One

I CAN’T IMAGINE LIFE, IF YOU WERE GONE

    К величайшему моему сожалению, в наши дни дни красоту нередко соотносят с распутством. Становясь невольным свидетелям пустопорожней болтовни увешанных жемчугами дам и скрывающих истинные помыслы за якобы понимающими улыбками джентельменов, я краем уха улавливал их стереотипные размышления о том, что наличие смазливой мордашки имеет прямую корреляцию с бурной личной жизнью, а старые девы, по мнению большинства господ, заявляющихся на ежемесячные суаре, устраиваемые обожающей шумные сборища маменькой, в большинстве своем уродливые женщины с непропорционально длинным носом, лошадиными зубами, всенепременно носящие бифокальные очки и скручивающие свои сальные волосы мышиного цвета в бесформенную гульку на макушке. Мне всегда казалось, что каждый человек волен совершать собственный выбор, исходя из личного опыта и понимания, как обустроить свою жизнь, а обсуждать отсутствующих на вечеринке персон, со смаком копошиться в вещах, до которых порядочному представителю homo sapiens не должно быть никакого дела - полнейшая низость. Я, разумеется, не святой, и взять тотальный контроль над my own thoughts пока не в состоянии, хотя стремился к этому с тех пор, как увидел, насколько отвратительно выглядит со стороны моя тетушка, кузина матери, довольно привлекательная особа, когда, глупо хихикая и попивая выдохшееся шампанское, внимает размышлениям своей приятельницы, миссис Хоторн о том, сколько любовников сменила набирающая нынче популярность актриса немого кино Веста Кардо, снимающаяся во всех творениях покровительствующего ей Коди Рейнольдса, в своих интервью неоднократно заявлявший о том, что годящаяся ему во внучки девушка - его главная муза. Лично мне, for example, безразлично, есть ли что-то между мистером Рейнольдсом и госпожой Кардо; I simply прихожу в кинотеатр, дабы насладиться фильмом ужасов, где из покрытого черным лаком гроба выбирается проспавший столетие вампир и, щелкая зубами, начинает рыскать в поисках жертв, дико вращая глазами и облизывая верхнюю губу, а затем кадр сменяется черным экраном, на котором вспыхивают белые буквы (шрифт - готический), сообщающие зрителю, что барон Мортглокк жуть как голоден и жаждет припасть клыками к свежей ранке и вылакать текущую по венам и артериям красную жидкость. Нервная система у меня довольно крепкая, посему я лишь недоуменно вертел головой, отмечая, как сидящие в полутемном зальчике зрители жмутся друг к другу, словно лицедей, играющий антагониста, вот-вот проделает дыру в полотне и, выскочив наружу, с присущими своему персонажу ужимками набросится на них, исторгаючи первобытные вопли.
    К своим почти шестнадцати годам я резко вытянулся, набрал мышечную массу и без лишней скромности мог назвать себя довольно интересным юношей, отличающегося высоким ростом и худощавым телосложением, однако, помнится, всего пару лет назад со мной никто не желал играть, а в раннем детстве я, страдая от одиночества, просил maman нарисовать в моем альбоме несколько пейзажей и раздавал выдранные затем листы одноклассникам, чтобы те продемонстрировали их нашей учительнице по изобразительному искусству и получили за якобы выполненное задание наивысший балл. Кэм Кингсли благодарно хмыкал, когда я робко протягивал ему очередной шедевр, сотворенный милыми руками миссис Доджсон, но присоединиться к игре в баскетбол не приглашал, и едва я, набравшись смелости, заикнулся о том, чтобы поучаствовать в устраиваемой его отцом охоте на белок, Кэм, покровительственно похлопав меня по плечу, ответил:
    - Не обижайся, Тиан, но мы желаем поразвлечься как следует. Нам некогда сюсюкаться с тобой.
    Рослый Кингсли довольно прозрачно намекнул, что я недостаточно вынослив (читайте - хилячок) для того, чтобы влиться в возглавляемую им компанию, а вздыхающие по длинноволосому блондинчику small ladies и подавно сторонились меня, тем не менее благосклонно принимая подарки - купленные в Backerei печенья в форме звездочек, упакованные в шуршащий целлофан, обсыпанный переливающимися всеми цветами радуги блестками. Осознав, что друзей таким макаром не заведешь, я сдался, перестал провожать тоскливым взглядом собравшихся в небольшие группки одноклассников, брал из отцовской библиотеки толстенный исторический роман, повествующий о приключениях древнехелльманских конунгов, проживавших на скандинавском полуострове и устраивавших завоевательные походы на оккупированные дикими племенами земли, дабы расширить границы своих владений. В зеркало я, как и всякий отрок, смотрелся нечасто, и не заметил, насколько стремительно произошла трансформация гадкого гусенка в молчаливого fellow с бледной фарфоровой кожей и строгим лицом, черты которого не смягчала ни happy smile, озаряющая my face не слишком часто, ни слегка полноватая, дисгармонирующая с глубоко посаженными глазами и слегка нависшим веком нижняя губа, покрытая множеством мелких ранок из-за пагубной привычки прикусывать ее в часы глубочайшей задумчивости.
    Я привык коротать вечера в своей комнате, сочиняя простенькие мелодии, которые mother затем с удовольствием наигрывала на рояле, хвастаясь гостям, какой талантливый у нее сын, de temps en temps изучал французский, бродил по лесу и, выходя к обрыву, садился на самый его край, свешивая ноги вниз и наблюдал за тем, как далеко внизу к прибрежным скалам несутся волны-камикадзе, переваливая через громадные валуны, напоминающие гигантских тюленей и, разлетаясь осколками пенистых брызгов, долетают до меня, смывая налипшую на подошвы грязь и заставляя испытать упоительные, ни с чем не сравнимые и едва ли поддающиеся внятным описаниям feelings, охватывающие my lonely heart сладостной мукой, от приторности которой в груди скручивались узлы, а горло горело, не смея высказать накопившееся, ибо данное сокровище следовало оставить inside, because, произнесенные вслух, они в ту же секунду утратят свое очарование, взметнутся в вечно пасмурное небо полощущими крыльями ласточками, а растекающуюся in throat живительной лавой истому сменит лютая стужа, и я обращусь в высеченного изо льда мальчика, спасти которого не сможет ни короткое, жадное до тепла бриттанское лето, ни волшебный поцелуй сказочной феи, пробуждающей своим прикосновением даже почерневшую от старости корягу. Этот крошечный костерок, беспокойный треск которого убаюкивал меня и стерег сны, отгоняя непрошенные кошмары, зажгла Алоиза Гиммлер, моя единственная собеседница, мой друг и самый близкий человек, если не брать во внимание parents, любовь которых безусловна и так же естественна, как сопровождающие ноябрь дожди в наших краях, и мне, несмотря на наличие широкого в достаточной мере кругозора, трудно представит, что на юге Эвропы есть страны, в которых осадков практически не выпадает, а в январе можно разгуливать по улицам в босоножках и щуриться на свет стоящего высоко в небе soleil.
    Вообразите себе мое изумление, когда на большой перемене в первый же день нового учебного года ко мне, вникающему в чрезвычайно заковыристый текст древневосточного философа, подошли, жеманно теребя завитушки старательно уложенных волос Кара Риордан и Рашель Уитлок. Сложив lips так, будто собирались произнести слово, начинавшееся с буквы «у» («урод», «ублюдок», «убожество», «упырь»?), они, видимо, полагая, что сразят меня наповал своими глупыми расспросами, принялись трещать без умолку о пикнике в грядущее воскресенье, и я, смекнув, куда они клонят, опасаясь прослыть высокомерным придурком, сообщил, что на выходные у меня абсолютно иные планы и нисколечко душою не кривил: третьего сентября я имел удовольствие быть приглашенным на Birthday Party к Гиммлерам - менее, сем через сорок восемь часов Иззи исполнится четырнадцать и, скорее всего, уже в декабре ее родители согласятся отпустить младшую из трех своих дочерей на предновогодний бал к Шредерам, и мы будем кружится в вальсе под нежные вздохи гитар и надрывный плач флейты, от которого coeur защемит так, словно поселившийся in chest злобный карлик распиливает его на мелкие кусочки затупленной ножовкой. Повзрослев, я научился ценить свое время и не собирался даже из вежливости жертвовать ни минуткой, принуждая себя делать то, чего от меня ждут те, для кого всего несколько месяцев назад Кристиан Доджсон являлся не заслуживающим отдельного приветствия чудаком, таскающимся по коридорам с книгами под мышкой и усердно записывающий в свой потрепанный notebook лекции всех без исключения профессоров. Теперь уже я избегал ошпаривающих меня заинтересованными взглядами classmates, игнорировал подкаты Кэма, внезапно воспылавшего энтузиазмом (факт появления которой изумлял неимоверно) узнать меня получше.
    - Эй, Тиан, do you wanna walk with os in the forest? - осведомлялся мимоходом Кингсли, и по его напряженной спине я понимал: то, что я скажу, крайне важно для него, ведь этот самовлюбленный повеса, поди, репетировал, прежде чем задать кажущийся столь безобидным at first glance вопрос.
    - Thank you for invitation, - понижая интонации, произносил я, не поднимая глаз от своих конспектов. - Ты тоже как-нибудь навести меня. После обеда по четвергам мы с соседями за чашечкой каппучино обсуждаем проблему таяния ледников, приводящую к повышению уровня воды в мировом океане.
    - О, - тушевался мой собеседник, предпочитающий физическую активность чтению публикаций в выпускаемом для интеллектуалов «Enigmes d’Embla» по десятым числам каждого месяца. - Весьма польщен, Доджсон. I will think about this, promise.
    Врожденная неконфликтность помогала мне виртуозно обходить острые углы, сохраняя дистанцию и нейтралитет как с воинственным Майклом, так и с прилипчивой Зафриной Лавендер, возомнившей себя моей девушкой и норовящей затащить в увитую плющом беседку, дабы наброситься с поцелуями. Смуглая, дурно воспитанная Зафрина, помимо скверного характера, проигрывала моей Алоизе по всем фронтам, - to my opinion, прелестнее Иззи в этом мире существа не сыскать: ее заглядывающие прямиком в душу dark eyes, крошечная родинка на щеке, словно она, замечтавшись во время написания письма, случайно ткнула под скулу кончиком перьевой ручки, оставив на участке тонкой пергаментной кожи крошечную мушку. Нас связывала не всепоглощающая passion, столь характерная для молодых людей нашего возраста, а нежная привязанность, что, вполне вероятно, перерастет из платонической amor в ту, о которой слагают рифмы величайшие поэты.
    Воспитанный строгой бабушкой, скончавшейся, едва мне минуло восемь, я не разделял увлечений того же Майка, коллекционировавшего картинки с изображенными на них нагими прелестницами, и дело вовсе не в ханжестве и целомудрии, - как и любого подростка, меня одолевали непристойные фантазии, порою столь безобразные в своей изощренности, что становилось неловко оттого, что подсознание генерировало гадкие картины, и все-таки я твердил себе, что переполняющие my blood гормоны - не повод терять человеческий облик и бесстыдно рассказывать приятелям в сортире на первом этаже о своих strange thoughts. Мать моего отца, миссис Доджсон, неустанно повторяла, что истинный gentleman не уронит своего достоинства, взирая на девушку только как на объект вожделения, и я, познакомившийся с Иззи, когда ей стукнуло шесть, а мне, соответственно, восемь, видел в ней верного товарища по спокойным забавам, ценным еще и оттого, что случались они максимум четырежды в год. Будучи единственным ребенком, я считал ее своей названной сестренкой и, катая укутанное в плед хрупкое тельце в инвалидной коляске (малышка была неимоверно слаба и с трудом передвигалась самостоятельно), боялся, что промозглый даже в июле ветер поднимет ее ввысь и унесет как в той балладе про завистливых ангелов, что, наблюдая с небес на хорошенькую Белль, позавидовали ее красоте и унесли на север, оставив влюбленного в нее мальчика страдать из-за смерти невесты.
    Унаследовав от своей матери выдающийся интеллект, эта девочка в неполные десять свободно изъяснялась на трех языках, включая родной хелльманский, могла за пять минут решить задачку по высшей математике, над которой my father корпел несколько суток, обыгрывала в шахматы гроссмейстра Тодора Васика из Югославии, перебравшегося в графство Глиттершир после того, как в его родной стране началась вакханалия, спровоцированная взорванной неким студентом каретой, в которой находился король. Алоиза Гиммлер стала той, кому я без колебаний открыл свою мечту написать поэму о благородном рыцаре, вскормившим своей плотью оставленного в лесу младенца, и мы, едва Иззи окрепла и могла ходить, опираясь на трость, приезжали к склону, который я облюбовал в качестве тайного убежища, а стоило на горизонте возникнуть очертаниям корабля, мы, перебивая each other, фантазировали о том, как выглядит экипаж, носит ли капитан кольца в ухе, и ловят ли они огромных альбатросов с целью развеять скуку, веселя друг друга тем, чтобы пускать в клюв царя небесных городов табачный дым и хохотать до колик в животе, глядя как грузно ступает по палубе птица, нелепо волоча за собой аки весла исполинских размеров крылья. Я не мог сдержать слез всякий раз, когда my best friend цитировала то душераздирающее стихотворение из сборника Шарля Бодлера «Цветы зла», до такой степени мне становилось жаль that bird, а однажды Гиммлер на полном серьезе заявила, что я напоминаю ей не понятого никем отшельника - целиком погруженного в свой внутренний monde, and it was the best compliment, I’ve got ever. Иногда мне казалось, что мы с ней способны общаться телепатически, не проронив ни звука, - Иззи обязательно поймет, что творится in my soul, а я буду стараться соответствовать своей принципиальной спутнице, и в один прекрасный день пойму, что читаю ее с такой же легкостью, как она меня, и тогда между нами рухнет последняя преграда, а впереди, сверкая и искрясь, материализуется ведущая вдаль тропинка, видимая только мною и моим златокудрым херувимчиком.