Чудушко

     Вера Ивановна, подоив корову, зашла на кухню и стала процеживать молоко в двухлитровые банки.
     – Слышь, чё? Пополнение в нашем роду. Ещё один Бубенчиков на свет появился. Наталья то нашему сыну мальчонку родила, Андрюшкой нарекли. Ты только в стайку ушла, и она звонит, что уже выписали. Серёга-то ещё дней десять на вахте пробудет. Хорошо, что её подружка с мужем забрали из роддома, а-то бы тащилась с дитём через весь город, – услышала она голос мужа.
     – Вот и, слава Богу, дождались! – радостно запричитала Вера Ивановна, чуть не выронив из рук подойник, от такой неожиданной вести. – Теперь, вот, съездить бы на пару-тройку деньков, внучат повидать, да с новорожденным понянькаться, пока Сергея нет. Тяжело ведь Наталье с тремя мальцами одной справляться.  Ты-то, как думаешь?
     – А чё думать? Вот послезавтра пенсию получишь, и поезжай. С кумой только договорись, чтобы Пеструху приходила подоить, пока тебя не будет, – донесся до неё голос мужа.
     – Сам-то, не справишься, ли чё ли? Пеструха коровёнка смирная, раздоенная. Милку же доил?
     – Хм… тоже мне… сравнила! Милка – коза, а тут корова. А, коль, она меня не подпустит, чё буду делать? – съязвил Тимофей Игнатьевич.
     – Кума не пойдёт! Она седьмой день с короновирусом лежит, из дома вообще не выходит. Я давеча даже в магазин сама бегала за хлебом, да молочка домашнего с творожком ей наладила. Сумку повесила на дверную ручку, даже в дом не стала заходить – боязно. Только постучала в окошко, да помаячила, чтобы продукты забрала.
      – Ну, так э-э-э… с Манькой Федуловой покалякай, так, мол, и так. Чай не откажет? – продолжил Тимофей Игнатьевич.
      Вера Ивановна ойкнула, всплеснув руками, сняла фартук, бросила его на табуретку, стоящую возле стола и, подбоченясь, ввалилась в комнату:
      – Ещё чего не хватало! Маньку ему подавай, кобелина старый! Меня дома не будет, а он тут без меня со своей бывшей пассией будет куролесить. Ноги; её в моём доме не будет. Забыл, как я вожжами её отхаживала, когда на сеновале вас застукала.
      – Э-э-э… так то ж когда было? До армии ещё. Почитай годков сорок уже минуло, а ты всё успокоиться не можешь. Двух пацанов, да двух девок от меня родила, а про ошибки молодости до сих пор забыть не можешь, – парировал хозяин дома, отодвигаясь от жены в дальний угол дивана.
      – И буду помнить, – продолжила Вера Ивановна с угрозой в голосе и постучала кулаком по дверному косяку, – знаю я тебя, как облупленного. Ни одной юбки не пропустил. Из армии вернулся и пошёл по деревне шлындать. Картуз напялит, георгин в пиджак сунет, гармошку развернёт и – айда по девкам… А они и рады, собьются в табун и вперёд по улице за своим жеребцом, только и слышно:
Девкам нравится Тимоха,
Девок можем мы понять,
Всю-то ночь, без остановки,
С ними может он гулять!
      Да, кабы, я их всех тогда не отвадила, до сих пор бы с ними раскамаривался.
      – Ну, чего ты опять взбеленилась, Верунечка моя? Я же так, без умысла какого, без задней мысли. Поди, ж и сам управлюсь. Вот невидаль – корова. Милку же доил, неужто с коровёнкой не совладаю. Да и смирная она, Пеструха наша, – пошёл на попятную хозяин дома.
      Вера Ивановна, несколько успокоившись, пошла на кухню, где через несколько минут зажужжал сепаратор.
      Через два дня, с раннего утра подоив корову, и собрав огромную сумку продуктов, Вера Ивановна уехала.
      Закончив до обеда все домашние дела, Бубенчиков включил телевизор и, посмотрев очередную серию своего любимого фильма, уснул. Проснулся он, когда за окном завечерело. Налив в подойник тёплой воды, Тимофей Игнатьевич направился в стайку. Помыв корове вымя и протерев сухой тряпицей, новоиспечённый дояр взялся за дойку. Он зажал коровьи соски  в кулаках и стал медленно тянуть их к низу, поочерёдно сжимая пальцы. Животное с недоумением посмотрело на хозяина и отодвинулось от него к противоположной стене. Дояр приподнялся, пододвинул стульчик и, потерев ладошки, продолжил доить. Корова недовольно замычала, дёрнула ногой, как бы предупреждая доильщика о неминуемых последствиях. Хозяин испугано отпрянул, плюнул с досады и выскочил из стайки. Походив несколько минут по двору, он запер дом на замок и направился к соседям, живущим на противоположной стороне улицы.
      – Есть кто дома? – громко пробасил Тимофей Игнатьевич, переступая через порог.
      Из комнаты вышла женщина средних лет, одетая в жёлто-красный шёлковый китайский халат. Она посмотрела на вошедшего поверх очков и тихим, ласковым голосом позвала мужа:
      – Геннадий, к тебе пришли!
      – А, это ты, Игнатич! Проходи, – пригласил гостя хозяин дома, – присаживайся.
      – Я вот по какому делу, – неуверенным голосом пробормотал Бубенчиков, – невестка моя мальчонку родила, вот жена и уехала к ним в город, на пару-тройку дней. Хотел корову подоить, да она не даётся, окаянная! Я и так к ней и эдак – нет и всё тут. Ещё и кума короновирусом захворала, будь он неладен. Может, твоя Лилька подоить сможет?
      – Что ты, что ты – замахал руками Геннадий. Он, приложив ладошку ко рту и тихо, чтобы не услышала жена, продолжил, – она коров на улице увидит, так бежит домой без оглядки. Да ты и сам знаешь, что она, как приехала учительствовать в нашу деревню, так ещё перед самой свадьбой мне ультиматум выдвинула: чтобы никакой живности в нашем доме не было. Вот и живём с кошкой Муськой, да десятком рыбёшек в аквариуме. Даже собаку свою пришлось к родителям увести, воет по ночам, спать, видите ли, ей не даёт.
      Несколько минут сидели молча.
      – Так ты, Игнатич, в какой одежде в коровник ходил? – спросил хозяин дома.
      – Так вот в чём перед тобой сижу, в том и ходил. Только фартук кожаный ещё был на мне, так я его там, в стайке, и бросил.
      – Во-о-от! – многозначительно заметил Геннадий, подняв вверх указательный палец, – а супруга твоя, в чём ходит? В фартучке цветастом, небось, да платочком ажурным подвязана.
      – Ну!
      – Вот те и «ну»! Животное – оно ведь чего? Оно ведь запоминает свою хозяйку, а ты облезлый малахай на голову нахлобучил и айда! Помнишь: у моей матушки петух был, краснопёрый такой? Так тот, как меня увидит, так сразу в драку. Я и палкой его отхаживал, и ногами пинал – нет, всё не впрок. Потом подумал: а давай-ка я с ним эксперимент проведу… Надел я, значится, мамкину юбку, платочком еёным подвязался и хожу по двору. Петух на меня – ноль внимания. Я уже и дразнить его принялся и веточкой похлёстывать, а он – хоть бы хны. Прямо, таким пацифистом заделался. Ну, думаю, взялся за ум петух, перевоспитался. Переоделся я назад – в свою одёжку, выхожу во двор, так он, как меня увидел, хвост задрал, захлопал крыльями и давай меня гонять, все ноги исклевал. Весу то в нём, почитай килограммов пять-шесть было, ну, чисто Тайсон! Так я насилу от него отбился. Вот, так-то…
      – Э-э-э! Так там петух, а тут корова! – возразил Тимофей Игнатьевич, – эта лягнёт так, что мало не покажется. Хотя, ты знаешь, есть в твоих доводах какая-то хитринка. Может, ко мне пойдём? Посидим, покумекаем…
      – Вы смотрите там, не накумекайтесь, как в прошлый раз, когда мы с Верой Ивановной в город ездили, – донёсся из комнаты голос хозяйки дома.
      Мужчины молча вышли, тихонько притворив дверь, и направились к подворью Бубенчиковых.
      Посидев на кухне и попив чая, мужики стали размышлять, что делать дальше.
      Перво-наперво хозяин дома снял с вешалки халат жены и прикинул его к своей фигуре. Халат был размеров на пять больше.
      – Ты, Игнатич, не тушуйся! Ничего, что одёжка велика, мы тебя вон тем поясочком подвяжем, и будет «чики-чики».
      – А может э… того… ты сам… ну, то есть вместо меня, – еле слышно промямлил  Тимофей Игнатьевич.
      – Что ты, что ты! – замахал руками Геннадий, – я сроду коров не даивал! Да и боюсь их, как огня!
      Сосед врал! После окончания школы он каждое лето нанимался пасти деревенское стадо и делал это так ответственно, что и спустя годы, старики поминали его добрым словом, как самого добросовестного и дисциплинированного пастуха.
      Делать нечего! Ведь если долго не доить корову, то молоко начнёт «перегорать» в вымени, да и сама животина будет испытывать боль, а то и вовсе заболеет маститом.
      Тимофей Игнатьевич надел халат, повязал на голову пёстрый платок супруги и направился в коровник. В это время Геннадий примостился на узкой, сбитой из горбыля завалинке, пристроенной к стайке и, поглядывая в тусклое оконце, стал прислушиваться к происходящему внутри. Не прошло и трёх минут, как в стайке раздался грохот, и дикий вопль доя;ра.
      Через секунду в дверном проёме появился сам Бубенчиков, держа в руках сплющенный подойник. Завидев разъярённого хозяина, куры, гулявшие во дворе, бросились врассыпную. Забросив через забор испорченное ведро, он злобно помахал кулаком в сторону открытой двери коровника и, развернувшись, бросился со двора.  Яростно размахивая руками, Тимофей Игнатьевич зашагал по улице, бурча себе под нос, что-то ругательное.
       Вскоре он остановился возле дома Маньки Федуловой и постучал в окно.
      – Кто там? – раздался приятый женский голос и, через мгновение,  в оконном проёме появилась голова, повязанная газовым платочком, из-под которого выглядывали самодельные бумажные папильотки. – А-а-а! Это ты, Тимошенька! Что за вид? Вы, что, в клубе чего-то репетируете?
      – Долго объяснять! Пойдём, поможешь мне корову подоить.
      – А твоя где же?
      – К внукам уехала! Да собирайся же скорее.
      Через пару минут они быстрым шагом, почти бегом неслись по улице.
      Из сельмага, закончив работу, вышла продавщица, близкая подружка Федуловой. Она, стремительно сбежала с крыльца, догнала идущих и, с любопытством, спросила:
      – Маня! Это ты, что ли?
      Маня остановилась и, с раздражением в голосе, ответила:
      – Ага! А то ты не видишь!
      Продавщица заглянула в лицо Тимофея Игнатьевича, испуганно отпрянула, потом прыснула, закатившись от смеха, – ха-ха-ха, так ведь это Бубенчиков! Ха-ха-ха! Это что за маскарад? Вы что из цирка сбежали?
      – Не твоё дело, – буркнул Бубенчиков. Он ещё крепче сжал Манькину руку и ускорил шаг.
      Через час корова была подоена.
      Три дня доила Манька Федулова бубенчиковскую корову,  на четвёртый вернулась из города сама хозяйка.
      Войдя в дом, Вера Ивановна с порога принялась выяснять отношения:
      – Ну! Выкладывай, чего ты тут опять без меня натворил? Не успела я из автобуса выйти, мне из сельмага маячат пальчиком – «зайди, мол». Захожу, а продавщица мне и давай про твои похождения талдычить. Это как?
      Она села за стол, указав пальцем мужу на табурет, стоящий напротив.
      – А что я? Я – ничего! В доме всё в порядке, корова подоена, куры накормлены… Я, вот даже, борща наварил к твоему приезду, – отводя взгляд от жены, тихо промямлил Тимофей Игнатьевич.
      – А не я ли тебя предупреждала, чтобы Маньки твоей в нашем доме не было! Али я не тебе это говорила… Так? И ещё… какого рожна ты в женском халате по деревне шарился? Ну… чего замолчал?
      Хозяин дома вытер тыльной стороной ладони капельки пота, проступившие на лбу и, заикаясь от волнения, начал свой рассказ. Закончив повествование, он посмотрел на жену и, указывая пальцем в сторону дома, стоящего через дорогу, выпалил:
      – А не веришь, так хоть у Генки спроси! Это он меня надоумил корову доить в твоей одёжке!
      Вера Ивановна захмыкала, потом губы её начали медленно расползаться в улыбке и, вдруг, не вытерпев, она расхохоталась, стуча обеими руками по столешнице.
      – Вот умора! Генка его надоумил! Вот учудил, так учудил! Как был баламутом в молодости, так баламутом и остался!
      Она подскочила к супругу, обняла его и, хохоча ещё громче, заколотила ладошками по спине мужа, приговаривая:
      – Вот учудил, так учудил! Чудушко ты моё ненаглядное!