Ночь и туман. Официальное подтверждение. Часть 1

10 декабря 1941 года

Париж, оккупированная территория Франции

По дороге к двери он обернулся и осведомился у месье Фуше:

«А как вы вообще решили, что капитан Ален является вашим куратором от компартии. Одного его псевдонима ведь маловато будет…»

Добрый доктор и инженер-майор изумлённо посмотрели на него. Он объяснил:

«Этот псевдоним – французское имя только на первый взгляд. На самом деле, это анаграмма – только перестановка не букв, а двух слогов. А-Лен… Лен-А…»

«Лена?» – удивился Фуше. И от изумления аж ахнул: «Ленин?»

Колокольцев кивнул: «Что должно было однозначно указывать тем, кто умеет читать между строк, на принадлежность этого лже-коммуниста к ФКП…»

Сделал небольшую паузу – и продолжил: «На самом деле, никто не знает, как и почему Владимир Ульянов выбрал себе этот псевдоним – эту тайну он унёс с собой в могилу…»

«Что-то мне подсказывает» – усмехнулся доктор Шварцкопф, «что ты разгадал и эту загадку…»

Колокольцев покачал головой: «Да нет никакой загадки – и не было никогда. Ответ, кстати, по твоей части на все сто…»

«Вот как?» – удивился его приятель. Колокольцев объяснил: «Это объяснение было в среде российских социал-демократов… впоследствии, коммунистов, секретом полишинеля… пока большевики их всех так или иначе не истребили…»

Сделал многозначительную паузу – и продолжил: «Лена – это река в Восточной Сибири; Владимир Ульянов взял себе псевдоним именно по её названию…»

«Почему пор названию именно этой реки?» – удивился Фуше. «Он там был в ссылке… в смысле, на её берегах?»

Колокольцев снова покачал головой: «Не был – это достоверно известно. Не в реке дело – а в совершенно чудовищной гордыне этого… персонажа»

«Гордыне?» – уже совершенно изумился инженер-майор.

«Да, именно гордыне» – подтвердил полковник СС. И объяснил: «Когда Ульянов впервые подписался этим псевдонимом, главным теоретиком партии был ещё не он, а Георгий Валентинович Плеханов – один из основателей партии, её главный теоретик и де-факто лидер…»

Оба его визави недоумённо смотрели на него, явно мало что понимая. Колокольцев рассмеялся и наставительным тоном продолжил: «В то время Плеханов подписывал свои статьи псевдонимом Волгин. А поскольку река Лена на четверть длиннее Волги…»

Психолог аж в ладоши захлопал от удовольствия: «Какая прелесть… Выбирая этот псевдоним, он хотел заявить – в первую очередь самому себе – что непременно превзойдёт Плеханова. Станет и главным теоретиком партии, и её признанным, даже неоспоримым лидером… и стал ведь…» – с уважением добавил он.

Колокольцев кивнул – и снова осведомился у майора Фуше: «Так как насчёт капитана Алена? Он вам предъявил рекомендательное письмо от Эжена Энаффа?»

Инженер-майор молчал, явно не зная, как на это реагировать…

Полковник СС махнул рукой и рассмеялся: «Да ладно Вам, майор. Мы оба прекрасно знаем – и все Ваши противники прекрасно знают, что именно Эжен Энафф – он же Денис – является главным координатором всех боевых групп Сопротивления, подчинённых Organisation Sp;ciale – коммунистическому варианту Специальных бригад… поймать вот только его никак не могут…»

Эжен Энафф был практически ровесником Колокольцева – он родился 30 октября 1904 года в семье батраков в регионе Бретань на северо-западе Франции. Как это и принято в таких семьях, он начал трудовую деятельность, когда ему едва исполнилось десять.

Однако вскоре его семья в поисках лучшей доли переехала в Париж, где, впрочем, маленькому Эжену пришлось снова пойти работать. Сначала помощником мясника (что характерно), затем в типографии учеником печатника, а потом на стройке – он готовил цемент.

Когда ему исполнилось двадцать лет, он (предсказуемо) вступил в контролируемую коммунистами Всеобщую конфедерацию профсоюзов (CGTU), а затем (ещё более предсказуемо) и в Коммунистическую партию Франции.

С организаторскими способностями и лидерскими качествами у него явно было всё в порядке, ибо он был избран секретарем профсоюза цементников, а затем пошёл на повышение – стал региональным секретарем строительных профсоюзов.

С 29 июня по 29 августа 1933 года рабочие-строители Страсбурга проводили забастовку, которая распространилась на предприятия в других районах Эльзаса и Мозеля. Энафф и его соратник Бенуа Фрашон, национальные представители, оказывали помощь бастующим… и местным боевикам.

Вопреки распространяемому красной пропагандой заблуждению, бастующие (и вообще коммунисты) Европы и Америки никогда не гнушались насилия (неудивительно – этому их научили их кремлёвские хозяева). Да и с организованной преступностью их отношения были… разные.

Эжен Энафф то ли показал себя выдающимся организатором и руководителем, то ли очень хорошо знал, как угодить партийным и профсоюзным боссом (прочитанное Колокольцевым досье об этом умалчивало), но уже в тридцатилетнем возрасте товарищ Энафф был назначен секретарем регионального комитета CGTU. Что характерно, именно назначен, а не избран.

В 1936 году он вошел в состав центрального комитета ФКП (что характерно, снова назначен, а не избран). Будучи представителем профсоюза (профсоюзным боссом), он стал одним из подписантов Матиньонских соглашений 1936 года, положивших конец всеобщей забастовке.

В отличие от едва ли не подавляющего большинства его соратников по Organisation Sp;ciale, Энафф не только не принял участие в гражданской войне в Испании, но и даже не занимался нелегальными поставками оружия тамошним республиканцам. Только пропагандой.

Когда началась Вторая Великая война и стало понятно, что это надолго, его предсказуемо мобилизовали в действующую армию. Предсказуемо потому, что власти весьма обоснованно считали, что смогут контролировать этого персонажа на фронте гораздо лучше, чем в тылу.

Тем более, что контролировать очень даже было что – будучи ни разу не патриотами Франции, а марионетками Кремля, французские коммунисты покорно даже не соблюдали нейтралитет, а призывали к немедленному заключению мира с Германией, дабы прекратить «империалистическую войну».

И, таким образом, как их нынешние хозяева в прошлую Великую войну, де-факто были пятой колонной… причём тоже Германии. Которая – как и тогда – весьма неплохо финансировала коммунистов (только на этот раз французских) из секретных фондов вермахта, СС и даже НСДАП.

Колокольцев был об этом прекрасно осведомлён, ибо немалая часть этой помощи шла через его фирму (совместную с Генрихом Гиммлером) – транзитом через французскую мафию и смежные с ней профсоюзы Франции.

Вояка из партийного и профсоюзного босса оказался так себе, поэтому неудивительно, что он довольно быстро оказался в плену вермахта. Из военнослужащих которого охранники оказались ещё хуже, чем солдат из месье Энаффа, поэтому неудивительно, что он (тоже весьма быстро) из плена сбежал.

Через месяц после капитуляции Франции, 24 июля 1940 года, состоялось тайное сборище (по мнению Колокольцева, чистый шабаш) коммунистических боевиков – тогда, правда, боевиков ещё только на бумаге – на котором была создана тройка (кто бы сомневался) активистов, которым было поручено создать сеть подпольных профсоюзных и партийных ячеек на французских предприятиях

В тройку вошли Эжен Энафф (председатель), Жан-Пьер Тимбо, и некий Андре Толле. Тимбо для Колокольцева не представлял никакого интереса, ибо ещё 22 октября был расстрелян оккупантами в городе Шатобриан в качестве мести за убийство (подлое, выстрелами в спину) в Нанте доктора технических наук военного инженера полковника Карла Хотца, командующего оккупационными войсками в регионе Луара-Инферьер. Вместе с ним были расстреляны ещё 47 человек, 26 из них коммунисты (которых, по сути, убили их же партайгеноссен).

Это было уже четвёртое (как и все прочие, абсолютно бессмысленное с военной точки зрения и преступное по отношению к народу Франции) совершённое коммунистами убийство военнослужащего вермахта на территории Франции.

Преступное потому, что в качестве ответки за эти террористические акты (давайте называть вещи своими именами) были расстреляны более ста ни в чём не повинных французов.

А вот третий член этой совершенно не святой троицы (на самом деле, совсем наоборот), Андре Толле, интересовал Колокольцева очень даже. Ибо в настоящее время он обитал в тюрьме города Фреснес – фактически, в пригороде Парижа, причём во вполне комфортных условиях (сказки про якобы жестокое обращение с политзаключёнными были, как обычно, лютым враньём врагов Германии).

Интересовал потому, что (Колокольцев в этом совершенно не сомневался), мог вывести Колокольцева на Эжена Энаффа. От которого Колокольцеву (ибо он принципиально не занимался борьбой с Сопротивлением – у него и без того работы было выше крыши) нужно было только одно.

Официальное подтверждение того, что загадочный «капитан Ален» не имеет ни малейшего отношения к коммунистическому Сопротивлению. Однако сначала нужно было прояснить оставшийся к инженер-майору вопрос… который месье Фуше немедленно и прояснил:

«Мы… не то, чтобы служили вместе с Эженом Энаффом, просто пересекались. Я видел пару документов, написанных его рукой; зрительная память у меня очень хорошая – в моей профессии без этого никак… поэтому, когда капитан Ален предъявил мне рекомендательное письмо от него…»

«… то Вы немедленно решили, что он именно тот, за кого себя выдаёт» – вздохнул Колокольцев. И добавил: «Письмо фальшивка, конечно – для профессионала подделать любой почерк не составит труда…»

«Вы собираетесь встретиться с Эженом, чтобы спросить его, есть ли среди его кураторов капитан Ален?» – изумлённо спросил инженер-конечно.

«Да нет, конечно» – рассмеялся полковник СС. И загадочно улыбнулся: «Есть и другие способы это проверить…»

Кивнул присутствующим – и удалился.

По очевидным причинам, он решил сохранить в тайне и свою встречу с Андре Толле, и свой разговор с Эженом Энаффом (который вовсе не требовал личной встречи). Поэтому он позвонил начальнику тюрьмы Фреснес не из своего временного кабинета – и вообще не из штаб-квартиры Специальных бригад – а из телефона-автомата.

Представившись, он сразу перешёл к делу:

«Мне необходимо срочно встретиться с одним из ваших заключённых – Андре Толле. О нашей с ним встрече – и вообще о моём пребывании в вашем заведении – никто не должен знать, кроме Вас. Поэтому мы с Вами встретимся за пределами тюрьмы; Вы ввезёте меня внутрь в Вашей машине; найдёте место для тайной встречи, а потом вернёте обратно…»

И добавил: «Встречаемся у станции метро Антони через полчаса. Я видел Ваше фото в досье, так что сам подойду к Вам. Я буду в штатском – предъявлю Вам своё служебное удостоверение…»

По дороге в Фреснес (старинный небольшой город, основан не позднее 1152 года от Рождества Христова), Колокольцев вспоминал, что ему ещё известно об Эжене Энаффе и Андре Толле.

Товарищ Энафф недолго наслаждался (относительной) свободой – уже двадцатого октября он был арестован французской полицией и заключен в тюрьму в Анкуре. Затем его перевели в Фонтевро, а затем в Клерво, в тюрьму особого режима, расположенную в бывшем знаменитом аббатстве.

Основанном ещё в 1115 году великим святым Бернардом Клервосским – средневековым богословом, мистиком, общественный деятель, вдохновителем Крестовых походов… и вообще Учителем Церкви. Именно он был автором Устава ордена Тамплиеров… и де-факто одним из основателей этого ордена.

По совершенно неясной для Колокольцев причине (единственным объяснением была огромная взятка, данная начальнику тюрьмы в Клерво), Энаффа перевели в концлагерь в Шуазеле, откуда он предсказуемо удрал в ночь с 18 на 19 июня 1941 года. Вместе с ним лагерь навсегда покинули ещё несколько коммунистов.

После этого Энафф (видимо, благодаря своему давнему опыту руководства боевиками), и стал одним из руководителей Organisation Sp;ciale, а затем и коммунистических Вольных стрелков (Francs-tireurs et partisans Francais). Ответственным за координацию действий террористических групп.

Столь нежное обращение с самыми натуральными людоедами, для которых жизнь даже француза любого пола и возраста ровно ничего не стоила и которые были покорными слугами Кремля, мечтавшего о включении в состав СССР Французской Советской Социалистической Республики (после чего немецкая оккупация показалась бы французам райскими кущами), безумно раздражало Колокольцева.

Он считал, что с французскими коммунистами надлежало поступать точно так же, как было предписано поступать с их советскими однопартийцами приказом «О комиссарах» верховного командования вермахта от 06 июня 1941 года.

Немедленно расстреливать всех без исключения задержанных коммунистов без суда и следствия (от Святого Причастия они и сами отказались бы). Просто за принадлежность к французской компартии, члены которой были точно такими же Слугами Дьявола, как и члены ВКП(б). И точно такими же упырями-вурдалаками.

Полицейские информаторы утверждали, что у Энаффа было очень плохое здоровье, но Колокольцев не без оснований считал это дезинформацией, умело состряпанной сотрудниками службы информационной войны Вольных стрелков.

Анри Шарль Адриен Толле был ровесником супруги Колокольцева – он родился в Париже первого июля 1913 года, в семье строительного мастера. Однако уже в тринадцать лет бросил школу и стал работать учеником обойщика в парижском районе Фобург-Сен-Антуан.

Район… как бы это помягче сказать, не сильно дружил с головой… точнее, в оную крепко ударил до невозможности распиаренный и столь же до невозможности преувеличенный штурм Бастилии (которая в то время тюрьмой уже лишь называлась) 14 июля 1789 года. Ударил потому, что знаменитая парижская тюрьма находилась как раз на окраине этого района.

В результате в районе до сих пор сохранялись традиции времен Французской революции (у Колокольцева даже воображения не хватало представить себе, какую головную боль этот вызывало у городских властей) – и до сих пор проводились шествия-демонстрации… не очень понятно, чего.

В одной из таких демонстраций в возрасте четырнадцати лет принял участие и юный Андре Толле. Повлияло это на него весьма странно – в шестнадцать лет он вступил в тот же профсоюз, что и Эжен Энафф… и сразу в Jeunesses communistes – французский эквивалент советского комсомола. Странно потому, что где Великая французская революция… и где профсоюзы с комсомолом…

Его заметили – а член ЦК ФКП Раймон Гюйо в 1936 году (накануне Большого террора, когда НКВД уже расстреливало налево и направо) даже отправил молодого Андре в Москву, где он должен был представлять Францию на очень странном даже по советским меркам шабаше.   

Съезде Красного синдикалистского интернационала (Колокольцев очень старался, но так и не понял, что это за странный мутант). В Париж Андре Толле вернулся… правильно, агентом Иностранного отдела НКВД СССР. Иначе вообще не вернулся бы – Колокольцев прекрасно знал, как работает эта контора.

Колокольцев в очередной раз убедился, что легендарное французское разгильдяйство буйным цветом цвело и в структурах безопасности – и настолько заразительным, что проникло и в соответствующие оккупационные структуры.

В абвер (это понятно – там были слишком заняты проектом по свержению верховного главкома вермахта); в полицию безопасности и СД (что весьма странно) и даже в ГФП (а это уже вообще не лезло ни в какие ворота).

В другой ситуации Колокольцев немедленно депортировал бы месье Толле (обитавшего в тюрьме Фреснес уже более года – он был арестован в октябре прошлого года), где организовал бы ему не очень дружескую беседу с Лидией Крамер – главным специалистом РСХА по допросам с применением техсредств.

Где максимум через пять минут (что-то подсказывало Колокольцеву, что восьмиминутный рекорд на допросах Лидии побит не будет) рассказал бы этой выдающейся СС-волчице (формально криминальинспектору гестапо) всё, что знает… и даже всё то, что не знает, что знает.

Но сейчас ситуация была принципиально иной – поэтому Колокольцев будет вынужден в конечном итоге вообще позволить Андре Толле сбежать (в стиле его партайгеноссе Эжена Энаффа). Если, конечно, тот не будет дурить…, впрочем, Колокольцев не сомневался, что дурить тот точно не будет.

Иначе не обитал бы сейчас в на удивление комфортной камере французской тюрьмы – а уже давно кормил бы червей в безымянной могиле одного из многочисленных парижских кладбищ после расстрела в форте Мон-Валерен.

Тюрьма Фреснес была… огромной. Что было совершенно неудивительно – положение самой большой французской тюрьмы (1200 мужских и 400 женских камер) обязывало.

Тюрьма была построена в самом конце прошлого по во многом революционному проекту известного архитектора Анри Пуссена. Революционность состояла в так называемой модели телефонного столба, которая радикально отличалась от архитектуры предыдущих тюрем.

Колокольцев, впрочем, предпочитал использовать другой термин – модель ствола и веток дерева. Ибо в этой модели ключевым элементом тюремного комплекса зданий является центральный коридор («ствол дерева»), на вершине которого находится административное здание, в которое ствол «утыкается».

Перпендикулярно к «стволу» располагаются присоединённые к нему «ветви» – отдельные тюремные здания («блоки»). Революционность модели состоит в том, что у каждого здания может быть свой уровень безопасности (свой режим).

Таким образом, в одной и той же тюрьме могут сочетаться блоки и общего, и строгого, и даже особого режима, а в случае бунта заключённых в одном из зданий, оно может быть легко заблокировано, что не позволит беспорядкам охватить всю тюрьму.

Как ни странно, в Европе такая архитектура приживалась неохотно – а вот в США за неё сразу ухватились. Практически все тюрьмы, сооружённые в ХХ веке, были построены именно по модели, изобретённой Анри Пуссеном.

Начальник тюрьмы провёл его через чёрный ход в одно из помещений в административном здании, в котором его уже ожидал немало удивлённый происходящим Андре Толле.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ