрушить любую собаку, на его счету уже числилось множество побед над самыми мощными псами микрорайона, самоуверенные хозяева которых по незнанию сами науськивали своих драчливых питомцев на Дэника. С собаками он разбирался жёстко и резко. Казалось, нет того пса, который сможет устоять против нашего бультика в драке. Радовало лишь, что к людям агрессии Дениска не проявляет, к двуногим он был равнодушен. И равнодушие это старались мы всячески в нём поддерживать. Нам и из-за собак проблем хватало с лихвой!
При этом дома Дэник становился совершенно другим: «игрушечным, плюшевым» бультерьером. Спал он смешно: не на боку и не на животе, как Флора, а прямо на спине с лапами нарасшарагу. Бывал Дениска сентиментален. В такие минуты он, подойдя ко мне, сидящему в кресле, клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени и закрывал глаза, а я чесал ему за ухом.
Ежедневно Дениска дарил мне букеты эмоций. Он делал жизнь мою интересней. Я восторгался им, я опасался его...
Всё рухнуло в последний день августа.

***

Подробнее о том, как бультерьер провёл то незабываемое лето в нашей семье, и о том, как и почему его хозяином стал я, расскажу позже.
Пока же вернёмся к «милашке» Карлосу. Очередная наша с ним встреча произошла 31 августа 1994 года. Последний день лета! Дату я запомнил, так как именно в тот день показывали по ящику торжественную церемонию проводов Западной группы войск из Германии. За пару дней до того между вторым и третьим этажами нашего подъезда был застрелен Тёмка Чирковских, тот самый Чирик – самый старший из нашей дворовой компашки, самый авторитетный. Развалившись на диване, я щёлкал каналы на ГДР-овском телевизоре Colormat и размышлял о том, кому вдруг понадобилось Чирика убирать. Варианты не находились. Разве что Карлос решил поквитаться. Но даже для самого жёсткого беспредельщика мстить до смерти за испачканные кроссовки – это уж слишком!
Прямая трансляция из Берлина началась в полдень, а к двум часам дня мне уже очень сильно хотелось вмазать. То ли сам факт ухода нашей армии из центра Европы на меня так странно подействовал, то ли странные действия Бориса Ельцина стали тому фактором? Я пялился в экран, не веря собственным глазам, даже в кресло ближе к телевизору перелез: «Не может быть! Да он же в уматинушку!»
Вот охранник успевает поддержать президента, чтобы тот не грохнулся с лестницы. Вот лидер государства российского заплетающимся языком толкает речь о том, как мы «...день в день, понимаешь, час в час…» Вот он, покачиваясь, неожиданно для всех направляется к оркестру Берлинской полиции; отобрав у опешившего дирижёра палочку, машет ей, что есть мочи. Но это лишь только начало! Вскоре, выхватив микрофон, к изумлению немцев, Ельцин затянет «Калинку» (хорошо – не «Катюшу»!), да так яростно, что у слушателей уши в трубочки скрутятся.
Я сидел с отвисшей челюстью, настолько нереальным казалось мне увиденное на экране! Первое, что пришло в голову по завершении трансляции: «Надо бы пойти пивка глотнуть. Конечно, родителям обещал, но… Раз уж сам президент наш на глазах всего мира так резвится, значит и мне чуток можно. Кто меня осудит?» В шаговой доступности от двери нашего подъезда находилось тогда сразу четыре питейных заведения. Принарядившись во всё самое лучшее, я направился в рюмочную «Привет».
Там-то всё и произошло! Случившееся в рюмочной «Привет» тем памятным днём уходящего лета мне ещё предстояло переосмыслить. И до сих пор воспоминания не дают мне покоя.

Глава вторая.

ПРОИСШЕСТВИЕ В РЮМОЧНОЙ

Выбрал я данную забегаловку, расположившуюся прямо в пристрое нашей девятиэтажки, не потому только, что до «Привета» было чуть ближе, чем до прочих «рюмок». Главная причина, по которой зачастил я в это заведение, – с недавних пор барменшей там работала девушка по имени Жанна. Та самая смуглянка-брюнетка, спортсменка-комсомолка-красавица, наша школьная королева, завоевать сердце которой я вознамерился.
Поначалу Жанна лишь коротко кивала при встрече, отвечая так на приветствия мне, как и прочим всем посетителям. Вскоре стала меня узнавать (как не запомнить спортивного парня, который заказывает в баре исключительно соки); здороваться начала, отвечать на вопросы, сама о всяких пустяках спрашивала; шутили с ней, в последнее время шутки мои становились всё откровеннее. Я нащупал тему, интересную ей – парашютный спорт, и бессовестно пользовался этим. О небесах, полётах, прыжках Жанна могла говорить долго – до тех пор, пока назойливые посетители бара не отвлекут. А я и сам, увлёкшись темой, кажется, верил уже в озвученное мной желание прыгнуть с парашютом.
Вечер лишь собирался с силами, и в зале рюмочной было пусто, тихо. Массивные деревянные столы и такие же мощные лавки готовились выдержать очередной вечерний марафон: наплыв посетителей не за горами. Я выбрал столик в дальнем углу – самое уютное, самое тёмное местечко, обычно его всегда занимали в первую очередь. Кружка, другая… Пара глупых шуток с дородной размалёванной барменшей, заканчивающей смену (Жанна вот-вот подойдёт). Давненько не пил! И собственно, ради чего воздерживался? Пенный напиток действовал слишком медленно, а мне хотелось до прихода зазнобы чуток язык развязать. Пришлось шлифануть ста граммами сорокоградусной. Снова пивасика заказал. Тут-то и появился он.
Словно атомная субмарина, всплывшая, откуда ни возьмись, посреди пруда в Гагаринском парке, – материализовался в дверях забегаловки Карлос. Будто необхватный баобаб посреди саванны, возвышался он над пустыми столами, облачённый в свой знакомый до боли огромный чёрный кожан. И те самые солнцезащитные зеркальные очки – они торчали где-то под потолком, на его макушке.
В довольно просторном зале забегаловки стало сразу же как-то тесно. Вдобавок ко всему одного взгляда на громилу хватило, чтобы понять: он пьян сегодня пуще Е.Б.Н.! Неожиданно захотелось мне куда-то выпорхнуть, может свежим воздухом подышать, но знаете, есть такая присказка: «Жадность фраера сгубила». Жаль было оставлять почти полную кружку, вот и утешился подлой мыслишкой: «Сижу себе тихо, авось пронесёт». Не пронесло!
– Какого рожна забыл тут?
Хрипящий раскатистый бас заставил мои глаза оторваться от плавающей в кружке пены, причудливо шевелящиеся пузырьки которой я так усердно разглядывал.
– Да... в общем... это...
Карлос опустил своё грузное тело напротив. Следующие несколько секунд я молча наблюдал, как моё пиво вливается в бездонное чрево великана. Я видел жирные небритые щёки, выпирающие по бокам из-за быстро пустеющей кружки. Видел кадык, ходящий по широченной шее вверх-вниз. Слышал булькающие звуки. Испугаться не успел. Карлос грохнул пустой  кружкой о стол, затем небрежно толкнул её ко мне и выразительно посмотрел вначале на кружку, затем на барную стойку.
«Посылает меня за пойлом! Вот дерьмо, с минуты на минуту подойдёт Жанна, а я типа тут шестерю!» – выдавив улыбку, сделал вид, что не заметил этого наглого барского взгляда. «Надо срочно смываться!». Тут Карлосу, видимо, надоело ждать. Негодуя на меня за непонятливость, громила надвинул зеркальные очки на глаза и рявкнул:
– Ещё! Сгоняй по-бырому! Я не напился!
Его словечко! «По-бырому» – значит по-быстрому. Лень, видать, Карлосу лишние буквы выговаривать. Позориться не хотелось, я собирался соврать, что денег, мол, нет (ничего более путного на ум не приходило). Но Карлос, словно предугадав мои отмазки, такую выразительно зверскую рожу состроил, что деньги сразу «нашлись».
«Не напился он! Конечно! Что для такого проглота неполная кружка?» – размышлял я, дожидаясь отстоя пены, при этом глупо улыбаясь барменше. Раздалась громкая трель, Карлос вытащил из кармана чудо техники – радиотелефон и принялся орать на собеседника в трубку. «Крутой, гад! Аппарат такой дороже машины, поди, стоит... Сейчас отдам ему пиво и валю на фиг отсюда, пока Жанна ещё не пришла!» Поставив кружку перед хмельным бандюганом, я между делом взглянул на часы. Уже раскрыл рот, собираясь «откланяться», но Карлос опередил:
– Сядь! Не дёргайся! Время детское!
Он бросил небрежно на стол массивную чёрную трубку размером с кирпич с торчащей стальной антенной. Радиотелефон, лежащий как бы между делом на столе, обозначал всем и каждому статус его владельца не хуже золотой цепи толщиной в палец на шее.
– Но... я уже... опаздываю... – промямлил я. А в голове мелькнуло: «Слишком легко хотел отделаться. Такому палец дашь – а он тебя целиком!»
– Базар есть, сядь!
Нехотя приземлился. Сто раз пожалел я к тому моменту о том, что решил в этот день последовать примеру нашего уважаемого президента. Карлос же, как ни в чём не бывало, потягивал пиво, начинать разговор он не спешил. Уже и барменша сменилась, теперь за стойкой крутилась Жанна, бросая время от времени короткие взгляды в нашу сторону. Гадала, наверное, почему я веду себя как-то странно.
«Как же быть? Сделать вид перед Жанной: типа, я с Карлосом тут на равных сижу, такие мы два корефана, пивком балуемся. Может, и прокатит такой вариант?» Торчать тут в компании Карлоса мне хотелось меньше всего, но что делать? Я постарался принять как можно более непринуждённый вид, чуть развалился за столом. Похоже, Карлосу это не понравилось. Кажется, он посчитал эти движения наглостью с моей стороны. Громила опорожнил тару и, по обыкновению грохнув посудой об стол, рявкнул:
– Водки неси, – возведя затуманенные зенки к потолку, задумчиво почесал огромной пятернёй волосатую шею и добавил:
– Пельменей двойную с бульоном!
Жанна, в ожидании посетителей протиравшая посуду, так и застыла с тряпкой и кружкой в руках. Под недоумённым взглядом её готов был я провалиться сквозь землю. Сгорая от стыда, я чуть подался к Карлосу и тихим голосом, так чтобы до Жанны не долетало, начал:
– Слушай, Карлос, брат, на нулях я, с бабками напряг, да и пора мне двигать…
– Я те двину щас! В лобешник! Кули в бар без бабла припёрся? Пятнадцать минут тебе, чтобы бабки найти! Пшёл!
У Жанны челюсть отпала. Она смотрела на меня каким-то другим потухшим взглядом. Что же прочёл я во взгляде этом? Презрение! Или почудилось мне? Я представил приборчик, показывающий уровень моего авторитета: красная стрелка на этом измерителе быстро опускалась. Как же остановить падение? Я вновь придвинулся к Карлосу и, поглядывая в сторону барной стойки, тихо-тихо заговорил:
– Карлос, брат, сегодня не получится; давай, в другой раз тебя угощу.
Громила, чтобы проследить за моими взглядами, всем корпусом медленно развернулся. Обнаружив за стойкой красавицу-смуглянку, кажется, чуть обмяк. Но в следующую секунду зарычал на неё:
– А ты, шалава, кули зыришь? Пива налей, музон вруби, а то сидим тут, как на кладбище! Да пельмени вари, двойную с бульоном! Фраерок вернётся – рассчитается, – и, кивнув на меня, добавил:
– Сегодня у нас за его счёт гулям!
Так и сказал: «гулям»; ещё одно словечко из его фразеологического набора. «Гулям» – это пьянка, гулянка по Карлосу.
Даже из дальнего угла, где мы сидели, видно было, как задрожали Жаннины губки. То ли от негодования на хама задрожали, то ли от презрения ко мне; скорее всего – и то, и другое! Красная стрелка на моём «измерителе авторитета» колебалась теперь напротив циферки «0». Нужно что-то делать, но зад мой, словно намазанный клеем «Момент», прирос к лавке; я не мог его оторвать, не мог так вот запросто встать и уйти. Липкий страх парализовал разум, не давая шансов ярости, закипавшей где-то на самом-самом донышке души, вырваться на поверхность.
Карлос, меж тем, поманил пальцем. Я нехотя придвинулся, видя своё жалкое отражение в его зеркальных очках, за стёклами которых угадывались поросячьи глаза, полные злобы. В гробовой тишине Карлос прохрипел:
– Кули расселся? Время тикает! – и, выпустив мне в лицо громкую вонючую отрыжку, заржал. Отрыжка эта, словно пощёчина, взбудоражила меня. Кулаки сжались. Мгновенно вскипев, я вскочил и открыл было рот, чтобы высказать жирному мастодонту всё, что о нём думаю… Но тут во всю мощь здоровенных колонок в баре загромыхала музыка. Ирина Аллегрова «решила допеть» неоконченную накануне песню:
… мальчик молодой!
Все хотят потанцевать с тобой,
Если бы ты знал женскую тоску
По сильному плечу.
Младший лейтенант…
Сквозь режущий перепонки мелодичный грохот и пляску лучей светомузыки, провожаемый брезгливым взглядом красавицы-барменши, шёл я пустым ещё залом к выходу. А императрица российской эстрады всё надрывалась:
…бередит сердца:
Безымянный палец без кольца,
Только я твоей любви ни капли не хочу…

***

Вывалившись на «свежий воздух», свежести не ощутил. Пивной утробный дух отрыжки бандюгана крепко прилип к моему лицу. Нужно было, как минимум дважды с мылом ополоснуться, чтобы смыть с себя это дерьмо! Я шёл домой, а мозг всё бередила эта прилипшая мелодия – песня о молодом мальчике с бирюзовым взглядом.
Вспомнилась прошлая осень: как сидели с друзьями в «Спутнике», отмечая мой приход из армейки. Как тащил тогда Карлос через переполненный зал ресторана под аккомпанемент этой же самой песни высокого худого старика к выходу. И пихал того старика Карлос сквозь прыгающую веселящуюся толпу к дверям так, что видно было – старику несдобровать, разборка намечалась нешуточная. Старик этот напомнил мне тогда одного из попутчиков (кажется, иностранца), с которыми добирался на поезде из Москвы, когда ехал на дембель. Может, это он самый и был, мой попутчик, но в то время я таким мелочам особого значения не придавал.
Пыл поутих. Направляясь домой, я размышлял: «Что же делать-то? Капуста, конечно, найдётся. Но с фигов ли я ему должен? Да и принеси я ему на водяру с пельменями – дело на этом не кончится. Он же, сволочь, продолжения потребует! И не вернуться – нельзя, точно на счётчик поставит. Не вернуться – это косяк. Возвращаться нужно по-любасу! И как-то отмазаться, чтоб не платить. Эх, раньше надо было думать. В самом начале наезд пресекать хоть и сложно, но всё ж проще, чем после выбарахтываться. Пиво не надо было ему покупать! Или нет, ещё раньше. Когда он моё пиво хапнул – тогда и нужно было его окоротить. Сразу! Ну, получил бы по шее пару раз – на этом всё и кончилось бы. А сейчас сложнее. Сейчас я вроде как подписался. Хотя… с фигов ли?!»
Вокруг столика у подъезда тусовалась весёлая компашка – наши дворовые пацаны, человек восемь. Они пили водку, развлекались, как могли, анекдоты травили. Жизнь продолжается; ну, мочканул кто-то Тёмку Чирковских позавчера, что теперь? Я поздоровкался, и мне протянули стопарь. Недолго думая, замахнул. Крякнул, занюхав печенюшкой, и протянул стопарь за добавкой. Пацаны, удивившись, плеснули. Повторив процедуру, огляделся. Среди двадцатилетних остолопов увидал белобрысого паренька, лет на шесть-семь младше остальных.
– Он что тут делает?
– Да это Федька-плясун. Не знаешь его?
Я знал, конечно, нашего филейского дурачка. Не то, чтобы совсем ненормальный парнишка, нет, но с некоторым всё-таки прибабахом. Любитель русских народных танцев, а по уму – первоклассник.
– Не наливаете ему? – оглядел я приятелей. – Смотрите, мал он ещё!
– Да что ты! Спровадить его пытаемся. Плясать вот собрался опять, да мы отговариваем: вдруг бабки снова ругаться придумают.
Кивнув, я быстро двинул к подъезду. Услышал долетевшее сзади:
– А что случилось? Что стряслось? Какой-то ты напряжённый!
Ехал в лифте, а перед глазами стоял ненавистный Карлос. «Вот докопался, гад! Что у него, денег нет? Есть, конечно! Просто именно докопаться ему и нужно!»
От выпитого голову чуть кружило. Зайдя в квартиру, отогнал бросившуюся лизаться Флору, быстро переоделся. Надел что похуже; марать, рвать – не жалко. «Думает, шестёрку нашёл? Ещё и подоить решил! Да пошёл он!» Деньги (которые у меня с собой вообще-то были) оставил дома. Снял и часы (папин подарок), и серебряную цепочку (мамин подарок). «Это моя проверка на вшивость. Надо драться!» Но как драться с таким амбалом? Шансов ноль!
Выдвинув ящик кухонного стола, окинул взглядом ножи. Их было много разных: короткие и длинные, острые и не очень. «Не годится! Что я ножиком кухонным ему сделаю? Самое больше – царапну слегка, тогда он меня в момент укокошит, не вспомнив даже, что требуется вначале рассказать, почему его Карлосом прозвали!» С ножом против такого громилы катит только одно – сзади подкрадываться и резким отточенным движением глотку ему резать. Но это легко на словах, а на деле… я ж не профессиональный живодёр, движения не оттачивал – не получится у меня. Да и вообще убийство, срок – всё это как-то не входило в мои планы. Даже затуманенный алкоголем мозг хоть немного, но соображал. Я задвинул ящик с ножами.
«Нужно драться, нужно просто накостылять ему хорошенько и сразу в бега, а там уже видно будет. Варианты разные есть. Небось, выкружу как-нибудь!» Отворив дверцу кладовки, вытащил на свет большой чёрный чемодан. Щёлкнули железные замки, открылась со скрипом крышка. Запустив руки поглубже в отцовский инструментарий, извлёк я из чемодана длинную (сантиметров восемьдесят) титановую монтировку. Разогнувшись, поднял её в вытянутой руке и внимательно осмотрел. Она блестела на свету своим холодным стальным блеском: лёгкая, прочная, прямая, с чуть загнутыми краями. Край, оказавшийся сверху – на самом кончике раздваивался. «Идеальная вещь, чтобы гвозди драть! Возможно, увидав, что я настроен решительно, он и отступится». Хотя, зная Карлоса, верил в это с трудом.
Я представил, как замахнувшись, со всей дури наношу монтировкой удар по чугунной башке с зеркальными очками, но Карлос перехватывает мою руку с инструментом, выворачивает её больно, монтировка падает…
И тут взгляд мой упал на вышедшего в прихожую бультерьера. Он зевнул равнодушно, глянув на металлическую палку, почесал задней лапой рёбра. Не сводя глаз с Дэника, я присел и убрал монтировку обратно. Некоторое время смотрели мы друг на друга, затем я протянул руку, и пёс подошёл.
– Ну что, Денис Даймондович, говорят, драться любите? Собак значит, дерёте, а пьяного орангутанга не слабо завалить? – я погладил короткую шерсть на его холке. – Пора, пора, дорогой, свою краюху хлеба отработать!
Вместо ответа пёс вновь равнодушно зевнул. Отыскав буковую дощечку для разжимания челюстей, пристегнул к ошейнику поводок, и мы вышли из квартиры. Кожаный толстый намордник и шлейка остались на сей раз висеть в прихожей на гвоздике. В лифте попалась соседка – пожилая тётка с верхнего этажа. Внимательно осмотрев бультерьера, она изрекла:
– Какое злое лицо у вашей собаки. И страшное.
– Лицо? Страшное? Да это он вам ещё улыбается, – рассеянно брякнул в ответ.
Честно скажу: я опасался. Если бы Карлос был собакой – как говорится, no problems: с собаками Дениска разбирался на раз – «быстро и элегантно». Но с людьми… Мы же его не обучали бросаться на человека; напротив, всячески поддерживали миролюбивое, а точнее – равнодушное в отношении людей поведение. Кто ж знал, что наступит такой час, когда придётся науськивать пса на двуногого?
С Дэником я прошёл мимо толпы выпивших пацанов. Федька-танцор всё же добился своего. Плясал прямо у столика, а пацаны весело хлопали, улыбаясь. Им было не до нас.
Мы вошли в грохочущий музыкой бар. На сей раз надрывался во всю ивановскую Володя Пресняков. И песня как по заказу:
Ночь безлунною была, тихой, как погост.
Мне навстречу ты плыла в окруженье звёзд
Ах, какой ты юной была
И с ума мне сердце свела…
Карлос сидел там же, где я его и оставил: за дальним столиком в углу, спиной к выходу. Трескал свои пельмени, только щёки, торчащие из-за ушей, ходуном ходили. Я удивился, что в баре по-прежнему пусто (после узнал, что заходившие завсегдатаи заведения, завидев за дальним столиком широкую Карлоса спину, сразу смекали: сегодня сподручнее направиться в другую «рюмку»; сматывались). Пресняков продолжал зажигать:
Стюардесса по имени Жанна,
Обожаема ты и желанна.
Ангел мой неземной, ты повсюду со мной...
Жанна увидела меня и ободрилась. Ещё бы! Видок у меня был решительный, боевой. Я предстал перед Жанной выряженный в пятнистую афганку, на ногах – мощные берцы. В правой руке – поводок с бультерьером, в левой – заточенная буковая доска. Как говорится, готов наказать хулигана! Жанна тогда ещё и не догадывалась, насколько опасен этот «хулиган» в кожане, жующий пельмени. Я подал ей знак, и новомодный хит оборвался на полуслове: 
Стюардесса по име…
Кашлянув, я закончил за Преснякова:
– … по имени Жанна!
Резко установившаяся тишина оглушила. Я выразительно глянул на Жанну; она, поняв всё, вышла в подсобку. Карлос, медленно развернув корпус, поднял очки. Он всё жевал, и его чавканье резало слух. Надо же, как тщательно перемалывает корм! Наконец, проглотив пельменину, бандит прорычал:
– Опоздал, сучара! Я тебе сколько минут давал? То-то! Бабки гони!
А на пса и на мой «решительно-боевой» видок – ноль внимания! Я приподнял тогда деревяшку, чтобы он обратил внимание хоть на неё.
– Это ещё что за хрень? Валюта у нас, конечно, деревянная, но не настолько! – довольный шуткой, Карлос, вновь отвернувшись к дымящимся пельменям, бросил через плечо: – Рубасы гони, а палку эту своей шавке в дупло между булок забей!
Говорят, что лучшая оборона – это нападение. Всё верно. И я перешёл к «лучшей обороне»:
– Спрашиваешь, что за хрень? Так я тебе отвечу, – я слышал свой голос (слегка дрожащий) как бы со стороны и не верил собственным ушам – не ожидал от себя, что способен на наглость такую. Мысль промелькнула: умирать так с музыкой! Вслух же продолжил:
– Это специальная буковая доска для разжимания челюстей данного бультерьера. Кстати, сила сжатия евошних челюстей – двадцать девять атмосфер, если ты понимаешь, о чём я. Доска острая с одного края. Это чтобы удобнее было её псу в пасть меж зубов засовывать. Без доски, без этого рычага, разжать ему челюсти – дохлый номер. Взгляни, пожалуйста, на его зубы. Этот пёс будет работать ими, как бензопилой, пока кость не перепилит. На это ему потребуется минут десять-пятнадцать, по крайней мере, ствол дерева он за это время перегрызает. Вот я и мозгую: пригодится сегодня мне эта дощечка или нет.
Закончил тираду слегка ошалевшим. «Это что? Это я сейчас Карлосу угрожал!? Похоже, я спятил!» Ладони вдруг стали влажными. Алкоголь, бурлящий по венам, не помогал. Предательская дрожь в коленях…
Карлос, по-прежнему сидя ко мне спиной, жевал очередную пельменину. Я начинал сомневаться – дошло до него то, о чём я долго так распинался? А если вдруг «не дошло» – может, оно и к лучшему! Наконец, отложив ложку, бугай медленно развернулся. Одного взгляда хватило, чтобы понять: дошло! Но все мои угрозы для Карлоса – пустой звук. А сам факт того, что какой-то сопляк смеет его величеству угрожать, разозлил бандюгана, да так, что это не злость была уже, а ярость дикая. В эту секунду я пожалел о своей глупой затее – пугать Карлоса (уж лучше надо было сразу нападать без предупреждения, раз решился). Его лицо стало пунцовым, правая рука медленно потянулась за пазуху. В гробовой тишине я услышал хриплый бас:
– А знаешь ли ты, мразь, почему меня прозвали Карлосом?
«Вот дерьмо! Кажется, он меня сейчас грохнет!» – я глянул на Дениску и обнаружил его скукожившимся, завалившим голову на бок, дрожащим, словно осиновый лист на ветру. Но я-то знал уже, что сие значит! А Карлос не знал. Он видел перед собой трусливую шавку. Он, сердешный, полагал, наверное, что собака на пару с хозяином сейчас обосрутся от страха. Впрочем, я-то, надо признать честно, недалёк был от того, чтобы в штаны наложить. Но до того лишь момента, пока не увидел Дениску-Охотника! А как увидел – взбодрился и ответил чуть нагловато:
– Слушай, Карлос, ты, наверное, считаешь историю эту про своё погоняло увлекательной, но мне она как-то по барабану. Давай договоримся: расходимся миром, и никто из нас никому ничего не должен.
– Ша! Ты, сучара, по жизни мне теперь должен! – обалдевший от моей наглости Карлос, вытащил обратно из-за пазухи пустую руку, чтобы помочь ей поднять свою массивную тушу. Опёрся рукой о стол, вставая. В это мгновение Дэник молча бросился на врага. Я не держал бультерьера.

***

Когда тащил домой озверевшего, рвущегося обратно в рюмочную Дениску, прохожие оборачивались. Окровавленный, разъярённый бультерьер – зрелище не для слабонервных! На белой шерсти багряная кровь смотрится дюже эффектно! Злая акулья морда, широкая грудь его, передние лапы пса, отчасти даже спина – всё было перепачкано кровью. Крови было много. И вся эта кровь – кровь Карлоса!
С большим трудом тянул я рассвирепевшего бультерьера вдоль улицы Дзержинского к углу дома, чтобы скорее свернуть во двор. Завывая сиреной, мимо нас протарахтел серый УАЗ-буханка с красными крестиками по бокам. «Скорая помощь» оказалась на сей раз действительно скорой. Сейчас и ментовская прикатит! «Быстрей же, сматываться надо, быстрей!»
Очутились в квартире, и первым делом я затащил Дэника в ванную. Включил тёплый душ (купаться в холодной воде бультерьеры не любят). Кровь Карлоса, смываемая струями, медленно утекала в канализацию. Я тупо пялился на эту красную субстанцию, тёкшую не так давно по венам моего врага. А перед глазами всё стояла та страшная картина: Карлос, валяющийся на полу забегаловки, вопящий от боли. И грызущий его бультерьер! Зажмурив глаза, проигрывал я случившееся в рюмочной с самого начала.
Итак, Карлос допустил одну большую ошибку. Оставив за пазухой пистолет, он вытащил пустую руку, чтобы подняться, опираясь ею о стол. Тут-то Дениска и бросился в атаку. Вначале бультерьер врезался в ту самую руку, но неудачно – рукав толстого кожана помешал ухватиться за плоть как следует. Поднявшийся во весь рост Карлос стряхнул пса, пнул его мощно, так что Дениска на метр отлетел. И вновь бандюган сунул руку за пазуху. А дальше – всё! В следующее мгновение бультерьер вцепился (на этот раз мёртвой хваткой!) Карлосу между ног. Вгрызся ему туда, орудуя зубами, сжимая и перемалывая мясо, давя через клыки и резцы всеми своими двадцатью девятью атмосферами.
Пёс кромсал и кромсал моего обидчика. Рвал, грыз, пилил, всё глубже и глубже врезаясь Карлосу в промежность. Похоже, от дикой боли Карлос позабыл не только о пистолете, он позабыл обо всём. «Охренеть! – мелькало в моём сознании, – да он ему сейчас всё там выдерет!»
Кровища хлестала, брызги (слюна пса вперемешку с кровью бандита) разлетались по сторонам. Я почувствовал что-то липкое на подбородке. Проведя по нему, обнаружил на руке багряные разводы. Тупо смотрел я на испачканную ладонь под ужасный аккомпанемент: клацающие челюсти, рычание, чавканье. А тут ещё завалившийся Карлос, дёргаясь на полу, словно его било током, начал вопить. Как он орал! Этот хрипяще-завывающий визг-вой шокировал меня едва ли не больше, чем само зрелище кастрации человека собакой.
Как отцеплял бультерьера от палача, ставшего неожиданно для самого себя жертвой – почти не помню. Сколько времени мне на это потребовалось? Скажу лишь одно: буковая доска, конечно, пригодилась, без доски бы вообще никуда. Но чтобы засунуть её меж собачьих зубов – тут пришлось мне изрядно помучиться! Карлос, валявшийся на полу, словно кит, выброшенный штормом на берег, всё ж таки в эти минуты мучился гораздо сильнее! Помню, глянув, бандюгану меж ног, содрогнулся – разодранные штаны вперемешку с кровавым месивом – меня замутило так, что колени ослабли, и я еле удержался на ногах…
Закончив помывку, вытащил ставшего вновь белоснежным бультерьера. Внёс моего спасителя торжественно на руках в гостиную, аккуратно поставил на пол. Пёс обрызгал меня, отряхнувшись, как всегда, до того, как успел я накинуть на него собачье полотенце. «И почему я никогда не вытираю его прямо в ванной?»
Чистый и свежий бультерьер почему-то вызвал в воображении образ хирурга-маньяка в белом халате. Только вместо скальпеля у нашего хирурга имелось другое орудие – острые зубы. Но на сей раз небольшую медицинскую операцию должен был провести я. Достав щипцы и перекись водорода, начал выдёргивать из морды «хирурга» засевшую занозину. Р-р-раз! И острая щепка выдернута из губы. Я поднёс ватку с перекисью к такой страшной и такой уже родной Денискиной морде. Пёс показал зубы.
– Да ладно! – удивился я. – На хозяина рыпаться – себе дороже!
Улыбаясь, по-свойски, вновь попробовал обработать рану. И услышал низкий тихий утробный рык. Краем глаза заметил, как тревожно навострила уши Флора, наша домашняя овчарка.
– Ты чего, братец, попутал что-то? Я твой хозяин, лечу тебя. А это перекись! – я сделал движение рукой с ваткой к морде бультерьера, но в десяти сантиметрах от пасти рука сама остановилась. Пёс не рычал, не показывал теперь зубы, а как-то скукожился самую малость, да и голову на бок чуток завалил. Флора, спешно поднявшись, бочком-бочком выпорхнула в коридор.
Что чувствовал я в это мгновенье? Помню, мелькнуло в голове: «Я один здесь в квартире, и челюсти Денискины разжимать некому». Тут же, отдёрнув руку, я, как ни в чём не бывало, молвил:
– Ладно. Не хочешь – как хочешь, хозяин – барин.
Стараясь сохранять видимость спокойствия, вышел из комнаты. Сердце колотилось так, словно я только что из пасти аллигатора вырвался. «Может, это сцена с Карлосом на мои нервы так сильно подействовала? Хозяин – барин. Но хозяин-то, по идее, здесь я. Или уже не так?»
Когда Дениска следующим вечером, гуляя на пустыре,  навалил в траву (простите за подробности) кучку дерьма, пришёл мне на ум непрошеный вопрос: «Чем же ты покакал, дружок? Переваренной плотью Карлоса?»
А на похороны Тёмки Чирковских я не ходил.

Глава третья.

СЛАВНЫЙ ТАБАЧОК КРОКОДИЛА ГЕНЫ

Минула неделя, каждый день которой тянулся бесконечно медленно. Первое время на Филейке, кажется, все только и делали, что обсуждали происшествие в рюмочной. С некоторым азартом обсуждали: ведь в истории, бурно так начавшейся, финальная точка ещё не поставлена. Карлос, отлёживаясь в больнице, быстро шёл на поправку. Стать прежним Карлосом-сверхбеспредельщиком он уже никогда не сможет, но даже Карлос-инвалид опасен – это я понимал чётко. Опасен вдвойне, втройне! Ведь вся его злоба, весь его чёрный потенциал, вся ненависть будут отныне направлены только лишь на меня (ну, и на Дениску, естественно) до тех пор, пока он нас не уничтожит.
Дэнька меж тем вновь превратился в «плюшевого» бультерьера. Так же как раньше спал он прямо на спине с лапами нарасшарагу. Так же как раньше забирался на кресло сзади меня, когда я ел и, усевшись на задницу, высовывал морду из-за моего плеча, провожая взглядом каждую ложку, отправлявшуюся ко мне в рот, ожидая, когда и ему обломится кусочек, и, дождавшись, с громким чавканьем проглатывал его. Всё так же время от времени подходил он ко мне, сидящему в кресле, подходил в ожидании ласки и клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени, и закрывал глаза, когда я чесал ему за ухом. Такое проявление чувств было, конечно, очень милым жестом с его стороны, но в памяти тут же неизменно всплывала ужасная сцена в «Привете»; ведь те самые клыки и резцы, изуродовавшие Карлоса, находились в эту минуту всего в десяти сантиметрах от моего хозяйства.
Родители, не на шутку перепугавшись, умоляли меня написать заяву в милицию. Но, во-первых, Карлос, даже будучи растерзанным бультерьером, никаких заяв писать не стал. Хотя тут всё ясно – бандиту заявы писать западло, не по понятиям. Карлос, несомненно, сам решил меня покарать, да так, что любое ментовское наказание – счастьем покажется! Но, тем не менее, просить помощи у ментов я не хотел. Сейчас-то я чуть ли не «герой дня» у нас на районе, а напишу заяву – все филейские пацаны махом от меня отвернутся.
Ну, а во-вторых, даже если представить такое… что я должен был заявить? Ведь это мой пёс изуродовал человека, а я ещё и жалуюсь на пострадавшего? Рассуждения о том, что Карлос хотел меня замочить, что он, возможно, собирается мне отомстить – к делу ведь не пришьёшь! «Вот грохнут вас, тогда приходите!» – лишь только такого ответа и можно было ожидать в те «весёленькие» времена от наших доблестных правоохранителей.
Но нужно ведь что-то придумать! Брат решил помочь: устроил мне стрелку с Геной – своим одноклассником, бандючком, в то время «идущим в гору» в криминальных кругах Кирова. Карлос ведь и среди братвы кое-кому перешёл дорогу. Слыхал я, что многие бандюганы не скрывали злорадства, узнав, что Карлоса можно теперь спокойно отправлять в гарем какого-нибудь султана на должность старшего евнуха.
Условием Гены было встретиться, как он выразился, «тет-на-тет». Я так и не удосужился спросить: Гена – его настоящее имя или погоняло, но на известного крокодила из мультика Гена и вправду походил своей вытянутой мордой лица. Сидя в том самом «Привете», за тем самым столиком, на лавке, не остывшей ещё толком от задницы Карлоса, я изливал душу:
– Ума не приложу, как быть. Карлоса выпишут через пару недель, он же меня сразу прикончит. Мне что, в бега можно уже прямо сейчас подаваться?
– Ну, прямо сейчас не обязательно, можно и обождать, – посмеиваясь, отвечал Гена. – Сам же сказал: пара недель. А кроме этого борова ты со своим бультерьером на куй никому не нужен.
«Крокодил» Гена оказался законченным трезвенником. На столе красовалась литровая банка сливок. Но пил их один только Гена, в меня же не лезла жирная эта бурда. Заказав грейпфрутовый сок, я размышлял вслух:
– Пара недель… Пара недель… Что-то в бега не особенно хочется.
– Два варианта у тебя, – Гена улыбался во всю свою крокодилью пасть. – Либо в бега, либо, ха-ха, если не слабо – самому Кастратоса замочить.
– А чего тут смешного? Лично мне – не весело! Как-как ты его назвал?
– Карлос – в прошлом, ха-ха! Кастратос – такое теперь у него погоняло! Сам он стал чуток короче, а погоняло – чуток длиннее!
– Ага, а в лицо ему сказать это сможешь? Давно ли у всех коленки тряслись лишь при упоминании о нём?
Неожиданно Гена резко ухватил меня за ворот и, притянув ближе к себе через стол, прошипел в лицо:
– А ты, похоже, и сейчас трясёшься, как заяц!
– Метёлки убери, – ответил я, кое-как сумев выдержать Генин взгляд.
Если честно, меня и вправду потрясывало. Победа над Карлосом, конечно, прибавила мне авторитета среди братвы. Но все кругом понимали – то была лишь первая серия, а чем вся фильма закончится – об этом не знал никто. Всё же Гена послушал меня, убрал руки, а затем как ни в чём не бывало, продолжил:
– Времена меняются! Ты разве не просёк? Мы теперь уже не те! И боров этот, благодаря твоему бультерьеру, уже не тот, – щёлкнув металлической зажигалкой, «крокодил» раскурил длинную чёрную сигаретину и выпустил по направлению к барной стойке ровный строй сизых колечек. – Есть, конечно, ещё и вариант № 3, но ты вряд ли на него согласишься.
Я глянул вслед уплывающим кольцам. За стойкой суетилась новая барменша. Жанна, не пожелав оттирать со стен багрово-красные брызги, уволилась на следующее утро после той мясорубки.
– Что ещё за вариант № 3? – принюхиваясь к табачному дыму, я впервые не морщился. – Странные у тебя сигареты. Дашь попробовать?
Усмехнувшись, Гена пододвинул серебряный портсигар, лежащий на столе рядом с массивным чёрным радиотелефоном, и я закурил. До этого случая я, конечно, пробовал курить – в школе баловался, в армии как-то ради интереса. Всегда табачный дым вызывал во мне неизменное отвращение, но не в этот раз. Я с удивлением втягивал в лёгкие отраву, и – странное дело – на душе становилось легче. Гена посмеивался надо мной:
– Ха-ха! Итак, вариант № 3! Завязываешь со своими долбаными грузоперевозками и идёшь к нам в бригаду.
– Охрана грузов, – поправил я Гену. – По понятиям вашим, я же, типа, мент наполовину. Не стрёмно?
– Да насрать! У нас в бригаде ГАИ-шник бывший работает, а ВВ-шников бывших и вовсе двое. Лично мне – до звезды! Парень ты шустрый, раз самого Карлушу смог так уделать. И бультерьерчика твоего, само собой, на работу примем. Работка-то для него найдётся! Про зубы его, знаешь, сколько сейчас в городе разговоров? Тут и утюг раскалённый к груди прикладывать не понадобится, и включённый паяльник в задний проход вставлять не придётся – любой коммерс, зная историю Карлоса, при виде твоего пёсика сам на блюдце голубом бабосики притараканит!
Громкое пиликанье оборвало агитационную речь Гены. Вытащив из кармана пейджер, он, беззвучно шевеля губами, прочёл сообщение. Тут же, набрав номер, Гена принялся орать в телефон так, словно его собеседник находится где-то в Котельниче. Я протянул руку к стакану с соком.
«Надо же, крутой! Пейджер, телефон – всё при нём!» – думал я, глядя, как из пепельницы к потолку от не затушенных до конца бычков медленно тянутся две тонкие струйки сизого дыма. Медленно тянулся горьковатый сок через трубочку, медленно тянулось время, медленно тянулась из колонок тоскливая песня:
Дым сигарет с ментолом.
Пьяный угар качает.
В глаза ты смотришь другому…
Я быстро соображал. Согласившись на вариант № 3, я получил бы твёрдую защиту от Карлоса. Это мне нравилось. Но в бандиты идти не хотелось. Лишь несколько месяцев назад считал я профессию рэкетёра делом азартным, весёлым, лёгким. А теперь – нет! Лёха, мой доармейский кореш, отправился отдыхать на нары вместе со всей своей бригадой. А давно ли прямо из нашего подъезда отправился на тот свет Тёмка-Чирик?
Но это лишь одна сторона проблемы. А вторая, о которой я раньше и не задумывался – бандиту надо ведь бить людей. Да-да! Как бы глупо это не звучало. Не просто бить и запугивать, а красть, пытать, унижать людей. Убивать?! И не всегда этими жертвами становятся только лишь жадные барыги. Да пусть хоть одни только жадные барыги! Но ведь и у жадных барыг есть родители, жёны, дети. Они-то в чём виноваты?
Видя отсутствие энтузиазма в моих глазах, Гена начал собираться: допил свои сливки, сложил в карманы чёрный телефон, железную зажигалку, серебряный портсигар.
– Ладно. Думай. До выписки Карлоса время есть у тебя ещё: недели две-три. Но и не тяни – стрелки тикают! Надумаешь – звони, телефон теперь знаешь…
– Подгонишь ещё сигаретку? – неожиданно для себя спросил я.
– Запросто, держи. – Серебряный портсигар, вынырнув из кармана, распахнулся у меня перед носом.
– Благодарю, – я рассмотрел вытащенную сигаретину: полностью чёрная, без надписи, без фильтра; никогда не видел таких. – Что за марка?
Гена лишь плечами пожал, да ухмыльнулся загадочно:
– Не стоит благодарностей. Дерьма этого у меня навалом. Звони – ещё получишь.
Угостив меня огоньком, Гена вышел из бара. Я курил и думал: «Как странно, только что ведь целую сигарету издзобал. Раньше меня бы стошнило, теперь же вторую подряд тяну и… хочется!»
А солист группы «Нэнси» всё тянул свой унылый хит:
Завтра я буду дома,
Завтра я буду пьяный,
Но никогда не забуду...
Вернувшись со стрелки, я прилёг и тут же вырубился мёртвым сном впервые за эту неделю. «Завтра» было тяжёлым! Очухался рано утром. Башка раскалывалась на мелкие кусочки. Сушняк – ровно с хорошего бодуна. Кое-как добравшись до ванной, сложил ладони корабликом; пил и пил холодную воду прямо из-под крана; затем, сунув под струю голову, стоял так несколько минут. Малость полегчало, но очень хотелось курить.
Приковыляв к ближайшему ларьку, купил жёлтую пачку с верблюдом и спички. Долго пытался добыть огонь трясущимися руками. «Надо было покупать зажигалку, экономист!» Наконец, сломав пару спичинок, кое-как прикурил. Тут же меня чуть не вывернуло наизнанку! Так паршиво я себя ещё никогда не чувствовал! Я очень хотел курить, но не мог: кишки ходуном ходили. «Может, позвонить крокодилу Гене? Не такой он и добрый, этот аллигатор. И... странные у него сигареты!»
Вместо этого я позвонил в клуб собаководов. После обеда позвонил, когда чуток пришёл в себя.
– Заберите Дениску… Юденича вашего… Даймонда… как там его…
– Понимаете ли, мы в кугсе того, что случилось, – женский картавый голос неприятно щекотал правую перепонку. – Пса, конечно же, надо бы как-то у вас забгать. Но, знаете ли, в Кигове у нас его сейчас точно никто не пгимет. А чтобы подыскать вагианты в дгугом гогоде – на это понадобится ведь какое-то вгемя, вы ж понимаете…
– Да его прикончат скоро, если не заберёте!
– Жаль пса, конечно. Так ведь и нам, пгедставьте себе, пожить ещё хочется…
Грохнув трубкой об аппарат, я уставился в зеркало. Оттуда смотрел на меня какой-то озадаченный хмурый тип с красными глазами. Я вздрогнул, он тоже. Тут до меня допёрло – это моё отражение.

***

А через пару дней, выйдя с утра пораньше из подъезда, наблюдал я весьма впечатляющую картину. Три чёрных джипа с тонированными «под рубероид» стёклами, медленно подрулив, встали у соседнего крыльца. Из переднего и заднего автомобилей выскочила четвёрка широколицых бойцов, облачённых в свободные пиджаки. Двое из них заскочили в подъезд, другие два встали с разных сторон кортежа.
Я спешил на работу, мой путь лежал мимо машин. Но боец, что был ближе, левой рукой подал знак оставаться на месте. Правая рука его при этом ловко юркнула под пиджак. «Что ж, если опоздаю – причина уважительная, похоже, сам Десятников решил кого-то из наших соседей навестить».
Но это был не Василий Алексеевич! Глава области, как я после узнал, таким крутым кортежем не путешествовал. Вскоре из среднего джипа вышли трое. Несложно было понять, кто из них босс, а кто подчинённые. По бокам вразвалочку шествовали крепкие ребята, одетые в похожие серые широкие пиджаки. По центру же шёл мужчина в синем джемпере, на вид ему дал бы немного за пятьдесят, худощавое остроносое лицо, усталый взгляд синих глаз, светло-русые волосы. Я успел его разглядеть хорошенько прежде, чем процессия исчезла в подъезде.
На работу пришёл я минута в минуту. Всеведущий Серёга, рыжебородый крепыш двадцати пяти лет, старший брат которого – майор милиции – подвизался на должности зама начальника одного из кировских РОВД, сообщил интересную новость:
– Вашему дому оказана великая честь – в нём изволил поселиться сам Чубэн, великий и ужасный.
– Чубэн? Классное имя! Пожалуй, назову так следующего бультерьера.
– Ну, имя-то у твоего соседушки самое обычное – Колян. Чубэн – это прозвище, – Серёга тряхнул рыжим чубом, волосы на бородке его растопырились, веснушки на лице озорно заиграли. – Не желаешь узнать, что оно значит?
– Спасибо, не интересуюсь. Все эти прозвища-погоняла в печёнках у меня сидят.
– Да. В курсе. Один жирный тип, возможно, ещё попытается тебе историю своего прозвища рассказать.
– Чубэн, – повторил я странную кликуху задумчиво. – Похоже, его прибытие я сегодня утром и наблюдал.
– Впечатлило? Теперь регулярно сможешь чёрными джипарями у себя во дворе любоваться!
– А что он за фрукт, Чубэн этот?
– Кто его знает, – оглянувшись по сторонам, Серёга понизил голос. – Авторитет. Вроде бы в законе он, смотрящий по городу. Босс всех преступников наших организованных.
– Батюшки! Как повезло! Разве мог я мечтать о том, что буду жить, если можно так выразиться, под одной крышей с таким уважаемым челове…
– Кстати, я думаю, тебе, интересно будет узнать, – Серёга оборвал поток моего сарказма на полуслове. – На зоне у Чубэна этого Карлос твой… шестерил.
Наверное, глаза мои так округлились, что Серёга добавил:
– Ты всё правильно понял. Информация точная. Карлос – шестёрка Чубэна!
«А-хре-неть!», – вертелось целый день в голове. – «А! Хре! Неть!» Никак не мог я представить Карлоса в услужении у кого-либо. Но если Карлос – этот чёрный беспредельщик, которого все боятся – всего лишь шестёрка Чубэна, то каков же тогда сам Чубэн, его хозяин, сумевший своей воле Карлоса подчинить!? Страшно представить! Действительно, великий и ужасный. И этот тип обитает теперь в соседнем подъезде.
А как Чубэн надумает поступить с зарвавшимся придурком, пёс которого оскопил его вассала? Уходить «в бега» не хотелось. В течение дня то и дело заглядывал я к начальству, пытаясь получить информацию о намечающихся поездках, да обзванивал заводские подразделения: МТС, ВЭС, СТ, ЭРО, КБ, ИЦ – всех, от кого можно было умотать в командировку. Хотелось свалить из города как можно дальше и по возможности надолго. Ближе к вечеру нарыл-таки командировочку хорошую, длительную – дорожно-транспортные испытания почти на месяц. Когда из проходной выходили, Серёга сказал:
– Видел, маялся ты целый день, сам не свой. А ты вот чего. Ты попробуй с Чубэном потолковать по-соседски. Пока Карлос в больничке валяется – потолкуй, объяснись. Это вариант. Хуже не будет, а потолкуешь – может, и выгорит чего. И… помни о моём брате, ну так, на крайняк.
– Надеюсь, до крайняка не дойдёт, но спасибо, – отвечал я. – А с Чубэном объясниться нужно, сам об этом думал. Только вот сказать легко, а как к Чубэну этому подобраться?
Но вскоре возможность разговора с главным преступным авторитетом города переместилась из области фантастики в разряд прогнозируемой реальности. Всего несколько дней длились бесплатные шоу со въездом кортежа во двор, перекрытием движения широколицыми бойцами и т.д. Видать, надоела авторитету вся эта мишура, показуха, рассчитанная в основном на дилетантов. Всё чаще приезжал Чубэн без охраны, а вскоре начал и во двор выходить. Впрочем, не один выходил. На выходах этих рядом с Чубэном всегда был «охранник» в виде матёрого кобеля породы немецкая овчарка.
С породой этой – немецкой овчаркой – сложилась в ту пору довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны это была, пожалуй, самая распространённая в стране порода, соответственно и самая дешёвая. Неплохого щенка, годного в будущем при соответствующем воспитании к охране госграницы, купить можно было по цене пузыря водки. Но это была и самая дорогая порода! Элитные щенки, привезённые из германских питомников, оценивались в баснословно-астрономические суммы. Стоили они дороже квартиры. Такие дорогие овчарки были, конечно, редкостью. Из многотысячного поголовья – единицы.
«Немец» Чубэнов и был одним из таких псов.  И стоил сей чистокровный пёс-аристократ целое состояние! Серьёзный, ухоженный кобель чепрачного окраса. Мощный, уверенный в себе. Естественно, все предки – европейские чемпионы!
«Значит нужно использовать Флору! Чубэн с овчаркой-кобелём, я с овчаркой-сучкой. Авось, какие-то темы найдутся для завязки разговора, пока «аристократ» с «колхозницей» нюхаются. Глядишь, получится и за долю мою горькую потолковать. Как говорится, за скорбное моё житиё!»
Три вечера к ряду барражировали мы с Флорой вдоль нашего дома. Туды-сюды, туды-сюды. Но Чубэн в эти дни так и не появился. Вместо него собаку выгуливал какой-то мужик-замухрышка, но пёс (как выяснилось, звали собаку Алмаз) слушался мужичка, как отца родного. Чувствовалось, мужичок этот – собачник-профессионал со стажем. Я пробовал завязать разговор, чтобы сойтись с мужичком, но если бы не команды, отдаваемые им время от времени Алмазу, точно решил бы, что замухрышка немой. Впрочем, Флора с Алмазом сошлись, играли вместе – хоть это плюс, проще будет к Чубэну потом подруливать. «Когда ж он появится? Успеть бы!»
А времени оставалось всё меньше. На носу выходные. По моим расчётам Карлоса должны уже выписать из больницы где-то через неделю. Но приближался день моего отъезда в командировку. С клубом собаководов договорились, наконец: заберут у нас Дениску и отправят на Дальний Восток.
Мой план был таков. В выходные – кровь из носу – встретиться с Чубэном, объяснить ему всё как есть. Вечером в понедельник приедут за Дениской из клуба. Во вторник я умотаю на транспортные испытания сроком на двадцать восемь дней. Пока езжу, выпишется Карлос. А там уж по обстановке – пацаны дворовые, брат, коллеги пробьют: каков расклад здесь, пока я езжу. Свяжусь с ними, узнаю картину, там и решу, что дальше делать. План – считал я – нормальный. Собаку пристрою и сам смотаюсь, объяснившись перед этим с хозяином Карлоса. Этот план – максимум из возможного. Оставалось только воплотить его весь по пунктам.

***

В пятницу на вечерней прогулке со мной заговорил, наконец, мужичок-замухрышка. Усилия не прошли даром! Познакомились (его звали Лёней). Понимая, что расспросы о хозяине напрямую ничего не дадут, только лишь осложнят дело, я болтал на отвлечённые темы. Уезжаю, мол, в длительную командировку и т.д. и т.п. Тут-то и обмолвился Лёня, что в воскресенье тоже уезжает на неделю в деревню. Я сразу закинул удочку:
– С Флорой-то брат гулять станет, пока езжу. А ты что, собаку с собой заберёшь? Без Алмаза вашего Флорка загрустит.
– Пусть не грустит, Алмаз здесь останется, – ответил Лёня.
– Кто же его выгуливать будет?
– Да есть кому, – понимая, что и так сказал много лишнего, мужичок замкнулся. Всю оставшуюся прогулку молчал он, словно рыба, набравшая в рот воды.
Лёня, конечно, не сказал, что выгуливать Алмаза будет сам Чубэн. Но мне это стало ясно! Яснее ясного! Настолько плохим актёром был мужичок, настолько неуклюжим было его молчание. Тупое молчание, сказавшее мне обо всём лучше всяких слов. Да, оказывается, молчать тоже надобно уметь! Итак, с воскресенья с Алмазом гуляет сам хозяин. И именно воскресный вечер – лучший момент для разговора с ним. В понедельник может не получиться – буду занят проводами Дениски, да и самому в дорогу собираться нужно. А во вторник я умотаю. Значит – воскресенье! Кровь из носу!
В субботу, чтобы немного развеяться, я отправился на рыбалку с парнями. Сто лет не рыбачил (если точнее – года три). Общение с природой, свежий воздух и отсутствие какого-либо намёка на клёв – всё это вкупе как нельзя лучше способствовало принятию горькой на грудь. Пребывая ещё на «рыбалке», в промежутках  между опрокидываниями стопарей, я думал о том, что слишком скучно живу: на дискотеках не бываю, девчонок не клею, да и вообще «куражу не хватает!» С такими мыслями возвращался в город, с такими мыслями продолжал возлияния вечером, с такими мыслями и отправился в ночной клуб «Золотая гора», что оккупировал территорию бывшего столярного цеха.
Там, где прежде в «эпоху застоя» вкалывали рабочие за верстаками да станками, изгибались нынче голые танцовщицы. В дыму и огне мелькали юные стройные тела, вырываемые вспышками юпитеров из темноты. Громыхала музыка. Да разве ж это музыка? Ритмичное буханье без слов. Где «Мираж»? Где Fancy? И как под весь этот грохот прикажете танцевать?! Но публике нравилось, публика изгибалась ритмично. «Похоже, отстал я от жизни конкретно!»
Мы с пацанами успели занять столик – хорошо, рано пришли. Зал заполнился к полуночи так, что упавшее яблоко в кутерьме этой было б уже не найти. Надравшись как следует, я протиснулся на танц-пол. Закрыв глаза, дёргался с прочими «танцорами». Голова шла кругом. Когда изредка отворял зенки – по кругу мимо меня плыли разноцветные фонари, плыли искажённые гримасами лица. Вдруг – стоп! В темноте, метрах в пяти справа, меж колышущимися в такт этой долбиловки головами, мелькнуло её лицо. Я потряс головой, напряг зрение. Точно! Она!
Жанна отрывалась самозабвенно! Я даже залюбовался, но ненадолго. При других обстоятельствах я пожирал бы её глазами хоть целую ночь, но не сейчас: она танцевала с мужиком, позволяла ему себя лапать. И он именно лапал её. Не украдкой. Мял по-хозяйски, так, чтобы все видели: она его! А Жанна была не против. Похоже, она, в самом деле – его! Мужика этого я узнал – коммерсант не слишком высокого пошиба, держал он пару торговых палаток с бижутерией – на мини-рынке у бани и у ДК.
Мне стало как-то тоскливо. Ребята плясали. Я же, вернувшись за столик, опрокинул одним махом полстакана «отвёртки». Но долго скучать в одиночестве не пришлось. Неожиданно передо мной вырос, вынырнув из глубины клубящейся молодёжи, Гена – мой знакомый «крокодил».
– Привет! Как делишки? Чего грустим? – его весёлый крик прямо в ухо еле перекрывал звуки, доносящиеся из громадных динамиков.
– Делишки у прокурора, – как-то несвязно прокричал я в ответ.
– Сам ты прокурор! Ха-ха-ха! Опять ты всё перепутал! У прокурора – дела, у братвы – делишки! Пошли, подышим, а то я горло скоро надорву!
Сквозь постоянно перемешивающуюся толпу протиснулись мы на улицу. Свежий ночной ветерок пробежал по лицу. Где-то за углом отчаянно пиликала автосигнализация, но после клубного музона пиликанье это казалось мне райской мелодией. Сверкнул в ночи серебряный портсигар. Генино лицо озарилось пламенем зажигалки. Я открыл было рот, но Гена опередил:
– Тебе закурить не предлагаю. Сигаретки эти нужно курякать только по-трезвяни.
– Да ладно. Мне и без них хорошо, – пробормотал я.
– Ну что, надумал? В бригаду мою идёшь?
– Я ещё думаю, и вот что, – принюхиваясь к аромату сигаретного дыма, я чуть не забыл о чём разговор. – Ах, да. Что скажешь насчёт Чубэна? Говорят, он хозяин Карлоса. Вопрос мой ты сможешь с Чубэном решить?
– Если ты спрашиваешь, смогу ли я защитить от Чубэна, надумай он наказать тебя за Карлушу – то я тебе прямо отвечу: нет! Но суть не в этом. Я могу попросить Чубэна, чтобы он тебя не наказывал. В конце концов, бригада моя ведь тоже под ним, хоть и не напрямую!
– Ты, как и Карлос, под Чубэном?
– Тут всё немного сложнее. Я под Шмелём, у Шмеля таких бригадиров, как я, с десяток. А Шмель под Чубэном. У Чубэна «шмелей» таких – целый улей! Карлос же был поначалу одним из бригадиров Игоря-Штурмана, который нашему Шмелю и кореш, и конкурент – два-в-одном. Но братва от Карлоса разбежалась. Кому охота под беспредельщиком работать? Формально Карлос всё ещё под Штурманом, но реально – сам по себе. Точнее, напрямую под Чубэном. – Гена вздохнул тяжело, задумался на секундочку, а затем уточнил. – Короче, чтобы башку не забивать: все мы в этом городе – так или иначе – под Чубэном.
– И сдался Чубэну такой отморозок! – налетел порыв ветерка, и я пошатнулся: доза алкоголя, принятая на грудь, давала о себе знать. Заплетающийся язык мой с трудом ворочался. – От Карлоса проблем, на... наверное, больше, чем пользы. Так какого ху... худенького... Чубэн его держит?
– А вот это – не нашего ума дело. Значит, Чубэну нужен Карлуша, если держит. Ну, к примеру, чтобы пугать им кого-то. Власть – штука сложная. Система сдержек и противовесов.
– Пожалуй, такой громила на роль противовеса сгодится.
– Это всё в прошлом, в прошлом! Теперь Кастратос – даже не мужик! Его и раньше не уважали, его боялись. Теперь его и вовсе презирать станут. Боров, он и есть боров, хоть в Африке, хоть на Бора-Бора. Ха-ха!
– Заладил ты: боров, боров… – пробормотал я, глядя как Гена, затушив сигарету о стену заведения, отправляет щелчком чёрный окурок точно в урну. Во мне пробуждалось смутное желание.
– А кто ж он, по-твоему? Боров – это кастрированный хряк. Такого порося чисто на мясо ростят, – выкурив сигарету, Гена, казалось, стал ещё бодрее, ещё веселее. – У борова гормоны мужские не выделяются, поэтому он и покладистым становится, и вес быстрее набирает. Всё это и Карлушу нашего ждёт. Спёкся Карлуша – не мужик! Но обидчику своему отомстить всяко-разно захочет, так что соображай порезче!
Мы направились обратно в клуб. Прямо перед дверьми, из-за которых долбила музыка, я придержал Гену за локоть.
– Подгонишь сигаретку? – спросил его чуть заискивающе. – Я её завтра выкурю.
– Держи сразу две, – волшебный серебряный портсигар распахнулся передо мной. –  Ты занычь их подальше, до утра. Помни: с алкоголем – ни-ни!
Сидя за столом, тянул «отвёртку» бокал за бокалом. Рядом бухали, курили пацаны. Не зная куда заныкать Генины сигареты (в кармане сломаются, на столе замочатся), я сунул их за уши. За правым ухом сигаретина держалась отлично, другая же – из-за левого уха – постоянно выпадывала. Мне пришлось просто держать её в кулаке. Так и сидел, не помню как долго, пока вновь не увидел Жанну. К тому времени – где-то в четвёртом часу ночи (или уже утра?) – был я, как говорится, пьянее бидона с брагой.
Жанна отрывалась всё так же. Самозабвенно! По-прежнему этот мужик рядом с ней (барыга вшивый!) распускал лапы, танец их стал ещё откровеннее. Заметив меня, она не смутилась. Подмигнув, продолжала гнуться в такт музыки, сильнее ещё прижимаясь к своему кавалеру. Теперь мне казалось, что Жанна специально дразнит меня.
«Эта стервозина хочет, чтоб я её ревновал. Дудки!» Замахнув остатки рабоче-крестьянского коктейля, я машинально сунул в рот чёрную сигаретину. Откуда-то всплыл предо мной огонёк, и я прикурил. В голове неожиданно прояснилось. «И чегой-то крокодил на пьяну голову курить запрещал?» Но как только раздавил я в стеклянной квадратной пепельнице окурок, тут-то всё и началось!
Меня прибило! Я сидел сам не свой. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Дышал и то еле-еле. Душа словно была не в теле. Перед глазами туман. В черепушке дурман. Неожиданно взгляд сфокусировался на танцовщице, одной из двух go-go girl. Девочка-зажигалка работала на специальной висячей подставке прямо под потолком. Словно заворожённый, не в силах двинуться с места, наблюдал я её энергичные движения. А в голове крутилось: «До чего же я докатился? Здоровый парень – гири, бокс – и что же? Меня – такого пришибленного – в данный момент, вот эта самая девочка go-go в бараний рог на раз-два скрутит. Надо завязывать. Гадство какое! Надо…».
Воскресное утро, начавшееся для меня часов в одиннадцать, было ужасным! Сказать, что башка трещала – значит, ничего не сказать! Про засуху в горле тоже молчу. Как добрался до дома – не помню. В общем, образно выражаясь, я был по шею в дерьме! Одно желание пронзало всё моё существо – желание выкурить вторую Генину сигаретину. А её нигде не было: проверял дважды карманы, надеясь на чудо. Искал её за ухом несколько раз. Но чудеса случаются слишком редко! Куда ж я её подевал? Весь день меня трясло и колотило так, что до унитаза доползал буквально на четвереньках, лишь собрав последние остатки воли в кулак. А потом пугал его – унитаз – своим звериным рыком.
Понятно, что в таком состоянии, ни о каком разговоре с Чубэном не могло быть и речи. После кошмарного дня пришла кошмарная ночь. Затем настало кошмарное утро. Дела мои были, как говорится – полная жо...! Я думал, что это уж край. Самый крайний край! Не подозревал, что может быть ещё хуже.

Глава четвёртая.

А ВОТ ТЕПЕРЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО - ПОЛНАЯ ЖО!

В понедельник утром, идя на работу, ощущал себя выжатой половой тряпкой. Карманы были пусты, голова тоже. Но, по крайней мере, ко мне вернулась способность передвигаться на своих двоих.
Оформились в командировку. В напарники меня дали Серёге. Он старший наряда, он и бумагами целый день занимался, ворчал на меня. Веснушки прыгали на Серёгином рыжебородом лице, а я лишь расписывался там, где нужно. После обеда, чудом удержавшегося в желудке (две ложки капустного салата и три ложки борща), сидели на инструктаже, чувствовал себя уже неплохо. А когда ближе к вечеру денежки командировочные пересчитывал – пальцы почти не тряслись.
Решил прямо с этого дня с бухлом завязать хотя бы до Нового года. Решил и от Гены с его чёрными сигаретами держаться подальше! Выходные просрал! Так можно и всё на свете просрать! Остался последний сегодняшний вечер. Я должен:
А) Приготовить к дороге и отправить Дениску (из клуба за ним приедут в восемнадцать ноль-ноль).
Б) Взяв на прогулку Флору, встретиться «случайно» с Чубэном (Лёня выгуливал Алмаза с восьми до половины десятого; Чубэн, я надеюсь, будет гулять в это же время). Объяснить ему ситуацию с Карлосом.
В) Собраться самому, чтобы завтра по утряни сдристнуть из города (самый простой пункт плана).
Приняв душ, стал собирать бультерьера в дорогу. Сложил документы: ветпаспорт, родословную РКФ, сертификаты. Приготовил нехитрые собачьи пожитки: ошейник, шлейку, намордник, два поводка. В отдельный пакет сложил пару любимых игрушек Дэника и его подстилку (чтобы, ложась на неё, чувствовал пёс себя в новом месте комфортнее). А вот буковой дощечки для разжимания челюстей не было (тогда ещё бросил в «Привете» её – не захотелось кровь отмывать, а новую смастерить – руки не дошли).
Прощались с Дениской всей семьёй. Мама охала: «Как он, бедный, доедет, да как его будут кормить?» Отец, тяжело вздыхая, угрюмо молчал. Брат гладил и гладил нашего белоснежного рыцаря. А у меня слёзы на глаза наворачивались (возможно, сказывался отходняк). Даже овчарка, не находя себе места, наматывала вокруг Дениски круги, всё принюхивалась тревожно.
Мама устроила нашему бульке шикарный прощальный ужин: пельмени со сметаной. Полная миска! Мы тоже ели пельмени. Поужинав, спохватились: даже фотки на память нет. Я вытащил купленный на днях увесистый Polaroid 636. Нажал кнопку. С хрустом выехал из прорези толстый листочек, тут же на нём проявилось изображение. Всей семьёй любовались мы моментальной фоткой Дениски.
И вот часы пробили шесть. Напряжение возросло, но тянулись минуты, тянулись, тянулись… Мама ушла кашеварить на кухню, отец сел с газетой к окну, я в своей комнате собирал шмотки в командировку, Флора улеглась в гостиной на коврике. И только брат всё гладил и гладил Дениску. Брат и оставался до конца его настоящим хозяином, если честно. Не я.
Часы звякнули – уже полседьмого, а никто не приехал. Тут мы забеспокоились, однако: поезд ждать ведь не станет! Наконец, без пяти минут семь звонок разорвался от нетерпеливых нажатий кнопки по ту сторону двери. Явились – не запылились! Собаки, естественно подняли страшный лай. В нашу квартиру влетели, словно ужаленные, две полные дамы-собачницы. Выряженные в полосатые платья-балахоны, они вопили:
– Скореедавайтесюдабультерьера!
Ошарашенные, мы принялись лихорадочно передавать Денискины пожитки:
– Вот документы, вот подстилка, вот игрушки…
Дамы-собачницы, потные то ли от гонки, то ли из-за переживаний, подгоняли:
– Быстрееопаздываемнапоезд!
Я торопился, в то же время пытаясь их вразумить:
– Спокойствие, только спокойствие! Тише едешь – дальше уедешь.
Но дамы не слушали, всё так же наперебой орали в две глотки:
– Таксиуподъездасчётчиквключён!
Сцапав Дэника и сумки, вылетели они из квартиры. Даже погладить пса на прощание мы не успели. Мать спохватилась. Вытащив из холодильника ещё одну сумку, запричитала:
– Еду-то! Еду Денискину забыли!
Схватив пакет с «дорожным набором голодающего бультерьера» от лучшего шеф-повара нашей квартиры, я выскочил на лестничную площадку. И вовремя! Картину, увиденную мной, вполне можно было ожидать. Обе толстые дамы (теперь они молчали), дрожа телесами, вращая глазами, жались по углам. Бультерьер стоял между ними – напряжённый, мускулистый, готовый ринуться в атаку. Водя огромной башкой из стороны в сторону, Дэнька словно выбирал с кого начать. Он громко рычал.
Зная Дениску, я сразу понял, что нападать на толстух он не собирается. Так, припугнуть малость решил. Если бы хотел напасть – сделал бы это сразу и молча, либо второй вариант – стал бы играть в охотника, но опять же молча. Понимая ситуацию, я зажал Дениску с боков между ног, погладил, сунул в рот ему печенюшку. Дамы меж тем, просочившись мимо нас в открывшиеся двери лифта, нажали на кнопку «1». Двери закрылись, и я услышал приглушённые, уплывающие вниз, голоса:
– Мыждёмваснаулицеприводитесобаку!
«Вот дуры! И намордник и шлейка – уехали с ними в сумке! Это ж надо постараться – суматоху такую устроить!» Делать нечего, следующим рейсом спустились на лифте и мы. Вышли из подъезда. Произошедшее далее вспоминал я впоследствии как один из самых ужасных кошмаров, случившихся наяву в моей жизни.
Фаза 1. За нами захлопывается дверь подъезда. Сложно поверить собственным глазам: передо мной картина-сюр. Такси – белый сорок первый «Москвич», оранжевый гребешок с чёрными шашечками на крыше. А за ним (метрах в двадцати, на газоне) стоят наши дамы-собачницы и, как ни в чём не бывало, беседуют с Чубэном и... с Карлосом! Успеваю понять, что разговор их, естественно, об Алмазе, которого хозяин держит на поводке. «Карлос тут!» Я столбенею. Алмаз поворачивает в нашу сторону морду.
Фаза 2. Юденич Даймонд Бижу, он же Тринадцатый, он же Дениска. Пёс-охотник, пёс-боец, пёс-убийца. Одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча устремляется к милой компании. Я открываю рот, чтобы крикнуть, но сознаю: поздняк!
Фаза 3. Дениска врезается в Алмаза. Не самый удачный Денискин прыжок – зубы бультерьера смыкаются на передней левой лапе «немца». Матёрый Алмаз кусает обидчика в шею, грозно рыча, рвёт белую шерсть, на которой проявляются багровые пятна. Кажется, ещё немного, и «немец», стряхнув назойливого вражину, порвёт его на мелкие кусочки. Но я-то знаю! И от знания этого – сердце моё уходит в пятки!
Забыв об опасности встречи с Карлосом, я ринулся к полю боя. Принялся оттаскивать от собак Чубэна, успевшего дважды пыром засадить Дениске под рёбра. Получая пендали от Чубэна, бультерьер подскакивал, словно гаубица во время выстрела, но лапу овчарочью не отпускал. Оттаскивая Чубэна, в первую очередь хотел я его самого уберечь. Точнее – себя! Ведь цапни Дениска авторитета – и всё, мне точно крышка. Но Чубэн, рвущийся к обидчику своего Алмаза, принял мои потуги за акт агрессии. Его кулак врезался в мою челюсть так, что в глазах у меня на мгновение свет выключился, сам же я еле устоял на ногах.
– Да стой же! – что есть мочи заорал я. – Или хочешь, чтобы он на тебя переключился?
Кажется, эти слова отрезвили Чубэна. Живой пример того, чем чревато это переключение, стоял рядом. Карлос дышал тяжело, видом своим напоминая рассерженного буйвола, но на рожон всё же не лез. Между тем боевой пыл Алмаза начинал иссякать, Дениска же напирал, словно заведённый. Чубэн рычал:
– Ну-ка, живо собак расцепили!
Дважды повторять не пришлось. Всей гурьбой принялись мы отдирать бультерьера. Да только не так это просто. Суеты много было, а толку… Сначала я, схватив Дениску за задние лапы, подняв их в воздух, скомандовал:
– Челюсти разжимайте!
Да разве их разожмёшь? На что бабы, хоть и собачницы, в этом деле способны? Карлос же к морде бультерьера не приближался. Передав Денискины задние лапы дамам-толстухам, взялся за челюсти сам. Как же я пожалел о том, что бросил в «Привете» буковую дощечку для разжимания челюстей! Сделать тут что-либо голыми руками не представлялось возможным.
Бультерьер, словно запрограммированный киборг, неумолимо продолжал страшную работу по ампутации овчарочьей лапы. Алмаз совсем перестал сопротивляться, казалось, вот-вот потеряет сознание. Он визжал: жалобно, умоляюще, громко! От визга этого меня мутило.
– Я щас уроду этому зенки повыдавлю! – орал Чубен. И длинные, украшенные наколотыми перстнями пальцы тянулись к морде Дениски.
– Куда? Убери пальцы, откусит! – орал я в ответ. – Палку, или доску какую-нибудь ищите меж зубов ему запихнуть – рычаг нужен, без рычага не разжать!
Но Чубэн вместо поиска подходящего рычага уставился на меня, словно Кашпировский в телезрителя, цедя сквозь зубы заклинание:
– Ты труп. Вместе с собакой своей. Оба трупы.
Карлос же, подобрав с земли какую-то деревяшку, с расстояния вытянутой руки подал её мне. Приближаться к Дениске желанием он не горел. Я пробовал разжать пасть, но засунуть деревяшку меж зубов бультерьера не получалось, вскоре она и вовсе сломалась. Тут-то и случилось самое страшное!
Хруст ломающейся кости, дичайший визг-вопль овчарки и хруст челюстей, скрип зубов бультерьера – всё смешалось. Рывок яйцевидной башки и… лапа Алмаза оторвана! Выплюнув её, Дэник пытается вновь сцапать «немца», но на сей раз я всё же успеваю перехватить его. Дамы-собачницы визжат так, словно это им лапы поотгрызли. И Чубэн, и Карлос, отпрянув, вылупили глаза: зрелище всё же шокирующее.
Алмаз, чуть живой, скуля, ковылял в сторону на трёх лапах, оставляя за собой на земле кровавый след. Я стоял, пошатываясь, с трудом удерживая в руках задние лапы бультерьера, рвущегося продолжать бой (точнее – рвущегося убивать). В тот миг похож я был на в стельку пьяного лесоруба с заведённой окровавленной бензопилой «Дружба» белого цвета. Глянув на тёток, спросил, тяжело дыша:
– Будете забирать бультерьера?
Те, когда смысл вопроса уловили, головами замотали, замычали, как коровы, и, схватившись друг за дружку, бросились в такси. «Москвич», взревев мотором, стартанул с пробуксовкой, увозя собачниц прочь. Я начал оттаскивать Дениску, но тот отчаянно рванулся. И хоть достать до Алмаза не мог, но схватил свой трофей – валявшуюся в пыли отгрызенную лапу.
Так я его и приволок в квартиру – с лапой овчарки в зубах.
«Гад! Как же я тебя ненавижу! Сволочь! Как же мне с тобой не везёт! Недаром – Тринадцатый!» Но Дэник наш уже превращался обратно в добродушного увальня. Вскоре лишь багровые пятна на морде и на спине намекали: что-то не так; да отгрызенная овчарочья лапа, валяющаяся тут же на полу прихожей. Брат и отец пребывали в прострации. Они наблюдали всю эту жуткую сцену из окна нашего пятого этажа. Маму и вовсе трясло-колотило, она выла тихонько, словно заранее оплакивая меня. Наша домашняя овчарка, водя длинным носом, вышла чуть не на цыпочках из гостиной. Что там за «сувенир» друг Дениска принёс? Приглядевшись-принюхавшись, Флора описалась.
Вот так поговорил я со смотрящим по городу.

***

С улицы всё ещё доносился слабеющий визг Алмаза, а я лихорадочно соображал: «Можно ли хоть что-то исправить? Ведь пришивают же хирурги случайно отрезанные пальцы, отпиленные руки-ноги пострадавшим при несчастном случае! А у Чубэна и деньги и связи!» Когда жизнь твоя висит лишь на тоненькой ниточке – не до брезгливости. Поэтому, недолго думая, я схватил отгрызенную лапу, повертел так и этак обрубок. «Но как им её передать? Выйти во двор? После случившегося – ни за что!» Распахнув окно, увидел Чубэна, склонившегося к Алмазу, лежащему на земле; Карлоса, орущего в трубку радиотелефона. Вокруг них на почтительном расстоянии собиралась толпа зевак.
Прицелившись, я выкинул Алмазову лапу. Она «мягко приземлилась», вздыбив тучку пыли, в паре метров от Карлоса и Чубэна. Те внимательно посмотрели на «подарок с небес», переглянулись, затем медленно подняли головы.
– Это ваше, заберите! – крикнул я первое, что пришло на ум.
Ответом мне стало гробовое молчание, настолько гробовое, что никакие слова про то, что «ты труп», стали уже не нужны! Закрыв окно, я ещё и плотно задёрнул шторы.
Что пережил я в ту ночь, какие мысли передумал... Ситуацию и до того аховую я умудрился испоганить в конец. И если до происшествия во дворе брезжила ещё где-то вдали слабенькая надежда на мирный исход, то после очередного «подвига» нашего бультерьера ловить стало абсолютно нечего. Только бежать! Причём бежать быстро, далеко и с концами. Испариться, исчезнуть! Но как? Даже высунуть нос из квартиры теперь страшно!
Особую пикантность моим ночным размышлениям придавал тот факт, что, лёжа в собственной постели, находился я буквально в нескольких метрах от Чубэна и его быков. Да-да! Наша трёшка – на пятом, его четырёхкомнатная – в соседнем подъезде на седьмом. По прямой линии наши квартиры разделяло расстояние в каких-то три метра (включая толщину стены и перекрытий).
К утру у меня созрел очередной план. Как же хорошо я умею составлять планы! Вот только по части исполнения – провал за провалом! Итак, план. Главное было – уговорить Серёгу. Какой нормальный человек захочет своей головой рисковать? В шесть утра набрал домашний Серёгин номер, битый час рисовал ему ситуацию, убеждал – в случае любого форс-мажора всю ответственность я возьму на себя. Наконец, напарник мой согласился.
Ровно в десять в квартиру зашёл брат:
– На улице подозрительная чёрная «восьмёрка», госномер Д 64 20 КВ, в ней курят четыре типа. Внутри подъезда, вроде, чисто.
– Что ж, мне пора, – сказал я родителям, брату. В горле вдруг запершило, голос стал тише. – Не поминайте лихом.
Мама перекрестила меня на дорожку, и через пару минут из дверей нашего подъезда вышел бомж. Заросший, грязный, скрюченный. Рваные штаны, резиновые сапоги, за плечами – замызганный рюкзак с барахлом. На башке – грязно-серая спортивная шапка-петушок с надписью Sprint. Пожалуй, единственное, чего не хватало для полной достоверности – специфического запаха, то бишь вони. Тут я ничего путного придумать не смог, да и не заморачивался особо по этому поводу.
Проковылял мимо равнодушных лбов, мирно дымивших в машине. Кажись, сработало. Сработало, да не совсем! Когда заворачивал за угол, туда, где поджидал заведённый «ЗИЛ-131», готовый увезти нас за тридевять земель, почувствовал спиной: рюкзак шевелится. «Эх, Дениска, немного бы подождал!». Тут же краем глаза заметил: «восьмёрка» тронулась с места. Видать, допёрло до «сторожей» – бомжика надо было проверить. Пара братков осталась караулить у подъезда, а двое катили в зубиле за мной! 
Я ускорил шаг. Чёрная «восьмёрка» прибавила скорость. Я припустил бегом, как настоящий бомж-спринтер. Серёга, разодетый в форменный камуфляж, уже распахивал дверь КУНГа, он принял из моих рук тяжёлый трепещущий рюкзак. Следом за Дениской оказался в фургоне и я.
Два мощных удара кулаком о фанерную обшивку кузова – и «ЗИЛ», взревев своим 150-сильным V-образным восьмицилиндровым мотором, словно разбуженный медведь из берлоги, выбрался на проезжую часть улицы Дзержинского. Чуть сдвинув брезентовую шторку, я глянул в маленькое окошечко. Так и есть – «восьмёрка» не спеша пылила за нами. Освободив из мешка бультерьера, я скинул с себя бомжовские лохмотья.
– Жаль, такой классный прикид! – как бы пошутил Серёга.
– Хочешь, подарю? – как бы пошутил я в ответ.
Было нам, конечно, тогда не до смеха! Быстро облачившись в форму, украшенную надписями «Служба безопасности» и эмблемами с гербами и флагами, я проверил табельное оружие – ПМ с двумя обоймами по восемь патронов. Имелись с собой и ещё патроны – неучтённые, «сэкономленные» на учебных стрельбах. Да, в начале девяностых всё было проще. Тогда могли мы ещё по-свойски получить в Отряде нашем оружие на товарища, который «чуть задерживается, но вот-вот подойдёт», могли и тихонько заныкать патроны в тире; весёлое времечко было.
По городу ехали гладко, но стоило миновать нам ГАИ-шный пост на Советском тракте, как чёрное зубило пошло в атаку. Обогнав и подрезав, «восьмёрка» резко затормозила. Нашему водиле пришлось вдарить по тормозам так, что движок заглох, а мы в КУНГе чуть лбы о стенки не разбили. Матерясь на чём свет стоит, выскочили с Серёгой из кузова. Дениску я запер внутри, хватит с него! Бандиты (такие же, как я, двадцатилетние пацаны) уже поджидали, но увидеть перед собой двух вооружённых людей в форме – явно не рассчитывали.
– В чём дело?! – нарочито громко заорал на водителя Серёга. Казалось, всё лицо его горит от гнева. Горела огненно-рыжая борода, горели красные щёки, в «пламени» этом веснушки словно расплавились. – Какого хрена тут происходит?!
– Подрезали, товарищ старший лейтенант! – так же нарочито громко отрапортовал водитель. Званий у нас в Отряде отродясь не водилось, но для солидности… – Пытаются блокировать проезд спецтранспорта!
– Кто?! Эти чудики, что ли?! – дуло пистолета, в момент выскочившего из кобуры, смотрело уже в сторону присмиревших бандюганчиков.
– Так точно, товарищ старший лейтенант! Они самые!
– Я тебе выговор объявлю за то, что не переехал это корыто! – Серёгин ствол указал на «восьмёрку».
– Молод! Виноват! Исправлюсь! – с этими словами водитель запустил двигатель и принялся газовать. – Разрешите исполнять?
Ошарашенные бандюганчики замахали руками:
– Стойте-стойте! Чего вы? Поломка у нас, вот мы и тормознулись.
– Ах, поломка! – вступил я в беседу, передёргивая затвор пистолета. – Можно глянуть?
Подойдя вплотную к чёрной «восьмёрине», увидал сквозь лобовое стекло прилепленную к торпеде потрёпанную переводную картинку «Не курить! Штраф 3 рубля». В висках грохотал пульс. Чувствовалось – кровь переполнена кипящим адреналином. Обходя зубило, нажал я четыре раза на спуск. Четыре выстрела разрезали тишину осеннего леса. Четыре простреленных колеса, с шипением выпуская воздух, быстро сдувались. Я развёл руки:
– Точно, поломка! Что же, чинитесь не спеша!
Забравшись в кабину, мы тронулись. Когда объезжали стоявшую на спущенных скатах легковушку, я подлил ещё масла в огонь, крикнул удручённым бандючкам:
– Больше так не ломайтесь, хлопцы!
Вопрос – на кой ляд так выпендриваться, пальбу устраивать – вслух задан не был, но незримым облачком долго ещё висел он в кабине нашего грузовика. Кажется, прострелив скаты бандитской машины, я сжёг за собой все мосты. Ехали молча, нервно поглядывая в зеркала заднего вида, но за нами никто не гнался. Вскоре симфония рычащего мотора меня убаюкала. Дремал сидя. Изредка очухивался, стукаясь мотающейся головой то об окно, то о стенку кабины. И вновь проваливался в забытьё. Ничего не мог я с собой поделать – видно, так вымотался за последние дни. Лишь к вечеру догнали мы «КАМАЗ» с «охраняемым» нами грузом – зенитными ракетами 9МЗЗМ (тех, что на ЗРК «Оса» устанавливают); их-то мы и везли испытывать.

***

Спешить было некуда. Пересев в КУНГ, так и ехал я в нём всю дорогу, чтобы Дэник не слишком скучал. Звонко позвякивала на ухабах стеклянная тара – мы везли в Казахстан десять ящиков водки и пару коробок спирта «Рояль».
– Ёлы-палы, сопьёмся ведь, – только и смог вымолвить я, когда узрел такое богатство.
– Не дрейфь! Для нашего коллектива из этого добра – лишь половина, – объяснили шофёры. – К тому же лучше пусть уж останется, чем там, на полигоне, водку втридорога покупать.
– А такое когда-нибудь бывало вообще – чтобы она, родимая, оставалась?
Ответом на риторический вопрос стали многозначительные улыбки. Поухмылявшись, шофёры пояснили, что остальные пять ящиков мы везём Вольдемару – главному представителю нашего завода на полигоне. Вольдемар этот и жил там, в военном городке, уже много-много лет. А водка требовалась для маленького подпольного бизнеса его жены – каждый тогда крутился, как мог.
Так через три дня добрались мы до полигона «Эмба», что в Казахстане. Граница меж двумя государствами в то время если и была, то я её не заметил. Лишь по необычным бетонным километровым столбам вдоль разбитой дороги на Актобе понял – мы в другом государстве.
После Актюбинска дорога «кончилась», началось «направление». Ямы, рытвины, кочки с редкими островками чудом сохранившегося асфальта. Эти последние километры в раскачивающемся и подпрыгивающем кузове дались бультерьеру особенно тяжело. Сидя на ящике, крепко держал я пса, чтобы его меньше шатало. Думал, его сейчас вырвет, но обошлось.
Наконец, благополучно миновав КПП, въехали наши машины на огороженную территорию – в оазис посреди бескрайней, выжженной зноем степи. Стройные ряды белых панельных пятиэтажек. В окружении зелени деревьев казались они миражом. Эмба-5 – так назывался военный городок полигона – одного из многочисленных островов российского оборонного ведомства на территории Казахстана.
Жили мы в нашей заводской гостинице – обнесённом изгородью одноэтажном деревянном строении барачного типа на окраине военного городка. Имелось у отеля этого и название – на ободранной табличке, висевшей у входа, значилось:
Гостиница «Степная»
вятского машиностроительного
предприятия «Авитек»
Кроме нас – шоферов и охраны, трудилось на полигоне множество заводчан: испытатели, ремонтники, конструкторы и т.д. и т.п. Официально все заводские работники, находящиеся в данный момент времени на полигоне, именовались экспедицией.
Дэник (Серёга называл его, памятуя о Карлосе, не иначе, как «пёс-членовредитель») долго приходил в себя после длинной дороги. К тому же здесь, в Казахстане, всё ещё стояла неимоверная жара, которую бультерьеры плохо переносят. Лишь ранним утром да поздним вечером выбирался пёс в огороженный двор нашей гостишки, чтобы, обойдя все углы, пометить территорию. Остальное же время проводил он на полу длинного коридора, с двух концов которого имелись двери, которые с утра и до ночи были распахнуты настежь, чтоб ветерок задувал. Так и валялся Дэник целыми днями кверху лапами на горячем сквознячке. Частенько, присев рядом с псом прямо на пол, вспоминал я минувшее лето. Оно пролетело, как сон...

Глава пятая.

МОИ КАЗАХСТАНСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О МИНУВШЕМ ЛЕТЕ

Как же хорошо всё тогда начиналось!
В тот самый первый вечер, когда бультерьер только оказался в нашей семье, брат ушёл то ли по делам, то ли по бабам. Отоспавшись с дороги, Дениска скушал первую в нашем доме кастрюльку маминого супа, повеселел. И я, испытывая лёгкое возбуждение от неизведанных предстоящих эмоций, повёл первый раз в жизни на прогулку настоящего взрослого бультерьера.
Весёленькая получилась прогулочка, с сюрпризом! Дождь стих, оставив обширные лужи. Я шествовал довольный собой: рядом крутая собака, пусть видок и не шибко презентабельный. Ничего, отмоем, откормим. К тому же вечерело, в сумерках всё белое кажется серым, и грязь на шерсти в глаза не бросалась. Двигались хоженым-перехоженым маршрутом, тысячу раз тут выгуливал Флору. Дэник – рядом, на поводке. На улице – ни души. Меня немного напрягало то, что приходилось останавливаться через каждые десять метров, чтобы пёс, задрав ногу, брызнул. Экономно расходуя запас мочи, он не пропускал ни один угол, ни один столб. Какой педант! Ничего, пусть территорию метит – это ж его первая прогулка на новом месте.
Обогнув соседний дом, мы вышли к поросшему довольно высокой травой пустырю, который нужно было пересечь по диагонали. Узенькая извилистая тропинка, а кругом противно-сырая, выше колена трава. Я пустил бультерьера вперёд. Мы прошли уже треть пустыря, как вдруг с противоположного края, словно с неба свалившись, на нас двинулась дама с собачкой. Чёрный пудель без поводка, а хозяйка – словно в облаках витает.
Всмотревшись, чуть не ойкнул, облизнул в момент пересохшие губы. Приближалась к нам, ничего вокруг не замечая, наша школьная учительница литературы. Лариса Михайловна, так её звали. Чуть за тридцать. Светловолосая, длинноногая, шикарная. Меня она, конечно, узнала. Ещё бы – своего «любимчика» – и не узнать! Немалого количества нервных клеток стоили ей «детские» мои выходки.
Один пример! Старшеклассники ломают головы на экзамене. Я, простой советский пионер, ученик пятого «Б», наученный добрыми товарищами-комсомольцами, заглянув в класс, протягиваю железное ведро молоденькой (первый год после института) учительнице:
– Лариса Михайловна, физрук попросил вас налить литра три менструации!
Впрочем, дело прошлое, я же тогда и слыхом не слыхивал про какие-то там «критические дни»; думал, физкультурник взаправду послал за нужной жидкостью. Сейчас-то я повзрослел! Не раз являлась ко мне Лариса Михайловна в моих армейских эротических грёзах. Больше скажу, положа руку на сердце. Всё моё увлечение литературой, писательством (как я сейчас, будучи взрослым уже, понимаю) начиналось с юношеского увлечения ею, нашей учительницей.
Но повстречать Ларису Михайловну здесь и сейчас, да ещё при таких обстоятельствах я уж точно не планировал. «И куда ж она прёт со своим Артемоном, или как там шавку еёшнюю величают?! Могла бы и обождать чуток! Не видит, что ли, бультерьера? Ладно уж, как-нибудь бочком-бочком разойдёмся. Но что это?!»
Дениска вдруг замер, встал, как вкопанный, навострив уши. Он напряжённо смотрел в сторону приближающейся дамы и её собачки, оставалось до них метров тридцать. Я подтолкнул незадачливого пса, и он продвинулся ещё на несколько шагов. Встал. Теперь он и вовсе не обращал внимания на подталкивания. «Да что ж это?! Неужто испугался?» Конечно, всякое в жизни бывает, но чтоб бультерьер боялся какого-то пуделя! Или это Лариса Михайловна на него так подействовала... Решил подбодрить пса собственным примером. Обошёл словно прилипшего к тропинке бультика и начал тянуть поводок, приговаривая:
– Вперёд! Ну, кому говорят, вперёд!
Но Дэник весь скукожился; нехотя, как бы вынужденно, он продвинулся внатяжку ещё метра на три и... лёг! На меня, на мои отчаянные потуги не обращал ровным счётом ни малейшего внимания, сосредоточившись полностью на пуделе. Более того! Бультерьер принялся вдруг прятаться от приближающейся собаки, склонил здоровенную башку ближе к земле за травку, уши прижал. Позорище!
Мне стало так стыдно. Ну, хоть бы кто другой шёл! Хорошо хоть, что кроме моей бывшей учительницы литературы этого цирка никто не видит. Да и она, похоже, в происходящее особо не въезжает. Но как же быть? Дама всё ближе, собачка её почти рядом, высокая мокрая трава мешает разойтись с ними. Не отступать же мне с бультерьером! Ладно, что с этим трусом дальше делать – решим после. Сейчас моя задача – удержать нашего дрожащего бульку на месте, чтобы он не бросился от пуделя наутёк.
Окоротив поводок, начал сдвигать Дэника в сторону, чтоб освободить место для торжественного шествия пуделя и его хозяйки. Я чувствовал, как напряжён бультерьер, слышал частое биение его сердца. Дрожа как осиновый лист, периодически выглядывал он из-за травки, но тут же вновь прятал морду. Наконец, когда беззаботный пудель приблизился шагов до десяти и, похоже, впервые заметил жмущегося к земле, жалобно заскулившего Дениску, бультик не выдержал. Дико взвизгнув, резко вскочил, как-то ловко крутанулся, вывернулся из ошейника и молча, сосредоточенно бросился на пуделя!
Я на секунду остолбенел. Так вот оно что! Значит, прячась в траве, Дениска выслеживал жертву, а дрожал далеко не от страха, а от предвкушения драки. Он жаждал порвать пуделя аж до трясучки! Охотник, блин, ёлы-палы! Хорошо, что пудель попался с отменной реакцией: как же он улепётывал от Дэника! Опомнившись, мы с Ларисой Михайловной бросились вслед, кричали что-то. Нарезав несколько кругов по пустырю, промокший Дениска остановился, и я смог взять его на поводок. Ошейник на сей раз затянул по полной.
Я увидал довольные, сияющие глаза бультерьера; он быстро дышал, оскалив пасть; алые губы растянулись, словно в кривой ухмылке. А пудель так и убежал, скрывшись в соседнем дворе. Ушла вслед за ним, обозлившись, красавица-училка. Я же повернул к дому – на первый раз приключений довольно. Когда ехали в лифте, погладил пса, приговаривая:
– А я думал, сдрейфил ты. Ну, молодец, молодец. Только ты это... того... не балуй так! Понял?
Дениска лишь зевнул...
Да, Казахстан оказался хорошим местом для воспоминаний о лете. Здесь всё вокруг ещё дышало жарой. И прошедшее жаркое лето вспоминалось легко и естественно…
Про второй «выход в свет» нашего героя, случившийся следующим утром, рассказывал брат. Они пришли на ближайший пустырь около теплотрассы, где всегда тусовались собачники из соседних домов со своими питомцами. Нашу домашнюю овчарку Флору в этой компании знали все, её появление интереса не вызвало. Другое дело Дэник – высокий, мордастый, ярко-белый (уже отмытый) и пока ещё очень худой бультерьер. Для дворовых псов – конкурент. Кобели-старожилы набычились. А Дениска снова упёрся, никак не желая идти «знакомиться» с местными «авторитетными» псами.
Главным хулиганом в той собачьей компании был Джордан, крупный кобель породы боксёр. Наверное, поведение новичка ввело Джордана в заблуждение. Резво подскочив, он принялся облаивать нерешительного бультерьера. Дениска застыл, вытянувшись как струна, он молча сносил «оскорбления». Облаяв как следует новичка, показав тем самым, кто здесь главный, боксёр развернулся вальяжно, он собирался уйти.
Не тут-то было! Резкий прыжок – и Дэник уже перед ним, так же стоит и молчит. Джордан, кажется, удивился и вновь, как следует, обложил новичка благим лаем. Дениска молчал, но когда боксёр попытался его обойти, вновь преградил ему путь. Затем ещё и ещё. Джордан оторопел, он впервые столкнулся с таким странным поведением и явно не понимал, что ему теперь делать. Одно было ясно – испытывать новичка на прочность он уже не хотел.
И тут Дэник в первый раз рыкнул. О, этот его рык! У скольких ещё собак сердце уйдёт в пятки от его рычания! Как же его описать? Это был не лай, нет. Наш бультерьер никогда не лаял. Звук, издаваемый им, зародившись в утробе, выплёскивался из пасти, словно усиленный мощным сабвуфером. Брат называл этот звук «рык тигра». От этого рыка листья, казалось, дрожали на деревьях, мурашки бежали вдоль позвоночника. Тигриного рыка боялись все! Впервые услышав его, Джордан ретировался со скоростью быстрее ветра; он никогда с тех пор не приближался к Дэнику ближе пятидесяти шагов.
Вскоре и мне посчастливилось стать свидетелем отрезвляющего действия на ретивого оппонента «нежного» Денискиного голоска. На одной из первых прогулок пред нами предстал чёрный доберман, рвущийся меряться силами с Дэником. Грозно лая, он дёргался что есть мочи, но его хозяин крепко держал поводок. Не знаю, как (возможно, карабин сломался), но поводок вдруг остался в руках владельца, а доберман чёрной молнией устремился на нас. Расстояние стремительно сокращалось – и тут Дэник рыкнул! Это надо было видеть. Доберман включил экстренное торможение. Затем резкий разворот на сто восемьдесят градусов, и мы увидели его сверкающие пятки. Просвистев, не сбавляя скорости, мимо оторопевшего хозяина, «чёрная молния» скрылась в кустах. Вот какой был рык у Дениски!
Но это были цветочки. Дальше – больше. На людей наш охотник внимания почти не обращал, но вот собаки... Это нечто! Дениска не мог пропустить ни одного пса, чтобы не померяться силой. Причём, как говорят, «невзирая на лица». Кто перед ним: маленький пудель или громадный дог, беззлобная девочка-болонка или матёрый кавказец-волкодав – Дэнику было абсолютно фиолетово. Каждый раз, только заслышав за окном собачий лай, долетавший с улицы в квартиру на пятый этаж, подрывался наш горе-боец, нёсся, сломя голову, ко входной двери и дико рычал перед ней на далёкого невидимого соперника.
Сидя на полу в коридоре гостиницы «Степная» и поглаживая спящего бультерьера, вспоминал я, как хотели мы выставить нашего пёсика на притравочный бой (должен же он поддерживать форму). Но мелькнувшая эта идея о собачьих боях развеялась с посещением ветеринара. Мы возили пса на обычный осмотр; так, на всякий случай. Врач нашёл, что Дениска здоров. Худоват, конечно, но дело то поправимое.
– Кормите больше и чаще, витамин В12 колите, – рекомендовал усатый доктор собачьих наук, а после добавил. – Хорош экземплярчик; жаль, для боёв не годится.
– А что такое? В чём, собственно, дело? – заволновались мы с братом.
– Про Высоцкого слышали? Да не про певца, а про боксёра. Про Игоря Высоцкого, сильнейшего боксёра 70-х спрашиваю.
– Слыхали, конечно, – отвечал за двоих брат. Я же, скромно потупившись, молчал. В 70-е я ещё пешком под стол ходил.
– Так вот, Игорь Высоцкий – единственный, кто сумел победить трёхкратного олимпийского чемпиона, легендарного кубинского тяжеловеса Теофило Стивенсона, причём дважды. Нокаутом! Сам же Высоцкий ни олимпийским чемпионом, ни чемпионом мира или даже Европы не был. Разок лишь чемпионат СССР выиграл. Вина неудач на ринге – строение его черепа, слишком острые кромки надбровных дуг. По бровям и лупили его соперники, прознав о слабом месте нашего боксёра. Обычный удар, и – рассечение, кровь бежит. И хоть готов Высоцкий биться дальше, но бой приходится останавливать и засчитывать ему поражение. Таковы правила.
– У нашего пса что-то не так с черепом? – поинтересовался брат.
– Фильм «Рокки» смотрели? – вопросом на вопрос ответил каверзный ветеринар – как выяснилось, страстный любитель бокса.
– Смотрели, конечно, – на сей раз за двоих отвечал я. Брат же, скромно потупившись, молчал. В видеопрокатах он был гостем редким.
– Помните, сколько там у героя-боксёра «краски» из лица вытекло? Будь то бой реальный, а не киношный – давно бы остановили. Короче. Есть у вашего бультерьера одно-единственное слабое место: кожа на морде тонкая очень, порвать легко. А там, порвёшь если – кровища хлестать будет о-го-го! В этом и проблема, а так ничего себе экземплярчик, офигительный пес, в общем и целом.
Так мысль об участии нашего питомца в собачьих боях, толком не оформившись, сама собой отпала. Но Дэник слов ветеринара о тонкой коже, скорее всего, не понял. Поэтому любой, абсолютно любой пёс, оказавшись в поле его зрения-слуха-чутья, тут же становился объектом охоты. У этого незыблемого правила имелось лишь единственное исключение – Флора. Нашу домашнюю овчарку бультик ни разу даже не попытался тронуть. К радости членов семьи у Флоры с Дениской сложились вполне приятельские отношения.
Вообще дома Дэник был просто душка (за исключением бросков с рыком к двери). Спал бультерьер, как я уже говорил, по-своему: не на боку, не на животе, а прямо на спине, перевернув морду и раздвинув в стороны лапы нарасшарагу. Ради прикола можно было вытянуть у спящего Дениски лапу вверх и, отпустив её, наблюдать, как долго остаётся она торчащей к потолку, а затем медленно, очень медленно возвращается в исходное положение. За это мы называли его «пластилиновым бультерьером», будто из спящего Дениски можно что-то слепить.
Я улыбался, вспоминая, как по совету ветеринара мы стали колоть витамин В12. Заодно решили и Флорино здоровье укрепить. Брат держал, а я колол им поочерёдно в ляжку по уколу через день. Курс – по десять ампул. Со второй процедуры овчарка начала выкидывать номера. Я прятал шприц за спиной, но Флора каким-то шестым чувством ощущала, что мы опять задумали. Визжала не своим голосом, типа: «Спасите, хозяева спятили!». Пытаясь улизнуть, бегала от нас по квартире. Брыкалась, крепко зажатая меж братовых ног. А когда в очередной раз «всё было кончено», поскулив обиженно, начинала подлизываться – ласкалась, заглядывала преданно в глаза, как бы умоляя: «Не надо так больше!»
С Дениской всё было просто. Брат его даже не держал. Я мог воткнуть ему шприц в любой ситуации; к примеру, когда он ест. Реакции на укол – ноль, как у Моргунова в фильме «Кавказская пленница».
Обычно я ел перед телевизором в гостиной, поставив поднос с едой на журнальный стол между кресел, сам же сидел полу-боком. Дениска аккуратно забирался на кресло, пристраивался между моим боком и спинкой. Усевшись на задницу, лапы опускал мне на плечо, а поверх них – морду. Провожая взглядом каждую ложку, отправлявшуюся ко мне в рот, ожидал терпеливо, когда и ему обломится кусочек, и, дождавшись, с громким чавканьем проглатывал его.
А ещё нравилось ему, подойдя ко мне, сидящему в кресле, положить в ожидании ласки свою громадную белобрысую башку мне на колени, и, закрыв глаза, балдеть оттого, что чешу ему за ухом. Самым большим лакомством для Дениски были пельмени. Находясь дома, он и сам был словно большой пельмешек, наш славный добрый бультерьер! Но это дома, а на улице…
Поначалу чаще выгуливал Дэника брат; обычно он брал на прогулку обоих питомцев. Умная, воспитанная, послушная Флора, свободно бегая, нарезала круги. Дениска – строго на поводке, в специально приобретённой шлейке, из которой не выкрутишься, как из ошейника. И только уведя драчуна на самый дальний пустырь у железной дороги, где ни людей, ни собак, брат отстёгивал поводок. Но и там находился способ для Дэника выпустить энергию: деревья.
Ствол молоденькой берёзки (сантиметров пять в диаметре) перегрызал бультерьер за пару минут, орудуя челюстями, словно бензопилой «Дружба». Только щепки летели по сторонам! На мощную, толщиной с мужскую руку, ветвь тополя уходило времени раза в три больше. Дениска подлетал с разбегу к дереву, прыгал и повисал, вцепившись зубами за ветвь. И начиналась борьба до победного!
Он грыз и грыз! Грыз сосредоточенно, выкладываясь по полной, словно это не тренировка, а бой настоящий. Бой не на жизнь – на смерть. Иногда падал с ветви и тут же, оттолкнувшись от земли, взлетал к воображаемому противнику, вгрызаясь в его «плоть». Не отступал до тех пор, пока поверженная четырёх- или пятиметровая ветвь не оказывалась на земле, под ногами. Тогда, от души помутузив, тащил её хвастаться брату. А тот, похвалив питомца, начинал операцию по удалению заноз из его щёк и дёсен. Специальные щипчики и перекись водорода, как предметы первой необходимости, всегда носил он на прогулки. Носил и заточенную буковую дощечку для разжимания челюстей – так, на всякий случай.

***

Всякие случаи... Да, они имели место. Вспомнилось, как брат рассказывал после одной из прогулок:
– Гуляем, значит, на пустыре, никого не трогаем. Флора в сторонке, вынюхивает что-то. Я Дениске палочку бросаю, он за ней сбегает, принесёт. Идиллия! Красота, птички поют. Вдруг вижу, выходят на поляну те двое с ротвейлером.
– Муж с женой? – уточнил я, хоть и так понял, о ком речь.
Семейка Аддамс! Оба невысокие, кряжистые, с рожами, как у их пса, похожими очень. Вечно вдвоём выгуливали они своего кабана-ротвейлера. Пёс-то и вправду хорош, но вот хозяева... слишком уж гордые, везде своего Джека королём выставляли и не прочь были, если их ротвейлер чужую собаку потреплет. Они, похоже, и вправду хотели, чтоб все их боялись. Пару раз и Флоре от них доставалось.
– Они самые! И чего припёрлись? Никогда их там не видал... Ротвейлер, как обычно, без поводка, без намордника. Ну, и мы, в общем, так же... но мы-то сюда первые пришли! А Дэнька как раз за палкой убежал. Я кричу им: «Уходите скорей, иначе пёс мой сейчас на вашего Джека бросится!» А они остолбенели от неожиданности, не понимают о чём я – Джек больше Дениса раза в полтора. Потом переглянулись, дошло до них, и они чуть не ржут: «Ваш пёс бросится? Так ему же хуже! Сами своего и держите, если боитесь за него, мы тут при чём?» И довольные такие, наглеют. Им то и надо, чтоб их ротвейлер ещё кого-нибудь задрал.
– Ха! Не поняли клоуны, с кем связались! Они ж своего Джека самым крутым псом считают, чуть ли не круче питбуля того… Рэмбо!
– Ну, до Рэмбо ему далеко! И вот отыскал, значит, Дениска в траве палочку, несётся радостный. Так и стоит перед глазами картинка, словно замедленный повтор: белоснежный бультерьер, играя на солнышке мышцами, скачет по ярко зелёной траве, подпрыгивает высоко, в зубах палочка... Я кричу ему: «Ко мне! Ко мне!», надеюсь успеть взять на поводок, пока он ротвейлера не заметил.
Вдруг мужик своему Джеку что-то крикнул, словно специально, гад! Дениска в прыжке поворачивает к ним голову, тут же его челюсти разжимаются, освобождаясь от палки и, приземлившись, он сразу меняет направление движения. Молча подлетает к рычащему ротвейлеру и сходу вцепляется тому в нос. Всё! Конец фильма. Хвалёный Джек ревёт, нет, верещит, словно получившая хорошего пендаля подзаборная шавка. Его хозяева в шоке, в первый раз с ними такое, не знают, что и делать!
– Ну, так ясен пень! Привыкли, что только их ротвейлер имеет право кусаться!
– Да, еле оторвали Дениску, пришлось и доску в ход пустить, чтоб челюсти разжать. Ротвейлер – только отцепили – сразу ноги в руки и адьёс. Ну, и хозяева следом умотали, но долго ещё их реплики недовольные из-за кустов доносились, мол, распустили собак непослушных и всё такое.
Иногда гулял с Дэником и я. Каждая такая прогулка дарила мне массу эмоций (положительных, в основном), почти всегда превращаясь в маленькое шоу. Одно удовольствие – выйти во двор со здоровенным, похорошевшим, отмытым-откормленным бультерьером. Мускулы перекатывались под его ярко-белой блестящей шерстью. Блестели и узковатые чёрные глаза; он смотрел на окружающих невозмутимо и равнодушно, словно мастер Шаолиня, оглядывающий зрительный зал перед показательным выступлением. Тонкие, но жёсткие розоватые уши торчали теперь строго вверх, и каждый прохожий при желании мог углядеть в правом ухе жирное сине-зелёное клеймо «013», придающее псу особую харизму.
Но с каждой прогулкой всё напряжнее становились терпеть нам Денискины выкрутасы. Вся его хвалёная важность моментально улетучивалась, весь шарм без следа испарялся, как только возникала на нашем пути собака. Любая! Тут же наш «джентльмен в белом» скидывал «смокинг», превращаясь в мгновение ока из доктора Джекила в мистера Хайда. Рычал, брызжа слюной. Крутился, извивался, пытаясь вырваться из шлейки, и, поняв, что это невозможно, бросался и бросался со всей дури в сторону предполагаемого соперника, пытаясь вырвать из рук поводок. Причём соперника мы могли даже не видеть. Иногда была это какая-то собачуха, промелькнувшая за кустами метрах в ста от нас; уже давно и след её простыл, а мы всё продолжали давать бесплатное представление для удивлённых прохожих. И подобные цирковые номера Дэнька откалывал всё чаще и чаще.
Впрочем, не только цирковые. Однажды бультик меня здорово выручил. Как-то вернулся я из гостей поздно и подшофе; тут взбрело мне в голову ещё на ночь глядя с Дениской погулять. Надо же проветриться перед сном! Вышел во двор, а там пьяная компания – незнакомые пацаны, не филейские. Подрулили. И то ли сильно пьяны они были, то ли в породах не шибко разбирались, короче, требуют, как водится:
– Дай закурить.
– Не курю, – отвечаю (я тогда ещё не курил). А они напирают:
–  Время сколько?
– Время я вам скажу, – говорю. Дениску меж ног зажал, а сам стал рукав задирать. – Только вы близко не подходите, пёс кусается.
Тут я соврал: людей Дениска ещё ни разу на тот момент не кусал (по крайней мере, пока у нас жил). Бакланы эти меня не послушали. Заводила их только рыпнулся – Дениска ка-а-ак рявкнул, вырвался из моих ног, прыгнул. Прямо перед носом заводилы того челюсти щёлкнули. Отскочил перепуганный парняга, на пятую точку в грязь грохнулся, дар речи потерял. Я Дениску рычащего на поводке держу, а ребятушки попятились-попятились и бегом. Я им только вслед крикнуть успел:
– Одиннадцать ноль одна, детское время кончилось!
Бывало, и Флору Дениска спасал.
Гуляет брат, как обычно, с обоими питомцами. Идёт мимо соседнего дома к пустырю. К овчарке нашей домашней подлетает вдруг громадный кобель-кавказец и начинает не очень дружелюбно себя вести. Флора, видно, побаивается, повизгивает, но уступать не хочет, про поддержку в лице Дениски не забывает. Появляется пьяный хозяин кавказца (везёт нам на пьяных, но в те времена их действительно много шаталось). Брат ему:
– Уберите собаку, пожалуйста!
– Почему это я должен своего Сыночка убирать?
Ведь надо же придумать такое прозвище псу! Тоже мне папаша! Брат ему:
– Потому, чтобы его не покусали.
Собаки (и Флора, и кавказец тот) застыв, наблюдают за диалогом хозяев. А дальше знаете что? Пьяный этот неадекват – хозяин кавказца, недолго думая, показывает своему «сыночку» на Флору и кричит:
– Фас!
Тот бросается на Флору, в бочину кусает. Флора вырвавшись, верещит громко. Ну, брат сдерживать Дениску не стал. Через секунду наш бультерьер уже сосредоточенно грыз щёку визжащего лохматого кобеля-кавказца, габаритами в два раза превосходящего Дениску. А Флора тем временем не подпускала к ним пьяного горе-хозяина. Наконец, брату удалось отцепить бультерьера. Пьяный мужик орал:
– Сыночек, ко мне! Сы-но-о-чек!
Но кавказец учесал прочь, не обращая внимания на пьяные крики своего «папаши».

***

Эх, кабы обороной только всё это дело и ограничивалось – цены б Дэньке не было! Но врать не стану. И наш «герой» был «хорош»! После того, как загрыз насмерть пойманную им дворняжку (я, к сожалению, по неопытности ей помочь не успел, не сумел), без намордника и шлейки Дениску вообще выводить перестали.
Волей-неволей пришлось выбирать для прогулок самые безлюдно-бессобачные маршруты из всех возможных. Чтобы выйти к дальнему пустырю, что у железной дороги – самому подходящему месту для променадов нашего необузданного бойца – нужно было проследовать через частный сектор, начинающийся за соседним домом. А там в каждом втором дворе – собака. Вот и шёл брат (либо я) по «тихим» деревенским улочкам под громкий аккомпанемент лая всех окрестных собак, с дико крутящимся белым «пропеллером» на поводке.
Все наши попытки перевоспитать взрослого пса терпели крах. Ну, не Запашные мы! То ли поздно было перевоспитывать, то ли мы с братом оказались дрессировщиками никудышными... Да и как мы могли его «переделать»? Бывалые собачники рассказывали нам страшилки о том, как готовят гладиаторов для собачьих боёв, как тренируют с младых когтей будущих монстров-убийц. Помимо ощутимых физических нагрузок для выносливости (в первую очередь – бег), у собак развивают различными упражнениями хватку, реакцию, скорость. Но главная фишка – развитие кровожадности. Пёс должен сам убить свой обед: вначале щенка, затем взрослую дворняжку, после – и крупную агрессивную собаку. Победить, убить, съесть – так их тренируют. Страшновато становилось: что, если и наш Дениска прошёл такой курс молодого бойца?
А ведь поначалу мелькали даже мысли о том, чтоб оставить Дэника у нас насовсем: выкупить или ещё как-то договориться... В общем, надоела нам такая суматошная жизнь. И хоть понимали мы, что попал к нам пёс незаурядный, и жаль было с ним расставаться, но сознавали также и то, что не для нас этот пёс. Не нашего калибра, более крупного! В наших условиях бойцовский талант его пропадёт, а нам проблем он наделает. Эх, словно в воду глядели!
Где-то к середине лета решили мы с братом, что пришла пора отдать бультерьера обратно в клуб. Хорошего помаленьку! Но к нашему удивлению новость эта не вызвала у родителей особого энтузиазма: кажется, они уже начали к Дениске прикипать. Жалели беспризорника. Ещё бы, дома-то был он – мистер Галантность! Не приходилось родителям дважды в день выгуливать дикаря! Но и мы с братом, конечно, жалели Дениску. К каким людям на сей раз забросит его собачья судьбина? Вздыхали лишь: «А что делать?»
Оказалось, всё не так просто. В клубе обещали забрать бультерьера через день. Но в назначенный срок сообщили по телефону, что не получится, попросили слёзно ещё недельку обождать. Ну, мы их не торопили. Грустно было от предстоящего расставания, не раз мелькала мысль: «Может, приживётся всё же Дениска у нас?» Тут-то и попалась мне в руки книга о бультерьерах. Я читал её, с каждой страницей всё сильнее влюбляясь в эту породу…
А началось всё в середине девятнадцатого века. Некий английский джентльмен, звали его Джеймс Хинкс, взялся вывести абсолютно новую породу собак, основой которой служили бульдог, терьер и далматинец. Несколько лет ушло у него на эксперименты. И вот собачья выставка 1862 года. На суд достопочтенной аглицкой публики впервые представлен бультерьер. И сразу фурор, успех!
Новая порода вобрала самые лучшие черты своих столь разных прародителей – выносливость, активность, силу. Всё это, а ещё притом и интеллигентность, привлекало знатоков к бультерьеру. К примеру, у преподавателей и студентов Оксфорда считалось признаком хорошего тона держать белого бультерьера. Именно белого, ведь другие расцветки заводчики признали только через полвека.
Ну а в конце двадцатого века, когда бультерьров принялись массово разводить у нас здесь в России, равнодушных к этой породе не было. Бультерьеров ненавидели люто, либо самозабвенно любили (чаще, конечно, первое). Одни их боялись, другие над ними смеялись. Некоторые считали бультерьера самой сильной породой в мире, а кто-то считал их слабаками. Своеобразная внешность, приводившая в восторг одних, в других вызывала острые приступы отвращения. Бультерьер мог вызвать чувства какие угодно, только не равнодушие.
Длинную родословную нашего Дениски я изучил до седьмого колена. Среди предков – сплошь чужестранцы. Коверкая язык, привыкал я к инопланетным именам его отца-голландца Beluga Berimor Bijou и матери-англичанки Seqouiah Voters Choice. Конечно, если папу зовут Белуга Беримор, а маму Секвойя Вотерс, то имечко Юденич Даймонд для сыночка – самое то.
Какое отношение белогвардейский генерал имеет к бриллиантам (Diamond – бриллиант по-английски), я мог только догадываться; наверное, такое же отдалённое, как рыба белуга – к растению секвойе. Впрочем, имена для собачьих родословных – дело такое, до сих пор для меня малопонятное. Бриллиантиком я называл его про себя, а вслух крайне редко, да и то лишь когда мы оставались наедине; при посторонних же – никогда. Наверное, Бриллиантик – слишком уж гламурное прозвище для грозного бультерьера. Думал, не поймут меня пацаны, если услышат. Никому это прозвище не озвучивал.
Долго решался, мозговал, как быть, пока, проснувшись одним прекрасным утром, не обнаружил мирно сопящего Дениску, устроившегося рядышком на кровати. Такое и раньше случалось. Я его как обычно согнал, но что-то в душе шевельнулось. Стало ясно вдруг: нужен мне этот пёс. С того момента начал обрабатывать родителей и брата: беру, мол, Дэника под свою ответственность, буду выгуливать, заниматься с ним и т.п. Флора – собака братова, а Дениска пусть будет моим псом.
Я торжественно пообещал родителям бросить пить (будто я такой уж алкаш, но раз им так приспичило…), добазарился с братом, что во время моих командировок (примерно раз в месяц, на несколько дней), он возьмёт заботы о бультерьере на себя. Ну, в общем, все согласились, недолго думая; раз горит человек желанием на себя хлопоты взвалить, что ж – флаг в зубы, барабан на пузо и полный вперёд! В клуб собачачий позвонили, договорились, что Юденич у нас ещё поживёт с перспективой выкупа, и там пошли нам навстречу.
И начались суровые будни. Решил я, грешный, во что бы то ни стало обучить-таки нашего генерала хорошим манерам. Перелопатил все, какие сумел отыскать, библиотечные книжки на дрессировочную тему. Занимался с Дэником по несколько часов кряду, чтобы слушался лучше. Но белогвардеец наш, будучи самым лучшим псом во всех почти отношениях, лишь в одном пункте проявляя железное упрямство, не желал уступать – в своём праве загрызть любую собаку, оказавшуюся в зоне его досягаемости.
Ну, а потом наступило 31 августа. День, прервавший беззаботный ход моей жизни. О происшествии с Карлосом вспоминать не хотелось, но от этого некуда было деться. «Как всё случилось? Что было бы, не реши я в тот раз забухать? Или пошёл бы квасить в другое место? Или в этом же «Привете» – если нажрался бы пораньше да упал бы под стол и…» Все эти «или, или, или… если бы, да кабы…» – они преследовали меня всю командировку. Я думал об этом постоянно: когда, поглаживая Дэника, сидел на полу в коридоре, когда шёл за продуктами в магазин, когда трясся в кабине «КАМАЗа», трезвый, пьяный, даже во сне! От мыслей этих было грустно, тоскливо до такой степени, что, казалось, я здесь от тоски подохну. Что ж, возможно, это стало бы оптимальным решением проблемы!

Глава шестая.

ОПТИМАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ

Постояльцы «Степной» поначалу побаивались моего бультерьера. Слухами земля полнится – и все знали, на что этот пёс способен. Но вскоре привыкли. Увалень Дэник стал всеобщим любимцем. Лишь начальник экспедиции Владимир Маркович (таким оказалось настоящее имя главного заводского представителя на полигоне, а Вольдемар было его прозвище) пса невзлюбил. Ну и Дениска, отвечая взаимностью, рычал на начальника пару раз, из-за чего Вольдемар обещал пожаловаться на меня руководству Отряда. Ведь служебной инструкцией запрещено провозить домашних животных на полигон.
Но угрозы свои воплотить в жизнь Вольдемар не успеет. В начале зимы отправится он по рабочим делам в Киров. Прямо на перроне его окружат люди в штатском и, посадив в чёрную «Волгу», отвезут в «Красный замок» купца Булычёва. А потом следы выявленного шпиона, как оказалось, много лет поставлявшего информацию иностранным разведкам, затеряются в следственном изоляторе ФСБ.
Мы с Серёгой по очереди выезжали на «КАМАЗе» катать наши ракеты по высушенным зноем пыльным степным дорогам полигона. Потели вместе с шоферами, трясясь в мареве раскалённых кабин. Для дорожно-транспортных испытаний (прозываемых нами попросту «тряски») требовалось намотать двенадцать тысяч километров по пересечённой местности.
Не только «трясками» запомнилась та поездка. Местные офицеры, так полюбившие пьяные посиделки в нашей гостишке, взяли над членами экспедиции шефство. Возили нас, северян, по местным природным достопримечательностям.
Благодаря им, эмбинским офицерам, успели мы между делом нарыбачиться от души на арыках и речках. Русла местных речушек пересохли, превратившись к осени в цепочки вытянутых больших луж. Наживка была в дефиците. Каждый дождевой червь – если не на вес золота, то на вес серебра точно. Зато на одного червяка, мелко порезанного на кусочки, можно было выловить целый таз жирных карасей. Каждый заброс – поклёвка, не успеешь до десяти сосчитать.
А чего стоила ночная охота! Когда гонялись мы, датые, на четырёх армейских «УАЗах» за стадом сайгаков. Слепили их фарами, стреляли на ходу. Ночь, скорость, степь. Рычание моторов, грохот выстрелов, пьяные выкрики офицеров, ветер в лицо! Было весело, но, кажется, я ни в кого не попал.
Возили нас даже в лес по грибы. Целый час ехали голой до горизонта степью. Когда приехали в лес, я вначале не понял, а потом чуть не оборжался. Лесом здесь называли кучку невзрачных кустов, скромно спрятавшихся в низинке. Весь этот «лес» легко уместился бы на территории размером с хоккейную площадку. Тем не менее, пару вёдер красноголовиков мы насобирали – на хорошую грибовницу для заводчан и «друзей экспедиции» хватило!
Что ещё? Жарили шашлыки из местной баранины во дворе нашей гостиницы, объедались спелыми арбузами. Поначалу никак не мог я привыкнуть к местным мухам, точнее, к их количеству. Что-то невероятное: таких огромных туч этих насекомых больше нигде не видывал. Первое время постоянно отгонял я маленьких агрессоров, усиленно махая газетой над сочными кусками жареного мяса и над блестящими влагой ломтями арбуза. Но видя, что никто в благородном этом порыве не думает мне помогать, что всем на всё пофиг, отступился и я.
Так и сидели мы «на свежем воздухе», в постоянно меняющем форму живом жужжащем облаке. Замахнув очередную стопку, я протягивал руку к шампуру с мясом, которое, казалось, шевелится из-за ползающих по нему паре сотен мух. Долго тряс им. Насекомые соскакивали, но далеко не улетали, висели в воздухе тут же, в нескольких сантиметрах от трясущегося шампура. Я быстро (чтобы не залетела в рот муха) откусывал и клал шампур с мясом обратно на поднос. Мухи сразу же возвращались на место.
– Как же они меня заманали, – вздыхал я. – И что это за казнь египетская!
– Внимания особо не обращай, – советовали старожилы гарнизона. – Мухи эти не заразные, не помоечные, а, скажем так, «природные», степные, экологически чистые.
– Да я бы не обращал, кабы они мне в нос да в уши не лезли!
Наши маленькие пикнички сопровождалось всегда винно-водочными возлияниями. Выпивка помогала терпеть мух. Привезённое с собой пойло давным-давно закончилось (экспедиция большая, плюс офицеры). Закупались в магазине, а в неурочное время – у жены Вольдемара. Брали у этой спекулянтки нами же привезённую кировскую водку по тройной цене. Это называется «сделали бизнес по-русски»! Стандартный норматив для затаривания – десять пузырей. В выходные (у нашей экспедиции выходные начинались вечером в четверг и заканчивались к обеду в понедельник) закупать водку ползали дважды в сутки: утром и вечером (иногда ночью).
Периодически, будучи более-менее трезвым, я заказывал разговор с Кировом в местном отделении связи. Но точно выяснить обстановку не получалось. Наконец-то «похолодало»: столбик термометра опустился чуть ниже тридцатиградусной отметки. Местные жители с непривычки даже позалазили в кофты и свитера. Подходил к концу срок нашей долгой командировки, пролетевший для меня слишком быстро.
Кульминацией пребывания на полигоне стали показательные ракетные стрельбы, то есть наше участие в них в качестве зрителей. Устраивалась «показуха» для высокопоставленных ближневосточных гостей арабской национальности. От гостей этих – завёрнутых в белые мантии, с клетчатыми платками-арафатками на головах – зависело заключение многомиллионного контракта на поставку систем ПВО. Поэтому всё должно было пройти чики-пуки – без сучка, без задоринки.
Для большей зрелищности стрельбы проводились ночью, в темноте. Дул свежий ветерок. Теплолюбивые гости, кутаясь в русские армейские бушлаты, надетые поверх своих белых «простыней», тянули ароматный разлитый из термосов кофе. Прозвучал, усиленный мегафонами, обратный отсчёт. Сопровождающий  офицер, тыкая пальцем в чёрное небо, показывал кивающим арабам летящий вдали огонёк. То шла по заданной траектории ракета-мишень «Пищаль» (тоже производства нашего завода), которую смекалистые вояки предусмотрительно набили порохом под завязку.
Прожектора освещают площадку. Звучит новая команда. Из ожившей боевой машины комплекса «Тор» тут же с грохотом выпрыгивает, подброшенная катапультой, зенитная ракета. Взлетев на двадцатиметровую высоту, ракета повисает в воздухе на мгновение. Сердце замирает. Ракета начинает заваливаться набок... и, кажется, в нашу сторону! Но тут врубается мощный твёрдотопливный двигатель, и железная стрела, ускоряясь, стремится к цели. Она летит всё быстрее, оставляя позади неровный огненный след.
Когда зенитная ракета поразила мишень – уж долбануло, так долбануло! Поражены были и арабы. Изумлённые, восторженные стояли они на открытой «трибуне» наблюдательного пункта. На лицах потомков пустынных кочевников (среди которых, кстати, были наследный принц и министры) застыл священный трепет. Ещё бы – полыхнуло на полнеба, несколько секунд на НП было светло, как днём. А от грохота уши заложило надолго. Знать, хорошая ракета, мощная!
Понравились стрельбы и мне – не зря на полигон съездил! Была б моя воля – я остался бы в этой дыре года на три-четыре, пока там у нас в Кирове всё не устаканится. Но был я – человек подневольный, следовало возвращаться. Не получив из дома явных сигналов об опасности, но и не надеясь впрочем на то, что ситуация с Чубэном и Карлосом сама собой разрулилась, я направлялся домой.
Плана на сей раз у меня не было.

***

Возвращался, понятно, с опаской. Сразу по приезду взял на работе неделю без содержания, чтобы самому выяснить обстановку. Временно перебрался к ещё одному сослуживцу – добродушному тридцатилетнему здоровячку Косте Котову. Он жил тогда в своём деревянном доме в самом центре города (в конце 90-х весь их частный сектор снесут, чтобы освободить место для элитных хором новых русских). Он жил тогда с первой женой (в 2001-м, вернувшись из командировки на пару дней раньше срока, обнаружит Костя на собственном супружеском ложе красавицу-жену в окружении сразу двух кавказских жеребцов). Он жил тогда… (в 2005-м Костино сердце остановится, скрученное инсультом, когда вторая жена не нальёт ему стопку на опохмелку).
Дениску поселили на веранде, но с утра и до вечера валялся он на полу в гостиной. После поездки на Эмбу стал бультерьер каким-то уж слишком спокойным, даже вялым, ровно в старичка превратился. То ли дорога дальняя в КУНГе вытрясла из Дениски всю лихость, то ли под воздействием тамошней жары весь его дух боевой испарился.
«Неужели он таким и останется? А может он бациллу какую-то в Казахстане подхватил? – думал я, глядя на скукожившегося, зажавшего нос между лапами пса. – С одной стороны – хорошо, проблем меньше. Но с другой…». Больно было видеть необузданного бойца, вышедшего слишком рано на пенсию.
Первый день в гостях у Кости прошёл ничего, спокойно. Конспирацию соблюдали, всё как положено. А потом начались выходные. Костя предложил «посидеть», и мы хорошенько поддали. Конспирация на этом закончилась. С великим трудом я очухался лишь в понедельник. Костя уехал уже на работу, его вечно бурчащая, недовольная красавица-жена тоже смоталась. Притворив скрипучую калитку, я направился к ближайшему киоску за пивом. Размышлял полупьяно: «Может всё уже успокоилось, сигнал «тревога» пора отменять?»
Протянул в оконце ларька мятые купюры, но вожделенную полторашку забрать не успел. В правую почку сквозь куртку впилось что-то твёрдое. Ствол! Что же ещё? Мои руки вмиг оказались вывернутыми, задранными вверх за спиной. Лицо врезалось в стальные прутья решётки, что защищала витрину киоска от грабителей. Я успел разглядеть радостно-цветные пакетики Yupi, ZUKO, Invite – растворимых фруктовых «соков», а также ряды распечатанных пачек с сигаретами на продажу поштучно. Щека от удара заныла. В голове лишь одно вертелось: «Вот и приплыл, вот и приплыл».
Через минуту я «плыл» уже в неизвестном направлении на чёрном тонированном «Гранд Чероки» в окружении четырёх угрюмых бугаёв. И бугаи эти были не чета тем пацанам, что месяц назад подрезали наш «ЗИЛ» на «восьмёрке». Крепкие, взрослые (лет под тридцать), с каменными лицами. Чего-то особенного в их обликах, вроде, не было. Лишь у того, что рулил, на правой щеке виднелась особая примета: толстый неровный рубец. Шрам, возможно, оставленный ножом, тянулся от мочки уха к подбородку. Это всё, что успел заприметить, пока на голову не надели брезентовый мешок. Защёлкнулись наручники на запястьях. Машина остановилась, я подумал – на перекрёстке. Но хлопнули двери, и я понял, что двое из моих похитителей вышли. Донёсся знакомый скрип калитки.
«Ё-моё! Они идут в Костин дом, там же Дэник!» – я машинально дёрнулся, тут же ощутив рёбрами боль от врезавшегося в них ствола. Зашептал быстро-быстро:
– Слушайте, я хочу лишь сказать, что пёс сейчас не опасен, болеет…
– Не з-заткнёшься – мы и т-тебя усыпим, – был мне ответ.
«Усыпим! Тоже что ли собачник?» – я знал, что на сленге собачников, кошатников и всяких там врачей-ветеринаров усыпить животное – значит его  умертвить.
– Давайте я сам пса выведу… Дайте хоть попрощаться…
Из дома донёсся хлопок – выстрел из пистолета с глушителем. Собачьего визга я не услышал. Дэник никогда не визжал от боли. Похоже, он просто не чувствовал боль. Ни свою, ни чужую… Ну вот. Всё! Открылась задняя дверь, и что-то тяжёлое грохнулось в багажник. Дэник! Что же ещё? И мы поехали.
Хуже поездки той – в жизни не было. Сзади, в багажнике валялся труп моего четвероногого друга. Позвякивали железно лопаты. Пыльный брезентовый мешок мешал дышать. Башка и так трещала с похмела, а тут ещё эти мысли: «Дениска мёртвый – легко отделался. А что ждёт меня за оторванные яйца Карлоса, за отгрызенную лапу Чубэнова пса?» Страшные картины, рисовавшиеся в голове (а может и слишком высокая скорость, из-за которой я, словно маятник, раскачивался на поворотах) вызвали приступы тошноты. Я боролся с приступами, как мог, но после очередного нырка на ухабе не выдержал.
Чувствуя, что сдержаться не в силах, резко подался вперёд, задрал до носа мешок, раздвинул колени и давай блевать на пол. Самое интересное, что в такой ситуации я ещё умудрялся заботиться, чтобы мне на одежду не попал собственный блевантин. В результате блевнёй испачкал спинку переднего кресла и коврики. А запах! Испоганить крутую бандитскую тачку – именно этого мне и не хватало для полного «счастья»!
Дважды получив рукояткой пистолета по шее, я выслушал рассказ о моём скором будущем. Пересказывать нет смысла, но услышанное не добавило оптимизма. Если в двух словах, то перед смертью мне предстояло помучиться хорошенько; что называется, «от всей души».
Частые остановки на светофорах и ускорения после них сменились плавной быстрой ездой. Стало понятно: меня везут за город, в сторону глухих вятских лесов. На всякий случай прощался с жизнью. Я мало пожил и не был готов умереть. Но бывает ли вообще к этому кто-то готов? Едва ли! Примерно через час скорость замедлилась, вновь начались повороты, ухабы. Наконец  машина остановилась. «Вот и приплыл!» – вновь пронеслось в голове. Оставалось узнать лишь – куда.
Сердце стучало, грозя выпрыгнуть через горло. Несколько минут томительного ожидания с невесёлыми размышлениями о том, насколько богатая фантазия у Карлоса: ведь кому, как не ему, доверит Чубэн столь деликатное дельце – месть за Алмаза. А Карлос уж постарается, в этом я даже не сомневался. Затем меня провели в помещение (дом?), мы спустились по лестнице (в подвал?). Здесь с головы моей наконец-то и сняли мешок.
Вначале я увидел в тусклом свете мёртвого Дэника, валяющегося на каменном полу подле моих ног. Тело пса лежало на боку, лапы вытянулись, от чего казались ещё длиннее. На охи и вздохи у меня ни сил, ни желания не осталось. Честно признаюсь: в тот момент заботила меня лишь собственная участь. Дрожа то ли с похмелья, то ли от страха, поднял я голову.

***

Жалкое моё состояние не способствовало наблюдательности. Я не разглядывал помещение, да и темновато было. И холодно (возможно, сказывалось моё самочувствие). Скажу лишь, что зал, где я очутился, можно описать двумя словами – мрачная роскошь. Размером и высотой потолков помещение равнялось примерно малому актовому залу в здании  правительства Кировской области (а это, поверьте, вопреки названию, совсем не маленькое помещение), вот только окна отсутствовали. Вместо них по стенам висели большие картины в золотых рамах. Позолота блестела в тусклом свете, льющемся из плафонов. Я стоял в центре, а в глубине помещения, в дюжине шагов от меня, на небольшом возвышении восседал на массивном резном деревянном стуле человек, одетый в чёрные брюки и тёмно-серую водолазку.
Зал по-особому освещался. В лицо мне смотрели несколько ламп, впрочем, не таких ярких, как в киношных полицейских комнатах для допросов. Вообще, место, куда меня поставили, было самым освещённым. Напротив, лицо человека, восседавшего на резном стуле, скрывала тень, сквозь которую угадывались лишь отдельные черты: прямой нос, широкие скулы, аккуратная бородка.
Но странно – над плечами человека виднелись искусно вырезанные деревянные птицы – орлы с разинутыми хищно клювами. Птиц было хорошо видно, а лицо между ними – нет. Эти резные орлы – продолжение спинки стула (скорее трона) – казалось, сидят у «тёмного человека» на плечах.
По сторонам зала стояли люди – десятка два. Карлоса не увидел. Но среди стоящих я узнал одного, и сердце ушло в пятки. Чубэн! Вот кого я хотел бы видеть в самую последнюю очередь! Но тут же дошло до моих пропитых мозгов: Чубэн здесь не главный, он лишь один из многих. Это меня и удивило, но и дало маленькую надежду – значит, решать судьбу мою будет не он, а человек, восседавший на «троне».
Украдкой я присмотрелся к «тёмному человеку». Он сидел в горделивой позе, чуть склонившись к своим подчинённым. Высокий и стройный. Сквозь тень проступали контуры его аккуратной причёски над высоким лбом. В одном голливудском фильме, виденном мною, был главный герой – монарх средневекового королевства. В повадках того киношного короля неведомым образом сочетались грубость и утончённость, коварство и прямота. «Тёмный человек», восседавший на «троне», напомнил мне монарха из фильма. Те же уверенные манеры, ясно дающие понять окружающим – кто тут главный. Да, он и вправду король, этот «тёмный человек». Король своего криминального государства, подданные которого выполнят любые его распоряжения, предпочитая при этом оставаться в тени, как и их босс.
Тёмный Король – так я его про себя обозначил.
Понятно было, что не ради меня собрал «король» в этом зале «придворных». Вопрос – что со мной делать – был для него проходным, скорее всего лишь разминкой перед решением настоящих дел. «Но ведь для чего-то меня сюда притащили. Сразу не грохнули – значит, есть шанс. Возможно, я нужен этому человеку, как пешка в его неведомой мне игре. В шахматах пешками чаще жертвуют, но иногда их выводят в ферзи. Возможно, Тёмный Король собирается меня, или всю эту ситуацию как-то использовать с выгодой для себя?»
Я вспомнил бригадира Гену и его рассказ о власти и о системе сдержек и противовесов. Но дальше уже стало не до воспоминаний. Человек на троне кивнул, и Чубэн, выйдя вперёд и указав на меня, заговорил:
– Он самый! И пёс его. Вначале бойца моего, честного пацана, в инвалида превратил, затем моего Алмаза. Ещё и лапой отгрызенной из окошка в нас запустил, гадёныш! Что делать с ним – решать, конечно, тебе. Но могилу он заслужил, в натуре! Я предлагаю отдать его Карлосу, пусть тот сам за себя поквитается, авторитет восстановит. Думаю, этот вариант – оптимальное решение проблемы. Да, это будет жестоко, но справедливо.
Воцарилась тишина. Чубэн вернулся на своё место в строю. Я лихорадочно пытался сообразить: что же сказать, если дадут защищаться, но похмельные мысли мои растекались, словно жидкие экскременты по унитазу.
– Справедливо?! – уверенный, чёткий, хорошо поставленный голос хозяина разрезал воздух зала. В тишине, ставшей абсолютной (ни единого шороха, ни единого вздоха) Тёмный Король говорил, как печатал. – Справедливо ли ставить людей на счётчик ни за что, ни про что?! Зарвался твой Карлос, вот и получил ответку. И именно это, как ты, Николай, говоришь, жестоко, но справедливо!
Услышанное меня ободрило, согрело, мне даже стало вдруг жарко чуть не до пота. «Всё-таки есть правда на белом свете! Не зря «король» этот восседает на троне!» Но что это? Присмотревшись внимательнее к Дэнику, я увидал, что нос его чуточку дёргается, совсем чуть-чуть, но… Тут до меня допёрло – Дениска жив, его действительно лишь усыпили. Усыпили буквально, а не в переносном смысле. Иначе зачем было тащить в «тронный зал» дохлого пса? Но радость, охватившая было меня, недолго длилась.
– Справедливость! Именно за ней все вы сюда приезжаете. Справедливость в нашем мире дорого стоит, – вещал человек с трона. – Так вот, в случае с Карлосом – парняга прав. А в случае с твоим, Николай, псом – нет.
Я вновь похолодел. Сейчас этот человек объявит мне приговор, обжаловать который уже вряд ли удастся. Когда-то я боялся Карлоса, думал, что в мире этом страшнее Карлоса зверя нет. Но потом я узнал, что Карлос (жестокий и ужасный!) для Чубэна всего лишь шестёрка, слуга. И тогда уже его величество Чубэн стал для меня самым страшным из всех двуногих. Но теперь видел я: есть люди, для которых Чубэн – лишь мелкая сошка. Этот Тёмный Король, будь он неладен. Интересно, а над ним кто-нибудь есть? Существует, наверное, «смотрящий по стране», но встреча с ним мне, к счастью, пока не грозит. Ситуация моя была, конечно, аховая, но всё ж до общероссийского уровня Денискины деяния пока вроде не дотянули.
– Бультерьера, отгрызшего лапу, надо кончать, – хозяин зала твёрдо печатал слова. Резные орлы над его плечами, казалось, ещё более хищно разинули клювы. – И парнягу этого накажем сурово; так, чтоб запомнил. Но беспределу здесь места нет. Чтобы парняга прочувствовал всё как следует, решим так: пусть собственноручно прикончит своего бультерьера. Не здесь, не сейчас. Сначала пусть оба очухаются, а там, как говорится, «в трезвом уме, в здравой памяти»… Это и будет ему наказанием. Дадим парняге три дня сроку. Каким способом он убьёт своего пса – пусть сам решает. Одно условие – через три дня отрезанную голову бультерьера должен он предъявить лично Чубэну. В этом справедливость, я полагаю. Таково оптимальное решение проблемы. И такой урок парняга запомнит!
Во вновь надетом на голову брезентовом мешке вели меня обратно к машине. Мешок был надет, но завязан неплотно. Впрочем, всё, что я мог видеть в узкую щёлку – лишь каменная дорожка да стриженая трава рядом с ней. «Я жив! Мать честная, я всё ещё жив! Слава королю!» Но радости ненадолго хватило, вскоре сменили её нехорошие мысли: «Как быть? Конечно, ветеринар может «усыпить» собаку с помощью укола, Дэник не будет мучиться. Но даже если аккуратно «усыпить» бультерьера, голову ему отрезать всё равно придётся – таково условие назначенного наказания. А кому это «счастье» достанется? Только мне». Как ни странно, в таком наказании на самом деле заключалась некая справедливость: мучать опасного пса смысла нет, грохнуть и точка. А меня, как хозяина провинившейся собаки, помучить морально – самое оно.
Тут я чуть не споткнулся обо что-то мягкое, живое, вёрткое. Из-под ног донёсся нервный лай. Я ощутил собачий нос, тычущийся в мои, пахнущие бультерьером брюки. В узкой щёлке мелькнули чёрные кудряшки, малиновый ошейник. «И Тёмный Король тоже собаковод! Ну, правильно, в загородной резиденции с собакой веселее!» Конечно, не ожидал я, что хозяин преступного мира держит пуделя, но сильные мира сего имеют право класть на чужое мнение прибор – большой и толстый. Тут донёсся до моих ушей издали детский голосок:
– Ержик, ко мне! Я тут, я тут!
Звонкий мальчишеский смех удалялся. За ним удалялся заливистый собачий лай. Ну вот, всё понятно. Пуделёк, этот Ёжик, или как там его, Ержик – игрушка мальчишки – сына (племянника, внука?) хозяина резиденции. В самом деле, ведь не с питбулями же саблезубыми ребёнку играть!
Окончательно Дениска оклемался после снотворного к следующему утру. Весь день я провёл в родительской квартире в невесёлых раздумьях. Моей жизни теперь ничто не грозило; по крайней мере, если я исполню предназначенное мне в наказание. Бежать куда-либо не было смысла. От Тёмного Короля не скроешься, достанет хоть на краю Казахстана. В участи своей – не принеси я Денискину голову – сомневаться не приходилось. Угроз и обещаний расправы от хозяина «тронного зала» я не услышал, но этого и не требовалось, чтоб понять: лучше не рыпаться.
Надумал завтра с утра звонить в ветклинику насчёт «усыпления», а после идти в хозмаг за пилой. Я решил почему-то, что пила для такого случая требуется обязательно новая, а после нужно будет её закопать. Мешок (тот самый, брезентовый, что был у меня на голове) мне оставили похитители. Именно в нём я и должен был принести Чубэну Денискину голову.
Вечерело. Валяясь на своей широкой кровати, я размышлял. Вертел в руках стеклянную китайскую зажигалку, рассматривая, как переливается внутри неё горючая жидкость. И довертел – зажигалка, выскользнув, скатилась между стеной и кроватью. Вытащить из-под двуспальной кровати зажигалку, лежащую у стены, непросто – снизу рукой не достанешь. Пришлось кровать двигать. Глянув сверху в образовавшийся проём, присвистнул. Рядом с зажигалкой лежала на полу чёрная Генина сигаретина. Та самая, которую я потерял после похода в ночной клуб. Всё это время торчала она, зажатая меж стеной и кроватью, дожидаясь своего звёздного часа. И дождалась! Я разглядывал её заворожённо, вспоминая, как тяжело после этого «табачка» отходить; понимая, что не следует мне курить; зная уже, что не смогу удержаться.
«Ведь я был тогда пьяный. А Гена предупреждал: с бухлом не мешать! Сейчас я тверёзый – значит, можно!» Недолго посомневавшись, я вынырнул на лоджию, чиркнул зажигалкой и… Окружающее пространство преобразилось. Краски стали ярче, звуки чётче, запахи острее. Вдыхал тягучий дым, а во мне закипала энергия. Мысли закручивались в спираль. Я почти физически чувствовал, как шевелятся извилины в черепушке. Нужно лишь сосредоточиться, решение придёт обязательно. Выбрасывая с пятого этажа окурок, я уже знал, что делать!
Прогулявшись к железной дороге, принёс я домой подходящий размером и весом камень. Бультерьер, отодвинутый со своего места, равнодушно наблюдал, как я заворачиваю камень в его подстилку, а свёрток этот запихиваю в брезентовый мешок. Горловину мешка завязал плотно, затянув узел, насколько хватило сил. Что ж, можно идти с отчётом в соседний подъезд к Чубэну.
Поднявшись на дребезжащем лифте, нажал белую кнопку звонка. Долго не открывали, пришлось звонить ещё дважды. В другой раз я бы ушёл, но сейчас чутьё, обострённое волшебным табачком, подсказывало – там кто-то есть. Наконец бронированная дверь отодвинулась на ширину мощной цепочки. Выглянувший амбал пробасил:
– Чего тебе?
– Не чего, а кого. Я к Чубэну. Вот, мешок со всем содержимым принёс. Но отдам лично в руки!
Толстая дверь затворилась. И я стал ждать. Чем-то закончится моя авантюра? В другое время я бы, наверное, сдрейфил, но сигаретина… Прошло минут пять, прежде чем меня впустили. Ещё один амбал, пощупав карманы и проверив подмышки, провёл меня в гостиную. Там сидел за столом сам Чубэн. Конечно, не на троне сидел, а на самом обычном стуле. Да и «зал» по сравнению с резиденцией «короля» был, в общем-то, так себе. Чубэн вертел в руках какую-то светлую фарфоровую статуэтку, или игрушку – космическую ракету с торчащими из иллюминаторов двумя собачьими мордочками. Одна мордочка напоминала Дениску, во всяком случае, так мне тогда показалось, другая – Алмаза. «Кстати, где он?» – без Алмаза весь мой хитрый план грозил рухнуть, словно карточный домик.
– Ну что, принёс голову друга? – ухмыльнулся Чубэн.
Приподняв мешок, я ответил вопросом на вопрос:
– Ну что, слабо твоему Алмазу проглотить кусочек того, кто отгрыз ему лапу?
– Слабо? Сейчас узнаешь как слабо! – Чубэн, поставив на столик статуэтку, край которой был отколот, громко позвал. – Ал-ма-аз! Ал-ма-зик! Ко мне! Ужин с доставкой на дом прибыл!
Приковылял на трёх лапах Алмаз. Встал в паре метров. Вытянув нос, принюхался. Тут-то я и сунул ему в морду мешок с подстилкой, пахнущей Дэником. Бедный Алмаз! Учуяв запах обидчика, в ужасе бросился он из комнаты. Визг, истерика! Жалкое зрелище! В комнате появился один из амбалов с глазами круглыми, словно маленькие блюдца.
– Что там с Алмазом? – зло бросил Чубэн.
– Э-э-э… Ну-у… Типа припадок, – амбал развёл руки, не зная как объяснить, похоже он явно не был мастером разговорного жанра. – Короче, под стол на кухне спрятался Алмаз и дрожит весь, и судорогами бьётся.
– Судя по всему, у него аппетит пропал! – вставил я шпильку. И, протянув мешок Чубэну, добавил:
– Твой пёс моего Дениску даже мёртвого боится. На, держи. Может, для себя холодец сваришь? Куда положить?
– Проваливай, гнида, со своим холодцом! Крысам на помойке скормишь! Только перейди мне дорогу ещё один раз, и я тебя самого крысам скормлю!
Мне только этого и надо было! Вышел во двор, а там –  как по заказу помойная машина вытряхивает в своё чрево содержимое мусорных контейнеров. Тут же пришла классная идея. «Ну, мне сегодня фартит!» Зная, что за мной, скорее всего, наблюдают, даже очень надеясь на это, я подошёл к контейнерам. Повздыхал немного для виду, да и сунул мешок с «собачьей головой» в неочищенный ещё бак. Через пару минут мусоровозка приняла в чрево кузова содержимое и этого контейнера, ещё пятью минутами позже уехала со двора. «Дело сделано! Все довольны!» Теперь я очень сильно хотел спать – похоже, табачок Гены переставал действовать. Кое-как добравшись до квартиры, я рухнул в постель.

***

Просыпался тяжело. Не успел глаза разлепить, а курить уже очень хотелось. Жаль, Гениных сигарет на сей раз уж точно не осталось, а обычные в этом случае меня выручить не могли. «Хорошего помаленьку, – размышлял я, всё ещё кутаясь в одеяло, – А ведь помогла мне вчера эта чёрная дурь обдурить Чубэна! И идея пришла после курёхи, и наглость для осуществления задуманного появилась! Теперь всё. «Отрезанная голова» предъявлена и, типа, выкинута на помойку. Остаётся лишь по-тихому пристроить Дениску. Да, пожалуй, надо будет позвонить Гене – не продаст ли мне пачку клёвых таких сигарет?»
Откинув одеяло, медленно свесил ноги с кровати. На полу прямо передо мной валялся дырявый носок. Принялся шарить взглядом по комнате в поисках второго. Пришлось нагнуться, а затем и встать на четвереньки, чтобы глянуть под кресло. Словно удар электричества прошиб моё сознание. Не веря собственным глазам, всё так же на четвереньках подобрался я к креслу и вытащил из-под него брезентовый мешок. «Не может быть! Я, кажется, спятил!» Даже понюхал его. Мешок пах брезентом и блевнёй, значит точно – он самый!
Всё ещё сомневаясь в поставленном себе диагнозе, вывалился в прихожую. Так и есть! Дениска, как ни в чём не бывало, нежился на собственной серой подстилке. Я даже пощупал её – не мерещится ли мне она. Оказалось – не мерещится! Значит, не было ничего вчера вечером: ни смелого похода к Чубэну; ни камня, завёрнутого в подстилку и ловко выданного за голову бультерьера. Глюки! Всё глюки! Долбаная чёрная сигаретина! Тут я решил: лучше сдохну, но Гене звонить не стану. Хватит! Отныне никакой дури!
Итак, ловя отходняк, трясущимися руками накручивал я диск телефона. Хриплым от засухи в горле голосом договаривался с ветеринаром об «усыплении» бультерьера. Затем на негнущихся ногах ходил в хозяйственный за ножовкой. К вечеру всё было готово. Срок подходил, следующее утро станет для Дениски последним. Дома все знали об этом. Лишь о предназначении ножовки родителям я ничего не сказал.
Под стать настроению членов нашей семьи хмурилась и погода. Забарабанил по подоконнику мелкий осенний дождик. Мать, утирая слёзы, готовила «приговорённому» прощальный ужин. Пельмени со сметаной. Что же ещё? Я же, чуток оклемавшись, вывел пса на заключительную большую прогулку. Дождик дождиком, но пройтись по всем окрестным местам «боевой славы» у Дэника другой возможности больше не будет.
Нахлобучив капюшон, вёл не слишком желавшего гулять под дождём пса на поводке. Поколебавшись перед выходом, я оставил и шлейку, и намордник висеть на крючке. Для решения такого причин было сразу три. Во-первых, накрапывал дождь, и все умные собаки вместе со своими хозяевами прятались по домам. Во-вторых, как я уже говорил, из Казахстана Дениска вернулся какой-то сам не свой. С тех пор он не рыпался ни на двуногих, ни на четырёхлапых. Жаль, исправился слишком поздно. Ну, а в-третьих, была это последняя в жизни прогулка Дениски, и мне хотелось дать ему чуточку больше свободы.
Все причины эти я зачем-то старательно про себя перечислил, выходя из подъезда. Но когда, обогнув соседний дом, шли мы по узкой извилистой тропинке поросшего травой пустыря, понял: единственная причина не надеть на бультерьера шлейку и поводок – моя тупость! Точнее моя плохо соображающая, до сих пор не пришедшая в себя после Гениной сигаретины голова.
Открывшаяся картина была мне знакома до мельчайших подробностей. Бред? Дежавю? Или кукушка окончательно упорхнула? Дениска двигался впереди, я, стараясь не задевать высокую мокрую траву, следом. Мы прошли уже треть пустыря, как вдруг с противоположного конца, вынырнув, словно из-под земли, на нас двинулась дама с собачкой. Чёрный пудель снова без поводка. А хозяйка – словно в облаках витает.
«Вот дерьмо! Ведь это всё уже было!» – я помнил самую первую нашу с Дениской прогулку. Помнил, какой погоней за пудельком кончилось дело. Ни разу с тех пор не встречал я бывшую мою школьную учительницу литературы Ларису Михайловну с её кудрявым питомцем. А тут я веду Дэника на последнюю прогулку – и снова: извилистая тропинка в высокой мокрой траве и они! На том же месте! Бывают ли подобные совпадения? Или мне снова чудится? Вам понятно теперь – после всех предыдущих глюков я всерьёз опасался за своё психическое здоровье.
Дениска же в лучших традициях жанра начал отрабатывать прежний сценарий. Вначале замер, встал, как вкопанный, навострив уши, напряжённо смотрел в сторону приближающейся дамы и её собачки. Затем бультерьер начал прятаться от беспечного пуделька за травку, склонил здоровенную морду, уши прижал.
На этом, к моему огромному облегчению, совпадения с нашей прошлой встречей закончились. Лариса Михайловна – светловолосая, длинноногая, шикарная – закончив витать в облаках, спустилась на грешную землю. Она заметила меня, когда нас разделяло шагов двадцать пять. Узнала, конечно. Недовольно поморщилась, приметив прячущегося в траве бультерьера. Окликнула своего чёрного, в малиновом ошейнике пуделя:
– Ержик, ко мне!
В тот вечер соображал я не слишком быстро, но... «Ёжик, Ержик… В малиновом ошейнике… В малиновом!» Пока калейдоскоп мыслей медленно складывал в моей черепушке беспорядочную мозаику в законченный рисунок, на пустыре неожиданно появился следующий персонаж – ротвейлер Джек! И вслед за ним – «семейка Аддамс» – муж с женой, мои старые «добрые» знакомые. Их кабан-ротвейлер – как обычно, без намордника, без поводка. Не приметив по-прежнему прячущегося в траве Дениску, Джек с ходу бросился на пуделя.
В тот самый момент, когда Джек вцепился в чёрного пуделька, калейдоскоп в моей голове, наконец, закончил вращение. В одно мгновение голова прояснилась, всё встало на свои места. Я вспомнил, где видел малиновый ошейник этого пуделя. Лариса Михайловна – та самая школьная учительница не раз являвшаяся мне в моих армейских эротических грёзах – кем приходилась она Тёмному Королю? Женой, любовницей, или какой-нибудь там двоюродной племянницей? Какая разница! Главное, она ему кем-то приходилась, раз пуделёк её свободно бегал по королевскому огороду. А тот мальчонка – наверняка её сын (их сын?). Значит, имеет она «доступ к телу», может замолвить словечко!
– Немедленно уберите собаку! – Лариса Михайловна, покраснев, сжимала кулачки. Гнев делал её ещё привлекательней.
– А вы чего, собственно, раскомандовались? – «семейка Аддамс», муж и жена, оба невысокие, кряжистые, с рожами, как у их ротвейлера, приближались не спеша, вальяжно. Меня же вниманием не удостоили, похоже, не признали. Хозяева Джека по-прежнему выставляли своего пса королём и не прочь были они, чтобы их ротвейлер потрепал чужую собаку. Похоже, прошлый Денискин урок их не исправил.
– Да скорее вы! Ему же больно! – возмущалась училка.
– А не надо было отпускать с поводка, если пудель ваш такой нежный!
От такой наглости Лариса Михайловна, словно воздухом поперхнулась. Потеряв дар речи, она всплеснула руками, и я поймал её беспомощный взгляд. Наблюдая, как ротвейлер, не спеша, основательно мутузит визжащего пуделя, медленно опустился я на корточки рядом с Дениской. Чувствовал, как напряжён бультерьер, слышал частое биение его сердца. Дрожа словно лист на ветру, прячась в траве, Дэник следил за собачьей вознёй. Я зашептал горячо:
– Ну, что, Тринадцатый, считай это подарком судьбы. Твой шанс. Самый последний! Целься в ротвейлера. Видишь того, большого? Промахнёшься, сцапаешь пуделя – всё, туши свет, завтра тебя не станет. Спасёшь пуделька – может, останешься жить.
Но Дениска не спешил кидаться в драку. «Да что ж это с ним? Неужто, совсем кончился бультерьер?» Семейная пара уже подходила к своему вошедшему в раж ротвейлеру. Ещё немного, и они освободят Ёжика-Ержика. Точка невозврата будет пройдена. Пропадёт последняя возможность (и так призрачная) сохранить жизнь Дениске.
Но вместо того, чтоб по-быстрому разнять собак, «Аддамсы» вновь стали спорить с учительницей. Лариса Михайловна, казалось, сама сейчас бросится на ротвейлера и его самодовольных хозяев. Я тоже завёлся не на шутку! Начал подталкивать жмущегося к земле бультерьера.
– Ну, давай же, давай! – повторял я ему, толкая. – Действуй, придурок!
Возню мою заметили хозяева ротвейлера. Насторожились, забыв и о рычащих собаках и о ругающейся хозяйке пуделя. Только сейчас до них допёрло, что я тут в траве не посрать присел. Лица их изменились. Узнали меня, наконец. И, кажется, приметили Дэника. Нервно схватили своего Джека, и давай тянуть. Тут я не выдержал, распрямился и, не ведая, что творю, отвесил по Денискиной заднице такого мощного пендаля, от которого мультяшные футбольные вратари вместе с мячиком влетают в ворота!
«Белый снаряд», выпущенный, словно из пушки, во всю прыть устремился к собакам. Зажмурившись, я взмолился, чтобы зубы Дениски нашли нужную цель. Но тут же услышал отчаянный вопль Ларисы Михайловны. Я сморщился будто от боли, словно голову мою зажали в тиски. «Тринадцатый, гад невезучий!» Я знал: если Дэник вцепился не в ту собаку, возможно, завтра в брезентовом мешке окажутся две головы (включая ту, что сейчас ещё болтается на моих плечах).
Вопль училки перекрыл тонкий собачий визг. Я приоткрыл левый глаз. И выдохнул. Визжал ротвейлер. Дениска отгрызал ему ухо. Лариса Михайловна, схватив освобождённого пуделя, быстрёхонько уходила прочь.
А Дениска и вправду не тот стал – ротвейлеру удалось вскоре вырваться. Джек убежал, вслед за ним убежали его хозяева. Подцепив тяжело дышащего бультерьера к поводку, я припустил за училкой.
– Добрый вечер, Лариса Михайловна! – кажется, как-то не слишком умно начал я.
В ответ получил красноречивый взгляд:
– Дёмышев, каждый раз, как тебя встречаю, – одни неприятности!
– Блин! Прошу прощения. Я, наверное, чемпион по нелепостям. Вечер, конечно же, так себе. Но я всё же хотел извиниться…
– За что? Сегодня не за что, сегодня твой пёс выручил нас.
К счастью пуделёк пострадал не особо, больше визгу было, чем ран. Я посмотрел на Дениску (тот плёлся следом на поводке) и начал давить на жалость:
– Пёс у меня хороший, жаль, что болеет. Да и умрёт скоро.
– Что, так сильно болеет? Что за болезнь, если не секрет?
– Да вы не подумайте, болезнь не заразная. Тоска называется, а по-другому – грусть, печаль… Тьфу! Простите, я говорю, словно актёр дешёвой мелодрамы.
Но училка чуть улыбнулась, синие глаза её как-то лукаво блеснули, а на щёках проявились милые ямочки.
– Грусть? От этого собаки не умирают. Человек может, но не собака…

Глава седьмая.

ОТЧЕГО УМИРАЮТ СОБАКИ

Пришлось мне всё рассказать Ларисе Михайловне; ну, или почти всё. Лишь про то, что я высмотрел её пуделька в резиденции Тёмного Короля не сказал. Ну и она о связях своих с этим человеком никак не обмолвилась. Сказала лишь на прощанье:
– Не переживай, Саша, всё как-нибудь образуется. И на укол собаку пока не води. Не спеши. До вечера завтрашнего обожди.
Но до вечера ждать не пришлось. С утра пораньше позвонил Гена.
– Привет! Сигаретками моими не интересуешься?
Я сглотнул слюну и, преодолевая подступившее мигом желание, осипшим голосом вымолвил:
– Нет, не интересуюсь. У меня с твоих сигарет крышняк словно ураганом уносит. Так что спасибо, но нет.
– Хе-х! Так ты ж их по пьяни дзобаешь! – Гена противненько хохотнул. Затем послышались в трубке обрывки его разговора с кем-то, находящимся рядом с ним. Наконец он вернулся ко мне:
– Ладно, забудь! Так-то я не за этим. Чубэн поручил стрелку забить. Булька твой как поживает, ещё не тогось?
– Не тогось… срок ведь ещё не вышел. Во сколько стрелка?
– Ровно в полночь. В ресторане ЖД вокзала.
– Обалдеть! Это называется: живём в соседних подъездах. Не проще ли во двор выйти, сесть на скамеечку, потолковать? Обязательно нужно на другой край города переться? Да ещё и в полночь! Дикость какая-то.
– Ничем помочь не могу. Не нам с тобой решать, – Гена, прикрыв рукой трубку, вновь с кем-то перебазарил. – Да, кстати, бульку своего можешь не трогать. Чубэн сказал: пусть живёт.
– Чу-бэн ска-зал! – передразнил я собеседника. – И на том спасибо!
«Значит, мы с Дениской не промахнулись. И Лариса Михайловна не подкачала, словечко замолвила! Но неужели Чубэн так легко откажется от мести?» – что-то слабо верилось мне в такое счастье.
Как показал наш последующий разговор, я не зря сомневался. Для чего Чубэн забил стрелку именно на вокзале, да ещё и в столь необычное время – этого я так и не понял. Может любовница у него поблизости жила, или освобождался он в этот час, проводив кого-то на поезд. Не важно. Важен был только результат нашей встречи. А результат оказался вовсе неутешительным. Новый вердикт, вынесенный Тёмным Королём, лишь на первый взгляд мог показаться положительным решением Денискиных (и моих) проблем. Бультерьеру оставляли жизнь, при условии отправки из Кирова куда угодно подальше, а новый хозяин не должен был приближаться с Дэнькой к нашему городу ближе чем на тысячу километров. Замечательно, просто чудесно. Но было одно «но». Маленькое такое, невзрачное «но», из-за которого всё могло рухнуть. Точнее не могло, а должно было рухнуть с вероятностью, близкой к ста процентам.
Данное распоряжение главаря преступного мира начинало действовать сразу после боя, в котором Дениска обязан был поучаствовать. Всего один поединок, но какой! Да, похоже, Чубэн всё-таки своего добился. Итак, если победит в бою Дениска – ему оставят жизнь. Проигрыш означал смерть, в лучшем случае – тяжёлую инвалидность, хотя что для пса лучше – ещё вопрос.
В Кирове в ту пору практиковались собачьи бои двух разновидностей: легальные и подпольные. Легальные (их ещё называли притравочные) бои проходили прямо в самом центре города, на пустыре у Храма Пресвятого Сердца Иисуса, более известного горожанам, как Александровский костёл. В пять часов вечера по выходным собирались отчаянные собаководы да любители будоражащих зрелищ в тени причудливого краснокирпичного здания, построенного в стиле барокко и классицизма. Кресты на шпилях католического храма, превращённого в зал органной музыки, отсутствовали. Последнюю мессу служили здесь, кажется, ещё в начале тридцатых.
Бои у костёла имели, по сути своей, характер тренировочный. Денежная ставка на исход поединка являлась здесь большой редкостью. Если и заключались пари, то суммы при том фигурировали совсем небольшие, чисто символические. Хозяин проигрывающей собаки имел полное право остановить бой в любой момент без проблем, без объяснений. Просто захотел – и остановил.
Совсем другое дело – подпольные собачьи бои. Огромные суммы, поставленные на тотализаторе, диктуют свои правила: бой до конца. Победного или… Даже явно проигрывающая собака пока жива – имеет шанс (пусть призрачный) изменить исход поединка. Клиент, поставивший на пса круглую сумму, должен убедиться, что пёс боролся за победу до самого конца. Сомнений у клиента быть не должно: если и проигрыш – то по-честноку, а не кидок, не договорняк. Ну, а клиенты-то кто? Всё уважаемые авторитетные люди. Такие товарищи шуток в делах денежных не терпят, не прощают. Поэтому на боях этих хозяин собаки не имел права «выкинуть полотенце» – то бишь, признав проигрыш, остановить поединок, прекратить убийство питомца.
Вот в таком подпольном бою и предстояло участвовать Дэнику. Узнав, что соперник будущий – широко известный в кругах собачников города питбуль Рэмбо, понял я – это приговор. Рэмбо – чемпион чемпионов! А Дениска наш – пёс, конечно же, по своим врождённым качествам выдающийся, но к настоящим собачьим боям мы с братом его никогда не готовили. Наоборот, его попытки подраться, как могли, пресекали. И дрался он лишь несколько раз, когда ему удавалось от нас вырваться. Да и соперники, побеждённые им – разве настоящие бойцы были? Добавьте к этому ту болезненность, которой до сих пор маялся наш бедолага, и вы поймёте, какие мысли мною владели. «Хорошо хоть, самому убивать не придётся да голову отпиливать. Погибнет Дениска в бою, как говорится, падёт смертью храбрых. Что ж, лучше так, чем укол и отрезанная башка».
И хоть понимал я, что всё бесполезно, но оставшуюся неделю до боя посвятили мы подготовке. Добиться рекордных показателей от Дениски я и не пытался. Старался лишь помочь ему стать прежним: игривым, быстрым, вёртким. Ежедневно тренировались: я пазгал на велике, а Дениска рядом бежал километра четыре, затем валили деревца на пустыре, ну и всё в том же духе. К концу недели пёс начал оживать – стал обращать внимание на собак: то рычал, то «охотился» в своей манере. Но набрать прежнюю форму, хотя бы приблизиться к ней мы не успели. Да, всё-таки чудеса случаются слишком редко!
В день поединка накрапывал дождь. Впрочем, для нас данное обстоятельство особого значения не имело – бои проходили под крышей, в арендованном зале спорткомплекса завода ОЦМ. Дожидаясь в запертой снаружи подсобке нашего часа (последнего Денискиного часа!), слышал я долетавшие даже сюда звуки: рычание и лай, команды хозяев и окрики судей. Но постепенно зрители завелись, и все прочие звуки утонули в диком гуле раздухорившейся толпы.
Опечаленный, я смотрел на Дениску. Недолго ему оставалось топтать нашу грешную землю. Жаль, брата сюда не пустили. Возможно, с братом мы бы пса хоть как-то взбодрили. Белоснежный бультерьер, положив пасть на мои колени, грустно косился на закрытую дверь. Большой чёрный нос его был холоден, влажен. Я гладил его башку: водил пальцами по плавной дуге черепа, идущей от кончика носа к затылку. Чесал собачью шею, шепча какие-то подбадривающие слова. Заклинания эти нужны были больше мне самому.
Касаясь мощных челюстей, ощущал я сухость его плотно сжатых губ. Чем выше становился уровень децибелов, долетавших с гладиаторской арены, тем сильнее вытягивались вверх уши Дениски. Наконец, они встали напряжённые, словно стальные. В правом ухе жирно синело клеймо «013». Затем я увидел вытянутый, как по железной линейке, хвост: толстый в основании, сужаясь к кончику, держался он строго горизонтально.
Вслушиваясь в доносившийся рёв, Дениска напрягся. Я почувствовал, как окаменела его мускулистая длинная шея, как подтянулся округлый корпус, и крепко напряглась его широкая, словно бочонок, спина. Дыхание его становилось всё тяжелее. Он посмотрел на меня, будто прощаясь. Я заглянул напоследок в его узкие, косо посаженные, треугольные глаза. Взгляд его чёрных глаз, казалось, проникает мне в сердце.
И тут я увидел в них блеск!
А затем Дениска зевнул, словно происходящее неподалёку на ринге (или в «яме», как говорят хозяева бойцовых собак) его мало заботит. Раскрыв широко пасть, будто желая меня успокоить, продемонстрировал он имеющееся в наличии вооружение: полный комплект больших, чистых, крепких зубов. Клацнув челюстями, бультерьер медленно развернулся и, помахивая от возбуждения вытянутым хвостом, плавно (чуть не на цыпочках) подошёл к выходу из подсобки. Всё оставшееся до боя время Дэник так и стоял, гипнотизируя закрытую дверь, натянутый, как струна. Его медитации я не мешал.
Когда дверь отворилась, двинулись мы с Дениской в спортзал. С каждым шагом всё сильнее давил на уши шум одикшей толпы. Я вёл бультерьера по длинному коридору, покрытому зелёным линолеумом, словно отмеряя последние метры его жизненного пути. Но Дениска об этом, конечно, не знал. Движения пса моего были легки и свободны. А шагал он с типичным самодовольным видом. Я же его оптимизма не разделял.
Сквозь орущую публику организаторы провели нас к огороженному металлической сеткой помосту. Нас вытолкнули на ринг, то есть в «яму». Оказавшись в своём углу, с зажатым меж ног бультерьером, я начал было осматривать зал. Но тут же взгляд мой остановился на противоположном углу. Там нас ждал Рэмбо.
Тигровый питбуль стоял неподвижно, внимательно глядя на нас (то есть на Дениску, конечно) злыми, очень тёмными и очень злыми глазами. Абсолютный чемпион не рычал и не лаял. Рэмбо лишь, высоко подняв верхнюю губу, выразительно обнажил громадные, мощные, острые клыки. Противника нашего обрабатывала целая команда секундантов. Один, наклонившись и приговаривая что-то грозным тоном, держал питбуля. Другие два дёргали и шлёпали пса по бокам, пытаясь как можно сильнее его завести.
Судья – долговязый, жилистый очкарик с усами, в синем спортивном костюме – быстренько осмотрев собак, громко выкрикнул:
– Приготовиться!
Рэмбо выглядел чуть ниже Дениски, но его невероятно широкая грудь вкупе с прямыми крепкими лапами, создавали вид куда более мощной силы, заложенной в этом терминаторе. Впечатление дополняла пасть. Широченная пасть, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы облажаться. Когда, раскрыв её, питбуль зарычал – показалось мне, что наш Дэник дрогнул. «Дениска, ну где же твой знаменитый тигриный рык?» Но Дэник молчал. Действуя машинально, я наклонился, чтобы похлопать-подбодрить своего пса, но тут же услышал выкрик судьи:
– Пускай!
Секунданты противника расступились, и Рэмбо сделал шаг вперёд. Я, отпустив Дениску, попятился. Питбуль, всё так же показывая клыки и сверля взглядом, подошёл к Дэнику. Несколько долгих секунд псы, застыв истуканами, собирались с духом. Гвалт в зале почтенная публика устроила такой, что казалось – я попал в сумасшедший дом. Одновременно псы бросились в драку.
Дальнейшее, честно скажу, помню плохо. Помню дыбом стоящую на загривках шерсть, и собак, кидающихся друг на друга. Помню клыки, вонзающиеся в морду Дениски и кровь брызгами разлетающуюся по рингу и за помост. Помню слова того ветеринара, поклонника боксёра Высоцкого, крутящиеся в голове: «Кожа на морде его очень тонкая, порвать легко. А место это такое, порвёшь – кровища хлестать будет о-го-го!» Помню растерзанного моего бультерьера с изодранной в клочья мордой и лохмотьями рваной кожи, болтающимися во время движений. Помню кровавое месиво вместо Дениски, и Рэмбо, дерущего то, что осталось от моего пса. Сколько всё это длилось – не помню.
Шум стих. Казалось, зрители вместе со мной впали в ступор. Послышались недовольные выкрики, свист. Меня, как и многих других в этом зале волновал в тот момент лишь один вопрос: «Почему рефери не останавливает эту мясобойню?! Сколько можно издеваться над трупом собаки?!» Гул недовольства нарастал. А Рэмбо всё рвал, рвал и рвал. Рвал усердно, сосредоточенно, целеустремлённо. Наконец, пыл питбуля начал спадать. Тут-то и вцепились в его горло зубы багряного от крови полудохлого бультерьера.
Зал охнул. Я охнул вместе со всеми. Дэник всё ещё жив! Но ослабшая его хватка, конечно, лишь последний привет от погибающего бойца. Я, как и любой из очевидцев этого кошмара, не питал зряшных надежд по поводу исхода поединка. Но время тянулось, а Дениска не отпускал. Питбуль трепал его и так и этак, всё тщетно. Время шло очень медленно, иногда казалось – оно и вовсе остановилось. Медленно, очень медленно питбуль слабел, капля за каплей теряя преимущество. Именно так – миллиметр за миллиметром отвоёвывал Тринадцатый своё право на жизнь.
Более часа прошло с момента, как зацепился наш булька за горло противника до мгновения, когда Рэмбо издал свой последний хрип. К тому времени Дэник от большой потери крови и сам уже был без сознания, но челюсти не разжал. Не смог ни я своими дрожащими руками раздвинуть его словно окоченевшие челюсти, ни подоспевшие на подмогу опытные специалисты кровавого спорта.
С того момента я знаю по-настоящему, что такое мёртвая хватка!
Оба пса, и полуживой и убитый, были в крови, вперемешку – своей и чужой. Но тигровый окрас скрадывает бурые пятна, на белом же кровь заметнее, поэтому истерзанное Денискино тело представляло собой и вовсе жуткое зрелище. Там и в самом деле не осталось ни одного живого места! Их так и вынесли с ринга, ставшего багровым – двух сцепленных намертво псов на одном покрывале.
Так случилось невероятное – практически без подготовки Дэник наш одолел непобедимого соперника, прославленного многократного чемпиона. Месяц Дениску выхаживали. Справедливости ради отмечу – всю плату за медобслуживание взяли на себя боссы тотализатора: видать, неплохой навар с неожиданного исхода поединка они сняли. Слышал я, что Чубэн – да что там Чубэн! – все, включая Тёмного Короля, впечатлились Денискиным несгибаемым характером и волей к победе.
Ему оставили жизнь.

***

Что было после? Дениску отправили-таки подальше. Воля Короля – закон! Подлечили и отправили в не слишком далёкую заграницу – на Украину, но всё же за рубеж. Кстати, о птичках. Кто такой Тёмный Король – я так никогда и не узнал. Даже настоящее прозвище его, или погоняло, как принято говорить в уголовной среде, осталось для меня тайной. Но видал я в конце девяностых по ТВ человека, сильно смахивающего на того самого Тёмного Короля. В репортажах с заседаний кабинета министров видал, не раз и не два. Впрочем, ручаться, что это именно он, не стану, вдруг я ошибся.
А вот с Чубэном встречались мы в последующие годы многократно. Ещё бы – соседи как-никак. После той последней схватки Дениски с питбулем Рэмбо, Чубэн как-то оттаял, простил нам лапу Алмаза. Да и я искренне повинился, ясен пень – ну, кому придётся по душе такое издевательство над собакой! Вскоре после того, как Дениска уехал на Украину, отправил Чубэн Алмаза в деревню, на заслуженный отдых. У него же появился новый пёс – тигровый бультерьер Стифлер.
Изредка, встретившись во дворе, разговаривали мы с Чубэном об этой несносной и лучшей в мире породе – о бультерьерах. И не только о них. Чубэн рассказал мне как стал собачником, почему назвал своего многострадального пса Алмазом, а ещё рассказал, за что получил это странное прозвище ещё во время своей первой ходки в шестидесятые годы. Отбывал он тот срок в колонии где-то под Ашхабадом. Местные там и прозвали его уважительно – Чабан (пастух то бишь) за то, что пас их, как стадо баранов; ну, и заботился о них. Чалился там и старик-иранец Абулфази, который произносил это «имя» на свой персидский манер – Чубэн. Чабан, Чубэн – так и прилипло.
Раза три заходил я в гости к Чубэну. Особенно запомнился первый приход. Очутившись в квартире, чувствовал я себя не в своей тарелке, украдкой осматривался. Ведь я хорошо «помнил», как «бывал» здесь с «головой бультерьера» в мешке (о, эти долбаные Генины чёрные сигареты!). Конечно, и мебель, и вся обстановка в квартире были совсем другие, не как в моём глюке.
На журнальном столике в белой с золотом рамке стояло большое фото. На нём – почти семейная идиллия: до ушей улыбающийся Чубэн (лет на пять моложе теперешнего) с запелёнутым  новорождённым младенцем на руках. А к ним прижимается красивая и счастливая женщина, держащая огромный букет алых роз. Вот так здрасьте! Я хлопал глазами растерянно, и от Чубэна это, конечно же, не укрылось.
– Знаешь её? – спросил он меня.
– Ну да... Это… – голос мой вдруг осип, я прокашлялся, – это же Лариса Михайловна, она у нас в школе литературу преподавала.
Нехило! А я был уверен, что красавица-училчка – любовница Тёмного Короля. Как бы это поделикатнее спросить? Я снова кашлянул.
– Э-э-э… судя по фотографии, кажется, вы с Ларисой Михайловной… очень близки?
– Были когда-то. Но дело прошлое, – отрезал Чубэн, и больше мы к этой теме никогда не возвращались. Мне же пришло тогда в голову: не отбил ли Король красавицу-училку у Чубэна?
Когда первоначальная нервозность прошла, и мы с Чубэном мило беседовали, допивая по второй чашке горячего шоколада, взгляд мой выхватил вдруг одну небольшую деталь. Стоя на подоконнике, выглядывала из-за штор маленькая такая беленькая статуэтка – ракета с «космонавтами» Белкой и Стрелкой. Была она в точности, как в моём глюке. Я постарался отвлечься, успокоить себя. Всякие совпадения случаются! Но вот что меня беспокоило по- настоящему – край статуэтки был точно так же отколот, один в один! Следующие мои приходы в гости к Чубэну выпадали на позднее время, оба раза шторы были задёрнуты, и я знать не желал – прячется за ними та дурацкая статуэтка, или же это всё-таки я малость спятил.
Кстати, о Ларисе Михайловне. Ни её, ни чёрного в малиновом ошейнике пуделька больше я не встречал. Лишь два десятилетия спустя обнаружил страничку моей школьной учительницы в интернете. Интересно было посмотреть на неё – красивую, женственную и такую… взрослую; были там и фотки двух её сыновей, уже студентов. Старший сильно смахивал на Чубэна, а младший – нет. Младший, если и походил на кого, так на хозяина тронного зала, в котором однажды мне довелось побывать.
Я собирался черкнуть пару строк Ларисе Михайловне, но обратил вдруг внимание, что на страничку собственную она года три как не заходила. А после упёрся взглядом в заголовок последнего поста, размещённого ею. Он назывался «Не отчаивайтесь, рак можно вылечить!» М-да.
Ну, а Чубэн... Кажется, в 1996-м он съехал на новое место жительства – в коттеджный посёлок на Шкляевской. Видеться мы перестали, но года через два я собрался его навестить – хотел-таки попросить Чубэна о маленьком одолжении. Я тогда вновь остро нуждался в деньгах (зарплату задерживали на шесть месяцев), а Гена (недобрый крокодил) отказывался брать меня в бригаду: дескать, сам по себе, без Дениски, я для бизнеса ихнего ценности особой не представляю. Вот и хотел я, чтоб помог мне Чубэн по старой памяти получить непыльную работёнку в сфере полукриминальных услуг.
Но в конце девяностых Чубэн вдруг исчез. Был человек (и не какой-то простой, а, как говорится, уважаемый авторитетный бизнесмен) – и не стало. Испарился! Вместо него к рулю городского криминалитета выдвинулся авторитет для меня новый, абсолютно мне не знакомый. Именно после этого я и сошёл окончательно с дорожки, ведущей в дебри организованной преступности. И вовремя. В самом начале нулевых Гену и четырёх его быков конкуренты пулями изрешетили в ходе одной из разборок. «Крокодилу» нашему повезло, чудом остался жив, хоть и полгода мыкался по больничкам. А быков его на третий день прямиком на Макарьевское повезли вперёд ногами. Там на кладбищенской «аллее бандитской славы» сразу на четыре пафосных памятника стало больше.
Довольно трагично сложилась и судьба красавицы Жанны; впрочем, она осталась жива. Неудачный прыжок с парашютом приковал её к инвалидному креслу на долгие годы. Коммерсанту-барыге (её жениху) стала она не нужна. Девушка чуть не поставила на себе крест, почти не следила за собой, располнела. Но закончилось всё хэппи-эндом. Операция, стоившая больших денег, поставила Жанну на ноги. Через несколько лет она вышла замуж. За кого бы вы думали? Ни за что не догадаетесь! За того самого парнишку – Федьку-плясуна, ставшего известным исполнителем русских народных танцев.
Я же продолжал работать в Группе ОПГ (охраны перевозимых грузов). Начальник нашего Отряда заставил меня доучиваться в ШРМ (без аттестата о среднем образовании в нашу «ОПГ», по идее, не брали). Снова стал баловаться написанием рассказов, в связи с чем поступил даже на факультет журналистики МГЭИ, да так и не закончил его. Всё реже брался я за гантели и штангу. Всё чаще прикладывался к стеклянному горлышку. Литробол, если им заниматься всерьёз, забирает всего тебя без остатка. Каких только приключений не пережил я по пьяной лавочке! Множество встреч интересных и не очень, весёлых и страшных. Обо всём не расскажешь, да многое и забылось. Но об одной встрече не сказать не могу, уж её-то я точно помнить буду всегда.
Пьяным воскресным утром я возвращался из запоя домой. Двигался, пошатываясь, поселковой улочкой в сторону родных девятиэтажек. Светило, выкатившееся из-за туч, светило. Дул тёплый летний ветерок. Шествовал я «из гостей», из алкопритона – одного из многих, расплодившихся на окраине города. Путь мой лежал мимо деревянной филейской церкви, на колокольню которой как раз взбирался звонарь. Вскоре колокола ожили, и под весёлый перезвон повалил из храма народ – обедня закончилась. Я влился в толпу православных. Хмурился, чувствуя себя чужим среди прихожан. Все они – бодрые, трезвые, радостные, вместе молившиеся только что – казались мне самодовольными чистюлями, вызывали во мне неприязнь.
Меня вдруг подхватил кто-то крепко под локоть. Мне не понравилась фамильярность. Поворачиваясь, собирался сказать наглецу «пару ласковых». Но когда, сфокусировав зрение, осознал, кто меня так цепко держит, – онемел. «Ласковые» слова застряли в глотке. В черепушке завертелось: «Вот и приплыл!» Передо мной стоял Карлос! Тот самый Карлос, которому бультерьер наш отгрыз мужское хозяйство. Тот самый Карлос, который никогда никому ничего не прощает, беспредельщик из беспредельщиков!
Отведя меня, ставшего ватным, в сторонку, Карлос сдвинул на лоб свои знаменитые солнцезащитные очки. Я обратил внимание, как сильно он похудел. От прежнего Карлоса осталась лишь половина, но это меня мало утешило. Хватка его была настолько крепкой, что я чувствовал – Карлос не стал слабее! Глядя мне прямо в глаза, он что-то пытался выдавить, но челюсти его плохо слушались. Он пыхтел, потел и пыхтел, морщился, дышал тяжело. Что-то внутри него клокотало, я опасался – как бы не взорвалось! Сердце моё глубоко опустилось от страха. Наконец, Карлос выхрипел:
– Ну, ты, типа... прости…
«Приплыл, вот я и приплыл. Сейчас он со мной рассчитается!» – вертелось в одурманенной голове. Слов, сказанных Карлосом, я толком не понял. Он внимательно смотрел на меня, ждал чего-то. Постепенно смысл услышанного начал прорисовываться в сознании. «Мне это чудится, или Карлос, в самом деле, просит прощения?» – я заставил себя глянуть ему в глаза и понял – всё происходит взаправду, наяву. Я кивнул неуверенно, пожал протянутую Карлосом руку. А он, неожиданно резко вцепившись, притянул к себе, но душить или бить не стал. Вместо этого на мгновение приобнял меня и, отпустив тут же, пошёл прочь.
Я стоял потрясённый. Случившееся никак не могло уложиться в мой мозг, пропитанный алкоголем. Я не понимал, не вмещал, просто молчал, очень довольный тем, что у Карлоса в эту церковно-православнутую (безопасную для меня) сторону поехала крыша. Неожиданно резко осмелев, я направился следом, вскоре догнал Карлоса. Мы шли молча рядом, а когда народ рассосался, я сказал:
– Меня всю дорогу мучает один вопрос, но я как-то стесняюсь...
– Давай уже, спрашивай.
– Я про то, что тогда в баре…
– Тогда в баре? – тут Карлоса прорвало, он снова оттащил меня в сторонку, и на сей раз слова из него лились без запинок. – Да если бы твой пёс меня в тот раз не остановил, я был бы уже трупом, это факт! Знаешь, беспредельщики долго не живут. Уже после всего случившегося до меня дошла инфа: я был заказан. Меня конкретно наметили уже грохнуть, слишком многим дорогу тогда перешёл. Но после того, как твой пёс меня из игры вывел, там наверху решили оставить мне жизнь, ведь я вынужденно отошёл от тёмных делишек. Но если б не тот случай в баре… я гнил бы давно уж в могиле, тело гнило, а душа бы горела в аду. А так у меня есть ещё шанс всё исправить. И я благодарен за то, что произошло…
«Какую чушь он несёт! Благодарен. Кому? За что? Впрочем, для моей шкуры это классная чушь, – думал я, – продолжай в том же духе, дорогой Карлуша!»
Вообще-то, вся его философия меня мало заботила, не ради лекций я Карлоса догонял. Одна загадка мучила меня периодически всё это время. Послушав ещё ради приличия его умствования, как только представилась возможность, я перебил:
– Да я про другое хотел спросить. Про то, что тогда в «Привете», перед тем как всё это случилось, ты собирался сказать – за что тебя Карлосом прозвали, но… не успел. Слышал я, что ты рассказывал про кликуху свою… э-э-э, скажем так, лишь в особых случаях. Ну, когда собирался... избавиться от кого-нибудь насовсем. Но теперь, когда ты сильно так изменился, может, всё же откроешь секрет?
– Ах, вот ты о чём, – он покачал головой, вздохнул, ухмыльнувшись. – Я надеюсь, я очень-очень-очень сильно надеюсь, что историю про то моё погоняло больше никому никогда не доведётся услышать! – И, взглянув выразительно, добавил. – К тому же я больше не Карлос.
И он ушёл, бывший беспредельщик, Homo Banditus, ставший... человеком нормальным, человеком разумным.
Помню, я долго стоял, словно столб. Провожал его взглядом. Я думал тогда: «Карлуша-то наш окончательно спёкся, раз к стаду религиознутых граждан примкнул. Что ж, туда ему и дорога, нашим легче. У каждого свой путь!»

ЭПИЛОГ

Вот и всё, что я хотел рассказать о Тринадцатом – отважном псе, лучшем бойце в мире собак (по крайней мере, я так считаю) и о времени, когда свела меня с ним судьба.

Спустя четверть века после описанных выше событий, вспоминая Дениску, вижу его, как наяву. Ослепительно белый, крепко сложенный, мускулистый, радостный, энергичный. Яйцевидная голова с огромной мордой опущена. Смотрит он снизу вверх, и проницательный взгляд его блестящих чёрных глаз пронзает насквозь. Кончики ушей, розоватых внутри, устремлены вверх. По краю правого уха клеймо-наколка – жирные сине-зелёные цифры «013». Мой Дениска! Решительность и смелость, бесстрашие, жизнерадостность и отвага – вот характерные его черты. А ещё, несмотря на упрямство – дружелюбие, уравновешенность, дисциплина… Стоп! О ком это я? Воспоминания молодости обманчивы. Словно неказистый снимок, умело обработанный мастером фотошопа, картинки из молодости подретушированы фантазией. Этим воспоминаниям не стоит доверять безоглядно. Порой они врут.

Руки врать не умеют. Мои руки помнят, как гладили Дениску в последний раз, перед отправкой на Украину. Как натыкались на прячущиеся в короткой жёсткой шерсти тут и там чуть затянувшиеся рубцы, на бугорки только-только заросших ран. Сто сорок два шва! Мои руки помнят…

Тринадцатый! Ему не везло в жизни. Окажись он с самого начала в руках опытного собаковода, способного раскрыть все грани его великого таланта – судьба Денискина сложилась бы, наверное, совсем по-другому. Точно знаю одно – мою судьбу этот пёс изменил. В лучшую сторону? В худшую? Это как посмотреть, ведь всё относительно. Давно в прошлом (в прошлом веке, в прошлом тысячелетии!) остались девяностые. Но если речь заходит о лихой той године, в первую очередь мне вспоминается именно он. Наш Дениска!

Так кем же был этот пёс для меня? Гением собачьих боёв? Надёжным защитником своего хозяина? Добродушным увальнем? Кровожадным убийцей? Или…  Он был мне другом, просто моим четвероногим другом. Кто бы что ни говорил. Да-да! Я, конечно, не ел с ним из одной миски. Дэник не спасал мне жизнь, не делал моё существование лучше, скорее даже вредил мне. Он не показывал чудес преданности и послушания. Дениска – дикарь дикарём; не совершил он чего-то, что я с удовольствием описал бы вам в этой повести. Его любили и ненавидели, им восторгались и его проклинали. К нему не было равнодушных. Ни разу не слышал я, чтобы Дэник визжал от боли. Он, в самом деле, не чувствовал боль. Ни свою, ни чужую… Но со всеми достоинствами и недостатками, со всеми своими «против» и «за» он был моим другом, как бы пафосно ни звучало. И всё.

Когда прибывший за Дениской с Украины собачник попросил зачем-то у нас его фотку, я сдуру отдал. Ведь мужик обещал снимок вскоре вернуть – выслать почтой. Это была единственная фотография Дэника – тот самый кадр, сделанный на Polaroid. Фотография к нам так и не возвратилась. Ничего не осталось о Дениске на память.
Но мы с братом помним его, нашего несносного бультерьера, и помнят родители. А Флора жила в нашей семье ещё лет десять, до самой своей смерти. После этого мы собак не держали.

Пока писал повесть, обнаружил, роясь во всемирной паутине – если вбить в поисковик запрос: Udenich Bijou Diamond, можно найти родословную нашего Бриллиантика и даже фотки его иноземных родителей-чемпионов. Так же имя его фигурирует в родословных некоторых чемпионистых украинских булек, его потомков. Но, к сожалению, ни фоток самого Дениски, ни информации о дальнейшей его судьбе я в сети так и не нашёл. Может, вам повезёт больше? Если сможете чего-то нарыть, пожалуйста, киньте ссылку.

P.S.: Мы все были бультерьерами в девяностые годы! Герои мутного времени, сейчас мы не те. Одни в могилах, другие в тюрьмах, третьи в храмах. Всё верно, мир изменился. Я знаю убийц, чьи руки по локоть в крови, убийц, которые теперь истирают колени и расшибают лбы, бубня покаянный канон Андрея Критского перед алтарём. Но это бывшие убийцы. И это их лбы, их колени. Пусть лучше так!

Лихие девяностые, мои девяностые… как же много воды утекло с той поры! Изменился и я. С бухлом завязал, с сигаретами тоже, стал семьянином примерным. Каждый раз, выходя после воскресной литургии под перезвоны колоколов из нового филейского храма, глазами ищу я в толпе прихожан одного старого знакомого. Ему теперь хорошо за пятьдесят. Высокий, широкоплечий, худой. Видом своим он похож на баскетболиста, который, выйдя на пенсию, сел на жёсткую диету. Совсем редко (если случайно окажемся рядом) перекидываемся с ним парой фраз: «Как дела?», «С праздником!»; обычно же лишь издали киваем друг другу.

Двадцать пять лет прошло, а я всё не решаюсь попросить у него прощения. Я знаю, он простил, но надо бы подойти. Когда-нибудь обязательно соберусь с духом. А пока мне достаточно увидеть хоть мельком его смуглое бородатое лицо, его зеркальные солнцезащитные очки, сдвинутые на макушку, чтобы в который раз попытаться успокоить себя: наверное, действительно, всё что случилось – случилось не зря.

Каждому уготован свой путь. Но победить зверя в противоположном углу ринга не так трудно, как одолеть зверя в себе. Знаю я одного бывшего беспредельщика, которому это удалось.

          ЧИТАЙТЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ истории в следующем произведении книги ERIKA!
                В романе под названием "ИНТЕРВЬЮ С ДИВЕРСАНТОМ".