Баллада о военном детстве

 
Тук-тук, тук-тук. Стучат колёса на стыках рельсов. Вагон слегка покачивает. И сон наступает почти мгновенно.  Я еду в новую жизнь. Прощай, древний заснеженный Урал. Меня ждёт теплая Украина.  На которой я когда-то, кажется, что это было очень давно, родился. И вот я возвращаюсь.
Но, сначала  о том, как я попал на Урал.  Вначале всё было хорошо. Наша семья, папа, мама, старшая сестра Сима и я, дружно жили в небольшой, но, отдельной квартирке с туалетом во дворе на ул. Ленинградской,возле элеватора,  в г. Днепропетровске. Отец служил в отделе охраны Кировского РОВД, мама трудилась бухгалтером в ЖЭКе, прямо во дворе нашего дома. И всё бы ничего, но, началась война. Мне было 2 года, а  сестре Симе – 4. Днепропетровск начали бомбить с первых дней войны.  Почти сразу же была организована эвакуация предприятий металлургии и машиностроения на Урал и в Среднюю Азию. Со своим заводом уехала  и семья  дяди Моисея, мужа  папиной сестры Софии. Им повезло, их состав не попал в пути  под бомбёжку, и благополучно прибыл  на Урал, в г. Кушва, Свердловской области.  Там  дядя, назначенный начальником отдела капитального строительства местного металлургического завода,  сразу приступил к  организации строительства цехов и установке прибывающего  оборудования,   тётя, опытный терапевт,  ассистент кафедры терапии Днепропетровского мединститута поступила на  работу в больницу. А их сын Иосиф пошел в школу. Забегая вперёд, скажу, что работа дяди на Урале была отмечена после войны орденом Трудового Красного Знамени, а работа по восстановлению металлургии Донбасса – орденом Ленина.
     Отца сразу же, в первые    дни войны,   мобилизовали в армию, но  он  ещё оставался в городе.   Ему к началу  этой войны было уже 47 лет, за плечами была первая мировая война, австрийский плен, отряды самообороны в местечке Богуслав в период гражданской войны, и многолетняя служба  в отделе охраны милиции.
    Шли неделя за неделей, фронт  быстро приближался. Перегруженные эшелоны один за другим  уходили на восток. Нас с бабушкой Леей и тётей отца   Ханной отец сумел воткнуть в один из последних эшелонов, за несколько часов до взрыва жел-дор. моста через Днепр. Все евреи, которые не могли или не хотели уезжать, были вскоре  после сдачи города расстреляны фашистами в овраге  (сейчас район парка им. Гагарина).   
   
Так началось наше путешествие на Северный Кавказ. 
Мама немного рассказывала мне в детстве о трудностях эвакуации с одним ребенком на руках  и со вторым – за руку, плюс две старухи  „за 70 лет“. Мы то отставали от эшелонов, когда бегали на станцию за кипятком, (тогда   мы смогли чудом догнать свой состав  через сутки, когда он стоял на какой-то станции, пропуская военные эшелоны, спешившие на Запад), то теряли свой нехитрый скарб. Очень  сложно было приготовить элементарную  пищу.      Тогда же у неё в 32 года  появилась первая седина  Хорошо, что ей, как жене солдата выдали в пути в каком-то городке  деньги со сберкнижки (остальным не выдавали). А то бы мы просто умерли от голода.   
      Через несколько недель наш эшелон дополз до Северного Кавказа, где эвакуированных разместили в ухоженных и чистых деревнях российских немцев в Советском районе  Орджоникидзевского края (сейчас Ставропольский край). Жители этих деревень  были до этого в срочном порядке, «на всякий случай», переселены подальше от линии фронта, в Республики Средней Азии. В одной из  деревень Энгельгеймского сельсовета  на базе бывшего колхоза  «Рекорд», где мы  были размещены,  из эвакуированных был создан совхоз, и вскоре началась уборка урожая. Мама работала в том совхозе бухгалтером, а мы с бабушками  осваивали новую жизнь на новом месте. Так пролетел год.
  В 1942м году немецкие войска, придя в себя после неудач под Москвой, устремились к Кавказу.  Красная Армия, не оправившаяся от потерь 1941го года, продолжала с тяжелыми боями  отступать. Началась и  вторая эвакуация  жителей нашей деревни.  Помню, мама рассказывала, что директор совхоза  дал ей для её детей и старух с барахлом и мешками  зерна нового урожая какую-то телегу с лошадью.   Однако, по пути к пристани, которая была  в доброй сотне километров от села,  одинокие эвакуировавшиеся, шедшие  пешим порядком,  начали бросать свои пожитки на нашу и другие  телеги. В итоге у нашей  телеги лопнула ось, и нам     пришлось, взяв самое необходимое, пешком ползти к пристани.  О предстоящей эвакуации мама заранее известила сестру отца, тётю Соню (они  с 1941го  уже жили и работали в г. Кушва Свердл. обл.).
        Погода была осенняя. Лили дожди. На пристани нас погрузили на допотопный пароходик, который со скрипом и стоном моторов  перевёз нас  через бушующий осенний Каспий куда-то  к северному берегу этого моря. Там, в пункте распределения, мама предъявила ранее предусмотрительно полученный от дяди пропуск с разрешением  на проживание в г. Кушва.
 
Ещё несколько дней  транспортных  мучений, и мы, наконец-то, добрались до Кушвы, и разыскали  там семью дяди. После регистрации нас устроили  на жительство в избу местных жителей, они называли себя вогулами.   Их сын был на фронте, и в большой  избе оставались  только его родители и сестра.   Это была   обычная  уральская бревенчатая  изба с сеновалом над воротами. Во второй половине дома жил домашний скот и куры. Помню жующую сено корову и маленького телёнка рядом.     Нам выделили довольно большую комнату. Её стены, оклеенные старыми газетами, я вижу   перед собой  до сих пор. В большой соседней комнате имелась огромная русская печь с большим  лежаком. Хозяева иногда пускали нас туда.       Улицы в основном были без твердого покрытия, и имели по сторонам тротуары из досок, под которыми были канавы для стока воды. Хозяева, насколько я помню, были добрыми, приветливыми людьми, сочувствовавшими нам. Помню, как в 1943м году  на побывку прибыл с фронта сын хозяев, и как он вместе с другими солдатами «гудел» всю неделю, а потом вернулся на фронт.
И до 1948 года этот глухой уральский городок стал для нас надёжным пристанищем. Что я помню о том периоде? Городок в котловине, окруженный заросшими лесом холмами, Крупный по тем временам дымный металзавод с доменными печами и мартенами, пруд возле него. Небольшая главная улица на противоположном берегу пруда, кинотеатр, школа. Деревянные 1-2х этажные   дома из брёвен, или обитые досками.   Нас с Симой быстро, как детей солдата, определили в дет.сад, этот период я почти не помню. Мама работала с утра до ночи в огромной  столовой ОРСа  завода сначала счетоводом, а затем гл. бухгалтером. 

   Летом 1944 года, за 10 месяцев до конца войны  пришла из военкомата  «похоронка» на отца. А через пару недель пришел с фронта  пакет, в котором было письмо сослуживцев с описанием  гибели отца, пробитые осколком несколько рублей солдатского жалованья и письма мамы, и тёти Сони, хранившихся у отца  в нагрудном кармане гимнастёрки. Это письмо,  эти рубли   и все письма отца с фронта мама хранила всю жизнь. А теперь их храню я.  Мама и тётя плакали, мама говорила мне, что я остался теперь  единственным мужчиной в семье.  И я понял, что быть мужчиной - это ответственно, но что я должен делать было неясно.  Я рос без отца, и страшно завидовал сверстникам, имевшим отцов. Многие годы я  по-детски  считал, что произошла ошибка, и мой отец не погиб. В своих мечтах я видел, как через годы он разыскивает нас, и я обретаю отца.
Мы не голодали, но жили, как и большинство в то время, очень скромно. Спасала   картошка,  и капуста, которые мы выращивали на выделенном дяде Моисею участке с супесчаной почвой. Работали там тогда все и дружно.      Надеяться  можно было  только на себя.  Осенью капуста  заквашивалась в бочке, и нам её хватало на  всю зиму.  Капуста с картошкой  были основной едой в то время. Страна работала на войну, или как тогда говорили - «на победу». Основной задачей страны   было   вооружить и накормить миллионы солдат на фронтах.  Мы, дети жили нормальной детской жизнью того времени и места: собирали в лесах съедобную ягоду, играли гранатами (не всегда обезвреженными), обломками винтовок и автоматов, патронами.   На завод постоянно шли эшелоны с изуродованным войной металлом, в основном – танками, «нашими» и фашистскими. И, хотя территория склада металлолома охранялась, находились смельчаки, ночами обшаривавшие танки и находившие там немало интересного. А дяде кто-то подарил найденный в немецком танке  „финский нож“ из  настоящей золингеновской стали в кожаных ножнах с серебряными накладками.  Хлеб, сахар,  сухое молоко, яичный порошок,  необыкновенно вкусная и   душистая   американская тушенка в прямоугольных банках  выдавались раз в месяц в небольшом количестве  только  по продуктовым карточкам. И ещё при том   взрослым  нужно было в любую погоду  выстоять несколько часов в очереди. (Был способ получения всего этого без очереди, «по блату» при наличии друзей и родных, работавших в сфере торговли, или занимавших должности в аппарате власти и единственной в стране партии коммунистов. Очереди в Советском союзе сохранялись до его развала. В дефиците было всё, и продукты, и стройматериалы, и промышленные товары, и мебель, и автомашины.)        Правда, иногда после детсада я забегал в находившуюся неподалёку заводскую столовую, где работала  мама,  и получал от сердобольных поварих котлетку с перловой кашей.
 
  Климат тогда на Урале был отличный «зима – так зима». У всех были лыжи, санки. Ну а горок и снега хватало на всех.
Многое из тех детских лет стёрлось из памяти. Помню, как  однажды вечером, когда мама с т. Соней  были в кино, мы с Симой готовились к вечернему чаепитию. Вскипятили чайник, для удобства и безопасности решили наполнять кружки на полу, а не на столе. Ну и Сима как-то сумела полить кипятком ногу. Сразу же вздулся волдырь.  На истошный крик сбежались соседи, вызвали из кинотеатра маму. Она оказала первую помощь народным способом, благо, была зима и насморк тоже был. Затем мы на санях (для этой цели маме давали транспорт того времени - лошадь) несколько недель ездили в больницу на перевязки. 

  Наступил   1945й, а с ним в  начале мая   пришла и долгожданная Победа. Народ ликовал, а потерявшие на этой войне близких горевали. Начали возвращаться с фронта солдаты.  Вернулся   с тремя медалями и  сын наших хозяев, сразу же женился, и нам пришлось переселяться в коммунальную квартиру в двухэтажном деревянном доме на   ул. Первомайской 58,         Маме дали там  узкую комнату 10-12 м2 с одним окном.              С трудом мы разместили там вдоль  одной из стен    две кровати, набили на стену напротив гвозди для вещей, поставили перед окном стол и три табуретки, и отгородили занавеской   заднюю часть комнаты для умывальника. Там же находилось и ведро, исполнявшее ночью роль туалета.  Ну а сам  общий туалет был, как и положено, во дворе.  По воскресеньям мы торжественно ходили в баню. Мама брала номер на 2 ванны и мы могли вволю накупаться. Воду в дом носили с пруда на коромысле. Зимой, когда всё замерзало, было непросто   подниматься  в гору с полными вёдрами Кипятили воду и готовили пищу на электропечке.   
    Эвакуанты  постепенно возвращались домой. После освобождения в 1944м году Харькова бабушка Лея вернулась на Украину, и до самой смерти  жила в семье другой своей  дочери, тёти Гени.   Уже вернувшиеся в Днепропетровск наши знакомые  написали маме, что наша квартира была сразу же после нашего отъезда полностью обчищена соседями,  кто-то взял себе шкаф, а кому-то приглянулась мамина швейная машина.   Мама не решалась ехать с нами в Днепропетровск. На то была веская причина. Дело в том, что в начале  войны, при охране какого-то склада продовольствия отец застрелил грабителя-налётчика, оказавшегося к тому же сыном нашего соседа по улице.  Тот обещал отомстить.  Отец  того застреленного, служивший при фашистах в полиции, был повешен нашими солдатами  сразу после освобождения города,  без особых разбирательств и процедур. Но его родственники продолжали жить в Днепропетровске.   Наш дом уцелел. Но мы, навряд ли    смогли бы вернуть свою квартиру, что было в те годы самым важным. Поэтому  ехать одной с двумя малышами мама не решилась. И  вняла разумным советам тёти Сони  «держаться вместе».
      
     В 1946м я пошел в первый класс начальной школы. Она располагалась на соседней улице в небольшом одноэтажном доме, состоявшем из 4х классных комнат, учительской и комнаты завхоза. Читать я уже немного умел, а писать пришлось в самодельных тетрадях, которые мама  сама делала из старых служебных бумаг, у которых одна сторона была чистой. Каждый ученик имел примитивный пенал для хранения карандашей и ручек со сменными перьями. И то и другое было дефицитом. Кроме того, каждый ученик имел  чернильницу-непроливайку, в которую эту ручку с пером следовало  при письме окунать. Понятно, что при небрежной работе с кончика пера могла упасть капля чернил, превращавшаяся на  листе тетради в кляксу. Сами же учебники были жутко затасканными несколькими предыдущими поколениями  учеников.
Карточная система    еще продолжалась (до конца 1947 года), и мне с Симой  немало времени приходилось в любую погоду  простаивать часами в различных очередях, крепко сжимая в кулаке драгоценные купоны на молоко, сахар, и даже мыло. Отсюда и ненависть ко всяким очередям на всю жизнь.     
     В конце 1947го года, когда я уже был учеником второго класса, дядя наконец-то, благодаря помощи своего днепропетровского друга Ф.Д. Воронова, ставшего после войны главным инженером Енакиевского металлургического завода, получил разрешение министерства чёрной металлургии  на перевод в г. Енакиево. Металлургическая промышленность Донбасса, фактически уничтоженная в 1941м,  после войны быстро восстанавливалась, и на предприятиях ощущалась острая нехватка квалифицированных инженерных кадров. 
1947й год был очень тяжелым: неурожай, голод. Мы спасались картошкой, кормовой свеклой, крапивой. Американцы  все годы войны подбрасывали тушенку, яичный порошок и др. продукты, спасавшие жизни и на фронте и в тылу.  Но это было только до конца войны.
   Началась подготовка к переезду.  Дяде на семью из 7 чел. выделили на  заводе  небольшой новенький вагон-теплушку.  Посредине боковых стенок были большие откатные двери, по обе стороны которых наверху имелось по паре небольших  окон.    Имущества у нас почти не было, подушки-одеяла ещё из Днепропетровска, отцовская милицейская форма и сапоги (почему? да это самое ценное, что у нас до войны было). Плюс немного американской одежды – первый, но не последний  в моей жизни «секонд-хэнд», которым сердобольные американцы снабжали советских сирот, ну и начальство  при этом своего не упускало тоже.  В одной половине вагона были загружены колотые дрова, кокс,  бочка с квашеной капустой, запас картофеля, мука  и другие продукты, полученные на месяц  на 7 человек. Не был забыт и рыбий жир в трехлитровых бутылях.      Тогда мы были лишены возможности загорать летом, и этот противный вонючий жир был главным средством профилактики рахита у детей. За лёгкой перегородкой в той же части вагона  был примитивный умывальник, туалет и бочка с водой.
В другой половине вагона были сделаны нары, застеленные сеном и старыми матрацами, а посредине стояли на большом листе железа большая печь-«буржуйка», служившая и для обогрева и для приготовления пищи,  и стол для    приёма пищи. А возле стола в часы приёма пищи рядом с нами   величественно и гордо восседал  огромный мохнатый сибирский кот  Васька.  Всё остальное время он, как и  положено коту, дремал на нарах.
Под нары загрузили жалкие пожитки. Мы взяли только железную складную кровать, одежду, в основном состоявшую из качественных, хотя и не новых «американских подарков», и латаное-перелатаное постельное бельё.     
               
     Начало февраля 1948 года. Наступил день отъезда. Мы погрузились в вагон, задвинули дверь. Паровоз свистнул, и состав медленно набирая скорость, покатился на запад. Прощай, добрый седой Урал! Спасибо тебе  за гостеприимство. У тебя в гостях было хорошо, но, пора домой, на Украину. 
Был январь 1948 года, поезда шли медленно, а зима стояла „что надо“.   Это сейчас можно доехать из Кушвы  до Енакиево за пару суток. Тогда было  иначе. Нас то отцепляли от состава и загоняли на запасные пути, то потом   ночью  цепляли  к какому-то  другому составу. Мы чувствовали мягкий толчок, и наш вагон снова куда-то катил.        А на нашем вагоне  постепенно добавлялись непонятные записи мелом. 
На остановках и стоянках мы мы  надевали валенки и тулупы, откатывали дверь и, спустив лестницу,   выскакивали из вагона,  и с любопытством рассматривали всё вокруг. Помню  эшелоны с танками, возвращавшиеся с Дальнего Востока, платформы с мороженной кормовой свеклой, которую мы накалывали заострёнными прутьями (а потом, конечно, варили и ели). Ну и эшелоны с заключёнными, которые тогда были неотъемлемой частью железнодорожного пейзажа – охрана с автоматами, собаки, лица у зарешеченных окошек.
    Было утро  19го дня    путешествия, когда наш вагон прибыл на железнодорожные пути Енакиевского металлзавода.  Нас уже ждали. Дядя куда-то с кем-то ушел. Вскоре  к вагону подъехала «полуторка» (так тогда назывались небольшие грузовички, грузоподъёмностью 1,5 тонны), и рабочие начали перегружать наши вещи и остатки продовольствия. Начиналась новая, послевоенная жизнь.



ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Сегодня на календаре 2024й год.   Страшная вторая мировая  война закончилась почти 80 лет назад.   И я уже давно не  двухлетний мальчик, каким я был в 1941м году, а человек преклонного возраста. Но та проклятая война  сопровождает меня всю жизнь.  Страдания в то ужасное время испытывал не только мой отец на фронте, погибший летом 1944го,  на чьей могиле я возложил венок летом 1984го, и не только моя мама,  на пределе своих сил спасавшая своих малолетних детей.  Но и мы с сестрой Симой.
Я  часто вспоминаю запомнившиеся  сцены жизни в эвакуации, описанные в этом эссе, бесконечно анализирую те далёкие  времена, которые мне никак  не удаётся забыть.. . И слова Марка Цицерона «Худой мир лучше доброй войны» снова и снова всплывают в моей  голове.   
Сегодня весь мир снова в напряжении из-за войн в Украине и Израиле.  Значит в ту войну удалось победить фашизм только в сознании немецкого и итальянского народов. Но он пробудился в России и  на исламском  Ближнем Востоке.  И снова вся планета Земля  «пьёт горькую чашу» …  .   
Неужели человечество  и дальше обречено  испытывать мучения  от действий таких чудовищ, как гитлер, сталин, арафат, путин??? ПЕЧАЛЬНО…  .