М. П. Погодин. По прочтении Соловецкого донесения

Михаил Петрович ПОГОДИН (1800 - 1875)

НЕСКОЛЬКО МЫСЛЕЙ ПО ПРОЧТЕНИИ СОЛОВЕЦКОГО ДОНЕСЕНИЯ [1854 года]


О маловеры! почто сомневаемся? Не чудеса ли совершаются перед нашими глазами? Слышите - сто двадцать огнедышащих жерл устремлено на пустынную обитель; десять часов сряду продолжается яростное бомбардирование; трех-пудовые, девяносто-шести, тридцати-шести, двадцати-четырех фунтовые каленые ядра мещутся, со смертью и пагубой, по всем правилам искусства, в тесное, почти безоружное население.
А что предпринимает оно в свою защиту?
Оно молится, коленопреклоненное, в отверстых храмах; воспеваются священные песни; святые иконы обносятся по стенам, под градом бомб и картечей…
И бомбы, картечи падают к ногам смиренных богомольцев, как потешные мячики, не причиняя вреда, или не разрываясь, или не зажигая, никто не убит, никто не ранен, ни один волос с головы ни чьей не падает, малые птицы, покрывающие стаями монастырские дворы, все целы. Повреждения в строениях ничтожны, и исправляются немедленно без всякого затруднения.
 Объясните мне это событие, мудрецы и критики, естественным образом! Удовлетворите требования разума какими вам угодно предположениями.
Переберем их: может быть - Англичане не намеревались разрушить монастыря, а хотели только постращать монахов?
Нет, они требовали сдачи, и говорили ясно: мы разрушим монастырь, если вы не сдадитесь. Следовательно - начав стрелять после отказа, они решились исполнить свою угрозу, и стреляя в продолжение двух дней изо ста или более пушек, они показали твердое намерение разрушить монастырь. 
Может быть, Англичане не могли разрушить монастыря?
Нет, они могли, и твердо были уверены, что могут: иначе они не начинали бы приступа, как не приступают до сих пор к Кронштадту и Свеаборгу. Не так они просты, чтоб браться за невозможное дело; они не ступают нигде ни одного шага без надежды на успех.
Может быть, Англичане действовали слабо?
Нет; произнеся свою угрозу, и даже написав официальное требование, они старались, без сомнения, исполнить ее, чтоб не покрыть себя стыдом перед горстью монахов. Решительный отказ и ответная пальба с причиненным вредом должны были естественно раздражать их еще больше. Стрелять десять почти часов сряду изо всех орудий, как еще можно сильнее действовать?
Может быть, Англичане прицеливались плохо?
Нет, они попадали ядрами в крыши, в ворота, в образа, в стены, в церкви по всему пространству внутри монастырской ограды и за нею. Приметно было даже по разным обстоятельствам намерение их попасть именно в то или другое место.
Но где же эти ядра?
Они собраны, собираются и укладываются в пирамиду пред монастырскими воротами. Подите, посмотрите и ощупайте их руками, кто хочет.
Птицы на монастырским дворах все целы – правда ли это?
Без сомнения правда: такого известия выдумать нельзя. Только тогда могло писавшему прийти в голову сделать свое замечание, когда он в самом деле не увидал нигде мертвой птицы; только тогда мог он быть поражен таким обстоятельством и передать свое удивление, - а сочинить его невозможно.
Кажется, больше никаких предположений сделать нельзя, но, повторяю, придумывайте какие угодно, и сколько угодно, все вы никоим образом не объясните, как можно было, стреляя беспрестанно из ста пушек в продолжение двух дней, не убить, не ранить никого, не зажечь нигде, и не разрушить ничего.
Удивительно, восклицают одни; как странно, говорят другие; это очень примечательно, рассуждают третьи, - и никто не смеет выговорить: это чудо! Чудес нет, глубокомысленно замечают крепкие умы. Хорошо, это не чудо - так что же это такое?
Есть еще слово, хоть и без смысла, которое употребляется нами всегда, когда мы объяснить чего не умеем: это случай.
Один выстрел, согласен, может не причинить вреда по случаю; десять, пожалуй, пропадут даром, а здесь идет речь о ста выстрелах, тысяче выстрелах, направленных в одно место? Тысячу одинаких случаев можно, кажется, назвать другим именем.
Признаюсь, - самой мысли Англичан напасть на монастырь я придаю особое значение: для чего бы, казалось, решиться им на такой поступок? Военного вреда причинить они не могли, выгоды получить себе также, - для чего же, без всякой пользы, без всяких видов, раздражать целый народ, и возбуждать против себя ненависть? Неужели они не знали, что Соловецкий монастырь, на пустынном острове, вдали от всех сообщений, в стране хлада и нужды, есть священное место не только для Русского человека, но для всякого не-дикого, и даже дикого. Здесь молятся Богу: казалось, довольно было бы знать только это, чтобы оставить в покое благочестивых отшельников. Нет, они напали на монастырь, - да явятся дела Божия на нем.
Не могу не вспомнить здесь и об Одессе.
Два флота первых морских держав, тридцать кораблей и больших судов, парусных, пароходных, винтовых, с двумя адмиралами, вооруженные всеми изобретениями науки и искусства, инея чуть ли не тысячу пушек, напрягают все свои силы, чтоб разрушить город, в продолжение целого дня, - и встречают против себя только одну полевую пушку, в руках молодого офицера, недавно выпущенного из училища. Эта пушка отстреливается от двух флотов; этот прапорщик спорит с двумя седыми адмиралами, в продолжение целого дня, - и они уходят со стыдом назад, не причинив никакого важного вреда ни городу, ни жителям. Перечтите все донесения, Ангийские, Французские, Русские, перечтите все частные письма, извлеките сущность; вы не найдете ничего прибавить к этим словам. Город цел, жители живы, и прапорщик здоровехонек, оглох только, говорят, на два дня, от громовой пальбы, раздававшейся столько времени над его ушами. Можно оглохнуть! Батарея была сбита, но не был убит на ней никто и не ранен, и молодец наш отвел всю команду на место, целую и невредимую, под градом бомб и картечей.
А Англичане точно хотели разрушить Одессу, и тысячи ядер, упавших на всех точках города, свидетельствуют и вместе удостоверяют, что они могли его разрушить.
И это не чудо? Так что же это такое?
А как могло случиться, что они выбрали день самый священный в году, день погребения Христова, для того, чтоб, помогая магометанам, напасть на Христианский город, во время самого Богослужения? И какой город? Тот, который кормил их всегда, и несколько раз избавлял от голодной смерти.
Они не знали нашего календаря, а хлебную торговлю нечего принимать в соображение. Это дело постороннее!
А это как случилось, что лучший пароход, начавший бомбардирование, или по крайней мере один из первых действователей, под управлением старшего, опытнейшего капитана, которому отданы как бы в ученье дети из лучших фамилий, чрез несколько дней подплывает под берег, близ Одессы, садится в тумане на мель и отдается в плен со множеством офицеров?
Вот еще случай на Балтийском море: капитан, начавший каперские поиски, утопает в лодке, тотчас по совершении первого разбойничьего своего подвига!
Но оставим все случаи и неслучаи, и возвратимся на Соловецкий монастырь, - так отрадно там душе, - перескажем любопытное донесение отца Александра, которого имя присоединяется теперь к любезнейшим именам отечественных летописей. Его нельзя довольно начитаться. Разберем донесение по строчке, и обратим внимание на всякую черту: здесь все любопытно, все важно, все дорого, везде бьется сердце, везде дышит горячая любовь, смелая надежда, твердая вера, везде блистает во всей красоте своей этот здравый смысл, этот ясный толк, которым отличается Русский человек, пока от него сам не отречется, повязываясь иностранною повязкой, или напуская себе в глаза западного дурману.
6-го июля монастырские сторожа увидели с башен приближение неприятельских судов.
Что же делает Архимандрит?
Первое действие Архимандрита, начальника благочестивой обители, разумеется, служить молебен Божией Матери и преподобным Соловецким, Зосиме и Савватию.
Потом обносит он крестным ходом по всем стенам чудотворные иконы, поручая им духовную ограду от злого обстояния.
Кончив Богослужение, он обращается к своему малому стаду с увещанием. Станемте храбро за веру и святую обитель, сказал он, всех воодушевил и предался в волю Божию.
А кто же эти все, которых одушевляет Архимандрит и собирается отражать вражеский флот? Несколько монахов, несколько богомольцев, вероятно, престарелых, мужеского и женского пола, и несколько инвалидов с прапорщиком Никоновичем (тоже должен быть неробкого десятка, из одного с настоятелем лесу кочерга).
Скажите на милость - ну как пришло им в голову защищаться и не пускать неприятеля в монастырь? Могли ли они надеяться с своими малыми средствами выдержать какую бы то ни было осаду? И чего бы им бояться при уступке? Взять у них было нечего, ибо церковные утвари все были отвезены в безопасное место, а потерпеть какое-нибудь насилие беззащитным монахам нельзя было и предполагать. Разумеется, они все были бы оставлены в покое. Только сопротивляясь, могли они навлечь на себя неприятности, подвергнуть опасностям жизнь и самую обитель свою. Казалось, по всем соображениям -  лучше, полезнее, благоразумнее было бы встретить врагов с покорностью. Казалось - вернее было бы спасти обитель от сожжения и разорения, отворив ворота.
Нет. Отец Александр не стал так умно рассуждать, не стал он мудрствовать лукаво, а помолился Богу, да и принялся за дело, взял с собою свои две трех-фунтовые монастырские пушки, и поехал с прапорщиком Никоновичем «следить неприятеля за лесом».
Признаться - я не понимаю вполне этого выражения неприятеля «следить за лесом». Поехали ль храбрые коменданты за лес, чтоб наблюдать движения неприятеля, или они хотели выбрать место для наблюдения из-за леса. Как бы то ни было, а ездили они четыре часа и учреждали защиту, кроме батареи, построенной за два дня.
Неприятельские суда, которые останавливались в десяти верстах от острова и потом делали боковое движение, показались вновь.
Наши главнокомандующие поставили на батарее две свои пушки, отрядили к ним одного фейерверкера артиллерийского, двух унтер-офицеров и десять рядовых инвалидов. Это их главный корпус. Несколько охотников послали они в лес, вооружив монастырскими из арсенала и крестьянскими ружьями: все они скрыты так, чтоб неприятель их не приметит. Это засада на случай высадки! По стене размещены восемь пушек, присланных из Архангельска, расставлены люди, натаскано воды в ушатах и ведрах, приготовлены намоченные войлоки, чтоб покрывать и гасить ими огонь, где бы он ни показался.
Неприятельский фрегат начинает пальбу, и первое ядро, нацеленное в Святые ворота, попадает в стену. После третьего его залпа начинает действовать и наш фейерверкер из двух орудий трех-фунтовых, так метко и удачно, что от нескольких выстрелов сделалось повреждение в неприятельском судне, «которое удалилось от берега, стало на якорь и принялось за починку».
Наступает ночь. В монастыре никто не спит: все на страже, либо на молитве.
На другой день 7-го числа июля, в начале шестого часа, присылается в монастырь под парламентерским флагом форменное требование сдачи с орудиями и людьми, ибо, де, (недостойная увертка) монастырь принял вид военной крепости и стрелял по Английскому флагу. Требование подписано начальником эскадры Ее Великобританского Величества.
На грозное требование посылается немедленно решительный отказ, под которым подписывается «Соловецкий монастырь».
Один из богомольцев берется доставить отказ господину адмиралу, а «о бывшей пальбе объяснено, что от Соловецкого монастыря началась она уже после открытия с парохода пальбы ядрами, и тогда уже необходимость заставила монастырь обороняться».
Благородные враги продолжают кознодействовать: «Мы высадим к вам, - говорят они, - ваших пленных».
Коллежский асессор Соколов (знаменитым главнокомандующим и посол попался себе на уме) догадался, что под видом пленных Англичане хотят высадить своих стрелков, и  объявил, что без разрешения Архимандрита принять их на берег не может.
Англичане повторяли, что высадят пленных, но не исполнили своего намерения, потому что увидели из-за леса наших охотников, которых видно любопытство одолело, и они высунулись посмотреть, что на море делается, несмотря на запрещение военной команды.
Переговоры кончились, и в восемь часов без четверти начинается с пароходов бомбардирование, а в монастыре, под громом пушек, в трех церквах начинается Божественная литургия. По окончании литургии, под градом бомб и картечей, совершается вторичный крестный ход с чудотворными иконами вокруг монастыря по крепостной стене, под деревянною крышею ее, в то время, когда происходила яростная пальба из двух судов в одно место, и видимо, говорит Архимандрит, «Сам Господь поборал по нас: пробивало крышу ядрами, в виду крестного хода, но никому вреда не причинило; все со слезами и радостно шли по стене».
Воображаем, воображаем эту священную радость в простых сердцах, когда они видели, что под Божественным покровом огонь их не жжет, и смерть не прикасается! С каждым шагом вперед верно билось их сердце сильнее и сильнее, с каждым шагом вперед надежда укреплялась и вера усиливалась. В каком же восторге они, спасенные, кончили свое удивительное шествие и возвратились в Преображенский монастырь, откуда оно началось!
«По окончании хода еще послан был монах с чудотворным образом Божией Матери, для обнесения по стене, чтоб находящиеся на ней, у пушек и для разных других работ, люди могли приложиться к образу Царицы Небесной».
Читатели, скажите, не к первым ли векам Христианства принадлежит такое повествование? Не получаем ли мы теперь живой комментарий к сказанию Аврамия Палицына об осаде Троицкого монастыря?
Девять часов слишком продолжается с двух судов беспрерывное бомбардирование, и во все это время поются во всех церквах беспрерывные молебны Христу Спасителю, Божией Матери, Николаю Чудотворцу, Соловецким Преподобным Зосиме и Савватию и Митрополиту Филиппу, который несколько лет был игуменом в Соловецкой обители.
Со стены же монастырской и со внешней батареи производится ответная пальба.
«В оба боевые дня, - говорит Архимандрит, - из людей монастырских не было ни одного убитого, ни одного раненого», нигде ничего не загорелось и все повреждения оказались ничтожными. «Великое заступление и ходатайство пред Богом Соловецких чудотворцев о св. обители!».
Последний выстрел, 7-го числа, в пять часов вечера, когда монастырским колоколом возвестилась всенощная служба пред праздником Казанския Божией Матери, последний выстрел попал (и это замечательный случай) в икону Знамения, стоящую над западными дверями, при входе в Преображенский собор. «Эту рану, - замечает благочестивый Архимандрит, - благоволила в образе Своем принять за нас Царица Небесная».
На другой день, 8-го числа, в ожидании новой бомбардировки, начинается опять по всем церквам литургия, и потом совершается крестный ход. Тогда в глазах всего народа, за крестным ходом следующего, неприятель стал сниматься с якоря, и отошел прочь.
Можно себе представить всеобщий восторг.
«По окончании крестного хода, - продолжает достойный Архимандрит, - мы отслужили на дворе пред пораненною иконою Божией Матери соборно молебен, и я читал со слезами акафист Божией Матери, и все люди молились на коленях, молились и плакали от избытка чувств радости».
Верим, верим искренности, горячности этих слез; и все Pycские люди, до которых не коснулась язва западного неверия, болезнь современного ожесточения, все настоящие Русские люди проливают сладкие слезы умиления при чтении этих драгоценных подробностей.
Говорят - один закоренелый раскольник, бывший свидетелем события в Соловецком монастыре, и один лютеранин-Норвежец, случившийся там, обратились в ту же минуту к Православной церкви.
Есть много восхитительных эпизодов в Илиаде Гомера, освобожденном Иерусалиме Тасса, и прочих вдохновенных поэмах, - найдите мне такой, в котором было бы более истинной высокой поэзии, чем в этом Соловецком событии, или в Одесской осаде, или Дунайском переходе. Какие вымыслы сравняются с этою истиною?
Послушаем далее повествование о распоряжениях Архимандрита, благочестивого Русского человека с его здравым умом, с его чистым сердцем, с его горячею преданностию Церкви, Престолу и Отечеству:
«Осмеливаюсь смиреннейше просить Святейший Синод: а) чтобы дозволено было пробоину на иконе Божией Матери Знамения Пресвятыя Богородицы оставить навсегда, заделав легким чем-нибудь, а под иконою сделать надпись, означающую событие; б) и в других местах пробоины означить черными красками; в) ежегодно совершать: 7-го числа июля строгий пост, а 8-го числа крестный ход вокруг монастыря по стене и служить молебен пред пораненною иконою Божией Матери, пред дверьми большого собора; г) ежедневно на литургии, по малом ходе после тропарей, петь кондак Божией Матери: «Не имамы иныя помощи»; а по окончании литургии: «Под Твою милость», кроме великих господских праздников, и д) из ядер и бомб, набросанных в монастырь и вне оного, кои собраны в большом количестве и еще собираются, сделать в Святых воротах пирамиду, с надписью приличною, и поставить тут же те два маленькие монастырские орудия, который в оба дня выдержали нападение. При этих орудиях, как и при пирамиде из ядер, если благословит Святейший Синод, сделаю приличную надпись».
Умилительное сказание, чудесное происшествие!
Почто же мы сомневаемся, маловеры! Или так отягчены очи наши, что мы видяще не видим, и слышаще не разумеем [Матф. XII, 13]. Господи, отверзи нам ум разумети Твоя чудеса!
Можем ли мы бояться чего с такою помощью. От каких неприятелей не оборонится этот народ!
Аще и совет на нас совещевают, разорить и Господь, аще и возмогут, и паки побеждени будут, яко с нами Бог [Исаии VIII, 9 - 10].
Веруем, Господи, помози нашему неверию.

М. Погодин.
Августа 5-го [1854 г.].               


(Московские Ведомости).
(Русский Инвалид. 1854. № 195 (1 сентября). С. 917 – 919).


Подготовка текста и публикация М.А. Бирюковой.