Глава 2. Кролезаяц

Ундюк, так его
Глава 2. Кролезаяц

Закрыв за собою дверь на щеколду, еле умостив куртку на и так заполненную теплой рыбацкой одеждой вешалку, потирая замерзшие руки, направился в кухню. В раковине так со вчерашнего дня и остался не распакованный кулек с пойманными вчера ершами. Они так и остались лежать в нем с раскрытыми со всех сторон своими колючками. Только теперь уже не мороженные, а склизкие, покрытые своим скользким клеем.

А запах! Такой своеобразный, словно не от рыбы идет, а из болотной жижи. Точно. Как зачерпнешь ее в сапоги, носки с штанинами вмиг пропитаются ее, воняют, лучше в дом в них не заходить. Крепче всяких французских духов запах разойдется по комнатам, с оттенком гнилого сена с  гниющей древесиной корой. Дохнешь, и тут в горле запершит, как и в носоглотке.

Но привык к нему. Вытряхнул ершей из кулька в умывальник, покрытых жидкой слизью, так кончики большого, указательного и среднего пальцев, исколотых и изрезанных их шипами вчера, напомнили о себе, заныли.

Нагретое масло в сковороде, стало пускать пузыри, а как ершика положил в него, так тут же заскворчало от ершовой слизи. А какой аромат пошел от жарящегося рыбьего мяса! Я его называю холостяцким. Жена бы не допустила в доме таких духов, заставила бы включить над газовой плитой вентилятор, открыть форточку, закрыть кухонную дверь. Во всем строгой была, а какой рыбачкой.

Вздохнув, переворачиваю поджарившихся ершиков с одного бочка на другой.

Жаренные рыбки потихонечку заполняют большую тарелку, нарезаешь краюху позавчерашнего серого хлеба, отдающего кислинкой. Большую кружку наполняю прохладным "соком" из пятилитровой банки, в которой в водяной купели растет чайный гриб. Немножко добавляю сахара, и вкус сладковато-кисловатый, прибавляет аппетит.

Слюнки бегут. Обжигаясь, откусывая сухой ершовый хвостик и хрустом пережевываю его, с белым рыбьим мясом, не обращая внимания на попадающиеся мелкие косточки.

Тарелка опустела. Пока ощущение голода остается, быстренько мою  сковороду, заново заполняю ее подсолнечным маслицем, и ставлю на огонь. И когда оно разогрелось, выкладываю ложкой в него небольшие порции фруктового фарша, сделанного из натертых яблока с морковью, перемешанного с кефиром, мукой и яйцом.
Заскворчало. Вот-вот запоет и чайник, заждался его малый собрат, заполненный настоем чаги с шиповником.

Вкусно поужинав, помыв посуду, направился в зал, можно отдохнуть, усевшись на диван, отдохнуть. Но хочется заняться более интересным занятием: открываю альбом, достаю из пенала простой карандаш, и начинаю им, на чистом лице, делать штрихи женского лица.

Почему-то начал с бровей. Под ними несколькими штрихами обрисовываю овалы глаз. Нет-нет, не такие узкие, как получились, и подтерев их резинкой, делаю более округлыми, вспоминая красоту глаз жены. Ее зрачки часто меняли свою цветовую гамму - от темно-коричневых до темно-зеленых. Серый цвет от грифеля простого карандаша конечно этого не передаст. Хотя... Резинкой легонько подтираю в центре серые кружки, и в ее глазах появились проблески.

Грифель спустился ниже и почему-то начал наносить штрихи подбородка. Невольно оглянулся, и задержал свой взгляд на Светланкином портрете, стоявшем на верхней полке серванта. Она с укором смотрит на меня.

"Какая ты красивая, Светланка!"

Стер слезу, потом – вторую, третью. Положив карандаш на лист, встаю, отворачиваюсь от нее к окну, и – плачу.

"Милая ты моя, прости, прости. Как ты выдерживала меня, бунтаря?

Еще раз перекрестившись, зашел в ванную, холодной водой смыл с лица солоноватые потоки, но - не беспокойство.

Взял веник и направился в прихожую, решив прибраться в ней. На постилке, которой стояла обувь, привлекла внимание еловая веточка. Поднял ее, приблизил к лицу. Она еще живая, не потерявшая своего запаха, с кисловато-йодистыми оттенками.

Убирая в совок собранный веником мусор на полу, невольно подумал о раненом глухаре. Выживет ли у него эта дикая птица? В ответ себе пожал плечами, и тут же усмехнулся. А почему бы и нет? К нему подхожу редко, чтобы меньше пугать. Кормлю тем, что он ест в тайге: брусникой. Кстати можно и клюквой, в подполе банок десять ею наполнены. А глухарь ее любит, всю осень пасется на болотах. А зимой? Погоди, погоди, а что он зимою ест? Сосновые иголки, да еловые. Точно!
 
Глянул в окно, во дворе еще светло. Может сбегать в лес, пока не стемнело, и наломать сосновых и еловых веток? Так чего стоим?

До леса идти не так далеко, около полутора километров. Протоптанная лыжниками тропинка, хоть и узка, но позволяет идти быстро, не шаркая ногами друг о друга. А вот осмотреться по сторонам не может, так как торопится. Смотрит себе под ноги, чтобы не оступиться, не сделать шагу в сторону.
 
Тропка в лес не пошла, повернула назад, в сторону города. До леса еще метров пятьдесят осталось. Ну. что же - вперед. Толщина снега, где по колено, а где и выше. Поэтому приходится ноги поднимать выше. Усталость от ног передается телу, пот льется как из ведра: майка из-за него стала мокрой, от нее - свитер. Рукой постоянно смахивает бегущие ручейки пота с лица.

Когда приблизился к лесу, остановился и осмотрелся. Деревья высокие. Ели опустили свои ветки от тяжести снега, покрывшего их. Сбив его с одной из них, покачав головой, громко вздохнул. Иголки жесткие, на ветках седой мох. Нет, глухарь такими иголками не потчуется, любит молодые.

Заходить в лес не стал, больно плотно в нем растут ели. Вспомнив про выруб, повернул направо. На нем он точно найдет молодую поросль сосны, ели, березы. А до него-то, с километр идти, не меньше. Через минут десять выдохся. Под курткой вся одежда взмокла, хоть выжимай ее. А от нее и куртка впитывает влагу. Шапка такая же мокрая, уже не впитывает в себя влагу...   

"Блин, и зачем сюда полез, а? - буравит себя мыслью Иван. - Дед же прав: глухарь в неволе долго жить не может. Да и не только он это говорит, а все охотники. - Остановился, расстегнул ворот, открыв рот, старается больше вдохнуть в себя морозного воздуха. Зайти ему под куртку, чтобы хоть на немножко остудить печку - разогревшееся от напряжения тело. - Хотя, если с другой стороны подойти к этому вопросу, то спрашивается, зачем охотнику спасать глухаря, которого он добывает? А? Вот-вот, для него же глухарь - это еда, не больше. Так? Так", - взбодрился этой мыслью Иван.
"Так что дед Сафрон, это не доказательно тому, что глухарь в неволе не живет. Тем более я его в клетке не держу, а на огороде. Он свободен, гуляй сколько влезет. Вон, как Петьку петуха придавил. Петуха, который и на меня набрасывается, и крыльями колотит, когтями царапает, клювом кусает. Кавалер, ёклмн, куриный!

Фу-у-у, наконец-то дошел до выруба, - сняв с головы шапку, и утершись ею, обрадовался Иван. - О-о, да и не зря сюда пошел, вон сколько молодняка, елово-сосново-березового!"

Еле переставляя ноги, сделал несколько шагов, пару раз спотыкаясь о ветки или корневища, находящиеся под снегом. Дальше стало легче идти. У высокой березки - метра четыре ростом, что-то привлекло его внимание. Что? Березка как березка, а вот вокруг нее круг. Круг?

Так и есть, будто стрелка часовая под ней накрутила снег так, что он не просто осел по кругу, а еще и взрыхленный. Будто кто-то под ним пляски устраивает.
Хм, бывает же, а? Сколько же секретов не опознанных человеком вокруг него находится, а? И вот один из них прямо перед тобою. Расскажешь мужикам об увиденном, так пальчиком у виска покрутят, мол, крыша у Вани поехала.

"Ладно, - осадил себя Иван. - Не в ту сторону мысли мои лезут. Мне нужны еловые ветки, сосновые, да и березовые, на всякий случай. Может глухарь и почками ихними захочет полакомиться. Он же родня косачу".

Сделал шаг, другой, и осел вниз, упершись на колено. О что же он запнулся под снегом? А это что-то еще и копошится! Может показалось? Нет, нет, снова копошится. Может тетерев там? Время то уже вечернее, время косачу в снег нырять, чтобы надышать в своей берлоге теплом, да выспаться. А может он подранок?

Потихонечку, с дрожью в локтях, Иван, сняв рукавицы, стал руками нащупывать то живое существо. Ухватил его и вытащил наружу. И увидев зайца, удивился еще больше. Этой добычи ему еще только не хватало. Худющий, глаза красные, морда белая, и с черными пятнами с двух сторон.

"Так ты косой, получается, не заяц совсем, а кролик, дикий!"

А тот замер, дрожит все телом, словно соглашается.

"Да у тебя еще и ошейник из веревки? - Удивляется Иван. - Не собака ли ты, а, кролезаяц? Так, шутки в сторону, - остановил свою нервозную несдержанность Иван. - Стоп, стоп. Косой, а не в охотничью петлю ли ты попал? Скорее всего так и есть".

Осмотрев проволоку, покачал головой. Стальная, тонкая, без ржавчины. Значит недавно привязали ее к березе. на протоптанной заячьей тропке. Да забыли, где она находится, не проверяют.

"Повезло тебе заяц", - вздохнул Иван, и положил это обессиленное, худющее существо в рюкзак, и взялся за сбор еловых и сосновых веток.

Вернулся Иван домой в темноте. У своих ворот увидел деда Сафроныча, стучащего палкой по ним. Подошел к нему ближе, поздоровался. А дед на него внимания не обращает, продолжает палкой стучать по воротам, крича, пьяным голосом:

– Ванька, Ванька, как ундюк? Ванька, давай ундюка.

– Дедушка, да ушел твой Ванька, – пошутил Иван.

– А откуда знашь? – продолжая стучать палкой по воротам, спросил дед.

– Так он к тебе домой тока пошел. Угостишь его?

– О-па, – бросив палку, дед обернулся к Ивану. И не узнав его, сплюнул в сторону. – Знача к бабке моей натырился, пока я здесь. Хитер! Щас я ему, щас, – и раскачиваясь со стороны в сторону, направился к своему дому.

Вытащив кролезайца из рюкзака, Иван, оставив его в прихожей, отнес ветки к курятнику. Заглянул, в его холодную часть, сквозь железную сетку,  глухаря нет. Следы его тянулись в сторону огорода. направился туда. И увидев кончик его крыла, торчавшего из-под снега, успокоился.

Вернулся к курятнику за ветками, отнес их поближе к глухарю и потыкал их поглубже в снег. Взяв в сарае большой посылочный ящик, занес его в прихожую. Насыпав в него сена, принесенного с огорода, а на него положил зайца. Рядом с ним умостил банку с водой...